Лечить от непоколебимого эгоизма

В рассеянном в воздухе солнечном свете волосы Ино блестят практически невыносимо. Их обладательница, притащив с собой яблочный сок и несколько сладких рисовых пирожков, пересказывает, как ее ребенок стащил у отца свиток, чтобы набросать там схематическое изображение женской груди. — …и так талантливо, — Ино хохочет, рассыпая смех искрами, и пихает Сакуру в плечо. — Ками-сама, что будет, когда он подрастет? — Научится рисовать первичные половые признаки, — как само собой разумеющееся предполагает Сакура, хотя место для размышлений в ее голове занято совсем другим. Подруга приходит и отвлекает ее в тот момент, когда уже время обедать. Вышедшая на работу Сакура оставляет Сараду на Саске. Он не предлагает это, просто упоминает, что возьмет ее с собой. Куда он направляется и подходящее ли там для ребенка место она не знает, но Саске не настолько дурак. …если настолько, она потратит много сил, чтобы прошибить им стену. — Кажется, ты не ошибаешься, — метко и вовремя напоминает о себе Ино, по-ребячески болтая ногами. Каблуки задевают пол. Она приходит в ее обеденный перерыв, отбивая у мыслей, от которых все внутри будто погружается в ледяную черную воду. Ино никогда не признается в том, что пытается отвлечь Сакуру. Но то, как она появляется у нее второй раз за этот месяц… Она на удивление проницательна, если отодвигает повешенную над Сакурой остальными уверенность, что с возвращением Саске возвращается и счастье. Или, хотя бы, покой. — Мне повезло, что у Сарады папа не художник, — вызывающе бормочет Сакура и тут же получает толчок в плечо. — Твоя Сарада тащит все острое и блестящее как сорока, — безжалостная Ино складывает руки на груди. — Упаси Ками-сама, мы однажды с тобой услышим: мама, я хочу учиться у Орочимару, у него та-а-акие змеи! Что-то в голове Сакуры щелкает. Но затаившиеся мысли, тянущие на глубину, только получают еще одну в довесок. — Как всегда, поддерживающая и тактичная Яманака Ино, — поддевает ее Сакура, зная, что мелкая перебранка поможет им расслабиться. Но Ино на этом не ловится. Она задумчиво рассматривает носы собственных туфель, шевеля ногами, и, может, зрелище солнечных зайчиков ей нравится больше лица Сакуры. — Ты могла бы дать Сараде сегодня переночевать у нас, — Ино поднимает прозрачно-голубой взгляд, и внутри Сакуры что-то вздрагивает. Иногда ей кажется, что подруга пользуется своими способностями не только на пользу АНБУ. Неужели так видно, что у них с Саске передышка для нового столкновения? Эхом встает бесстрастный и усталый голос мужа. (Плачь). Он остается с ней до тех пор, пока слезы не кончаются, а потом уходит, плотно закрывая за собой дверь. Пережившая достаточно потрясений за день Сакура засыпает в комнате Сарады. И даже это не спасает ее от мыслей, наваливающихся на любую женщину, отказавшуюся прощать. — Наруто договорился с Саем, что Боруто останется на ночь, — Ино решает не ждать, пока она отреагирует. — Твоя дочь благотворно подавляет его излишнюю активность. Вспоминая, как Сарада отвоевывает ее внимание, Сакура только грустно вздыхает. Нужно ли дочке сейчас кого-то подавлять? Пару дней назад она цепляется за ее ноги и плачет от страха. В такие моменты хочется иметь алгоритм. Но иметь ребенка — это первый пункт в списке «сложно и иногда приятно». И никаких инструкций! Сакуре всего лишь хочется, чтобы Сарада росла здоровой и счастливой. Звучит ведь как цель с развернутым планом, а на деле… Отпустить ее все-таки? А не передерутся с Боруто?.. При Сае, скорее всего, нет. И с ними Сараде будет весело. Вдобавок она не сможет подслушать скандал, который наверняка запомнит. У детей не такая ненадежная память, как считает большинство. Если Сарада пошла в кого-то из своих родителей, хотя бы в одного… Сакура улыбается, вспоминая, с какой легкостью она могла что-то запомнить в детстве. Улыбка похожа на сухой листок, упавший на волосы. Мелочь, не способная что-то изменить. Но все же на секунду над черной ледяной водой мигает золотистый луч. — А я планировала оставить их на Сая, — приобнявшая ее Ино заманчиво прикусывает нижнюю губу, — и выпить с тобой. Как давно мы вместе отдыхали? Только вдвоем? Сакура смотрит на нее с резким желанием поддаться. Они не так давно пили всей компанией, но… но как давно они действительно встречались не в обеденные перерывы? Не с детьми? Не с другими мамами? Когда-то они были Сакура-и-Ино, две не-разлей-вода, шумные, увлеченные и готовые проводить друг с другом дни напролет. Теперь они Ино-Иноджин-Сай и Сакура-Сарада. Ино смотрит испытывающе, будто чувствует, что нужно дожать. Сакура соглашается без тени вины. Тем более, отец Сарады скоро вернется к поискам угрозы, а в поисках угрозы совсем не до детей и жены. — Тогда встретимся вечером, — предлагает Ино, заметив согласие. — Вечером, — соглашается Сакура вслух и улыбается вскользь. После обеденного перерыва Ино уходит в вихре солнечно-желтых волос и в рассыпающемся дробном стуке каблуков. Сакура смотрит ей вслед и думает: как бы она поступила на ее месте? Что бы сделала Ино, несогласная терпеть, идти на компромиссы и ждать? Сакура знает это и без попытки наложить ситуацию на подругу. Сакура знает. И ей ничего не остается. Ни семьи мечты, ни дома, увитого плющом и розами, ни надежд. Но что теперь об этом. Погружаясь в работу, Сакура запирает нерабочие мысли на задворках сознания. Через ее руки проходят несколько чунинов, вернувшихся с миссии где-то неподалеку от страны Чая. Один из них храбрится, но повисшая плетью рука на веселый лад не настраивает. Сакура возится со сращиванием сухожилия и восстановления нерва не меньше часа. Задело так задело… Почти сразу после на нее сваливается очередной АНБУшник. Сакура со вздохом определяет: тренировка. Второй АНБУшник стоит в дверях со скрещенными на груди руками. То ли охрана, то ли надзор, чтобы не сбежал. Залечивая перелом ребра, Сакура гадает: тащили его в госпиталь вдвоем или втроем? Одного на такого лося маловато. Кажется, у кого-то намечается серьезная миссия. Ждать ли охрану и за окном? Она заканчивает достаточно поздно и возвращается домой снова под закат. Идет сквозь плотный поток. В ноги бросается стайка генинов с коробкой, полной котят. Сакура осторожно огибает их, посматривает с тоской на крыши. Хочется промчаться по ним, распугивая голубей и стремясь к таящему солнцу, как в подростковом возрасте. Но она чувствует себя чертовски уставшей, настолько, что готовится отменить встречу с Ино. На пороге ее встречает Сарада. Чумазый оборванец, так и не скажешь, что Учиха-химэ. Показавшийся Саске хмуро дергает плечом, что подозрительно напоминает извинение. Сакура посмеивается от собственного бессилия и гладит ткнувшуюся в нее дочку по макушке. …как можно было сделать такой хвост? Сакура машинально поправляет ей волосы, осуждающе смотрит на замершего Саске и качает головой. Муж мгновенно отводит взгляд в сторону, притворяясь, что разглядывает тень на стене. — Кушать будешь? — спрашивает она у Сарады. Та мелко кивает, не отцепляясь. — Рыбку! И… и данго! — пищит она. — Потом данго, да, мам? Рыбку так рыбку. — С папой договаривайся, — лукаво предлагает ей Сакура, отрезая от себя тот кусок, который болезненно дрожит от упоминания мужа. Саске чуть поддергивает щекой, видимо, оценивает ее ход. Так просто от Сарады, желающей сладкого, не отделаться. Сакура спешит на кухню и когда слышит, как в коридоре Сарада меняет вокальный регистр с верхнего на стратосферный. Можно ли считать оглушение как производственную травму во время работы родителем?.. Пока она готовит ужин, чтобы к Яманака Сарада отправилась сытой, Саске не уходит с кухни. Сарада же вьется в ногах, рассказывает, как они с папой играли в шиноби. Хорошо поиграли, если послушать и сопоставить. Но Сарада беззаботно хвастается тем, что все-таки поймала голубя, и Сакура давится только что попробованным блюдом. Саске старательно делает вид, что занят наблюдением чего-то за окном. — …но папа запретил делать из перьев ожерелье, — с непередаваемой тоской в голосе жалуется Сарада. И на том спасибо, думает Сакура, сверля мужа взглядом. Но даже ироничная пометка не спасает ее от того, как вздрагивает внутри черное горькое море. — Мама, ты грустная, — пытливо замечает Сарада, рассматривает ее снизу-вверх. На детском лице совсем недетское выражение. — Я устала на работе, — Сакура слабо улыбается ей и добавляет: — А еще я договорилась с тетей Ино… — Ура-а! — подпрыгивает Сарада, превращаясь в черно-розовую юлу. — Я пойду к Джино! Взгляд Саске приходится на Сакуру в тот момент, когда она в наиболее уязвимом положении — думает о том, как легко отвлечь ребенка. — Там еще будет Боруто, — решает заранее предупредить Сакура, чтобы дочка не решила выставить сына Наруто за порог, приревновав к общему другу. Сарада мгновенно скисает. Недовольно пнув воздух, она скрещивает руки на груди: — Я его щитить не буду! — Щадить, — поправляет ее Сакура со смешком. По Саске так и не скажешь, но от него по кухне разливается удовлетворение. Старое соперничество так и не угасает, втягивая в процесс даже детей. Сакура представляет, как они собираются и невзначай упоминают, чей ребенок поймал больше голубей и развеял клонов, а чей — проскочил сквозь охрану из АНБУ. — Тогда-а… покушаешь, и отправимся к тете Ино, — Сакура старательно делает серьезное лицо. Сарада кивает с таким серьезным лицом, что щемит в груди. Они ужинают под хвастовство Сарады. Ее послушать, так Боруто уступает ей во всем, начиная от поедания овощей на скорость и заканчивая побегами от отцов. Вся в… Учих. На последнем Сакура прошивает Саске таким взглядом, что он даже дергает веком. Горит желтый свет. Тени падают, делая детское личико хрупче, чем оно есть, а мужское — заостряя. Сакура не может улыбаться, она только слушает, наблюдает, кивает, вовремя подкладывает еще немного овощей, наливает сок… Зато Сарада лучисто улыбается за двоих. Ох, дочка... Краем глаза Сакура замечает: Саске наблюдает за ними. У него спокойное и почти безмятежное выражение лица. Только глаза скользят то по Сакуре, то по Сараде, задерживаясь на обеих по нескольку секунд. От этого взгляда не ускользает ни попытка улыбаться, ни попытка быть такой же безмятежной. За Сарадой заходит Сай. Он как всегда непроницаемо улыбается, чем заслуживает восхищенный писк от Сарады. К большому удивлению Сакуры, дети его любят. Возможно, потому что он относится к ним, как и ко всем — с невозмутимой серьезностью. — Ино обещала оторвать тебе голову, если ты опоздаешь, — перебивает улыбку беззвучным сообщением Сай и улыбается еще шире, говорит уже вслух: — Здравствуй, Сарада, присмотришь за Боруто сегодня? — Еще как присмотрю! — важно дергает подбородком Сарада, источая величавую уверенность в себе. Сакура прикусывает две губы разом, чтобы не захихикать. Вышедший к ним Саске застывает сзади ощутимой напряженной фигурой. Сай скользит по нему взглядом, здоровается и предлагает Сараде: — Хочешь побегать по крышам? Сай, ловя взгляд Сакуры, улыбается уже не так довольно. Пока Сарада с гиканьем взбирается ему на шею, Сакура следит за ним тяжелым взглядом. — Только попробуй поймать ей голубя, — беззвучно говорит она, идеально артикулируя. — Ни в коем случае, — Сай усмехается, и пока Сарада растерянно оборачивается, чтобы поинтересоваться: как это химэ не включили в разговор, — он исчезает. — Ты не говорила об этом, — голос Саске, прохладный и густой, обволакивает ей спину и плечи. — Сарада — ребенок. Ей нужно общение с другими детьми. Может, отложить это до твоего ухода? — резче, чем хочет, отвечает она и разворачивается, собираясь пройти мимо него на кухню. Саске плавно оттекает с прохода, но так же плавно следует за ней. Краем глаза она замечает это и не знает, что их ждет: новый скандал или новый разговор, от которого будет больно? Она предпочла бы скандал… — Ты понимаешь, что мое отсутствие важно. Я делаю это и для Сарады. Нам не нужно повторение восьмилетнего прошлого, — Саске остается в проходе, когда Сакура врывается на кухню. — Хочешь наказать меня за это — найди другой повод. Ей нужно помыть посуду. Убрать со стола. И спешить уже к Ино, потому что опаздывать к ней не хочется. Они действительно так давно виделись и отдыхали вдвоем. Никакой Саске не может наложить права на этот вечер. Суть ведь в том, чтобы провести даже без его упоминания. Но руки сдавливают первую тарелку так, что та вот-вот пойдет трещинами, в лучшем случае. В худшем Сакура сломает ее пополам. В ужасном — об Саске. Чтобы не соблазниться, она медленно кладет ее в раковину. Туда же присовокупляет так же медленно все остальное. — Наказание? — уверившись, что швырнуть в него ножом не хочется, начинает Сакура. — Нет, это не наказание, Саске. Видишь ли, — она впервые за долгое время чувствует едкую уверенность, — не все вращается вокруг тебя. Да, я еще не уверена, что слышала извинения! Слезы ничего не значат. Та рука, удерживающая рядом, ничего не значит. Как просто — попытаться быть рядом целых… сколько? Против чего? Лет трех, плюс-минус пара месяцев. Сакура не позволит обмануться себе в очередной раз. — Ты их примешь? — он медленно подходит к ней, останавливается, так, чтобы стоять на расстоянии вытянутой руки. — Они будут что-то значить? После них что-то изменится? — она со смешком качает головой, зная ответ. Она — шиноби. Ей ли не понять? Сакура улыбается снова, чувствуя, как лицевые мышцы сводит судорога. Ей ли не понять. Разве она всё это время занимается не пониманием? С редкими периодами, когда хочется и получается взбрыкнуть? — Мы оба шиноби, — говорит она, видя на его лице закосневшее выражение бесконечного спокойствия. — Как шиноби я тебя понимаю. Но я, Саске, еще и мать, и жена. И если ты можешь себе позволить быть шиноби, то я уже — нет. Я не могу ни взять учеников, ни пойти на повышение, ни заняться новым направлением. Кто-то должен быть родителем, так? У меня нет такой роскоши — бросить ребенка на кого-то другого. Да, иногда я так и делаю. И знаешь, как я себя за это виню? Лицо Саске ужесточается. Нет, он снова все интерпретирует как угрозу, понимает Сакура. И от этого у нее, кажется, просто опускаются руки. — Раз ты шиноби, ты должна понимать. Селение превыше всего. Безопасность детей, нашей дочери, превыше всего. Однажды она вырастет, Сакура, и станет шиноби. Тогда она сможет справляться с опасностью. Но где опасность, к которой привыкли мы, а где угроза Ооцуцуки? И все в нем честное, справедливое и правильное. Сакура даже не может вытащить слово, чтобы поддеть. Хотя, подождите, может… но приходится идти с собой на компромиссы и не давать тяжелому и неприятному разговору скатиться в скандал. — Вот потому что я тебя понимаю, я и ухожу. Мне нужен муж и отец моего ребенка. Но ты не можешь мне это дать. А я больше не хочу ни ждать, ни надеяться. Я стала матерью, а ты остался шиноби, — Сакура говорит это плавно, слова сами бросаются навстречу, прокатываются по языку, даже не оставляя горечи. — Я понимаю, что это не изменится. Свет не мигает, но тени наползают на лицо Саске так, будто только этого и ждали. Высказанное виснет в густеющем от ки воздухе. Он в ярости. — Ты вошла в мой клан, родила мне дочь, ты стала мне женой. Но теперь ты хочешь уйти? Ты знала, за кого выходила замуж, — негромко и давяще цедит Саске, и в том, как у него застывает лицо, проглядывают эмоции. Хочется дернуть еще, чтобы… много, чего хочется, но выдержки не остается ни на фразу. Как же… как он вообще смеет… — Да, я знала! — Сакура впервые срывается за эту неделю на крик. — Знала! И ты знал, на ком женился! Ты знал, чего я хочу! Знал, что я люблю тебя так, что не вывернуться! А мне оставалось только надеяться! Всегда — всегда — надеяться, ждать, волноваться и верить!!! — она выкрикивает это так, будто вместо воздуха в легких у нее концентрированная ярость. — Сколько еще мне это для тебя делать?! Когда придет твоя очередь?! Ты винишь меня?! Посмотри на себя! Ты не отказался от меня, но знаешь, что?.. Голос заканчивается, и Сакура делает короткую передышку, в которую надеется с ужасом, что гнев в ней кончится, но с такой же силой хочет, чтобы он разросся и поглотил все, до чего дотягивается взгляд. Саске смотрит на нее, едва сдерживая слова. На лбу у него взбухают вены, а линия челюсти будто высечена из камня. И Сакуре это нравится. Довести до такого же бешенства, в каком и сама, а почему нет?! — Лучше бы отказался, — шепотом, который отражается от покрытых желтым светом стен, говорит она. — Не делай из себя жертву. Единственное, о чем я не жалею, это Сарада. Она лучшее, что у меня есть. Но я родила ее не только тебе!.. — Нет, Сакура, — он, перебив, усмехается краем рта, становясь тем Саске, которого она когда-то до слез хотела отогреть. — Не я тут жертва. Ты сама ей стала. Ты согласилась на это. Мы оба знали, чего хотим. Но мы оба на это согласились. Разве нет? И что теперь? — Вот поэтому, — тяжело дыша и чувствуя себя настолько пустой, что стукни — зазвенит, цедит Сакура, — я хочу это оставить. Не хочу быть жертвой. Даже если ты на это согласен. Не нравится? Уходи сейчас. Дашь мне развод — и уходи. Я больше не хочу тебя ждать. Все просто, Саске. Ты уходишь, а я остаюсь. Как и всегда. — Я не согласен, — отрезает Саске, сверкая разноцветными глазами так, что впору и напрячься. Но у Сакуры кончается все, что может кончиться, а еще — время. Ей хочется к Ино, пить и плакать, говорить о глупостях и шутить, смеяться, зная, что дома будет плакать. Но это будет ее выбор. Она перестанет быть жертвой Саске и, заодно, своей. Можно всю жизнь надеяться, можно ждать, но не получить даже тени правды, только сомнительное успокоение. Если она не заслуживает даже капли доверия, Саске не заслуживает ее. В чем она уверена, так это в том, что он уйдет, и это будет правильно. Как и должно было. Саске любим до боли в грудной клетке. Сердце может разбиться от него хоть сейчас, хоть спустя пару секунд, Сакура знает, что оно это может. Но врать себе она больше не будет. — Не соглашайся, — еще тише предлагает она ему и опирается о столешницу. — Но я подумала… знаешь, и Наруто, и ты — вы оба куда-то уходили. Наверное, сейчас моя очередь? Может, на три года, а может, и на шесть. Есть у меня подозрение, что у Учих есть ген, отвечающий за побеги. Может, Сарада насмотрится на мир со мной... и в подростковом возрасте останется в деревне? Нам с ней даже учителя не нужны, — и когда Саске открывает рот, Сакура повышает голос: — Я могу дать ей базу Академии, могу обучить мастерству ирьенинов. Раз уж ты ее ничему научить не можешь... — Не так давно я кое-что слышал, — Саске усмехается еще раз, жестче, больнее и невыносимее. — «Ей нужно общение с другими детьми». Ты хочешь уйти с шестилетним ребенком? Из единственного места, где она в безопасности? Сложно не сжаться и не попытаться отбиться. В том, как он говорит, Сакура чувствует опасность. Не физическую, а ту, от которой все ощущения внутри разорвутся в клочья, от которой придется себя отпаивать водой и от которой оправляться еще годы... Все как раньше. И эта мысль вдруг ставит все щелчком на место. — Да. А еще ей не помешает увидеть мир рядом с кем-то взрослым, — Сакура усмехается ему в ответ, не пропуская в голос ни капли страха. — И не забывай, сколько раз Коноха за последние лет двадцать подвергалась нападениям. Чтобы обеспечить Сараде полную безопасность, ты должен запереть ее где-нибудь... в измерении камуи. А... Знаешь, а в Конохе действительно ее могут научить большему. У нас же есть Орочимару. Полыхнувшая ярость со стороны Саске обжигает почти физически. Но Сакура вскидывает подбородок и скрещивает руки на груди. Она скорее всего проиграет ему в сражении, но упрямства ей не занимать. Нужно переупрямить страх? О, она сможет. — Он не будет ее учить, — медленно и с силой произносит он, кажется, собирается сказать что-то еще, и Сакура перебивает его с яростным удовольствием: — Но ты не можешь! Она — Учиха, твой ребенок, и ее некому обучить. Ты убьешь Орочимару еще раз, если он попытается что-то с ней сделать. Поверь, я и сама для этого все сделаю. Как и Наруто, и Карин. Все обучение будет проходить под строгим надзором. Если существует серьезная угроза... ты не думаешь, что мы обязаны подготовить нашу дочь? Это только набросок плана, так-то Сакура не уверена в том, что даже Наруто на это согласится. Но если понадобится, если надавить на то, что у ребенка будет шаринган, если напомнить, что Орочимару, вообще-то, трудится на благо Конохи... Желваки ходят под белой кожей. Она наблюдает за этим с порочным темным наслаждением, потому что это то, что сейчас нужно. Ей нужна победа, и она ей удается. От нее и горько, и страшно, но Сакура повторяет себе снова: хватит врать, прекрати, остановись, закончи это. Саске в ярости. Но у нее на это прав не меньше. — Ты нуждаешься в том, чтобы задеть меня. Но это желание стоит будущего нашей дочери? — Саске раскусывает ее мотив так легко, будто это скорлупа. На его лице смешивается снисходительность пополам с усмешкой. — Да, я хочу тебя задеть, — признает она с достоинством, подпирая уверенность мыслью: еще немного, и можно будет расплакаться в руках у Ино. — Будущее дочери, Саске? Что ты как отец для нее сделал? Передал гены? Ее будущее шесть лет было моей заботой. Ее будущее все еще моя забота. Если понадобится, я буду стоять над Орочимару с группой АНБУ и с Карин! У тебя есть альтернативы? — Я мог бы иногда возвращаться, — холодно отвечает он, все такой же злой, только еще и рациональный. Неужели это компромисс? Она звучно фыркает, думая о том, насколько же иногда Саске бывает невовремя. — Ну… тогда внеси ее в свое расписание, — соглашается Сакура с иронией, болезненно колющей под ребра. — Но либо ты даешь мне развод, и я не препятствую никакому вашему общению, либо я воспитываю ее одна. Думаешь, ты сможешь ее у меня отобрать? Что у тебя есть, Саске? Для чего эта борьба за семью? Что ты хочешь? Наказывать меня всю жизнь за то, что не смогла отказаться от мечты? Попробуй, Саске, и я сделаю все, чтобы ты за это поплатился. Я, может, бесклановая пыль под твоими ногами… — Ты отлично знаешь, что это не так, — с нажимом перебивает Саске, повышая голос. — Ты знаешь, что я к тебе чувствую. Но я не могу… — Не можешь, — повышает голос и Сакура, вскидывает ладонь, мстя за то, что не может договорить раньше. — Обстоятельства. Я понимаю. Разве не ты говорил, что без любви было бы проще? Я решаю этот вопрос. Что теперь тебе не нравится? Он смотрит на нее молча, и Сакура знает, как это его задевает. От этого ей хочется протянуть руки, хочется забрать слова обратно, потому что самой больно. Черное море внутри нее соленое и горькое, глубокое и ужасающе страшное. Если оно обрушится на нее разом, Сакура выплывет. Но какие жертвы ей придется принести? Да хоть какие, понимает она резко. Повисший между ними разрыв почти нестерпим. Сакура упрямо стоит на своем месте. Пусть так. Она своего добьется. Всегда добивалась. Добилась его — а вот теперь хочет уйти. Саске рассматривает ее, как впервые увиденного человека, дергается, чтобы что-то сказать... — Я люблю тебя, — тихо и четко не дает ему слова Сакура, зная, что держит в руках гвозди, а перед ней — гроб. — Но ни простить, ни ждать — не хочу. Я благодарна тебе за Сараду, но это все хорошее, что я получила. Отпусти меня. Сердце может разбиться. Но чего оно стоит? — Однажды это закончится, — Саске делает шаг к ней, почти впервые — не встречный, кладет руку ей на плечи. — И что тогда, Сакура? Станем незнакомцами? — Еще вчера ты говорил, что желал мне ненавидеть, — она накрывает его пальцы ладонью. — Мы не будем незнакомцами, Саске, мы уже. Никто не знает, закончится ли это. Зато я знаю, что больше ждать не хочу. Чего стоит ее сердце? Она сдвигает его руку вниз, разрываясь от непокорного желания не прекращать это чувствовать — скольжение горячей ладони по своей коже, мягкое, настойчивое… Где-то внутри ткани сердца трещат и расползаются на нитки. Во взгляде Саске — желание остановить, темное, упрямое, настойчивое, злое. Как она мечтает однажды отпустить это, не тянуться вслед за ним, не надеяться и больше не ждать. Кому, как не ей, знать, насколько это больно — надеяться на пустоту. Но то ей. Чувствует Саске хотя бы вполовину то, в чем она давно по уши? Нет, вот о чем думать не стоит. Сакура знает две стороны надежды: если одна остается последней, то вторая убивает.