Лечить от непоколебимого эгоизма

— Вот откуда змеи, — спокойно говорит Саске, когда возвращается из комнаты Сарады. Он только что смог уложить ее спать, и не будь Сакура напряжена, она бы похлопала в ладоши. — Может быть, даже голуби, — нейтрально добавляет она и размешивает мед в зеленом чае. Саске не понимает ее шутки. Саске вообще не понимает шуток. Он неуловимо мрачнеет, подходит ближе медленно и смотрит так, будто снова проткнет ее рукой, как во время войны. Сакура невозмутимо поднимает брови и готовится отмахиваться от всех обвинений. Но он не обвиняет, только опускается на стул рядом, широко расставляя ноги, смотрит на нее нечитаемо. — Моя дочь не попадет к Орочимару, — Саске не моргает, разглядывая ее лицо. — Ни в качестве ученика, ни в каком другом. — Я с тобой согласна, — Сакура пожимает плечом и незапланированно улыбается, всего лишь мельком, но у Саске сводит челюсти. — Наша дочь не попадет к Орочимару. Ему сейчас абсолютно не до Учих. Карин как-то обмолвилась, что он пытается создать ребенка сам. Нам с ней кажется, что проще найти себе жену, но… — она фыркает многозначительно и не договаривает. Дети у него пока не получаются, то ли материал слишком специфичный, то ли что-то еще, но все его клоны — взрослые. — Он пытался дважды, — Саске не имеет в виду Сараду ни разу, но по спине Сакуры, только что улыбающейся, бежит холодок. — У него не должно быть соблазна для третьего. В чем-то он прав. Сакура не может это не признавать. Но Орочимару не нужна их дочь, и все это знают, иначе Карин отказалась бы присматривать за ней. Сарада — ее любимица. Если бывшая надсмотрщица за подопытными своего учителя видела намек, она никогда его не игнорировала. Сама Сакура, если бы заметила хоть намек на намек… Нет, голову этому змею не оторвешь, но вот если позвать Наруто по-дружески помочь с дегельминтизацией… — Пожалуйста, Саске, — она смотрит на него прямо и без привычной теплоты, — не думай обо мне так плохо. — Я не думаю о тебе плохо, — с едва читаемым, но для Сакуры явным недоумением отвечает Саске. — Я прошу тебя быть осторожной. Сакура видит в этом намек и чувствует медленно обнимающую ее за плечи злость. Почему-то это жалит ее больнее, чем первый укор. Просьбы говорят вслух только тогда, когда сами не могут их выполнить. Саске уйдет. Никакой отпуск и никакие ее усилия не спасут их общий дом. Это похоже на глубокую яму с холодной и мутной водой, ты падаешь в нее и погружаешься с головой. Не приходит даже мысли о том, чтобы выплывать. Она смотрит на него с бесконечной усталостью и понимает, что руки вот-вот опустятся. Сколько раз держалась за иллюзии? И вот сейчас — повторяется. Чтобы не видеть его лица, такого спокойного и такого ненавистного сейчас, Сакура встает. Ей и не нужен оказывается этот зеленый чай. Лучше вон — посуду помыть и идти ложиться. Завтра будет новый рабочий день. Показывать ему, что вот-вот вспыхнет, Сакура не хочет. Руки машинально натирают тарелки моющим средством, подставляют под струю воды и ставят на специальную подставку. За этим нехитрым делом она, погрузившись в себя, пропускает тот момент, когда Саске подходит к ней ближе. — Я не хотел обидеть, — говорит он, останавливаясь рядом, смотрит серьезно и спокойно, ледяное лицо и ледяные глаза. Сакура разворачивается к нему лицом, и у Саске чуть вздрагивают брови. Да, так она выглядит, когда снова вспоминает, каково это быть — слабой плаксой. Еще без слез, но уже со злым влажным налетом на глазных яблоках. — Ты и не обидел, — отвечает она спокойно, будто это не ее лицо он сейчас разглядывает. — Все в порядке, Саске. — Нет, — отказывается проявить чуткость и избежать ненужного скандала Саске. Сакура вдыхает глубоко, выдыхает медленно, жмурясь, а открывает уже сухие глаза. Наверху спит Сарада. Совсем недавно, когда ему дали отпуск, он все-таки остался. Все будет. Если и не хорошо, то хотя бы неплохо. — Я уже не так сильно хочу накричать на тебя. Так что — в порядке, — отвечает она и отворачивается к посуде. Саске замирает рядом высокой и широкоплечей горой. Сакуре не видно его лица. Она и не уверена, что хочет его видеть — посуду бы домыть и лечь. Саске вдруг приходит в движение — оттесняет Сакуру от раковины в сторону, закручивает кран и вытаскивает из ее пальцев губку, педантично убирая ее на подставку. Она ничего не успевает сказать, потому что вдруг под поясницей оказывается край столешницы, на шее — его мокрая и ледяная ладонь… Саске прислоняется к ее лбу своим и смотрит испытывающим внимательным черным взглядом. В животе горячо свертывается болезненный жгут. Сакуре снова хочется в детство — расплакаться от трогательной обиды. Но Саске не дает ей и шанса — прижимает ее к острому краю собой, наклоняясь, целует в не прикрытые тканью ключицы, целует и выше, обдавая горячим выдохом уязвимое горло. Сакура пытается оттолкнуть, потому что не надо этого сейчас, хватит, у него не получится перевести внимание, но... ...но Саске неумолимо накрывает ее губы своими, сухими и теплыми, и пальцы Сакуры машинально тянутся к его плечам. За что-то же надо держаться.