Лечить от непоколебимого эгоизма

День не такой насыщенный, как Сакура прогнозирует утром: АНБУ какие-то вялые, на рекомендацию пожить два-три дня без сильной нагрузки не огрызаются, недовольства не показывают; кучка генинов, только-только со сбора трав, смирно и без междоусобных разборок дожидаются, пока их лидеру вколют противоядие (ну кто же незнакомые растения в зубы пихает?); Юкине-сан не пытается попасть на прием со своим чихающим и кашляющим котом… Госпиталь в один час вымирает, оставляя только густую тишину, запах медикаментов и дезинфекции. Ну и пару мамаш с их вечнобольными детьми в коридоре. Но даже эти-самые дети в сонном киселе — тихие, спокойные и зевающие. Сакура осматривает пару детей с бытовыми травмами вроде ожога и думает: хорошо, что Сараде не придет в голову сунуть руку в кастрюлю с кипятком. Рабочий день заканчивается красивым закатом — рыже-фиолетовым, расплывшимся по голубому небу вбирающим краски пятном. Сакура сначала любуется им из окна приемной, потом из окна своего кабинета, и только к его концу выходит на улицу. Сарада открывает ей дверь до того, как Сакура стучит. Слова сразу пропадают, потому что дочь в аккуратном комбинезончике, в обоих носочках, с коротким утиным хвостиком черных волос и с огромными жалостливыми глазами. Почему-то первая мысль, что приходит в голову, не «ого, Саске справляется», а «а что случилось?». — Что случилось? — она озвучивает, входя в дом. Цепляет взглядом женские сандалии. — Ба-абушка, — округляя глаза, шепотом сообщает Сарада и оглядывается через плечо.       Так, думает Сакура, машинально скидывая обувь, если мы не идем к маме, то мама идет к нам. Вдогонку идет: а почему так тихо? Настораживает. — Это тебя бабушка переодела? Папа где? — беззаботно, не показывая, что готова скандалить, Сакура подхватывает Сараду на руки. — И причесала-а-а-а, — жалуется дочь и цепляется за шею маленькими липкими ручками. — А папа на кухне. Они там без меня разговаривают. «…без меня…» звучит с такой обидой, что Сакура машинально приглаживает приглаженные до нее темные вихры. Как ни странно, разговоров не слышно (а она знает, как мама разговаривает). На кухню она скользит вкрадчиво, готовая разнимать и нести мир. Но нести мир не приходится. Сарада, вцепившаяся ей в воротник туники, только зря напугала. — Еды нет, дома ребенок, ну и ну, — Мебуке хмурит брови так, что Сакура сама начинает чувствовать себя ребенком. — Дома ее отец, не недооценивай Саске, мама, — просит она спокойно и спускает Сараду с рук. Сарада тут же вихрем мчится к отцу, ластится к взметнувшейся погладить ее по голове руке, пытается забраться на колени. В груди тонко-тонко щемит, и это отвлекает Сакуру от рассматривания мамы и Саске, оказавшихся за одним столом. — Я этого отца в деле пока что первый день вижу, — ехидничает мать и сообщает: — Ничего, я папу за продуктами послала, сейчас вернется. Сакура вздыхает. — У него же больная спина, — она укоризненно качает головой, посылая быстрый взгляд мужу. Надежды на то, что он ее поймет, мало. Но возможно, сегодня день стремительных просветлений? — Я его встречу, — Саске спокойно встает и умудряется ссадить Сараду на свой же стул. — Я с тобо-ой, — Сарада мигом сползает на пол и вприпрыжку догоняет отца, цепляется за болтающийся рукав и умильно заглядывает в глаза. — Можно-можно-можно? — Можно, — с каменным лицом отвечает Саске и рукав забирает. — Какая сноровка, — насмешливо замечает мать, когда входная дверь хлопает. — Мама, если ты пришла ругаться… — Сакура делает паузу и смотрит устало. — Чуть что — ругаться? Хорошо же ты обо мне думаешь, — Мебуке щурит глаза и подманивает ее к себе рукой. — Я с зятем поговорить пришла. — Поговорила? — скептично поджала губы Сакура. — Как вы это мне кухню не разнесли, удивительно. — Поехидничай мне тут, — легонько шлепнула по столу ладонью мать и встала. — Думаешь, я от вредности так? Я же тебе счастья хочу. Дочь, замуж — это «за мужем», чтоб ты понимала. А твое «за мужем» — это «я с ребенком тут, а муж в лесах»! Ладно бы возвращался раз в месяц! Так раз в три года! Ты героиня войны, милая, хочешь быть и матерью-героиней? Неблагодарная работа, и лицо в скале не вырежут.       Да, спасибо, думает Сакура с всколыхнувшимся раздражением, я ведь совсем ничего в этой жизни не понимаю, мне ведь все еще тринадцать. Удивительно, но мать все еще считает ее ребенком. Ребенку уже за двадцать пять, ребенок сам с дитем, но для мамы ребенку всегда тринадцать. — Мама, пожалуйста, хватит. Я все прекрасно понимаю и пытаюсь все исправить, — она замалчивает жгущее язык «я его люблю» и старается держать лицо спокойным. — От того, что ты мне это говоришь, лучше не становится. Закроем эту тему. Мать смотрит пронзительно, тяжело, из-под нахмуренных бровей, но только отмахивается, мол, что с тобой сделаешь. Сакура машинально оглядывается в поисках грязной посуды, какого-нибудь локального беспорядка, пары крошек на столе, но на кухне удивительная чистота (будто и не оставляла Сараду на Саске). Занять руки нечем, и она подходит к холодильнику. — Пусто там, пусто. Уж не знаю, что твой муженек пытался приготовить, но половина мусорного ведра — это сельдерей, — все-таки вредничает мать и, по звуку, отодвигает стул от стола. — Поэтому Кизаши на рынок и отправила. — Чтобы ругаться на Саске не мешал, вот почему, — бурчит она и оборачивается, тут же получает щелчок в лоб. — Мам, мне не тринадцать! — Но и не тридцать, — Мебуке улыбается, и от уголков ее глаз расползаются морщинки-лучики. — Извини меня, я все забываю, что тебе уже не нужно вытирать щеки и оставлять сладкое в холодильнике на случай, если ты вдруг забудешь о диете. Удивительно, как быстро вы, дети, растете... Сначала ты качаешь три килограмма в пеленке, а потом эти три килограмма становятся с тебя ростом, набивают шишки, выходят замуж... и сделать ты уже ничего не можешь. К этому не привыкнуть. — Я тоже люблю тебя, — Сакура улыбается, как сама надеется, не грустно. Но это оставляет осадок. Саске возвращается с Сарадой на плечах (да, с этим ему придется смириться) и с папой. Папа, ничуть не постаревший, улыбается Сакуре и беспокойно приподнимает брови. — Да не съела я никого, — скучно сообщает мама и встает, принимая пакеты с продуктами. — Дорогая, поможешь мне? Нам нужен ужин. …Сарада, убери-ка ручки от данго. Зачем купили данго? — Хорошо, что купили, — отсекает Сакура и достает небольшую тарелочку, выкладывает на нее одну шпажку с тремя разноцветными шариками данго и вручает дочери, чувствуя, что мама неодобрительно хмурится. — Милая, скушай наверху. — Балуешь, — заметила мать сзади. — Дорогая, себя бы вспомнила, — добродушно посмеивается отец и поглаживает Сакуру по волосам, как маленькую. — И наряды, и сладости, и книжки. Идем, покурим, Саске. Не будем мешать женщинам готовить. Саске не курит, но намек на «поговорить» понимает и кидает на тестя нечитаемый, но очень тяжелый взгляд. Папа, привыкший с мамой уже ко всему, даже не дергается — расплывается в дружелюбной ухмылке и крутит в пальцах трубку. С возрастом он начинает таскать ее везде, и даже ругающаяся по этому поводу мама не может на это повлиять.       Удивительная популярность, все хотят с ним выйти и поговорить, думает Сакура со смешком. Но, вздыхая, берется за готовку. Папа может говорить долго и доходчиво, особенно с зятем, который в деревне раз в три года. Съевшая данго Сарада скачет под ногами, ищет, чем помочь (что погрызть), спрашивает, где папа. Сакура наблюдает за ней искоса — любой порез для нее мелочи. Но вот мама то и дело шикает, отгоняя внучку от рабочего стола. — Непоседа ты, химэ не такие, — пеняет сурово Мебуке. Сарада удерживает язык за зубами и со скорбной миной шлепается на стул, принимаясь болтать в воздухе ногами. Сакура подозревает, что это послушание только на визит бабушки. Саске с отцом возвращаются. Сакура замечает на лице мужа эмоцию, напоминающую задумчивость вперемешку с отстраненностью. Что же такого сказал ему папа? Но Саске не дает ей полюбоваться выражением своего лица и мгновенно натягивает на себя холод непробиваемого спокойствия. От него пахнет крепким табаком и — все еще — кровью.       Интересно, пахнет ли кровью от меня, думает Сакура, шинкуя овощи, когда-то мы все в ней купались. Они ужинают спокойно — и это удивительно. Потому что из реплик только «передай мне соль, Сакура», «потрясающие стейки», «вы хорошо постарались, девочки», «мам, как вкусно, а когда данго?». Сакура сидит за столом со своей семьей, пережевывает мясо с салатными листьями, старается смаргивать набегающие слезы и мечтает, что такого умиротворения в их жизни будет чуть больше, чем раньше.