Лечить от непоколебимого эгоизма

Пока она умывается, переодевается из ночнушки в свое привычное и годами отработанное туника-брюки, в груди царит приятная и спокойная тишь. Сакура уверена, что знает, зачем все это делает. И даже подмигивает сама себе, будто собирается на первое свидание. Из ванной она выходит умиротворенно-спокойная, натыкается на караулящего ее в коридоре Саске. Он мгновенно отлипает от стены, грациозно и плавно, конечно же, с пометкой «я не спешил». — Ты не ранен? Как добрался? — мельком улыбается Сакура и проходит мимо него, ненавязчиво подбирающегося к ней небольшими шагами. — Я в порядке, — Саске ничем не выдает своего недовольства, только прожигает ей взглядом сначала затылок, а потом и открытую шею. Она спускается по лестнице летящей походкой, первым делом заглядывает в холодильник и вздыхает. Ну конечно же — данго закончилось еще вчера утром. А дети сытыми не просыпаются. Сакура берется за яйца, молоко и соевый соус. Традиционный омлет ей готовить нравится. Но сегодня в процесс вклеивается взгляд мужа. Это как-то сбивает настрой. Сакура упрямо не обращает внимания на прислонившегося к стене плечом Саске, упрямо заворачивает омлет в рулетик, упрямо делает вид, что одна. Нет никого на кухне, нет. Игнорировать получается мастерски, хотя внутри все снова начинает кипеть от вздувшейся, как пузырь на блестящем яично-рыжем блине, обиды. Сакура мечтала, что дом, в котором она будет жить, станет ярким и светлым; по его стенам будут ползти стебли вьюнка или розовых роз, рощи будут на подоконниках и на балконе. В их доме, в котором они будут жить обязательно вместе, будет спокойно и уютно, будет тепло даже в самую холодную зиму. И если будет ребенок, то они сделают его самым счастливым.       Глупая ты, глупая, думает Сакура и режет теплый рулет на ломти, это где же Учиха и где розовые розы на стенах? Мечтать-то мечтала, а в итоге оказалась с ребенком и замужней жизнью один на один. Вон, мужа собирается воспитывать. Сарады ей мало. Этого одним «химэ» не уймешь. Сакура встряхивает себя, щелчком дает себе мысленного подзатыльника и врезается в раскалившуюся атмосферу смешком — Саске недоволен. — Извини, не знала, что ты так быстро вернешься, — улыбается она ему как может, слабо и уголками губ. — Иначе бы приготовила что-нибудь… — М, — многозначительно и коротко отвечает Саске и подходит к ней ближе. Сакура, изголодавшаяся по чужой ласке, дает себе всего пару секунд — пока жесткая и тяжелая ладонь приминает волосы, ведя вниз. К шее. Шея прикрыта воротом, но пальцы, гибкие и твердые, пробираются под тонкий слой ткани и ненавязчиво щекочут кожу. — Нет-нет! — она округляет глаза и делает такой благопристойный вид, что где-то внутри хочется, как выражается какой-нибудь Киба, заржать. У Саске на лице растерянность, как если бы она его сейчас пыльным мешком огрела и о разводе заявила. — У меня же работа, — снисходительно напоминает она и сдабривает это обиженной улыбкой. — Извини. О, кстати… оставлю Сараду дома, ты же пришел!.. Саске напрягается — чует, сын собаки, что жаренным пахнет.       Ничего, сегодня отцовский день, думает с торжеством Сакура и улыбается сладко-сладко. Такое событие, сам Учиха Саске вспомнил, что женат и имеет дочь. Об этом ведь так легко забыть, если за шесть лет приходить всего два раза. Ну и, собственно, дочь видеть в младенческом и трехлетнем возрасте.       И если ты думаешь, Сакура ласково оглаживает плечи супруга, что ей все еще можно сунуть в рот соску… — Я не дума… — Саске, видимо, имеет свои планы на этот день и на этот визит в принципе. — Она так давно тебя не видела… Ты должен побыть с ней подольше, пока не уйдешь! Ты ведь… снова на год? Полтора? А, впрочем, неважно. Сарада все равно мечтает, что ее будет тренировать Наруто-кун. Ой… я тебе этого не говорила. Когда начнет рассказывать, сделай вид, что удивлен, ладно? — тараторит Сакура и мельком целует мужа в прохладную бледную щеку. И, пока не успел опомниться, быстро поднимается на второй этаж. В комнате Сарады сонное царство, на полу валяется и подушка, и желтый дневник, и даже любимый плюшевый лягушонок. Сама дочь лежит на животе, раскинув ручки-ножки в разные стороны. — Сарада, милая, папа пришел, — шепчет Сакура над розовым ушком. Дочь просыпается мгновенно. Слово «папа», как и слово «химэ», действует на нее магически. Протирает черные заспанные глаза. — Умывайся и спускайся завтракать, — советует Сакура, зная, что ничего подобного дочь сейчас делать не станет. И правда. Сарада с торжествующим воплем срывается с постели, ее буквально выносит в коридор маленьким смерчем. Слыша, как дочь топочет по лестнице вниз, Сакура усмехается. — Папа-а-а! — вопит внизу Сарада. Что-то бьется, с грохотом падает, а дочь все голосит, объясняя всему миру, как счастлива. Сакура вытирает набежавшие слезы взмахом ладони и встает. Вид Саске, вокруг которого скачет, как выпускник Академии вокруг сэнсея, раздающего хитай-атэ, Сарада, до безобразия прекрасен. Лицо мужа — идеал для шиноби. Не потому, что красивое, не потому, что кожа фарфорового оттенка, а радужка сливается цветом со зрачком. А потому, что мимика нулевая, а взгляд — морозное безразличие. Но собственная дочь, как минус перед уже отрицательным значением, переворачивает ему спокойную мину, отмечаясь паникой на радужке и сведенными на переносице бровями. Такое выражение бывает у мужчин, только что взявших на руки сопящий сверток. Саске запоздал на шесть лет с этим делом. Вот теперь — пожалуйста, держи свою дочь и попробуй выжить. — Вернусь вечером, — пока Саске не вышел из своего положительно-удивленного состояния, оповещает Сакура и сбегает.