Jardin Royal, или Выживут самые дерзкие!

      Солнечные лучи скользнули по покрытому трещинами и глубокими царапинами вытертому мраморному полу. В кои-то веки в поселке наконец после этого локального сезона дождей выглянуло солнце, и ему радовались все от мала до велика.       Уоттс наблюдал. Он лежал на диване и с ребяческой улыбкой не мог оторвать взгляд от пола. Наконец послышался приглушенный бег, и на солнечный зайчик, залегший под гардиной, совершили нападение. Черепаховый кот метнулся из угла и поймал бесплотную добычу, смешно покатившись на спину. Уоттс рассмеялся и выключил камеру на телефоне.       — Все бездельничаешь? — послышался недовольный голос отца. Фрэнклин, как обычно, по старой недоброй традиции обламывал любое приятное времяпрепровождение. — Я говорил, чтобы ты вынес всю мебель со второго этажа в своем крыле вниз. Что непонятного?       — Я тебе не грузчик, — ответил Кэмерон, вальяжно закидывая ногу на ногу. — Тебе надо — сам и выноси.       Фрэнклин который день таскался из поместья и обратно, завозя и вывозя мебель и иногда приводя с собой рабочих. Он, кажется, всерьез собирался заняться домом, вот только непонятно зачем — такого бестолкового ремонта Уоттс на своей памяти еще не видел. Отец заделывал исключительно наружность дома, плюя при этом на едва держащиеся перила, трещины на штукатурке, искрящую проводку и лепнину, грозящую пробить кому-то голову при обрушении со второго этажа холла. На все вопросы он отвечал только, что «хочет привести поместье в божеский вид», но Уоттс хорошо помнил подслушанный разговор папаши о продаже Виньябле. Тот явно хотел в кратчайшие сроки навести поверхностный лоск на разваливающийся дом, чтобы продать не за совсем уж бесценок — отец себе не изменял и честным путем не шел ни на какое дело.       — Сколько здесь будет болтаться эта гадина? — поморщился Фрэнклин, взглянув на катающегося кубарем в безнадежной схватке с лучами кота.       — Ох, каждый день просыпаюсь с теми же мыслями, папа, — лениво отозвался Кэмерон, поднимаясь с дивана.       — Я говорил, чтобы к моему возвращению его здесь не было! — требовательно выдал отец, сунув руки в карманы брюк.       Делал вид, что довлеет над сыном, вытянувшимся перед ним, но Уоттс был ровнехонько с него ростом, так что не вышло.       — Ты и про меня такое говорил, — цокнул он, склонив голову. — Давай смиримся с тем, что не все наши желания воплощаются в жизнь. Чего тебе нужно?       Фрэнклин проследил за тем, как мимо пронесли пару мешков извести какие-то несчастные, и, сделав пару шагов, захлопнул двери.       — Я планирую покрыть расходы на ремонт за счет твоего трастового фонда, — заявил он. — Просто предупреждаю, чтобы ты не удивлялся, если завтра не хватит на бутылку.       — Весь этот цирк настолько дешевый, что я вряд ли замечу, — бросил Уоттс и пошел прочь из холла.       Дома теперь все время было жутко некомфортно из-за присутствия этого болвана, но Кэмерон заставлял себя остаться, чтобы не пропустить ничего важного. Учитывая набирающие обороты интриги отца с неизвестными партнерами, канитель с продажей поместья и общий флер нарастающего конфликта между старожилами поселка, Уоттс предпочитал быть поближе к эпицентру. В доме явно решалось что-то важное, и он чувствовал, что лучше держать руку на пульсе.       Вокруг, как и часто в присутствии отца, царила разруха. Правда, обычно она царила только на душе у Кэмерона, а теперь, словно места внутри не хватило, раскинулась и снаружи, в виде этого нелепого ремонта. Некогда гордость дома — стеклянные панели второго этажа, последнюю из которых разбил лицом Вудкастера Сесил, отец не посчитал нужным восстанавливать, так что стены просто шлифовали и замазывали краской. Белили потолки, начищали паркеты и мрамор лестницы, а трещины в дубовых перилах просто заливали лаком. Уоттс так себе обходился с домом, но от того, что делал с ним отец, даже у него сжималось сердце. При Кэмероне особняк был разгромленным дворцом, Фрэнклин же делал из него дешевую копию былого величия.       Поднявшись в спальню, Уоттс упал на кровать и растянулся там, пересматривая ролик про кота и снова невольно улыбаясь.       Простые радости стали ему как-то особенно дороги в свете канители с арестом младшенькой Мэтьюз. Кэмерон не питал иллюзий относительно своей интуиции, но сейчас она настойчиво подсказывала, что происходящее совсем не к добру. В том, то убивала именно Миа, Уоттс не сомневался ни секунды. Не то чтобы он так слепо доверял Бензли (хотя сукин сын на его памяти в таких делах еще не ошибался), но все эти месяцы собственные догадки строил и сам. И в его образ Каса Миа Мэтьюз вписывалась идеально. Убийца был изворотлив, хитер, но явно неопытен и местами пуглив, а еще, похоже, действовал в периоды неподконтрольной себе смены настроения — без видимой причины отступал и нападал опять. Спасибо опале, на извечных семейных сборищах Марка Мэтьюза, куда когда-то был вхож, Кэмерон частенько сидел один, и у него было время понаблюдать. Необычные перемены в настроении Мии он уловил давно, впрочем, списывал их вполовину на нестандартное воспитание и вполовину на ее возраст. Но было и кое-что еще.       Уоттс видел ее на одной из своих тусовок. В Виньябле в лучшие годы только сам дьявол не захаживал, да и то не точно, так что Кэмерон не удивился, увидев, что младшая Мэтьюз-таки просочилась на его маленький сабантуй. Он почти сразу забыл об этом и вспомнил только после допроса Бензли в ночь смерти Скотта. Тогда Уоттс смолчал — чтобы признаться, пришлось бы самому прийти к Ройе на поклон. А ведь он почти заподозрил ее… Но голова тогда была занята куда более важными делами, и Каса Уоттс за свою проблему не считал. Теперь многое встало на места.       Отбросив сотовый снова и потянувшись, Кэмерон услышал робкий стук и отозвался согласием — кто бы это ни был, если стучит, значит, не отец и не Стэнли, а следовательно, может войти.       В комнату просочилась Робин. Она все последние дни яростно пыталась привлечь внимание бывшего мужа тем, в какой прекрасной форме себя держала, а Уоттс в кои-то веки не противился. Мать избрала полезную стратегию — бросила вино по утрам, ходила на беговую дорожку, занималась собой. Что бы ни подвигло ее на это, Кэмерон был не против.       — Ты не занят, милый? — спросила она, присаживаясь на кровать.       Уоттс показал ей видео, она усмехнулась.       — Папа сегодня вроде как кого-то приведет на обед… точно я не поняла, но он занял столовую после полудня.       — И что, нам опять надо разодеться и сделать вид, что мы добропорядочная семья? — фыркнул Кэмерон.       — Нет, он… сказал, что лучше бы нам обоим побыть у себя, — мягко передала Робин.       Уоттс мгновенно понял, какими примерно словами отец отдал этот приказ, и невольно поднялся в кровати. Нет, разумеется, это было в стиле Фрэнклина, Кэмерон уже привык к тому, что он — пятно на репутации папаши, но почему-то сейчас интуиция настойчиво подсказывала, что причина для избранной им уединенности иная. Стоило бы послушать, о чем он будет говорить на этой встрече с кем бы то ни было.       Любимая напополам с котом локация заброшенной террасы на сей раз не помогла бы — когда через час раздался звонок в дверь, отец повел гостей сразу в большую столовую. Несуразная, слишком большая комната Уоттсу никогда не нравилась, и не ему одному: даже в разгар самой шумной вечеринки гости там не задерживались. Но все ж таки один плюс у этой дурацкой залы был — просторы создавали прекрасную акустику. Поэтому дождавшись, пока гости усядутся, а прислуга зазвенит приборами, Кэмерон ненавязчиво сбрел по лестнице в холл и сделал вид, что ему жизненно необходимо пересчитать канделябры.       Голоса доносились отчетливо, но слов было не разобрать, пришлось подбираться поближе. Перебежками Уоттс достиг дивана и почти бесшумно рухнул прямо на пол перед ним, затаившись. Ошалелый от азарта взгляд уперся в зеркало над камином, в углу которого удачно отразились сидящие за столом.       — Это все очень ценные вещи, понимаете меня? — спрашивал женский голос. — Это не просто косяки его цепной псины Вудка…       — Давайте без имен, — прервал ее Фрэнклин, и Кэмерон аж почувствовал, как тот оскалился в этот момент.       — Это не только его косяки, — повторила женщина. — Это косяки самого… вы поняли. Все то, что он туда сливал, а теперь потерял… Он в это место очень много влил, сэр. Вы не понимаете, насколько он в ярости от поступка… этого гребаного сутера.       — Значит, последствия грядут? — коротко спросил отец.       Кэмерон рискнул высунуться чуть дальше и увидел гостью. На всю гигантскую столовую она была одна, крепкая бабенка лет тридцати пяти на вид с черными волосами и челюстью тяжелой, как у бульдога. На повод для столь торжественного приема она не походила. Вообще не походила на персону класса люкс — дешевые шмотки, тусклый цвет лица. Только глаза горели так, будто от разговора с отцом зависела чья-то жизнь. Скорее всего, ее.       — Разумеется! — горячо закивала она. — То, что… он еще не наказал его как следует, значит лишь, что он выдумывает что-то особенное.       — Или все же надеется хотя бы частично отбить ущерб? — прищурился отец.       — Об этом речи быть не может, — мотнула головой гостья. — Ма… новый покровитель там уже все прибрал к рукам, сеть полностью переформируют.       — А что насчет щенка?       По спине у Уоттса прошелся холодок. Он не понимал, что за сюжет у этой пьесы, но в этот момент вдруг на раз разгадал декорации.       — Этот мудила мелкий там быстро освоился, — горько плюнула гостья. — Не знаю, в курсе ли он всех дел… Но сэр, если и есть шанс поломать зубы этой семейке сутенеров, то сейчас.       Отец откинулся на спинку стула и лязгнул вилкой по тарелке. Кэмерон осознал, что услышанное им — это уже не просто подхваченные где-то слухи о планах на поместье. Нет, тут речь шла о чем-то на порядок выше, что-то совершенно нешуточное зарождалось здесь, в его доме, и решать, что делать с этой информацией, нужно было сейчас. Потому что Уоттс нутром чуял: прознай отец, что он подслушал этот разговор — пустыми угрозами дело не ограничится.       — Я вас понял, — наконец промолвил отец. — Это наводит на мысли. Я думаю… ему будет интересно послушать, что у меня на уме.       Гостья поднялась, как по команде, протянула руку и форменно пожала ладонь Фрэнклина. Он только махнул прислуге, не меняя позы, и указал на выход.       — Проводите мисс Бри.       

***

             Сесил всегда ненавидел поместье Вуа Верт. Вот так без лишних прелюдий и обиняков, просто ненавидел этот гребаный замок всей душой. Не то чтобы его собственная усадьба не походила на замок — походила. Но Шато де Перель был просто искусно стилизованным домом, функциональным, толково выполненным с учетом холмистого ландшафта, очень просторным и дизайнерски совершенным — но все же домом. А эта чертова резиденция с кипарисовой аллеей походила на офис президента США.       Отец как-то рассказывал Эндрю, как шестнадцать лет назад каждый из дольщиков выбирал себе дом. Марк взял особняк поближе к выезду с просторными угодьями, потому что любил крокет, и стоящий так, чтобы насквозь мимо его пункта охраны могли проезжать поставщики, снабжавшие КГН и теннисную школу. Арне предпочел более уединенную усадьбу, хоть и небольшую, и выбрал дом с грушевым садом, поддавшись уговорам молодой жены. Сам Олдос остановил выбор на Шато — самом большом особняке в шаговой доступности от своей школы, с примыкавшими к нему обширными лужайками, которые приспособил под личный корт для сына.       Бензли же дольше всех возился с домом. Он тянул до последнего с переездом, отнекиваясь и ссылаясь то на недовольство жены, то на свои логистические проволочки, и в итоге Марк сам уговорил его переехать в поместье Вуа Верт. Еще бы этот высокомерный сноб отказался! Мало того, что оно стояло ровно по центру поселка, так еще и изначально предназначалось не для жилых целей — в особняке Марк предполагал устроить штаб-квартиру своего благотворительного фонда. Позже он перенес ее в Эл-Эй, но перестраивать Вуа Верт не стали. Так этот чертов дворец и остался стоять в самом сердце Жардан Рояль, и мимо него каждый день проезжали все, кто жил выше в горах: любовались самым большим двором в поселке и вспоминали свое место.       Когда поместье переоборудовали в жилой дом, многие вещи там так и остались совершенно никчемными — гигантский двор в первую очередь. Здесь предполагалась парковка фонда, но при всей любви Ройе к автомобилям Бентли, даже их коллекция смотрелась на этом плацу довольно жалко, тем более что почти всегда размещалась в подземном гараже.       Второе совершенно бесполезное свойство этого длинного, несуразного дома заключалось в его габаритах. Каждая комната была в полтора раза больше среднестатистической — а уж где-где, а в Жардан Рояль народ знал толк в просторах. По сравнению с холлом Вуа Верт, двухэтажным вестибюлем размером с небольшой аэропорт, главный зал притона Виньябле был просто привокзальным закутком. И тем нелепее этот холл смотрелся, весь в бело-лиловом мраморе, почти всегда абсолютно пустой.       «Вот где стоит устроить тусовку века», — размышлял Эндрю, поднимаясь наверх вслед за оторопелой горничной. Он бы даже поприсутствовал… Они двигались по одинокой парадной лестнице из того же белого мрамора с фиолетовыми прожилками, и Сесил с тоской смотрел на удаляющуюся входную дверь.       Когда днем ранее Бензли позвонил и сходу заявил, что его хочет видеть Миа Мэтьюз, Эндрю не испытал никакой радости. День и без того обещал быть напряженным — Крик и Мэтьюз играли полуфинал, следить за потенциальным победителем надо было вдвое пристальнее, а Сесилу с большим трудом удавалось уследить даже за собственными ступнями. Не говоря уже о том, что на матче всеми силами придется держать марку перед соседями и соперниками. Только разборок с Касом в юбке для полного счастья не хватало — а Сесил-то уж выдохнул, что в кои-то веки чья-то другая проблема будет у всех на слуху хотя бы пару дней.       И тем неожиданнее стало, что на встрече с младшей Мэтьюз настоял отец. Эндрю не сразу понял, но, кажется, Олдосу сильно льстил тот факт, что без его сына Бензли не может разговорить девчонку.       Ну а перечить отцу Эндрю не привык.       Горничная наконец довела его до левого крыла, где встретили СВАТовцы. Он, признаться, даже не подозревал, что все так серьезно, но прошел, ощущая легкую головную боль.       Она теперь была его постоянным спутником, мать даже порывалась разругаться с отцом, чтобы тот не дергал Эндрю в плохом самочувствии, но тот заступился за отца сам — плохое самочувствие стало некой уродливой формой нормы. Если он может помочь решить эту проблему и к тому же утереть Ройе нос — головную боль можно и потерпеть.       — А, Сесил, — поприветствовал ожидаемо без особого энтузиазма Бензли. — Проходи. Как самочувствие?       Хитрый черт, уже все пронюхал, подумал Эндрю. Он прошел вслед за Ройе в импровизированный кабинет по соседству с дверью, перед которой стояли сразу трое в форме спецназа. Тут явно наскоро убрали гостевые кровати, притащили стол, уже заваленный бумагами, несколько мониторов, на которые транслировали записи с камер в соседней комнате, а на немногочисленных фигурных стульях восседали двое детективов из полицейского департамента и женщина в форме ФБР. Однако пастораль на стенах и рюшки занавесок придавали этому локальному штабу вид комичный. Все это время, рассматривая местность, Сесил держал театральную паузу.       — Что от меня требуется? — наконец спросил он, прислонившись к столу вместо того, чтобы сесть на предложенный стул.       Он всем своим видом хотел показать, что задерживаться не намерен. Тем более что СВАТовцы уже переговаривались, возясь с замками.       — Миа попросила свидания с тобой, — напомнил Бензли, сев за стол и забыв про заданный вопрос. Он поправил монитор, повернув ближе к себе, и щелкнул по нему пальцем. — От тебя требуется поддержать ее разговор о чем бы то ни было. Ни-че-го, — произнес он по буквам, — ей не говорить. Это приказ. Это даже больше, чем приказ, Эндрю. Ты понял?       — Я не тупой, — ответил Сесил, поджав губы. — Вы двадцать четыре на семь ее записываете? Это вообще законно?       — Сам-то как думаешь? — устало закатил глаза Бензли, повисла пауза. Детективы многозначительно подняли головы, но промолчали. — Ты слушаешь меня? Ничего Мие не рассказывать, что бы она ни спросила! Она ничего не должна знать о том, что происходит снаружи ее комнаты.       Он повторял, как попугай, и Сесил ощутил вспышку раздражения в затылке. Будто он, ей-богу, идиот.       — Мне просто сидеть и молчать? — вскинул бровь он.       — «Я не имею права разглашать» — хорошая формулировка, а еще правда, — пояснил Ройе. — Она знает это, так что не удивится. Держи.       Он протянул ему какую-то железку с кнопкой, Сесил удивленно принял в ладонь.       — Мы будем наблюдать за беседой, но это на всякий случай. Жми на кнопку, если по какой-нибудь причине захочешь выйти. Понял?       — Да, — ответил Эндрю, глядя в кнопку.       Почему-то он подумал не о Мие, а о точках у себя перед глазами. Бензли их видеть, конечно, не мог.       — Вперед, — кивнул Ройе, и Сесил молча оттолкнулся от стола.       Около выхода его пробрала секундная дрожь. СВАТовцы были вооружены настоящим огнестрелом, двое бойцов готовились вскрыть комнату, словно бункер с ядерной бомбой. «Это же всего лишь девчонка», — пропустил мысль Сесил. Он бросил взгляд на Ройе и кивнул едва заметно в сторону двери:       — Вы… правда думаете, она это сделала? Убила всех этих людей?       Бензли достал из серебряного портсигара сигарету и сунул в зубы. Так и не поджегши ее, он откинулся на спинку кресла, поднял взгляд и усмехнулся:       — Вот сам ее об этом и спросишь.       

***

             В комнате, куда Сесил зашел, было тесновато, но уютно. Это была такая же точно гостевая спальня, как та, из которой он только что вышел: та же пастораль на стенах, рюши на занавесках, только без камер, ФБРовцев и кровать на месте. Почему-то Эндрю думал, что здесь будет так же душно, как и там, но в камере Мии оказалось довольно свежо.       Она меж тем хлопнула дверью из прилегающей уборной и оторопело остановилась перед ним.       — Привет, — кивнул Эндрю, сунув руки вместе с тревожной кнопкой в карманы джинсов. — Мне сказали, ты… хотела меня увидеть.       Миа рассматривала его, как призрака, и тогда Эндрю вспомнил, что она так смотрела на него всегда. Насчет ее вины он об заклад не бился, но в новость о том, что младшая Мэтьюз испытывает к нему не очень здоровое влечение, поверил сразу. Очевидно, что это было правдой и сейчас.       Она стояла неподвижно, словно само его присутствие ее парализовало. Смотрела исподлобья, но совершенно не злобно — просто пристально, глаза в глаза. Не рассматривала, а словно пыталась как можно дольше сохранить зрительный контакт. Сесил разорвал его первым. Он впервые увидел ее наедине и отметил, какой крупной Миа была. Ростом почти с него, длинноногая, длиннолицая. Здесь, вдали от сверстников и соседей, в обычной одежде, не напоминающей школьную форму, Миа Мэтьюз выглядела заметно старше своих лет. Нет, не старше — взрослее. Наконец она прервала молчание и улыбнулась, словно поборов паралич.       — Садись, — пригласила она, опустившись на край кровати. — Хочешь чего-нибудь? Чаю или поесть? Я могу сказать мистеру Ройе, и он все принесет, что я попрошу.       — Я не голоден, спасибо, — пожал плечами Сесил, присев на противоположный край.       Почему-то ему хотелось сидеть напротив или так, чтобы видеть ее в анфас. Детектив из Эндрю был так себе, но раз уж он здесь, чтобы что-то разведать… Ракурс имел значение.       — Ты первый человек, которого ко мне пустили, — поделилась Миа, сложив руки на коленях. — Как ты думаешь, почему?       Она снова взглянула глаза в глаза, отчего Сесил невольно поежился. Странный вопрос, не тот, что он ожидал. Будто Миа тут готовилась к собственной очной ставке.       — Не знаю, — пожал плечами он.       Это была хорошая формулировка, а еще правда.       — Есть у тебя для меня новости? — улыбнулась она.       То, что знал, он все равно не мог разглашать. Да уж, так себе получается разговор, скользнуло в мыслях у Эндрю. Впрочем, он пришел сюда не для того, чтобы исполнять приказы Бензли…       — Ну… сегодня должен быть матч. Твой брат играет с Джо Криком. Никто не знает, состоится ли он, но в афише пока заявлен. Так что интересный выйдет денек.       Лицо Мии не показало никаких эмоций, все та же непроницаемая приветливость. Она покивала, и Эндрю потер подбородок, прикидывая, что он спросил бы, если б пришел сюда по своей воле.       — Если он победит, то будет играть с тобой в финале, — опередив его, вспомнила Миа, перебирая волосы. — Как ты к этому относишься?       — Хорошо, — передернул плечами Сесил. — Джонатан… достойный соперник. Не так интересно раскатывать Крика или кого-то вроде него…       Вранье. Хотелось бы раскатать Крика без особых усилий и еще на несколько месяцев забыть об обязанности кого-то раскатывать. Конечно, Мэтьюз со всей этой канителью с арестом сестры был явно не в лучшей форме, и все же… Сесил сам был в худшей из возможных.       Разумеется, об этом он подумал в первую очередь, как только услышал новости. Точнее, во вторую. В первую очередь подумал о том, что если Мэтьюза посадят за причастность к убийствам Каса, Мануэла снова будет свободна. После надавал себе мысленных оплеух за эти мысли и стал смаковать другие — мысли о том, что если Мэтьюза посадят, он вылетит из турнира, и Эндрю практически автоматом получит чемпионство.       Это, честно говоря, был бы лучший сценарий из всех. Даже с учетом того, что победителя Олдос обещал допустить наконец до большого спорта, до нового сезона Эндрю успел бы разобраться со своими болячками и не потерял бы ни одного очка репутации.       Конечно, Джонатана было жалко, но если он виновен — то и поделом. В голову Сесилу всего разок заглянула мысль о том, что если Мэтьюз причастен, то он нехило прикрыл его задницу, устранив группу скотов, желавших ему смерти. Крошечная толика благодарности посетила его душу и быстро улетучилась под грузом страхов и тревог за свое собственное будущее. Убийц можно было остановить и без новых убийств.       — Ты всегда был благородным, — улыбнулась Миа, прерывая поток стремительно пролетевших мыслей. Да уж, знай она, что творится у него в голове, так не говорила бы.       — А может ты хочешь ему что-то передать? — внаглую спросил Эндрю, развернувшись к ней всем телом.       Повезло, всего секунду он видел замешательство на ее лице, почти страх. Но Миа мгновенно взяла себя в руки.       — Ну, я не про все это, конечно, — усмехнулся он, махнув рукой вокруг. — Я про матч. У тебя ведь… не будет возможности пожелать ему удачи, и все такое.       Миа рассмеялась и стала гладить ладони одна об другую. Эндрю на это засмотрелся, слушая ее низкий, мелодичный голос.       — Джонатан и без моих пожеланий всех победит, — сказала она. — Я волнуюсь только за его… эмоциональное состояние. Ты ведь знаешь, как ему тяжело играть, если он взвинчен, а уж теперь-то…       — Да уж, — вставил Сесил, ощупывая кнопку в кармане.       Просто для уверенности.       — Мы со всем этим справимся, конечно, — уверенно продолжала Миа. — Думаю, через пару дней это все уже будет в прошлом, и я вернусь домой, но главное — чтобы это не отразилось, понимаешь… на его спортивном будущем. Эти матчи ведь очень важны.       — А то, — продолжал сыпать междометиями Сесил.       — Если бы я и хотела ему что-то передать, то сказала бы только, чтобы он сильно не волновался, — вздыхала Миа. — Чтобы он не переутомлялся и не нервничал из-за всего этого, потому что… ну, это все это не стоит его карьеры, а в конце концов все будет хорошо, так что пускай он не делает глупостей.       Она подняла глаза пронзительно, словно выстрелила ими. Эндрю буквально окаменел под ее взглядом. На один миг ее голос сменил тон, и это сообщение дошло до адресата. Миа уже продолжала щебетать про хитрые удары, про коэффициенты, но Сесил так и сидел, зажав кнопку между пальцами. Сердце гулко стучало в висках аккомпанементом осознания, что перед ним только что сознались.       — Так что вам всем там не стоит за меня переживать, — подытожила Миа, улыбнувшись. — А Джонатану передай, чтобы больше отдыхал и не нагружал себя. Для его игры это вредно, концентрация страдает… ну что я тебе рассказываю? Пускай он куда-нибудь съездит, развеется, искупается, например, или в бар в конце концов скатается. Чтобы голова отдохнула… Ну вам там виднее, мальчикам, что ему нравится, да?       — Да, — кивнул Сесил.       Он понял, что может передать сказанное Мэтьюзу, и тот, скорее всего, вычленит из этой несуразицы нужную информацию. От этого осознания Эндрю вдруг почему-то ощутил внутри небывалое блаженство. Судьба обоих на короткий миг была в его руках. Он не знал, что именно Миа пыталась сказать, может быть, лелеяла надежду спасти себя, а может быть, хотела оградить брата от ненужных подозрений, но связующей нитью между ними был сейчас один только Эндрю. Пьянящий вкус власти над другими — вот ради чего все эти конченные придурки в Жардан рисковали жизнями и свободой. А ведь и правда вкусно, черт подери…       — Ох, Миа, время поджимает, так что я пойду, ничего? — спросил он, глянув на часы и поднимаясь. — Я к тебе заеду после матча, если хочешь… Сама понимаешь, если сыграют, мне надо там быть, посмотреть на технику и все в этом духе.       — Ну, разумеется, — покивала она, вновь натягивая безупречную улыбку и вставая. — Там, наверное, сегодня будет тот еще бардак… приезжай лучше завтра.       Оба друг друга прекрасно поняли.       Сесил не стал прощаться, просто махнул ладонью и вышел из комнаты, потеснив плечом СВАТовцев, сгрудившихся у дверей. Они переглянулись и принялись задраивать люки, как приказали.       Зайдя в соседнюю комнату, Сесил явственно ощутил, как же тут накурено. Бензли что-то обсуждал с женщиной из ФБР, а как только Эндрю переступил порог, оба замолкли. По лицу Ройе трудно было понять его эмоции — он все время словно готовился вцепиться кому-то в глотку, причем не со злости, а добычи ради. Это был азарт игрока, которому до победы остался всего один кон. Сесил положил кнопку на стол и для галочки вопросил:       — Что-то стало ясно?       Бензли глянул в монитор, Эндрю проследил за его взглядом: Миа спокойно как ни в чем не бывало устроилась на кровати с книгой.       — Стало, — кивнул Ройе, и внутри Сесила в этот момент все сжалось.       Неужели преимущество потеряно? Эндрю еще не решил, поступиться ли принципами исключительно из благородных порывов души или же стребовать с Мэтьюза что-нибудь приятное в обмен на драгоценную для него информацию, но она при любом раскладе окажется бесполезной, если послание Мии расшифровал Ройе. Тут необходимо было все взвесить, а это, как назло, сейчас давалось сложнее всего…       — И что же? — делано заинтересованно спросил Сесил, для убедительности даже опустившись за стол.       Бензли потушил сигарету, которую докурил только до половины, улыбнулся и гулко уперся локтями в столешницу, наклонившись ближе, чтобы смотреть глаза в глаза.       — Ясно, что до тех пор, пока мы не вытащим признание из кого-то из них…       И Сесил мог поклясться, что улыбка его в тот момент была совершенно искренней.       — …ты, мой юный детектив, тоже останешься здесь.       

***

             На самом деле, никто в Жардан Рояль не знал, состоится ли этот матч. В свете последних событий было безумием предполагать, что подозреваемый во всех смертных грехах Мэтьюз просто возьмет ракетку и пойдет махать ею на глазах у обезумевшей (возможно, в прямом смысле) толпы. Однако баннер на сайте школы Сесила отмел всяческие сомнения — матч состоится, и более того, состоится при свидетелях. Олдосу Сесилу не нужно было лишних поводов, чтобы провести игру в закрытом формате, но на этот раз он отчего-то пренебрег принципами. Хотя Хантер про себя отмечала, что это точно тот самый случай, когда зрители грозятся превратиться в линчевателей.       Никто не знал, состоится ли матч, но все без исключения, естественно, намеревались присутствовать.       Такие события даже в Жардан Рояль происходили не каждый день, о чем Хантер уже догадалась. Она вообще поразительно быстро нащупала пульс этого места, интуитивно отмечала перемены в настроении поселка, предчувствовала непогоду, словно слышала ритм сердца где-то глубоко в горах, под ногами. Этот зверь покорился ей, как ручной, сразу признал в Хантер родную душу — иначе она не могла объяснить свою поразительную способность так тонко чувствовать смену местных ветров.       Даже теперь, когда в голове перманентно был туман, что-то неощутимо тянуло Хантер к земле, к ее личному месту силы и не давало слететь с орбиты.       Именно поэтому, видимо, она пришла в себя в очередной раз, сидя на земле прямо перед входом в поместье Фелль дель Олив, на покрытой мелкими каплями прошедшего дождя подъездной плитке. Непогоды в Жардан подутихли, но тяжелые грозовые тучи все еще ходили над головами, словно немое предостережение. Словно кто-то там наверху выдал им амнистию до первого промаха.       Отыскав в заднем кармане джинсов телефон, Хантер сквозь трещины в экране всмотрелась в цифры — они показывали, что несмотря на кратковременную отключку, на матч она, кажется, все еще успевала.       С трудом восстановив в памяти цепочку действий, Хантер поняла, что вышла на улицу, когда в очередной раз увидела из окна своей комнаты Фрэн, прогуливавшуюся в саду, несмотря на накрапывающий дождь. Какое-то было у нее к ней дело, и хотя цель встречи канула в забытье, Хантер все же поднялась и вознамерилась найти Фрэн. Возможно, если ее лицо появится в поле зрения снова, то и причина, по которой Хантер решила с ней встретиться, всплывет в памяти.       В саду Фрэн, конечно, уже не было, поэтому Хантер дошла до конюшен, ныне стоящих пустыми, прошла мимо бассейна на заднем дворе, который был закрыт с зимы, и свернула по садовой дорожке обратно к главному входу, через строго остриженные кипарисы и вишни. В голову Хантер ударилось несколько мыслей, как обычно, мозг автоматом подмечал всякое, но ухватила она только одну — поместье, которым Люк владел уже больше десяти лет, не выглядело обжитым. Внутри, конечно, прислуга наводила какой-никакой уют, но все территории вокруг — все то, зачем люди покупают себе поместья в горной местности — все это стояло нетронутым, будто ненужным. Остриженные лужайки не касалась нога человека, конные площадки покрылись порослью, зона для солнечных ванн стояла закрытой плотным серым брезентом. Что-то это значило, но уж точно не Хантер могла сейчас это понять…       — Доброе утро, — раздался над ухом, как всегда, совсем не пугающе ниоткуда взявшийся голос. — Отдохнула на парковке?       — Да, — выдохнула Хантер, развернувшись к Фрэн всем телом. — У меня была… медитация.       — Я сразу так и подумала, — кивнула невозмутимо та.       На ней была очередная юбка в горох, на этот раз белая в мелкую красную точку. Волосы Фрэн собрала в хвост, и Хантер вдруг отметила, что он куда длиннее, чем она помнит. А что она помнит?..       — Идем, — качнула головой Фрэн, и Хантер потащилась следом, как безвольная кукла.       Они вместе зашли в дом, преодолев злосчастный плиточный двор, парковку. На крыльце Хантер оступилась, но Фрэн не стала помогать, просто со статью императрицы проследовала по лестнице и открыла перед ней двери. Хантер на одно мгновение ощутила себя такой маленькой, в контексте личности, такой незначительной. Такой жалкой.       Фрэн повела ее по лестнице, ни на секунду не сбавив шага, не дав ни одной поблажки. Наконец они добрались до ее спальни.       Хантер не помнила, бывала ли когда-то в этой комнате раньше, но, наверное, если и была, то с тех пор в ней явно произошли изменения, потому что теперь посреди спальни, прямо перед огромным зеркалом во весь рост, стоял потертый балетный станок.       — Это ваше? — спросила сипло, недоверчиво Хантер, остановившись в дверях.       — Да, мое, — кивнула Фрэн и затворила двери. — Ты хотела поговорить? Я видела, как ты смотрела из своей комнаты, а потом стала спускаться.       — Я… — осеклась Хантер.       Ну вот что она скажет? Хотела, а потом забыла, куда шла, и забыла, зачем? Впрочем… если Фрэн так хороша в лечении наркозависимых, она должна была догадаться об этом и без слов.       — Я хотела спросить, — сглотнула она. — А что… в итоге? Ну то есть… можем мы перейти сразу к концу? Что там в конце, чтобы я хотя бы… знала, к чему все это?       — В конце? — вскинула брови Фрэн. — В конце ты становишься человеком, на которого можно положиться.       Вроде бы, живя в Жардан, Хантер уже разучилась удивляться, и все же. Это не походило на ее догадки относительно цели визита Фрэн. А что насчет ее благополучия и жизни?       — Разве я не… должна наркотики бросить? — напрямую спросила она.       — Это слова твоего отца, — отчеканила Фрэн. — И раз я здесь, он считает, что его цели поспособствует твой отказ от наркотиков. Я просто не хочу, чтобы ты…       Она замолкла на мгновение, а после как будто все же продолжила:       — Питала иллюзии, — закончила она.       Видимо, на этом счеты с ее внутренними демонами были улажены, и Фрэн продолжила без прежней оторопи:       — Как бы то ни было, ты и сама прекрасно понимаешь, что тебе необходимо это сделать. Мы ведь уже говорили об этом.       — Разве? — с тревогой подняла голову Хантер.       На лице Фрэн отразилось что-то вроде усталости, намешанной с заботой. Она опустилась на кровать и сложила руки на коленях.       — Ты в любом случае это понимаешь, — повторила она. — За все время общения с тобой я поняла, что ты какая угодно, но только не глупая.       Хантер решила, что про этот заботливый и тоскливый взгляд вместо ответа она подумает завтра, и про «все время общения», тоже. Взгляд зацепился за себя, стоящую по ту сторону зеркала, и она сделала шаг ближе к Фрэн, коснувшись балетного станка ладонью.       Казалось, она уже привыкла к отражению, но, видимо, давненько его не видела. Эта Хантер уже вообще не была похожа на Хантер. Ни на какую из них — ни на ту, что щеголяла по Жардан в каблуках, мехах и кудрях, ни на ту, которая приходила к Уоттсу в своих первых Гуччи. А на ту Хантер, что чем-то там жертвовала ради учебы в КГН, со своими прямыми волосами цвета соломы и припухлыми здоровыми щечками, она, казалось, не будет похожа уже никогда. И от этой мысли ее глаза наполнились слезами.       Перед ней была тощая, усталая до смерти женщина лет тридцати с отросшими корнями, искусанными губами, исцарапанная, с осыпавшейся тушью и тоном, трещинами, расходившимся вокруг носа. На ней не было носков, под ногтями застряла грязь, некогда блестящее покрытие отросло, и Хантер вспомнила, что одной сильно туманной ночью его отгрызла.       Создание перед ней дрожало, пальцы добела вцепились в поручень станка. Слезы стояли в розоватых глазах, синяки под ними напоминали настоящие следы от ударов. Хантер облизнулась и зажмурилась, чтобы не видеть черный налет на языке.       — Зачем вам станок? — спросила она скрипуче, чтобы только не слушать тишину, в которой в ушах перманентно что-то тоненько дребезжало.       Фрэн вздохнула, и что-то в этом показалось Хантер очень знакомым.       — Я танцевала, — ответила Фрэн. — Нас с Деттой с детства приучали к искусствам, ее — к виолончели и флейте, меня — к балету. Она потом бросила, а я, так уж вышло, втянулась. Танцевала сначала в студии, после — в балетной школе. А потом поступила в академию, стала понемногу выезжать из США.       Хантер вспомнила ее царственную осанку, то, что бросалось в глаза при виде Фрэн в первую очередь. То, что с годами так и не ушло, а до конца дней будет выдавать в ней ее прошлое.       Интересно, заметят ли люди через десять или двадцать лет, какое прошлое было у Хантер?       — Там, в академии, я и подсела на кокс, — продолжала невозмутимо Фрэн. — Там все на нем сидели, кто-то плотно, кто-то — так… побаловаться. Мне приходилось принимать опиаты несколько недель, из-за травмы спины. Они мне понравились больше.       Хантер замерла, глядя на Фрэн в зеркало. Рукава ее блузки были закатаны, но не так высоко, чтобы увидеть сгиб локтя. И все же Хантер могла бы поклясться, что знает, что там, под рукавами.       — Героин вырывает из привычной жизни очень быстро. Это тебе не кокс… Если подсаживаешься, буквально через три-четыре дозы ты уже не в состоянии от кого-либо это скрыть. Через месяц регулярного приема можешь попрощаться с социумом. Меня хватило на целых два месяца, прежде чем я потеряла и работу, и друзей, и рассудок. Это был тот самый момент, когда ты либо слезаешь, либо умираешь от этого дерьма.       Хантер осознала, что Фрэн не просто так говорит ей это. Это был тот самый момент и для нее самой — и все последние дни она это осознавала. Вся жизнь Хантер теперь представляла из себя какую-то непрекращающуюся агонию в состоянии, в котором невозможно даже осознать свою боль. Это должно было либо прекратиться сейчас, либо убить ее.       — Я слезла и смогла вернуться к жизни. Конечно, с балетом пришлось попрощаться… героин без следа никогда не уходит. По правде говоря, Хантер, никакой наркотик не уходит без следа. Внутри тебя навсегда останется некая его часть — многие срываются именно из-за этого. Ты чувствуешь его присутствие и тебе кажется, что никакой нормальной жизни для тебя все равно уже не может быть. Что твоя норма теперь — вот это.       Обернувшись от зеркала, Хантер в слезах сглотнула и посмотрела Фрэн в глаза. Та выдержала взгляд, степенно, стойко, гордо. Она все делала с таким видом — спокойным и непоколебимым. Все в ней выражало терпеливую стойкость, и теперь Хантер понимала, откуда она взялась.       — По правде говоря… — сипло произнесла она. — Я не уверена, что смогу выбраться сейчас. Может, уже поздно…       — Ты точно сможешь выбраться, — ответила Фрэн, поднявшись. — Уж кто-кто, а я в этом разбираюсь.       Она подошла со спины, но не обняла, а жестко взяла Хантер за плечи, посмотрев в зеркало вместе с ней.       — Тебе нужно принять одно хорошее решение, — сказала она. — Ты приняла много плохих. Так бывает. Начни с одного правильного выбора.       Хантер не знала, почему плачет, до этой поры, но теперь поняла. Она вспомнила, почему — потому что уже слышала эти слова.       — Так ты сможешь выплыть из чего угодно на свете, Хантер, запомни это, — добавила тише Фрэн.       Она отпустила ее плечи и сделала шаг к двери, когда Хантер сглотнула и, глядя в зеркало, подала голос:       — Тебя зовут Фрэнсис Лафрейт, да? Ты танцевала в школе Маунтин-Вью…       Фрэн обернулась от двери и горько улыбнулась. Она рассказала бы эту историю и третий, и пятый раз, если бы Хантер снова решила ее послушать. Она понимала, что именно сейчас ей важно знать, что кто-то рядом смог.       Дверь тихо защелкнулась, а Хантер снова взглянула на свое отражение.       — Я наркоманка, — беззвучно сказала она себе.       Глупо как-то звучало, неестественно, хотя внешний вид говорил куда красноречивее любых слов. И все же нашлись слова, которые внутри у Хантер теперь звучали сильнее.       

***

             Такого наплыва на теннисную школу Олдоса Сесила не было, пожалуй, еще никогда. То, что жители поселка называли аншлагом — когда на игру приезжали жители Жардан, ученики и любители тенниса из Пасадены, и трибуны иногда бывали заняты битком — ни в какое сравнение с этим не шло. Тогда «битком» значило: заняты все ряды и выкуплены VIP-ложи.       Теперь все увидели, что такое по-настоящему «битком».       Когда Бентли семейства Ройе подъехал к парковке, оказалось, что сегодня места для такой громоздкой тачки здесь точно не хватит. Аделии, ее отцу и матери, а также Мануэле, которую безопасности ради тер Пэриши отправили с ними, пришлось выйти и преодолевать последние метры до входа в школу пешком.       Машин было столько, что даже на своих двоих пробраться к дверям оказалось непросто. Аделия нечасто покидала родной поселок, в толпы попадала еще реже, так что теперь внутренние детекторы вовсю сигналили об опасности. Отец прокладывал путь среди оглушительно переговаривающихся зевак, кто-то уже щелкал камерой, гомон вокруг стоял такой, что невольно заставлял колени трястись.       Мануэла шла рядом с мрачным видом, вся в черном, и внимание толпы ее, похоже, не заботило. Она держала спину прямо, надменным взглядом отгоняя прохожих эффективнее, чем смогли бы слова. Адель не выцепила ни одного знакомого лица, зато углядела несколько очевидно враждебных.       Предвидя это, Марк Мэтьюз пригласил ее семейство в свою VIP-ложу, откуда матч можно было посмотреть без угрозы для жизни. Еще вчера Аделия была уверена, что Марк и отец перестраховываются, но теперь спешила поскорее добраться до безопасного места. В машине Мануэла предупредила, что на трибунах сегодня соберется весь тот сброд, который столько дней держали за воротами, и уж точно не для того, чтобы поболеть. С вестью том, что Джонатан и Миа Мэтьюз, дети самого основателя Жардан Рояль, могли быть в ответе за убийства, колыхавшие светскую хронику больше полугода, мало какая весть могла бы посоревноваться в аппетитности. Но зеваки и журналисты были меньшим из зол. Отец предупреждал Аделию, и Мануэла шепотом повторила предостережение: бог знает кто сегодня смог пересечь золотую ограду, и пускай Марк показательно открывал двери в свой дом, демонстрируя чистоту помыслов, за чистоту помыслов сегодняшней публики ручаться не мог никто.       Отец придерживался мнения, что народу плевать на разборки богатых с богатыми — и в этом отношении Мэтьюзам почти повезло, что Кас решил сократить поголовье своих же. Мажоры из Бель-Эйра и Малибу Фолкс и Джекоби — дети чиновников и киноделов, жардановец Грэг — отпрыск нечистого на руку финансиста, а по факту сутенера, жители Долины Рэншоу и О’Берли — наследники нефтяных корпораций и многомиллиардных стартапов. Когда умирает кто-то из подобного теста, простой люд, как правило, самодовольно фыркает «поделом». Но совсем другое дело, когда кто-то из подобного теста убивает и остается на свободе.       И в поселке, и за его пределами никто, в общем-то, не сомневался, что даже если Джонатан и Миа окажутся при делах, оранжевая роба их точно не ожидает. И именно за правосудием могли прийти сегодня на трибуны гости из Пасадены и Эл-Эй.              В ложе Мэтьюзов и впрямь оказалось спокойнее. Непроницаемое стекло, отделявшее гостей от корта, слегка заглушало звуки, от чего дрожь Аделии унялась. Вокруг был знакомый минималистичный спортивный шик, как и в других помещениях школы — темно-серая отделка, стекло и металл. На полупрозрачный матовый круглый столик подали закуски, гости расселись на кожаных диванах и креслах поближе к стеклу. Ложа слегка выдавалась вперед, а потому создавалось ощущение, что их герметичная капсула нависает над остальными трибунами, как футуристичный Олимп.       Мануэла уже сидела в телефоне спиной к корту, обмахиваясь буклетом. Несмотря на пасмурную погоду и то и дело снова и снова накрапывающий дождь, в воздухе скопилась духота. Однако Мануэла, как обычно, предпочла меха и бриллианты, и Адель отогнала мысль о том, что эта пошлая мода, вроде бы, уже теряет актуальность. Впрочем, сидя напротив со своей копной вороных кудрей, спадавших на грудь и бедра, в черной длинной расстегнутой шубе и водолазке под горло, с крупными сверкающими серьгами и в сапогах на платформе, Мануэла все равно умудрялась притягивать взгляд. Какая-то проклятая природная складность в ней всегда бросалась в глаза.       Адель не понимала, почему думала об этом, пока в ложе не появился Мейсон. Он поздоровался с братом, пожал руку Бензли, а ей и Мануэле просто учтиво кивнул и с тех пор не обращал никакого внимания. Не то чтобы Аделия как-то старалась со своим внешним видом — приталенный вишневый комбинезон, каблуки, что надевала только по праздникам, стрелки, рисовать которые ненавидела от души, да волосы начесала и подвила в аккуратные локоны. «Ладно, — признала она, насупленно глядя в пока пустующий корт, подперев ладонью подбородок. — Я просто хоть раз хочу выглядеть не как попало в его обществе! Надо и честь знать!»       — Пускай-пускай, — ответил на реплику, которую она пропустила, Мейсон, стоя с руками в карманах напротив стекла. — Это ему сейчас даже полезно.       Он не смотрел на нее, но Аделия чувствовала его взгляд, потому что он был где-то рядом каждый раз, как она отводила глаза. Сама она не решалась поднять взгляда выше закатанных рукавов его сорочки, от греха подальше. На загорелом предплечье она увидела серебряную цепочку.       — Джонатан уже понял, что в ближайшее время придется сцепить зубы, — заметил отец. — Думаю… это действительно пойдет ему на пользу.       — Он говорил с тобой? — спросил Мейсон, пристально взглянув не него.       Тот только медленно отрицательно покачал головой.       Признаться, Адель была удивлена, что Марк позвал ее семейство в свою ложу. Учитывая энтузиазм отца в деле ареста Мии, она боялась, что вслед за ним вся семья попадет в немилость к Мэтьюзам — а в Жардан это означало опалу похуже анафемы. Однако то, как Марк и папа мирно общались, сидя за одним столом, говорило о том, что они все же пришли к какому-то общему знаменателю.       За стеклом послышался шум, игроки должны были вот-вот выйти на разминку перед матчем. Адель села на колени и, наколов несколько видов сыров на шпажку, напряженно набила рот.       — Чем бы ни кончилось сегодня это действо, — услышала она голос Марка, слегка повышенный тон, чтобы привлечь внимание, — после матча все поедем в Пале. Пора уже выходить из ступора…       — Чудесная идея, Марк, — вставила с улыбкой мать Аделии, сидевшая поодаль. — Все эти паршивые сплетни уже пора пресечь.       — Уверен? — вскинул бровь Мейсон, обернувшись от стекла и посмотрев на брата. — Что насчет ФБР?       Отец все это время невозмутимо молчал, сидя напротив стола, закинув ногу на ногу и нагло жуя орешки. Казалось, он не замечает разговора, хотя его непроизнесенное имя очевидно витало в диалоге Мэтьюзов. Аделия подметила, что отец будто бы высматривает кого-то на корте.       — У них не было и нет ордера на обыск, — отчеканил Марк. — До этой поры я позволял им приезжать, чтобы не было поводов подозревать мою семью в сокрытии чего-то… Плевать на итальянскую мебель, куплю новую. Репутация дороже.       Мейсон смерил отца Аделии взором, который сложно было описать в двух словах. Это была не враждебность, но и не одобрение. Какая-то подозрительная хитрость. Адель поняла: между ее отцом и Марком были договоренности, о которых Мейсон не знал, но теперь наверняка догадался.       — Бензли, — зычно позвал он, отец молча вопросительно вскинул брови. — Ты как думаешь? Стоит сейчас устраивать открытые двери?       — Лучшего времени не будет, — философски заметил отец, отпивая воды.       Аделия окончательно уверилась в том, что в этой тусовке, которую так не вовремя решили устроить Мэтьюзы, явно был какой-то скрытый смысл. Она хотела шепотом задать вопрос Мануэле, но не придумала, какой. Думала ли та обо всем этом в том же ключе, что и Адель? На правах без пяти минут невесты Джонатана Мануэла, казалось, должна придерживаться позиции той же, что и Мэтьюзы. Она уже на некоторую долю была частью их семьи, заинтересованным лицом, и неизвестно, насколько она решила бы пренебречь нормами и здравым смыслом, защищая своих. Аделия знала, как далеко в этом может зайти тот, кто родился в Жардан. Впрочем, то, как напряженно Ману кому-то названивала, даже не глядя на корт, наводило на мысли, что драма будущего семейства — последнее, что сейчас ее заботит.       — Что-то случилось? — спросила Адель, когда складочка между бровей Мануэлы залегла особенно отчетливо.       — Не могу дозвониться до Эндрю, — раздраженно ответила та. — Он должен был уже прийти, опаздывает… а теперь еще и не отвечает.       Аделия, конечно, знала, где он сейчас находится. Она пересеклась с Сесилом дома до отъезда, за ним пристально следили ФБР-овцы, а единственным, кому отец отзвонился о местонахождении и благополучии Эндрю, был Олдос Сесил. Дочери же он настрого запретил выдавать нахождение пленника, особенно в присутствии Мэтьюзов. Так что Адель не могла сейчас даже намекнуть о том, что воздыхатель Мануэлы в полном порядке, хотя от неизвестности та явно была близка к панике.       — Эндрю не приедет, — ответил за Аделию отец. — Олдос передавал, ему нездоровится.       Мануэла вскинула голову, и краска отлила у нее от лица так быстро, что Адель подумала, она сейчас хлопнется в обморок.       — Нездоровится? — прошелестела она и бросилась набирать чей-то новый номер, но и там, судя по всему, не ответили.       Неизвестно, по неосторожности отец обронил именно эту фразу или же с умыслом, но ничего больше о состоянии Сесила он Мануэле не сказал. За стеклом послышался громкий свисток, и Аделия синхронно с другими гостями обернулась.       Никто из них не заметил, как корт заполнился людьми. Зрителей и по прибытию было много, но только теперь, робко выглядывая из своей крепости, Адель увидела, что под ними буквально ревет и беснуется громкоголосое море. Все трибуны, каждое место, ряды между ними, проходы, перила — все было заполнено людьми. Десятки камер, сотни лиц, жужжание сменилось напряженным выжидающим гулом.       Джо Крик вышел первым, а следом за ним под крики толпы появился и виновник торжества. Джонатан вышел, глядя строго перед собой, а корт на несколько секунд наполнился таким шумом, что заглушило даже громкоговорители, объявлявшие подачи.       Мануэла прислонилась к стеклу ладонями, едва дыша. Каждый из тех, кто был в ложе, независимо от своего мнения, точно уловил желание схватить эту казавшуюся такой маленькой с высоты фигурку и дернуть к себе, в безопасное место.       Но Мэтьюз не ждал спасения. Он вышел на место, одетый в свою любимую белую с золотым форму, поднял глаза и, широко улыбнувшись, вскинул ракетку вверх.       И как бы горячо ни встречали на этом корте Сесила, как бы ни кричали, ни сбивали ладони в аплодисментах — никакой выход не в силах был затмить этот. Таких оваций не получал еще ни один игрок школы, никогда. С неистовством захлестнув трибуны и оглушив весь корт, толпа встретила своего героя громоподобным ликованием.       

***

             Грэгу и раньше приходилось задерживаться в Рококо допоздна, но ночевать там — еще ни разу. Голди рассказывала, что еще со времен его отца в отеле всегда держат наготове свободный люкс, но воспользовался им Вудкастер этой ночью впервые.       Девочки чуть из трусов не повыпрыгивали, с восторгом забрасывая Голди вопросами, пригласят ли кого-нибудь из них к хозяину в люкс, но Грэг хотел побыть один.       Вместе с Мэдс и с ее проклятой подачи он заварил нешуточную кашу, пожалуй, одну из самых забористых в жизни. И точно знал, что расхлебывать ее придется самому, так что эта ночь в одиночестве должна была помочь додуматься до нужного решения.       И помогла.       Поднявшись поутру, Грэг принял бодрящий душ и распахнул шкаф. Здесь по его требованию хранили несколько костюмов и других шмоток на случай непредвиденных деловых встреч, так что выбрать было из чего. Такой повод как публичная порка приятеля, заслуживал лучшего облачения.       Расправляя полы пиджака и педантично перевязывая узел галстука, Вудкастер размышлял о том, что ему сегодня предстоит. Конечно, он не верил в то, что Джонатан мог кого-то убить. Тем более попытаться убить его. Это же Мэтьюз, его братан. Его кореш, с которым плечом к плечу столько пройдено. Сосед, соперник по корту и друг. Да, Вудкастер не был щедр на нежности, но в отличие от Уоттса, друзья у него имелись, и Джонатан точно входил в их число.       Так что Грэг намеревался как следует позубоскалить, а после забрать приятеля и еще парочку соседей посговорчивее и устроить небольшую отвальную в честь выхода Мэтьюза в финал турнира. То, что он победит, несмотря даже на все сопутствующее дерьмо, казалось очевидным.       Кольцо с туфелькой вернулось на палец, солнечные очки с золотой цепочкой — на гладко выбритое лицо, сигарета — в зубы, а гель — в избытке в волосы. Поглядев на себя в зеркало, Грэг набросил на плечи пиджака меховой шарф и решил сегодня изображать успешного сутера до последнего. В любое другое время он фыркал бы на вульгарный стиль, но дела шли до того ладно, а в голове все до того было схвачено, что хотелось немного покуролесить.       Приплясывая, он пошел по лестнице вниз, лишь на миг остановившись около люкса в конце коридора. Заходить не стал — еще не время. В этом люксе уже два дня жила Хейзел и не просто жила, а буквально брала от жизни всё. Вудкастер дал отмашку закормить свинку на убой — все за счет заведения, еда, шмотки, СПА-процедуры. Только бы девчонка не сорвалась с крючка.       Внизу в холле Голди подала свеженький аперитив, а перед огромным зеркалом у входа Грэг увидел уже поправлявшую макияж Мэдли. Сестра снова поймала его настрой по своим астральным каналам и разоделась, как кинозвезда — локоны, красные губы, черное фатиновое платье и кашемировое пальто поверх.       — Приперлась раньше времени, — весело отоварил ее брат, щелкая зажигалкой.       Она дважды дала осечку, и к нему с грацией лани скользнула Адриана с зажженной каминной спичкой. Приятный запах жженой серы вкупе с граничащим с раболепием сервисом согрел нутро.       — У нас еще дело, если помнишь, — заметила Мэдли, обводя губы красным выше контура.       — У меня дело, — поправил Грэг.       — Ты все засрал, так что я на этот раз проконтролирую, — отрезала Мэдс.       Лицо перекосила судорога, но Грэг справился быстро. Что ни говори, а хоть в эту тупую авантюру втянула его сестра, но засрал все действительно он. «К черту, — решил он. — Пускай постоит рядом, если так надо».       Оба прошли в комнату отдыха, где девочки обычно зависали без работы, если ленились ехать домой. Тут стояли диваны, имелась приставка, пара телевизоров, приносили еду с доставкой, и многие из работниц «Рококо» нарочно не хотели уезжать в свои крошечные нищенские квартирки, а проводили дни напролет в апартах или игровой, где собирались всей компанией.       Большая часть из них и сейчас была здесь — Адриана зашла вслед за Грэгом, и он притворил дверь. Голди он уже отдал все распоряжения, но девочкам нужно было маленько пустить пыль в глаза.       — Феечки, — поприветствовал он весело. — Как прошла ночь? Есть что-то, что мне стоит знать?       — Голди бы уже доложила, — хитро хихикнула Блэр, наматывая короткие черные волосы на пальцы с обеих сторон. Румяная и развязная — наверняка накурилась.       — Все волшебно, сэр, — улыбнулась снисходительно Адриана, поведя пальцами. — Все ушли довольными, девочки в боевой готовности. И мы уже отчитались Заре на тему недостающих лекарств.       «Такими темпами дослужится до помощницы администратора», — подумал Грэг. Хорошая девочка, ответственная. Не стоит держать в подстилках, если подхватывает что посерьезнее.       — Вы все видели новенькую, что живет в люксе? — сразу к делу перешел он.       — Хейзел, — напомнила своим томным голосом Карми — даже головы поднимать не пришлось, чтоб ее узнать.       — Верно. Хейзел у нас пока еще не освоилась… вам задание, феи — помочь ей.       Девочки переглянулись. Все они точно не по разу успели перетереть с Хейзел и понять, что она сюда не промежностью торговать пришла. Что ж… многие из них приходили сюда не для того, чтобы остаться.       — Поболтайте с ней… расскажите между делом Хейзел, как у нас тут хорошо, вам же тут нравится, так ведь? — вскинул бровь он.       Еще бы им не нравилось. Никто бы не посмел сказать, что в «Рококо» плохо, после того как сюда пришел Грэг. Нет, он создал такие условия, чтобы ни одна девочка не хотела покинуть этого места. Решать, кто останется, а кто уйдет, будет только он.       — В общем, опишите ей все прелести нашего дела. Что получаете тысячу в неделю, — продолжил он. — Вы же получаете, если клиентов много? Что вас тут бесплатно кормят, одевают, не обижают, что всякому сброду мы отказываем. Это же не вранье, так ведь?       — Нет, — робко ответила Блэр. — Мы должны… уговорить ее остаться?       — Глупости не говори, — оскалился в улыбке Грэг. — Девочка молодая, перспективная… хочет работать, но боится. Вам хорошо знакомо, каково это.       Потупились практически все — каждая их них вспомнила себя в начале этого пути. В эскорт не идут от хорошей жизни, и вступать на этот путь страшно. Грэг хорошо изучил их психологию за то время, что держал «Рококо», прочел кучу статей, разговорил здесь почти каждую, притворяясь, что сочувствует личной истории. Он знал о них все.       — Если Хейзел здесь останется, получите по пять сотен каждая, — добавил чуть тише медленно он. — Вам подруга, мне — доход. Все в плюсе.       Конечно, когда речь пошла о зеленых, энтузиазма на лицах поприбавилось. На сказанное вскинула серьезный, понимающий взгляд одна только Карми. Грэг его проигнорировал.       Механизм запустился, а более слаженной схемы, чем эта, Вудкастер пока не видел. Основную работу сделают Голди и он сам, а девочки создадут достойный фон. Еще пара дней, и у Хейзел и мыслей не будет о том, чтобы покинуть это райское место. Подумаешь, раздвигать ноги пару раз в неделю… Ради красивой жизни можно и поступиться принципами — и не такие крали поступались. Главное дать понять, что это ее выбор. Что она в любой момент может отсюда уйти и начать другую жизнь со всем заработанным. Буквально завтра, еще один клиент — и тогда. Еще один клиент — и покончено. Еще одна сотня — и точно. Еще одна сотня. Еще одна…       

***

             От шума на самом деле закладывало уши — и если жеманным аристократам в ложах так только казалось, то на трибунах глушило в прямом смысле слова. Кэмерону Уоттсу никто не отвел безопасного места над простыми смертными, так что пришлось влезть в самую гущу.       К счастью, Уоттс достаточно прожег свою жизнь, чтобы с первого взгляда никто не узнал в нем жителя Жардан Рояль. Под солнечными очками и двухдневной щетиной вообще было непросто его узнать, шмотки Кэмерон предпочел самые простые — не дурак выделяться в такой-то день. Сегодня за фирменное облачение в школе Сесила можно было в лучшем случае схлопотать по роже.       Мэтьюз и Крик разыгрывали третий сет. Крики не прекращались ни на одну минуту, даже громкоговорители выключили за полной ненадобностью. Игроки перебрасывались мячом в вакууме из гула трибун, и, кажется, обоих это устраивало. На рядах прямо напротив Уоттса кто-то развернул растяжку «К ОТВЕТУ МЭТЬЮЗОВ!», но на нее никто не обратил внимания.       Кэмерон не планировал что-то вынюхивать и анализировать — хотя бы здесь хотелось отдохнуть от игр в детектива — но все же отметил для себя, что раз даже охрану Олдос к демонстрантам не отправил, значит, весь этот цирк кому-то на руку. Вообще-то Уоттс пришел только для того, чтобы повидать Хантер или Хорнера, ну или — черт с ним, кому тут врать — Аделию, но ни первая, ни второй на корт не явились.       А вот Адель присутствовала, и Кэмерон почти сразу заметил ее в VIP-ложе напротив, на возвышении, надо всем простым людом. Не изменяет себе.       Это была ложа Мэтьюзов, Уоттс сразу понял это по надменной роже среднего, торчавшего у стекла и осматривающего трибуны так, будто это были горы мусора. Рядом светил лицом Бензли, скучала сама Аделия, вся нафуфыренная, и Мануэла, которую Уоттс видел только со спины. Копна волос и постоянные блики — отсветы камней, которыми она опять обвешалась.       Уже на первом сете он пожалел, что выбрал это место: захотелось сидеть там, где Адель и ее хахаль будут вне досягаемости его взора. То и дело взгляд скользил с корта, где происходило действо, всегда вгоняющее Уоттса в сон, на стеклянную витрину, за которой пока без ценника, но уже продавалась в самые лучшие руки одна тощая кукла.       Чтобы хотя бы на пару минут отвлечься и избавить себя от риска заработать косоглазие, Кэмерон стал пристально следить за Джонатаном. Тот подавал, счет на табло что-то значил, но Уоттс не разбирался, а без громкоговорителя понять, кто побеждает в сете, было трудно. Впрочем, по перекошенной физиономии Джо Крика угадывалось, что не он.       Рядом с Кэмероном сидели какие-то девчонки, они активно болели и визжали на каждом потерянном мяче, он решил сфокусироваться на их воплях, и в этот момент мяч на корте опять отлетел куда-то хрен знает куда.       — Не-ет! — заверещали девицы, Уоттс подождал, пока в ухе перестанет тоненько звенеть, и наклонился чуть ближе.       — Я отвлекся, кто ведет?       — Сраному Мэтьюзу брейк-пойнт… — едва не плача, проговорила девушка ближе к нему, красная, с трудом дышащая.       Это сочетание букв Кэмерон знал. Брейк-пойнт — значит, что кто-то из игроков сейчас может взять сет. А если сет возьмет Мэтьюз, то выиграет матч, потому что первый и второй тоже были за ним — это показывали мониторы над вышкой рефери.       — А что, за Крика болеешь? — не удержался Уоттс, сдержав изо всех сил смешок.       Девица обернулась и смерила его взглядом.       — Ни за кого я не болею! Ты вообще новости читаешь, мать твою? — рявкнула она.       Не узнала — никогда не бывала в Виньябле. С таким сортом девиц Уоттс держал ухо востро. Если девчонка не любила хорошенько накинуть на халяву и потереться об богатый болт — это была неизведанная территория для него. Знавал он одну такую, и с ней было очень-очень сложно…       — Не-а, не читаю, — простодушно ответил Уоттс. — А что, интересные?       Тогда на него повернулась и вторая девица, и он заметил, что на майках у них какие-то одинаковые логотипы.       — Вон тот хрен в белом, видишь? — кивнула первая. — Джонатан Мэтьюз. Типичный мажор, тусер и наркоман, родился с золотой ложкой в заднице. Сынок Марка Мэтьюза, про него-то хоть знаешь?       — Что-то слышал, — кашлянул в кулак Уоттс.       — Он тут всем заправляет, — обвела рукой стадион вторая. — Вообще всем. Землей, поселком, школой, КГН, ну благотворительным колледжем…       «Ну, прямо так уж всем», — проворчал про себя Уоттс, а после на миг крепко задумался. В чем-то девки были правы. Марк не просто держал неофициальный титул главы поселка, но еще и физически подвязал к себе все его инстанции…       — И ты представь, до чего они там все офонарели! — продолжила первая. — Пока копы и ФБР их особняки шмонают, они тут матчи устраивают! Турниры теннисные! Он же кучу народу убил, этот Мэтьюз!       — Погоди, а не его сестра? — перебил Уоттс раньше, чем подумал.       — Сестра? — расхохоталась девица. — Ей шестнадцать! Сам-то веришь в это? Ты прикинь, до чего этот звездюк охренел, пытается все на нее повесить, а сам в это время вон — ракеткой машет, радуется! Знает, что ему ничего не будет!       — Это просто кошмар, до чего они наглые, эти тупые мажоры, — кивала вторая.       Уоттс для вида посоглашался и снова обратил взгляд на корт. Джонатан разыгрывал почти без эмоций, подача — отскок — подача — отскок. Что-то за эти дни в нем надломилось и на этом месте закостенело в камень, как неправильно сросшийся сустав. И лишь поэтому, казалось, он сейчас в силах был выдерживать этот сумбурный кошмар наяву.       Ведь, несмотря на то, что многие пришли на корт, подобно этим девицам, чтобы разразиться проклятиями, было полно и тех, кто пришел воспеть новоявленного кумира.       Каждая удачная подача Джонатана сопровождалась оглушительными овациями и криками, граничащими с конвульсиями. Сотни людей ритмично орали его имя и грохотали ногами по рядам, словно зло, которого он коснулся, заводило их, завораживало, заставляло тянуться ближе, впитывать помимо воли и взрываться хаосом, заражая все пространство.       Одни подозревали, обвиняли и ненавидели, другие простили, оправдали и обожали — и еще неизвестно, кого было больше.       И глядя вниз, всматриваясь благодаря своим двадцать-двадцать прямо в лицо Джонатану, Кэмерон искал там отклик. Была причина тому, что Мэтьюз за эти дни не подал ни одного сигнала друзьям — ни просьб о помощи, ни обнадеживающих вестей. Он молчал упорно, словно это было самое важное — не дать понять никому, что творится у него в душе.       Уоттс многократно видел глаза людей, которые были в чем-то виновны. Он видел глаза Марлоу, когда того спрашивали, под кайфом ли он. Видел глаза Вудкастера, когда на него наседали с обвинениями в наезде на Дженну Мастерсон. Видел свои собственные глаза в отражении зеркала в полицейском участке, куда его притащили после мескалинового ада.       Это были разные выражения, у каждого свое. Выражения лица Мэтьюза, на котором была вина, Уоттс не знал.       Тот отбивал из последних сил, его взгляд ничего не выражал — слепо, яростно прикован был к мячу, лихорадочно вцепился в желтую точку. Кэмерон понял, что Джонатан не видит толпы и не слышит слов в свой адрес. Он думает только о ракетке в своей руке, только о мяче, мельтешащем на фоне трибун. Только о победе.       И почему-то Кэмерон тогда понял, что помогло Мэтьюзу так закостенеть на этот промежуток чуть меньше часа, под взглядами сотен, под шквалом из ненавистных выкриков и взглядов. Нужно было куда-то направить взор, и он направил его на свое дело. Влил все силы и спрятался в нем, в своем стремлении побеждать. Во всем остальном будто уже не было смысла, а в игре смысл все еще был.       И, говоря откровенно, Уоттсу не показалось, что так ведут себя люди, которые ничего не сделали. Нет, так себя ведут люди, которые знают, что загнаны в угол. Люди, которые находятся в шаге от бездны. Им нужна спасительная соломинка, огонек где-то на другой ее стороне, к которому можно ползти, даже если уже не жилец.       Кэмерон ощутил, что не может больше смотреть, но в этот момент Крик потерял мяч, и трибуны взорвались аплодисментами и воплями. Громкоговоритель пытался перекричать их, сообщая, что Джонатан Мэтьюз одержал победу и проходит в финал турнира школы Сесила. На всех табло прыгали одни и те же буквы, девицы рядом с Уоттсом матерились, а он, окруженный этим балом Сатаны, увидел, как Джонатан опустил ракетку.       В его глазах были слезы, а на лице впервые за все это время забрезжила слабая улыбка.       Надежда. Вот, что это было.       Кэмерон осознал это и невольно поднял глаза к той, кому сейчас хотел бы рассказать все, что думал — посмотрел сквозь стеклянную витрину VIP-ложи. Марк и Мейсон уже обливали руки шампанским, Бензли прищуренно пялился на корт, Мануэла хохотала сквозь слезы, упершись ладонью в стекло, а во второй зажав добела свой телефон.       А Аделия смотрела прямо на него. Они встретились взглядом, и она сглотнула, словно ощутила его мысли на расстоянии. Уоттс не успел ничего передать ей даже жестом — девчонка, сидящая около него, вдруг поднялась по весь рост.       — За решетку Мэтьюза! — крикнула она во весь голос, на миг оглушив.       Уоттс лишь открыл рот, чтобы возразить, и тогда девица выхватила что-то из сумки, размахнулась и бросила в воздух. Несколько мгновений словно в замедленной съемке Кэмерон ошарашенно наблюдал за тем, как снаряд летит прямо в центр корта. Меньше, чем на миг, он в ужасе подумал, что сейчас будет взрыв, но, приземлившись, тот разорвался лишь облаком алого дыма.       Вопли на трибунах сменились на испуганные, снаряды полетели с других рядов, Уоттс подскочил, увидев, как за слабыми хлопками все поле стало заволакивать непроницаемой дымовой завесой.       — А это тебе, сраный наркобарыга Уоттс…       Он не понял, откуда голос, потому что вокруг воцарилась беготня и девицы пропали из виду, но под ноги ему упало что-то размером с яблоко и хлопнуло со всей дури прямо по ушам. Едкий красно-серый дым облепил за секунду и заставил повалиться на колени, задыхаясь и роняя слезы. Уоттс сделал еще пару попыток подавиться воздухом и пополз, на ходу теряя ориентацию.       А под куполом занялась, панически, отчаянно, рыдающе нарастая, занимая все пространство вокруг, оглушительная сирена.       

***

             Протяжный рев сирены посеял настоящую панику на трибунах — охрана едва успевала координировать эвакуацию. В VIP-ложе Марк уже несколько минут подряд напряженно созванивался с пунктом охраны, чтобы выяснить, как лучше будет убраться с корта. Поговаривали о том, что провокация могла быть прикрытием для целенаправленного покушения, и всем было ясно, что под угрозой в первую очередь Мэтьюзы. Сам того не ведая, вместо надежной крепости, Марк стянул своих друзей в самый эпицентр опасности.       Аделия не слушала ни его, ни Мейсона, который предлагал вывести ее и Мануэлу через здание школы. Прилипнув к стеклу, она напряженно всматривалась в затянутую дымом трибуну напротив, откуда полетели дымовые шашки, а на прощание последнюю из них швырнули прямо под ноги Уоттсу. Адель ждала, что он сейчас выскочит из дымовой завесы, побежит вместе с остальными толпиться у выходов, но Кэмерона нигде не было видно. Она смотрела минуту, другую, а после поднялась, не вполне осознавая, что делает. Мануэла, подобно ей, прилипла к стеклу, в ужасе глядя на корт: там, за непроницаемой грязно-алой пеленой где-то внизу был ее возлюбленный. «Она наверняка думает о том же…» — мелькнуло в мыслях Аделии. Отец и мать галдели с Мэтьюзами, выспрашивая об ответах по телефону, тот с нахмуренным видом что-то уточнял у охраны — если и был идеальный момент, чтобы сбежать, то сейчас. Сейчас, пока никто на них не смотрит.       Аделия ухватила Мануэлу за локоть и, когда та наконец оторвалась от вида за стеклом, кивнула в сторону двери. Ману бросила только один взгляд на спорящих, еще один взгляд на Адель, брови застыли клином в непонимании.       — Уоттс, — сдавшись, прошептала Адель, кивая напротив, и даже шепот на его имени дрогнул.       И этого хватило, Мануэла посмотрела на трибуну снова, словно сложила у себя в голове причины и следствия и поняла, что подвоха нет. Она соскользнула с дивана почти бесшумно, Аделия последовала примеру, и обе слишком быстро, чтобы кто-то успел что-то понять, юркнули за двери. В коридоре, уже не боясь стучать каблуками, побежали бегом, все также не говоря ни слова. В спину Адель услышала крик матери и разгневанный голос отца, но лишь понеслась быстрее. Ему она точно не сможет объяснить.       Никто не знал школу Сесила так, как Мануэла. Она проводила здесь с Эндрю дни напролет, изучила каждый коридор, каждую лестницу, а потому уверенно, одним кивком давала понять, куда сворачивать. Они побежали через здание, как предлагал Мейсон, но не на улицу, а наоборот — в центр, в самую гущу, к выходам на поле.       В нижних коридорах, где обычно бывало свежо до прохлады, все забило едким дымом. Здесь шеренгой шли зрители, как ни странно, даже не толпились — выходов с корта было полно, так что выводили небольшими группами. Никто из мимопроходящих не был ей знаком, Адель прикрыла нос рукавом и понеслась быстрее. Она как раз подумала, что стоило бы прикрыть и глаза — мало ли кто еще из психов с шашками мог узнать их в лицо, — когда кто-то схватил ее за руку. Она по инерции с криком вырвала локоть, и тогда рука перехватила бегущую чуть медленнее Мануэлу.       — Куда собрались? Рехнулись? — рявкнул голос Вудкастера, чье лицо проступило из клубов рассеивающегося дыма. Он зашелся в кашле.       — Джонатан там! — крикнула хрипло Мануэла, попытавшись вырваться из его хватки, но Грэг перехватил ее крепче.       — Всех с поля эвакуировали первым делом! — гаркнул он сквозь кашель. — Идем! На улицу, Адель, живо!       Адель знала, что трибуны никто не эвакуировал первым делом. Она воспользовалась тем, что Вудкастер держал Мануэлу, и припустила бегом, скрывшись в дыму.       — Куда, тупица?!.. — услышала она и побежала дальше. Это даже придало сил.       Выскочив на корт, Аделия попыталась оглядеться. Сирена орала тут, как сумасшедшая, будто бы, черт возьми, хоть одна живая душа еще не поняла, что творится. Народ спешно сгоняли в коридоры, по большей части в верхние, откуда можно было вывести людей через кондиционируемые помещения школы. Адель огляделась, возвращая ориентацию в пространстве, и стала подниматься по проходу выше.       Приходилось крепко держаться, потому что мимо то и дело протискивались группы людей, пытавшихся сбежать наверх с объятого дымом корта. С громким гулом поехал в стороны приведенный в движение купол, обнажая свинцовое небо, того и гляди готовое разразиться дождем. Вскоре проход опустел: никто не стремился попасть в ту часть трибуны, куда держала путь Аделия — единственную задымленную секцию.       Она протиснулась и снова закрыла рот рукавом, пробегая по ряду. Кто-то лежал между сидениями на полу, она почти рухнула на колени, переворачивая лицом вверх какую-то девушку. Та была без сознания, лежала в луже рвоты, но стоило Аделии ее пошевелить, слабо задвигала губами, хватая воздух.       Пришлось тащить за собой туда, где хотя бы немного рассеялся дым, в проходе Адель заметил кто-то из охраны и взял лопочущую что-то непонятное девчонку на руки.       — Мэм, на выход, — скомандовал он, но Аделия нырнула обратно в дым.       На сей раз она пробежала по ряду без помех, выбежала в следующий проход и стала в панике озираться. Надежда таяла. В ближайшем от прохода коридоре собралась горстка людей, Адель отметила, что корт стремительно пустеет, и побежала к людям.       «Может, они хотя бы что-то видели», — впопыхах думала она.       Десять раз прокляла тупое решение надеть каблуки, но, подворачивая ноги, бежала через ступеньку, чтобы успеть сделать хотя бы что-то. В конце пути, в полутьме коридора она увидела несколько человек и остановилась, пытаясь отдышаться, чтобы спросить, не видели ли они тут невыносимого придурка ростом где-то шесть футов, похожего на ангела, упавшего с небес лицом вперед. Но не успела.       — Адель? — позвал ее охрипший до сипоты голос, и она увидела его.       Уоттс сидел под вентиляцией и глубоко дышал, но когда увидел ее, неуклюже стал подниматься на четвереньки. Она растолкала компанию и кинулась бегом, а достигнув его, обняла так крепко, как только смогли онемевшие от напряжения мышцы. Кэмерон с трудом выпрямился, обняв в ответ, и жутко закашлялся у нее над ухом. Она отстранилась, оглядывая его залитое слезами лицо, краснющие глаза, побледневшую до серости кожу. «Краше в гроб кладут, — от души подумала она и тут же одернула себя, — спасибо, что хоть на этот раз без гроба!»       — Ты знаешь, Адель, — просипел он, не отрывая от нее взгляда. — А ведь он это сделал.       Она молчала, и он, видно, подумал, что от непонимания.       — Мэтьюз, — пояснил Уоттс. — Он же это сделал. Знал.       И в этот момент Аделия поняла, что ей абсолютно наплевать, что он там сделал. Этот Мэтьюз — все эти Мэтьюзы — и их бесконечные игры уже сидели у нее в печенках.       — Они все туда едут, — промолвила она, кивнув в коридор. — В Пале, к ним, праздновать и притворяться, что все нормально.       — Ну… — закашлялся снова Уоттс, а после выпрямился. — Ну, мы ж туда не поедем?       — Я лучше сдохну, — замотала головой Аделия.       Он рассмеялся хрипло, кашляя, она тоже рассмеялась и стала кашлять. Безумие, но они словно поймали какую-то общую волну, ощущали мысли друг друга — даже не сами мысли, а их зачатки: чувства, которые не нужно было обличать в слова.       — Ты за рулем, — выдохнула она и взяла его за руку, потянув за собой по коридору.       — Ну, если куда-то вшибемся, не обессудь, — рассмеялся рыдающе Уоттс, идя за ней. — Со зрением у меня сейчас так себе…       И эхо от хохота понеслось куда-то на корт, где ему точно сейчас было не место, а у Аделии закололо в груди. Словно там рождалось что-то новое, теплое, настоящее. Словно здесь ему было место.       

***

             Еще на подъезде к школе Сесила Хантер поняла, что что-то не так. Просторный обычно даже во время знаковых матчей двор был заполонен людьми, машинами, сигналящими друг другу в попытке разъехаться, и камерами. Зрители спешно покидали стадион, некоторые — бегом, а на фоне здания школы, не обращая внимания на мечущихся вокруг, наскоро настроив аппаратуру, впопыхах делали репортажи журналисты.       Выйдя из авто заранее, Хантер дала водителю отмашку возвращаться домой и пошла вперед. На ее глазах к школе подъехала и резко затормозила машина скорой помощи. Побежали в сторону аварийных выходов санитары с носилками. Приглядевшись, Хантер заметила, что некоторых зрителей скручивала и уводила к полицейским машинам охрана.       Поймав за рукав первую попавшуюся девчонку, пробегавшую мимо, она спросила, что происходит.       — Мэтьюза закидали дымовыми шашками, — бросила та. — Всех эвакуировали, вроде бы без жертв… но лучше все равно тут не задерживаться.       Весь сброд, которого так опасались жители поселка, впервые с ареста Мии открыв ворота чужакам, теперь спешно разбегался по норам. Одно дело позубоскалить над бедами этих надменных нуворишей, а другое — разделить с ними пресловутые беды. Чтобы вывозить здешнюю жизнь, требовалась недюжинная выдержка, и сколько бы простой люд ни фыркал на местный контингент, кишка у того была потолще раза в два.       Хантер невозмутимо двинулась против толпы, по направлению к входу в школу. Может быть, гости и не ожидали такого исхода матча, ну а жардановцы хорошо прикидывали степень ненависти простого люда к миллионерам, подозреваемым в причастности к смерти других миллионеров.       Над крышей здания школы, посередине, где располагался стадион, повисла дымная пелена, Хантер смекнула, что открыли купол, но поверх завесы уже накрапывал мелкий дождь, прорезая неплотные клубы дыма серыми бликами.       Проскользнув мимо охраны, которая гоняла назойливых репортеров от входа, Хантер неловко вскочила на ступеньки, но не удержала равновесия и едва не спикировала с лестницы кубарем. Спасла вовремя схватившая за локоть рука Бензли — его Хантер теперь узнавала даже периферийным взором.       — Куда собралась? — шикнул он, поставив на ноги. — Эвакуация идет!       Спустившись на ступеньку, он мельком оглядел ее, а она — его. Извечный серый пиджак, бриллиантовый зажим, зачесанные назад светлые волосы, без единой седой пряди. Гладко выбритое узкое, длинное лицо с острым подбородком, выражение которого лишь слегка выдавало усталость — Бензли, как обычно, держал все под контролем. Хантер пропустила мысль, что Ройе, похоже, и сам на чем-то сидит — и это что-то ей нужно.       — Всех… вывели? — спросила она, прочищая горло и машинально разглаживая волосы на макушке, чтобы деть куда-то руки. — Я думала, вдруг кому-то… нужна помощь.       Трезвой в его присутствии всегда было не по себе, Хантер ощущала кожей каждое мелкое свое несовершенство, и, казалось, все они были лишь заметнее от попытки скрыть.       — Не нужна, — кивнул Ройе, отводя ее от входа и закуривая. — Марк повез Джонатана и всех наших в Пале… я тоже скоро присоединюсь.       — А почему не сейчас? — подняла голову она.       Попытки что-то анализировать провалились. Мозг Хантер отчаянно не слушался.       — Есть дело, — бросил Бензли и кивнул на парковку. — Идем-ка. Ты можешь пригодиться.       Она послушно последовала за ним к машине, водитель представительного черного Бентли открыл перед ней дверцу, даже ничего не спросив.       — Заедем домой на пять минут, а после в Пале, — скомандовал Ройе, водитель молча кивнул и, дождавшись, пока все усядутся, плотно закрыл дверцу.       Внутри было темно и свежо, но Хантер чувствовала испарину на шее, ледяные мурашки по позвоночнику и душный комок где-то в груди. Все это точно никак не было связано с погодой. От водителя они были надежно скрыты заслоном, так что Хантер решилась на пару вопросов.       — Зачем мне в Вуа Верт? — спросила она, когда машина тронулась.       — Покажу тебе кое-что, — ответил Бензли. — Сесил утром был у Мии, говорил с ней. Она передала что-то, не знаю, понял ли он — клянется, что нет. Я вот не понял, и ФБР тоже. Мы записали их разговор.       — Ты правда думаешь… что я смогу помочь? — спросила напрямую Хантер.       Бензли и раньше выказывал несвойственное ему доверие и возлагал на ее сообразительность порой даже слишком большие надежды. И все же теперь, в ее нынешнем состоянии… и когда на кону стояло что-то столь серьезное, казалось безумием, что сам Бензли Ройе просит ее совета.       — Мы все равно не уловили сути ее сообщения, — пожал плечами он. — Ты и так в курсе, может быть, что-то смекнешь, все-таки крутишься в их тусовке. Мы ничего не теряем.       От этих слов от сердца слегка отлегло. От нее и ее затуманенного мозга не зависело все, а это значит, что просчитайся она с выводами, Хантер не запорола бы ничего по-настоящему жизненно важного. Бензли словно и сам хорошо понимал, что из нее сейчас детектив не очень, впрочем… он ведь не слепой.       — Ладно, — кивнула она запоздало. — Надеюсь, я что-то пойму.       — Куда подевались твои амбиции? — с тоской спросил Бензли, глянув на нее на подъезде к Вуа Верт. — Хантер, которую я знаю, быстрее меня поскакала бы разгадывать очередную загадку.       Он выудил из внутреннего кармана пиджака серебряный портсигар, и Хантер потянулась, вытащив его из рук.       — Сам знаешь, куда, — невнятно отозвалась она, цепляя сигарету. — Я уже который раз подряд лажаю, и всем ясно почему.       Машина въехала в сумрак подземного гаража, и Хантер наконец выдохнула. Она лишь теперь поняла, как некомфортно ощущала себя в дневном свете, особенно под взглядом Бензли. Стоило машине остановиться, он глянул куда-то наверх и наглухо задвинул тонированное окно. Хантер сразу поняла, он смотрел на камеры, и будто по негласной команде скинула туфли и переползла к нему на колени.       В полумраке, наощупь, все чувства казались острее. Он обнял ее, усаживая удобнее, Хантер поддалась на горячий, торопливый поцелуй, а после уложила голову ему на плечо.       — Ты, может, и лажаешь временами, а все равно умнее и дерзее всех своих ровесников, — тихо сказал Бензли ей на ухо. — Так что, уверен, что и насчет всего этого у тебя тоже есть план.       Хорошо бы, пронеслось в голове у Хантер. Нет, весь ужас ситуации был в том, что, пожалуй, впервые в жизни у нее не было плана. Она не соображала, как выпутаться из всего этого дерьма, и полностью упустила тот момент, когда это было еще под силу. Только сейчас, сидя на коленях своего любовника в полумраке чужой машины и давя слезы, Хантер осознала, что потеряла контроль. Сделала то, о чем всегда говорила «уж точно не я». Была уверена, что подобное могло случиться с кем угодно, но только не с ней… Что ж, судьба бывает до жестокого иронична.       — Такой лажи у меня в жизни еще не было, — с трудом проскрипела она неожиданно вслух.       — Какие твои годы, — усмехнулся Бензли. — Будет и похуже лажа, уж ты мне поверь. — Он покровительственно кивнул, запалив свою резко пахнущую гвоздикой сигарету. — У меня в жизни такие лажи были… тебе и не снилось.       — У тебя? — рассмеялась она сквозь слезы. — Не верю… у тебя все схвачено… всегда.       Он только улыбнулся на это, Хантер всхлипнула, взяв у него сигарету, затянулась, а стоило ей выдохнуть дым, Бензли привлек ее к себе и поцеловал снова — тепло, крепко, как редко целовал во время их встреч. Оторвался он только чтобы затянуться из ее пальцев еще раз. После защелкал по клавиатуре сотового, глядя через нее, Хантер ощущала запах сигарет, легким флером вившийся вокруг, мешавшийся с ярким, мужественным запахом духов и его самого. Хотелось прикрыть глаза и уснуть прямо тут, у него на коленях, в редком месте, где она чувствовала себя в безопасности.       — Кас убил практически всех, кого планировал, — промолвил тихим голосом Бензли. Хантер подняла голову и увидела, что он смотрит сквозь стекло куда-то в горизонт. — Я мог остановить его намного раньше, если бы лучше соображал. А ты говоришь, все схвачено…       Они молча вышли из машины, Ройе оттер ее помаду с губ тыльной стороной ладони, и повел Хантер в дом. Едва войдя, она спохватилась и шепотом спросила, придумал ли он легенду для жены, но Бензли успокоил, оповестив, что Делорис уехала с Марком в Пале. Стало чуть легче дышать.       Наверху, куда Бензли проводил ее, предупредив, чтобы не делала резких движений, встретил отряд из трех сотрудников СВАТ, лениво подпирающих двери, в соседней комнате обнаружился импровизированный кабинет, в котором в компании женщины в форме ФБР с мрачным видом сидел Сесил.       — Эндрю? — вскинула брови Хантер, едва войдя. — Ты не был на матче?..       — Меня не выпустили, — гневно сверкнул глазами он, бросив взгляд на Бензли. — Мистер Ройе считает, я подельничаю.       Она только остановилась на пороге, машинально мысленно проверяя всевозможные алиби. Нет, они с Бензли никак не могли выдать себя… Нет ничего особенного в том, что она поможет с делом Каса, если даже Сесила сюда притащили за тем же.       — Не подельничаешь, а всего лишь можешь выдать что-то помимо воли, — хитро отозвался Бензли. — Отведите-ка Эндрю вниз, уже время обеда, а мы тут с мисс Ферлингер пока кое-что обсудим.       — Позвольте хотя бы Мануэле позвонить! — выдохнул Сесил, когда его подняли. — Ну что я ей выдам? При вас поговорю, просто скажу, что я в порядке! Она же с ума…       — Я оповестил твоего отца о том, что ты в порядке, — прервал Ройе. — Он отнесся с пониманием. Остальные подождут до вечера, не переломятся, верно? Уведите.       — Я не пленник! — гаркнул Эндрю, дернувшись, но сотрудница ФБР мягко вытолкала его в коридор. — Нечего со мной так говорить! Размечтались!..       Утихали яростные шаги на лестнице, Хантер услышала, как Сесил громко выматерился, и улыбнулась. Ройе запалил сигарету, не обратив никакого внимания на выкрики Эндрю.       — До вечера? — спросила она, склонив голову. — Что ты задумал?       — Марк устраивает сегодня показательную пирушку в честь победы Джонатана, — напомнил Бензли, рассевшись в кресле за столом. — Все очень официально, мы уже позвонили кому надо, прикатят репортеры, будет настоящее кино.       — Зачем? — поморщилась непонимающе Хантер, присев на стол.       — Все эти проволочки с Касом плохо отражаются на репутации Мэтьюза, — заметил Ройе, затягиваясь. — В газетах уже поднимается волна на фоне обвинений, и Марку сейчас нужно выбирать, что спасать — детей или свое имя.       Хантер подожгла сигарету, которую взяла в машине и все это время вертела в руках. По спине прошелся легкий холодок от слов Бензли. Она вспомнила последнюю встречу с Марком Мэтьюзом, тогда, на Вилле Фиеро, в разгар праздника его сына. Марк был таким радушным, довольным и гордым…       — Он выбрал имя, верно?       Бензли улыбнулся.       — Марк все еще тешится иллюзиями, что вся эта история ничего не будет ему стоить. Сегодня на тусовке Джонатана показательно арестуют сотрудники ФБР. У них нет улик, и до того момента, как они появятся, он побудет здесь. Марк уверен, что спектакль сыграет на руку его репутации — он на глазах репортеров и соседей сопроводит сына к аресту. А после, когда Джонатана оправдают и отпустят, имя его семьи окончательно будет очищено. Они будут думать: даже если бы мальчишка был виноват, Мэтьюз поступил бы с ним как должно.       Хантер затянулась и почувствовала, как ее ведет. Конечно, ей до Марка Мэтьюза было как до луны в контексте смекалки и опыта… и все же чувства затмили ему разум. Хантер на раз поняла, почему Бензли так охотно пошел на спектакль.       — Ты не скажешь ему правды? — спросила она.       — Я уже говорил, — пожал плечами Ройе. — Это неважно. Марк не поверит, пока не увидит своими глазами. А я, как и он, хочу сберечь его репутацию настолько, насколько это возможно. Не будь это спектакль… неизвестно, как он отреагировал бы на арест своего сына. Пусть лучше мир увидит это так.       — Что ж, тогда нам лучше поторопиться, — вскинула голову Хантер, затушив сигарету в пепельнице. — Не хочу пропустить такое зрелище.       Бензли подвинулся, чтобы Хантер могла встать рядом и видеть изображение на камере слежения. Перед ней замелькала перемотка, Миа в ускоренном ритме бегала по комнате, лежала, сидела, проводила день так, как любой на ее месте проводил бы — бездельничала. Но вот в комнату зашел второй человек, и Бензли притормозил пленку.       — Привет, — послышался голос Сесила. — Мне сказали, ты хотела меня увидеть.       — Садись, — ответил мелодичный голос Мии. — Хочешь чего-нибудь?..       Хантер отчаянно анализировала, но ничего не приходило на ум. Ей ужасно хотелось снова, как в старые добрые, щелкнуть этот орешек с хрустом, улыбнуться и увидеть в глазах Бензли немое восхищение — пускай всего на мгновение. Но, как назло, в этом диалоге двух очень оторопелых людей не было ничего особенного.       — Ты первый человек, которого ко мне пустили. Как ты думаешь, почему?       Здесь Хантер заострила внимание. Чего младшая Мэтьюз ждала в ответ на вопрос? С чего бы вообще ей задавать вопросы?       — Приостанови, — не отрываясь от монитора, сказала она. — Давай еще раз.       Бензли послушался.       — Ты первый человек, которого ко мне пустили. Как ты думаешь, почему?       — Не знаю, — ответил Сесил.       «Бред какой-то!» — со злостью подумала Хантер. Откровенно провокационный вопрос, заметный, но зачем ей было знать ответ? В этом не было никакого смысла…       — Есть у тебя для меня новости? — спросила Миа на пленке.       «Нет, это даже слишком…» — невольно проскользнуло на уме у Хантер. Она поняла, зачем Миа задавала эти вопросы. Именно на них кто угодно, анализирующий диалог, заострил бы внимание, даже Хантер вначале уцепилась за них, но вовремя себя остановила.       Нет, если Миа Мэтьюз — Кас, то это чертовски умная девица. Она провела в одиночестве много дней. Готовилась, ждала свидания с Эндрю — она ведь сама его попросила. Это она вела допрос, а не он.       — Чушь, давай дальше, — скомандовала Хантер.       Бензли удивленно поднял взгляд.       — Они там насчет матча общаются, — заметил он.       — Ну, еще бы, — кивнула Хантер. — Нет, это все бессмыслица какая-то. Мишура. Она его путает… и его, и тебя. Давай в конец.       — Тогда давай отсюда, — усмехнулся Ройе и перемотал пару минут.       Сесил ерзал, явно выдавая, что находиться в одном помещении с Мией ему дискомфортно, а потом вдруг повернулся к ней и спросил:       — А может, ты хочешь ему что-то передать?       И вот тогда Хантер увидела лицо Мии — всего на мгновение — то, которое она не готовила. Сесил, сам того не ведая, сделал единственное, что мог, чтобы помочь им расколоть преступницу: он отвлек ее. Нечто пошло не по ее плану, и на один миг броня Мии отслоилась и обнажила потаенное, скрытое внутри. Хантер щелкнула на паузу прямо поверх руки Бензли и всмотрелась.       — Матерь божья… — прошептала она, не отводя взгляда. — Ты прав… это она…       Ройе ничего не ответил, только нажал на кнопку, и видео пошло дальше.       — Ну, я не про все это, конечно, — поправился Сесил. — Я про матч. У тебя ведь не будет возможности пожелать ему удачи, и все такое.       — Дальше, — кивнула Хантер. — Все, здесь она уже взяла себя в руки.       Бензли с готовностью перемотал на самый конец, как она и просила. Миа там скользила взглядом по потолку, с расстановкой беседуя:       — Если бы я и хотела ему что-то передать, то сказала бы только, чтобы он сильно не волновался… — И тогда Хантер пробрала дрожь, потому что на миг Миа перевела взгляд прямо в камеру. — В конце концов все будет хорошо, — мелодично произнесла она, взглянув обратно на Сесила, — так что пускай он не делает глупостей.       Бензли остановил, Хантер только кивнула.       — Видела?       — Да.       Он просто пустил пленку дальше.       — Так что вам всем там не стоит за меня переживать, — улыбалась невозмутимо Миа. — А Джонатану передай, чтобы больше отдыхал и не нагружал себя. Для его игры это вредно, концентрация страдает… ну что я тебе рассказываю? Пускай он куда-нибудь съездит, развеется, искупается, например, или в бар в конце концов скатается. Чтобы голова отдохнула… Ну вам там виднее, мальчикам, что ему нравится, да?       Пленка замерла, Ройе откинулся на спинку кресла, снова вертя в руках сигарету. Хантер и сама сейчас выкурила бы вторую подряд, до того внутри все дрожало от принадлежности к столь важному и запутанному.       — После он сразу ушел, — сказал Бензли. — Сам, свернул разговор и вышел. Он явно что-то понял из того, что она сказала.       — Да, я тоже кое-что поняла, — кивнула Хантер.       — Что? — Ройе аж сел прямее в кресле, забыв про сигарету в руке.       Хантер обошла стол и снова села на его край, потому что колени тряслись уж слишком заметно. Она взяла сигарету из его рук и подожгла, пустив облако дыма.       — А что Миа вообще может передать? — спросила она. — Точнее… что именно ей было бы необходимо передать сейчас?       Бензли пожал плечами.       — Если они не избавились от телефона, она скорее всего, будет пытаться передать ему просьбу это сделать, — предположил он.       — Если Мэтьюз не конченный идиот, он уже избавился, — отчеканила Хантер.       — Да, и я так же… какого черта, Хантер, что ты хочешь сказать? — не выдержал Бензли, глядя на нее в упор.       Она смаковала буквально пару секунд. О, этот взгляд, полный интереса, вожделения и восхищения! Даже удивительно, что такая простая вещь не пришла в голову ему самому.       — Все, что у них есть — это телефон, — рассудила Хантер, делая затяжку. — Если Джонатан уже уничтожил его, они оба чисты. Все это понимают, и Миа тоже. Если она и хочет что-то ему передать… то только потому, что знает наверняка, что телефон он не уничтожил.       — Почему?       — А ты еще не понял? — улыбнулась Хантер. — Она ведь говорит ему о каком-то месте, там, на пленке. Пытается передать координаты какой-то точки…       Бензли замер, нахмурившись и буквально пригвоздив ее взглядом глаза в глаза. Хантер даже наклонилась, чтобы сказать еще отчетливее:       — Мэтьюз не знает, где телефон.       

***

             — Если ты права, и Джонатан не знает о местонахождении телефона… — бормотал Бензли, ходя взад-вперед. — Хантер, ты же понимаешь, что это фактически доказательство вины Мии Мэтьюз?       — Понимаю, разумеется, — кивнула Хантер, сидя в его кресле и подтянув ноги под себя.       Она отсмотрела пленку еще два раза, изо всех сил вслушиваясь, будто с третьего или четвертого раза слова могли сложиться во что-то иное.       «Пускай он куда-нибудь съездит, развеется, искупается, например, или в бар в конце концов скатается. Чтобы голова отдохнула… Ну вам там виднее, мальчикам, что ему нравится, да?»       — Нам нужно понять как можно скорее, где именно этот телефон находится, — выдохнула она. — Если Мэтьюз найдет его раньше… доказать, что он не пособничал, будет намного сложнее.       — Все еще думаешь, что он не пособничал? — усмехнулся Бензли.       Хантер вздохнула.       — Все указывает на это, — пожала плечами она. — Обыски ничего не дали, а раз о местонахождении телефона он не в курсе, значит, Миа проворачивала убийства одна… Ты разве не за этим хочешь найти его? Не чтобы оправдать Джонатана?       — Мне нужен телефон, чтобы предъявить обвинения Мие, — отчеканил Бензли, — если мы найдем его по ее наводке — неважно кому — это можно будет подшить к делу.       Вспомнив, что у ее собеседника мозг адвоката, Хантер вздохнула еще раз. Теперь, когда правда выплыла наружу, необходимо было как следует ее вывернуть, чтобы, красиво препарировав под рамкой, воткнуть иглы в нужные точки. Наступило время игр с формулировками и сделок с совестью.       — А пособничал Джонатан или нет — покажет следствие, — продолжил Бензли. — Во всяком случае, это хотя бы временный, но бальзам на душу Марку. Если мы обнаружим телефон сегодня, обойдемся арестом одной только Мии.       Хантер перемотала пленку по-новой. Снова это набившее уже оскомину хитрое выражение лица с каким-то потаенным мраком в глазах. Всего за пару десятков минут оно примелькалось до тошноты.       «Пускай он куда-нибудь съездит, развеется, искупается, например, или в бар в конце концов скатается. Чтобы голова отдохнула… Ну вам там виднее, мальчикам, что ему нравится, да?»       — Искупается… сходит в бар… — пробормотала Хантер, откидываясь на спинку. — Не могу соединить в одно. Я думала о школе Сесила — там есть душевые, но бар…       — А что там про мальчиков? — спросил Бензли. — Может, в этом корень?       — Нет, вряд ли, — помотала головой Хантер. — У нее тут такое лицо… расслабилось. Такое же было, когда она сказала «не делай глупостей». Сказала и отпустила.       Помолчав, Бензли присел на подоконник и постучал задумчиво по стеклу.       — Что она имела в виду, интересно, под этим? Какие такие глупости Джон может сделать, если даже не знает, где находится улика?       — Мало ли глупостей… — отмахнулась Хантер. — Может, она боится, что он возьмет вину на себя? Или…       — Что сам найдет телефон и притащит его в ФБР, — предположил Бензли. — Ну, будь я на его месте, так бы и сделал, так что это весьма относительные глупости.       Хантер отмахнулась. Она крутила в голове сказанные Мией фразы, пытаясь вычленить хоть что-то. Какое место она могла иметь в виду…       — Слушай, а у вас ведь есть точки, — вспомнила, расфокусировав взгляд, Хантер. — Дислокация сообщений, верно?       — Да, есть, — кивнул Бензли и, поднявшись, порылся в бумагах на столе. — Вот. Мы проверяли все запеленгованные места… Они никак не связаны. Ни с Мэтьюзами, ни между собой.       Взяв лист с распечаткой, Хантер всмотрелась. Это было довольно обширное пространство, очерченное кругом, на котором, казалось, в хаотичном порядке были разбросаны точки. Впрочем… нет, не совсем в хаотичном. Хантер бросила взгляд на пометку дороги, уходящей к поселку, что была вне круга, снова пробежала глазами по точкам. Что-то в них было… похожее на систему.       — Что это за отметка? — спросила она, ткнув в какой-то зеленый кружок неподалеку от одной из точек.       — Бизнес-школа, — ответил Бензли. — Это единственное место, которое хоть как-то связано с Мией Мэтьюз, она ездит туда на внеклассные занятия. Но это даже не одна из точек…       — Есть и еще одно, — улыбнулась безумно Хантер и наощупь нашарила маркер на столе, — место, которое с ней связано.       Сбросив крышку, она обвела в ярко-красный круг частично влезающий на лист поселок Жардан Рояль.       Бензли смотрел, как завороженный, пока Хантер буквально хохотала внутри себя. Не отрывая маркера от страницы, она повела его по нарисованным улицам, оставляя неоновый алый след, мимо первой точки, свернула по переулку ко второй, после третей — и так довела через каждую до злополучного зеленого круга — бизнес-школы.       — Это маршрут, — проговорила она, закрыв маркер. — Она отправляла сообщения по дороге.       Ройе выпрямился, с выражением полного разочарования в себе, и с чувством произнес:       — Она держит телефон в машине.       Хантер бросила маркер на стол и откинулась на спинку кресла.       — Но разве вы не обыскивали автомобили?       — Обыскивали, — кивнул Бензли. — Дай-ка мне эту чертову запись.       Они вперились в монитор, и Хантер отмотала пленку еще раз. Миа, словно по команде, снова заговорила:       — Пускай он куда-нибудь съездит, развеется, искупается, например, или в бар в конце концов скатается. Чтобы голова отдохнула… — Сказала и отпустила. — Ну, вам там виднее, мальчикам, что ему нравится, да?..       Вздохнув, Бензли щелкнул на кнопку паузы и закрыл лицо руками, глубоко выдыхая. Хантер почувствовала, как перед глазами бегают точки. Ройе бесшумно расхохотался, не открывая глаз, и Хантер взяла из серебряного портсигара, валявшегося на столе, третью сигарету.       — Марк меня убьет, — покачал головой Бензли, опустив ладони.       Хантер кивнула.       — Придется вспороть все чертовы подголовники в его Роллс-Ройсах.       

***

             Если бы Аделии предложили описать машину Кэмерона Уоттса не глядя, она ни за что не представила бы ее себе так. Она что-то слышала о том, что Уоттс верен одной тачке уже больше пяти лет, но предполагала, что Астон-Мартин, за руль которого Кэмерон никогда на ее глазах не садился — это какая-то старомодная, псевдо-раритетная посудина, чтобы покичиться.       Когда оба наконец достигли из запасного выхода и, незаметно выйдя, ловко обогнули журналистов, Уоттс повел ее по парковке. Аделия уже принялась высматривать что-то вычурное и несуразное, когда он вдруг остановился около совершенно новой на вид машины, внедорожника благородно-шоколадного цвета с золотинкой. Адель удивленно поглядела на значок Астон-Мартина и услышала, как Кэмерон звякнул сигнализацией.       Открыв пассажирскую дверь, он подал ей руку, чтобы помочь подняться на ступеньку в каблуке, Аделия послушно взяла его ладонь и, подобравшись, нырнула в прохладную тьму. Мотор заурчал словно где-то под ногами, по приборной панели из черного дерева пробежали огоньки. В салоне приглушенно пахло чем-то еловым, кожей и куревом, Уоттс отрегулировал зеркала, приоткрыл окно и нажал на газ. Машина мягко отъехала от парковки и стала набирать скорость, а Кэмерон в последний момент щелкнул по панели, и по салону разлился какой-то тихий джаз.       — Никогда не видела, как ты водишь машину! — отчего-то задохнувшись, выдала Аделия.       Он только усмехнулся, порылся на ходу в бардачке и, достав пару салфеток, стал одной рукой утирать слезы.       — Я, честно сказать, думала, у тебя и прав-то нет, — глупо добавила она.       — Это еще почему? — фыркнул Уоттс, выруливая на дорогу.       — Ты ж все время бухой… — стушевалась Адель и подобрала ноги поближе к себе. — Ну, был, по крайней мере.       — Бухой не вожу, — коротко отозвался Кэмерон. — Мне эта машина слишком дорога, чтобы бить ее по пьяни, как Вудкастер свои спортивные корыта.       Они не решили, куда ехать, но точно прочь из Жардан Рояль, так что, преодолев открытые настежь золотые ворота, машина мягко покатила вниз, к Пасадене, в дрожащий на солнце золотисто-оранжевый зной.       Уоттс молчал, утирая глаза, Аделия старалась незаметно его разглядывать. В этой новой для нее роли Уоттс будил какие-то совершенно новые чувства. Казалось, он ничего в этой жизни не способен держать под контролем, и вот — сидел за рулем, довольно умело управляя не самой маленькой тачкой, да еще и свободной рукой умудрялся поджигать сигарету.       Ей хотелось что-то сказать, но в голову лезли только мысли о дурацком матче, дурацком Мэтьюзе, его дурацких обвинениях и дурацком дяде, о котором она зачем-то думала все утро. Сейчас все это казалось совершенно бессмысленным. В присутствии Кэмерона все мысли Аделии были только об одном мужчине.       — Прости, — нарушила молчание она. — Я знаю, что это звучит как стереотипная чушь.       Он обернулся на мгновение, не теряя из вида дорогу, и глянул удивленно. Аделия Ройе извиняется? Это что-то новенькое.       — Я просто… я хотела сказать, что раньше думала, ты другой, — просто выдохнула она. — Во всем, если честно.       — Не очаровывайся, я во многом такой, как ты думала, — улыбнулся с сожалением Уоттс.       Что она могла ответить на это? Подобная заслонка была ей не только понятна, но и знакома. Ты выпячиваешь все свои темные углы наружу, чтобы больше никто не смог ткнуть в них с насмешкой или осуждением. Звучит как неплохая защитная стойка, но на деле это лишь грызет и точит изнутри, заставляя в первую очередь самого себя осознать и принять свою гниль. Поверить в то, что она заполнила до краев, и теперь в тебе больше ее, чем себя. Аделия хорошо знала, как подобное мучает, но промолчала. Сейчас ей нечего было этому противопоставить.       Спустя несколько минут они остановились на побережье, и Уоттс вытащил солнцезащитные очки.       — Пойдем, после этой гребаной дымовухи хочется подышать, — сказал он. — Ты голодна?       Это чертовски напоминало свидание, но Аделия отмахнулась от этих мыслей. Какие к чертям свидания могут быть с Уоттсом? Они уже вовсю трахались, и, впрочем, даже эту стадию, кажется, оставили позади.       — Нет, — качнула головой она. — Я тоже хочу к океану.       На песке наконец пришлось снять чертовы каблуки и нести в руке. Солнце еще стояло высоко и палило прямо по глазам, заставляя жмуриться. Адель привычно мысленно ругнулась, что похожа на крота, но следом одернула себя. Неподходящее время, чтобы забивать голову комплексами. Не здесь, не рядом с человеком, который мелкие недостатки, что вечно ее выводили из себя, едва ли замечал.       У океана задувало, и потому от солнцепека не было душно. По нагревающейся коже побежали мурашки, но дышалось здесь и вправду легче. Аделия и Уоттс добрели до береговой линии, где среди мелководья разбросаны были крупные валуны. На один из таких, выжженных солнцем, сухих черных осколков скал Кэмерон лихо забрался и снова протянул ей руку. Адель подтянулась, бросила туфли на песок позади и уселась на горячий камень.       Здесь тишину нарушали лишь едва слышимые крики птиц с высоты и шум прибоя, спокойного, почти ленивого сегодня.       — Ну и… — подала голос Аделия, глянув на него. Ладно, вряд ли сейчас есть возможность поговорить о чем-то еще. — Ты думаешь, его посадят?       — Если найдут улики, да, — пожал плечами Уоттс. — Хрен его знает… Не верится.       — Мне тоже, — кивнула Адель, развернувшись к солнцу. — Я вообще-то думала, ну, знаешь… что это все ошибка. Про Мию.       — Нет, — качнул головой Уоттс. — Насчет нее точно нет.       Оба помолчали пару мгновений. Отчаянно захотелось услышать от него что-то еще, кроме обрывистых фраз. Аделия чувствовала, как Кэмерон закрывается, словно смятение и шок от произошедшего на корте оставили обоих, как опьянение, и пришел отрезвляющий стыд.       — Тебе его жалко?       — Джона? — поднял голову Уоттс. — Да. Наверное… зависит от того, насколько он влип. Мне не кажется, что он правда кого-то убил. Миа, она типа… ну всегда была странная. Я бы подумал, что она могла психануть вот так — когда сидишь взаперти столько времени, да еще и с кукухой набекрень.       — Да уж, — вставила Адель.       — Но была причина, по которой он молчал, — рассудил Кэмерон. — Он же сразу мог сказать.       Аделия подумала мгновение и передернула плечами.       — Она же его сестра.       — Нет, дело тут в чем-то еще. — Уоттс взглянул на нее испытующе, почти хитро, с легким налетом азарта. Словно проверял, ловит ли она все еще его мысли. — Не очень-то они с сестрой были близки… Сложно объяснить, но я знаю Мэтьюза. Он хоть и себе на уме, но не из тех, у кого все внутри.       — Да, ты из тех, — невольно вырвалось у Аделии.       На это он только хрипло рассмеялся.       — Да ты шутишь, что ли, — покачал головой он. — Я последний из тех, у кого так.       Она удивленно обернулась и подобралась, не собираясь оставлять ему это открытие. Сам виноват, что не уследил за языком, теперь придется объясниться!       — Я сколько тебя знаю, ты… — на мгновение замешкалась она. Все еще было страшно заикаться о том, что она его знает. И все же? — Ты всегда все держал в себе. А все, что напоказ… это же фальшивое.       — Ага, хотелось бы мне, чтобы это работало, — вздохнул Уоттс и всмотрелся в линию горизонта.       И тогда Адель поняла, что он прав. Кэмерон пытался скрывать истинные эмоции за другими — гипертрофированными, гротескными — но его настоящие чувства всегда сквозили где-то на периферии взгляда. Легче легкого было угадать их, если захотеть. Наверное, в этом и был его истинный замысел. Тот, чье намерение было искренним, мог вскрыть его за секунду, как самый простой механизм.       — Ты изменился, — сказала она, как думала.       Можно было бы обернуть и посложнее, завуалировать, как и все, что она делала с Уоттсом. Не дать понять своего отношения, не позволить разгадать чувств, скрыть эмоции. Но Аделии вдруг сиюминутно не захотелось скрывать.       — Я говорила, что думала, ты другой, — пояснила она. — Но ты и был другим. Ты просто изменился.       Кэмерон не ответил, не задал вопросов, не сделал вид, что не понял — просто посмотрел усталым взглядом, Адель поймала его и невольно задержала свой. Смешно, но она не заметила, как он повзрослел. Почему-то привыкла вызывать его образ в голове, тот, что запомнила, когда только начала ходить на тусовки в Виньябле. Образ юркого крикливого шута, лязгающего неприятным, глумливым смехом. Вечно пьяного демоноподобного соблазнителя, загорелого, покрытого пеплом, пылью и порохом. Уоттс кричал, стрелял или хохотал на грани плача, улыбался так широко, будто скалился. Буквально обдавал своей смешливой ненавистью и страхом — теперь она понимала.       А ведь он изменился куда сильнее, чем она имела в виду.       Теперь вокруг его непроглядно черных глаз она замечала мелкие морщинки, но усталое лицо приобрело мужественность. Все еще выдавало азартный нрав, уголками губ, искрами в глубине радужки, но разгладилось, налилось благородством и… красотой. Другой красотой, не по-злодейски притягательной, а по-родному горячной. Кэмерон давно уже на ее глазах не хохотал и не орал, а его закрытый рот, оказывается, имел до обидного красивую форму. Его спокойный высокий голос не срывался на лязг, а заставлял внутреннюю дрожь успокаиваться, наговаривая легкие, невесомые истины, которые подхватывал и тут же уносил ветер. Адель поняла, что рядом с Уоттсом ей на удивление легко дышится.       — Это после того, что случилось с твоей матерью? — нарушила молчание она.       — Должно быть, — просто ответил он, вытащив пачку сигарет.       Она хотела остановить его, попросить не заслоняться от нее дымом, щелчками, затяжками, но остановила себя. Если ему нужна эта ширма, пусть так. Через нее Аделия сможет расслышать и разглядеть.       — Почему? — спросила она, зная, что у него уже есть ответ.       Этот ответ просвечивал сквозь боль, разлитую по его лицу. Адель осознала в тот момент, что ему просто хочется сказать ей. А ей — так уж повезло — больше всего хотелось услышать.       — Она была в реанимации шесть часов, — произнес он. — Я звонил всем, кого вспомнил. Не мог… не хотел там сидеть в тишине, темноте. Наверное, я слабак.       — Мне ты не звонил, — вспомнила Адель.       — Ну, ты что… — отмахнулся он с горькой улыбкой.       Она ждала. Терпеливо ждала этого откровения, словно котенка, робко выглянувшего из убежища. Спугнуть его могло что угодно. Любая ее реакция, даже поддержка. Она достаточно узнала Уоттса, чтобы понять, что, несмотря на жалкий вид, жалость он не выносит.       — Никто не приехал, — коротко подытожил он. — Да я и не удивился. Было бы странно… ну, в общем, я знал, что так будет. Но я там тогда сидел…       Он замер, и Адель поняла, что он на грани. Вот этот момент переломный — да или нет. Откровение или отчуждение, и это уже будет окончательно. Они оба ходили по лезвию все эти недели, по краям бездны, и настало время броситься в нее или уйти по разные стороны безвозвратно. Сердце колотилось глухо и горячо, сотрясало ее до дрожи. Аделия молилась, чтобы это было откровение.       — Я был один, — наконец промолвил Уоттс почти шепотом. — Один. Я тогда… я тогда понял, что без нее я совсем один. Я не понимал раньше, как это… До того, как это случилось… я не знал.       Аделия пыталась сдержаться, но не смогла. Эти слова врезались ей в легкие, заставили бесшумно задохнуться и сгорбиться в слезах. Кэмерон едва заметно повернул голову, тронул ее за плечо, недоверчиво заглянув в лицо.       А она поняла, почему так ждала этого откровения, потому что сквозь проявившуюся лакмусом боль и из нее просилась правда, которую никто еще не слышал из ее уст.       — Адель? — спросил он, когда она отняла руку от лица и вытерла слезы по щекам.       — Помнишь, — сипло проговорила она, — когда Кас отравил меня?       — Да, — тихо сказал Уоттс, и по его лицу пробежала тень.       — Я тогда… я ребенка потеряла.       Неожиданно это вышло громко. Как крик чайки, сипло, высоко, плаксиво. Кэмерон замер.       — Я была беременна, — произнесла Аделия, ощущая, как взгляд туманится от слез, как исчезает его лицо, идет рябью. — Никто не знал… я никому не сказала, я ником-му… не могла сказать, — словно оправдывалась она. — И эти несколько дней… со мной никого не было. Никто не знал, кроме… но я бы с ним не смогла говорить, это вообще…       — Вудкастер? — перебил Кэмерон.       Она промокнула слезы и увидела его заострившиеся черты, осатаневший взгляд, стиснутые челюсти. Кивнула, не в силах выдать очередное оправдание.       — Я осталась совсем одна, — провыла она, спрятав лицо в ладонях. — Я раньше… я только тогда поняла, что такое по-настоящему быть одной…       Шум волн ударился в ушах, словно смывая произнесенное наконец откровение. Аделия почувствовала нить, которую протянула этим воспоминанием — между ней и ним. Одна боль на двоих, одно разрывающее на части чувство. Этот вертлявый, ненадежный человек вдруг поднял ее на руки, и эти руки были крепче всего, на что ей приходилось опираться. Этот самый ветреный и холодный мужчина прижал ее к себе, и его горячие, пропахшие сигаретами плечи согрели заиндевевшие внутренности за считанные секунды.       Слезы закончились. В какой-то момент их просто не осталось внутри, и Аделия смогла вздохнуть воздуха. Она размазывала тушь по распухшим векам, пока Кэмерон смотрел на нее в упор, не то любовался, не то пытался что-то рассмотреть. Он впервые не прятал взгляда, и она ответила тем же. Коснулась плеч, всмотревшись в черноту глаз и только теперь заметив там мелкие золотистые прожилки. Может быть, это лишь причудливо отражалось солнце, просачивающееся из-за тяжелых облаков, а может, это была еще одна частичка пазла, часть его настоящего, до которой Уоттс наконец ее допустил.       И тогда Аделия поймала себя на мысли, которая, как и многое сегодня, возникла впервые. Она сделала короткое движение к нему, он — к ней, приблизилась еще, позволив ответный шаг Уоттсу. Коснулась носом кончика его носа, улыбнулась и ощутила, как невесомо он поцеловал ее. Осторожная нежность вкупе с уверенной теплотой. Адель поняла, что ими вновь владеют одни и те же чувства. Кэмерон, как и она, впервые целовал ее не по велению похоти.       Обоими руководила зыбкая, но искренняя нежность.       

***

             Пить Мэтьюз начал еще в раздевалке до начала матча. Традиционная стопка коньяка как личный ритуал, в перерыве еще одна — благо, Крик не был тем противником, которого сложно было разделать на филе даже будучи в подпитии. Когда игроков эвакуировали с поля, прокашлявшись в кондиционируемой раздевалке, Джонатан вытащил из шкафчика бутылку и приложился к горлышку. Он даже не знал, что именно празднует — победу или что вместо дымовухи на поле не бросили самодельную бомбу.       Сесил-старший лично кооперировал эвакуацию игроков и работников стадиона, Джонатана он оставил напоследок, сказав, что покидать корт они будут в самом конце, когда рассосется толпа на выходах. Крик, который все это время оторопело слушал команды и просто кивал, теперь понуро сидел на лавке напротив и смотрел в одну точку.       — Ты как, бро? — спросил Джонатан, щедро прикладываясь к бутылке. — Не обиделся, надеюсь, что я тебя…       Крик поднял голову и бросил на Мэтьюза такой ошарашенный, полный горечи взгляд, что тот сходу понял — соперник явно придумал другое продолжение его фразе.       — Ты ж не думаешь, что я правда кого-то из наших убить мог? — спросил Джонатан, протянув ему бутылку.       Джо взял, глотнул от души, зажмурился на миг и вернул бутылку Мэтьюзу.       — Нет… — проронил он. — Наверное. Не буду врать, что хорошо тебя знаю… Я просто надеюсь, чувак.       Мэтьюз обреченно покачал головой, но промолчал, решив, что, учитывая обстоятельства, это максимум, на который он может рассчитывать. Крик поднялся, услышав команду Олдоса из-за двери, остановился на миг, взглянув на оппонента.       — Поздравляю с финалом, — бросил он. — И удачи со всем этим… Я, знаешь… даже рад, что я на этом турнире всё. Что-то тут в этом году жарковато.       Джонатан кивнул, хлопнул его по ладони и отпил еще коньяка, глядя вслед сопернику. Джо пошел прочь, и от вида его удаляющейся спины Мэтьюзу вдруг стало тоскливо на душе. Он словно ходил, как прокаженный, по заколдованному кругу, не в силах вырваться, измотанный и потерянный — а Крик просто переступил границу и легко ушел, никем не преследуемый. К лучшему будущему, от которого Джонатан теперь был безнадежно далек.       Он переодел теннисную форму, прямо на взмокшее тело напялив футболку и брюки, а вместо угрызений совести за откровенно паршивый вид влил в себя еще немного коньяка. Когда Сесил-старший скомандовал разрешение выходить, Мэтьюза уже прилично шатало. Темный коридор смазанно прополз перед глазами, а после он вывалился на свет, и крепкая рука Олдоса подтащила к какой-то машине.       — Джонатан! — услышал он прежде, чем сумел сфокусироваться на пушистых волосах, шубке и мельтешащих вокруг наманикюренных ладонях.       Хватило того, что он почувствовал ее родной запах и буквально прильнул к груди, как ребенок, оторванный от матери.       — Любовь моя… — пробормотал он, обняв Мануэлу так крепко, что она мигом заойкала, царапающе гладя его по голове. — Прости… прости меня за все это…       Глаза привыкли к свету, Джонатан разглядел Грэга, стоявшего около машины и нетерпеливо кивавшего ему на двери. Мануэла затянула внутрь, Вудкастер сел за руль, Олдос махнул, бросив что-то насчет того, что не помещается. Джонатан не попрощался.       Машина Вудкастера была тесновата даже для троих, но Мэтьюзу было все равно. Дорога и встречный сквозняк немного остудили голову, он стал интерпретировать речь, понял, что Мануэла искала его на трибунах, а Вудкастер вывел ее, когда охрана сообщила, что игроков эвакуировали.       — Спасибо, дружище, — пролепетал Джонатан, хлопнув его вяло по плечу. — Я твой должник…       — Запомню, — хохотнул Вудкастер, выворачивая на дорогу. — Сам-то как? Ну и цирк Сесил устроил, начерта столько народу-то, а? Он же ненавидит сборища!       Мэтьюз не ответил, зарылся носом в волосы Мануэлы, сидевшей у него на коленях, и нащупал ее ладонь. Стиснул, переплетя пальцы, и Ману как-то поняла без слов, сжала его руку в ответ, грея теплом своего тела, словно удерживая на орбите одним своим присутствием.       Приехали быстро, но за эти несколько минут в машине Джонатан оклемался. Столь быстро наполнивший его желудок коньяк вдарил в голову сразу весь, но спустя некоторое время слегка подрассеялся. Ощущение калейдоскопа в глазах осталось, но голова прояснилась. Машину Грэга пропустили на воротах без слов, припарковавшись, тот вышел и хлопнул дверцей, на несколько секунд отрезая Мануэлу и Мэтьюза от всего остального мира.       Он прижал ее к себе, ловя мгновения, целуя разорительно, собственнически, почти свирепо. Словно вытребовал у нее крупицы тепла, которых так не хватало, чтобы собраться. Всего на миг он ощутил, будто Мануэла и сама отчаянно от чего-то мысленно убегает, но отбросил эти мысли. К чертям собачим все, что не касалось их двоих, хотя бы сегодня.       Она ничего не спросила, и за это Джонатан был готов расцеловать подошвы ее туфель. Он понятия не имел, как сказать что угодно о происходящем, и поймал себя на мысли, что она, должно быть, не имеет понятия, как это выслушать. Когда они вышли из машины, Мэтьюз отчетливо почувствовал, как оба выжаты. Оба на грани какой-то личной пропасти. Он сделал вдох и в тысячный раз дал себе лживое обещание о том, что скоро все кончится, и он сможет наконец глотнуть воздуха. Пообещал то, во что уже почти не верил.       На воздухе отрезвило прохладой, Джонатан ощущал на коже мелкий дождь, то занимавшийся, то снова утихавший. Тяжелые чернильные тучи над головой давили, словно угрожали вот-вот пролиться по-настоящему бурным ливнем. Тягостное ощущение надвигающегося шторма ощущалось еще хуже, чем он сам. Заходя во двор, Мэтьюз сглотнул и пожалел, что бросил бутылку в машине Вудкастера. Впрочем, на фуршете этого добра точно должно быть в избытке…       Он уже ощущал это однажды сегодня. Чувство, которое в Древнем Риме испытывали гладиаторы, выходящие на арену под взгляды сотен голодных до зрелища зрителей. Всем тем, кто пришел в Пале, как и тем, кто битком набился на трибуны школы Сесила парой часов раньше, нужно было то же, что и древнеримскому сброду, махавшему пальцами, воображавшему себя значительным хотя бы этот короткий миг перед смертью безымянного воина на арене. Им нужна была кровь.       Олдосу Джонатан был должен, а потому отплатил кровью почти покорно, но теперь, переступив порог собственного дома, понял, что этому проклятому месту отдал, пожалуй, даже слишком много.       Здесь непривычно праздничный двор за распахнутыми — так же непривычно — воротами венчали нарядные белые шатры, под которыми расположились столы с закусками, и почти все они были облеплены людьми. Джонатан вскинул голову, даже не пытаясь продумать выражение лица — уж он-то конечно знал, что все они будут оценивать каждый чертов дернувшийся нерв. Он выцепил глазами соседей: Вудкастеров, что самодовольно терлись теперь подле отца — подле хозяина, — как свои; Изабель Кикенфилд, что уже набивала рот пирожными, и ее настороженного папашу; семейство Марлоу в полном составе, несмотря на развод. Родителей Мануэлы. И еще никогда он не видел на их лицах такого выражения. Тер Пэриши всегда встречали Джонатана как если не родного, то точно любимого отпрыска, но теперь, увидев, что он ведет за руку их дочь, буквально осели от оторопи. Мэтьюз был благодарен уже за то, что прочитал на их лицах страх, а не презрение.       Приходилось все время теперь идти на эти сделки с собственной совестью, чтобы не сойти с ума. Подойдя наконец к входу, где стоял самый раскидистый шатер и сгрудилась общая масса, Джонатан остановился и поискал глазами отца. Он потянулся к столу, чтобы взять бокал, и люди оттуда бросились в рассыпную с заискивающими улыбками. Мэтьюз взял бокал какой-то шипучки и опрокинул, плюнув на градус и дальнейшее самочувствие. Хуже быть уже не могло.       — Наконец-то и ты здесь! — Его со спины обняла мать, и Джонатан на мгновение ощутил глупые слезы в горле. — Поздравляю с победой, хомячок! Всего одна игра — и ты наконец вступишь в большой спорт!       Он уже и забыл, чего ради вообще махал ракеткой. Одно то, что во время матча он хотя бы на несколько минут забыл о происходящем, уже стоило всего. Рипли коснулась его бокала своим, и звон словно дал команду.       Послышались поздравления, перезвон других бокалов, смех, Мануэла под боком вытащила из его ледяных пальцев недопитое шампанское и прикончила.       — Как ты? — спросила шепотом мама, остановившись перед ним и поправляя ворот футболки-поло. — Отец сказал, активистов с корта уже повязали. Это будет хороший прецедент для…       — Нормально, — промолвил, едва шевеля языком, Джонатан. — Я хочу только, чтобы этот день закончился.       — Скоро так и будет, — шепнула Рипли, мазнула губами по щеке и несвойственно для ее роста упорхнула держать марку перед кем-то еще.       Отца нигде не было видно, зато себя Мэтьюз ощущал так, будто его было видно одновременно со всех самых паршивых сторон. Словно он стоял не просто голым перед всей этой толпой, но еще и всеми ракурсами разом. Джонатан подавил желание просто пуститься бегом и скрыться в доме, сделал вдох и взял еще один бокал.       — Пьешь так, будто проиграл, — заметил Мейсон, как всегда, появившись из ниоткуда и потеснив толпу под сенью шатра.       Он будто разрушил какое-то проклятье — прошел уверенно и по-хозяйски опустился за круглый, заставленный закускам стол, куда тут же подскочили официанты из кейтеринга, на ходу наполняя бокалы, — и окружающие Джонатана люди неохотно, лениво отхлынули слабенькой волной. Мейсон стукнул по седушке витого стула рядом, Джонатан обернулся, чтобы попросить прощения у Мануэлы, но обнаружил ее уже поодаль, напряженно зависшую в телефоне. Сделав долгий напряженный вдох, он порылся в карманах в поисках сигарет.       — Маловато дыма вдохнул на корте? — насмешливо спросил Мейсон. — Садись, — настоял он, племянник послушался. — В ногах правды нет. Не то чтобы она хоть где-то сегодня была…       В его словах просквозила плохо скрытая обида, но спросить Джонатан не успел, дядя снова обернулся на него и прищурился.       — Как ты? — строго повторил за матерью он, сканируя взглядом. — Сильно переволновался? Тебя задели?       — Нет, — качнул головой Джонатан. — Я думаю, все это было… скорее нацелено на то, чтобы меня деморализовать.       — Верно, — кивнул Мейсон. — Ты на вопрос не ответил.       — Ну а как я могу быть? — вздохнул он. — Дерьмово. Они своего добились… все меня ненавидят.       Мейсон закусил коньяк канапешкой и, склонив по-птичьи голову, нахмурился.       — Что ты имеешь в виду?       — Что? — вскинул бровь Джонатан. — Что тут неясного? Все меня ненавидят, весь поселок и за его пределами тоже. Они считают убийцей или меня, или Мию, или нас обоих разом.       — Да, считают, — кивнул Мейсон, снова отпивая. — Но ненавидят… нет, Джонатан, все-таки недостаточно ты знаешь это место.       Он вопреки всему усмехнулся, обнажив острые белые резцы на миг. Джонатан с тоской проводил взглядом пустеющий пухлый бокал коньяка на короткой ножке.       — Думаешь, они поверят, когда меня оправдают? — спросил напрямую он, мрачно глядя на дядю. — Это же толпа… ей хватит одного брошенного слова, чтобы заклеймить и припоминать потом всю жизнь.       Мейсон на это горько рассмеялся, посеяв какой-то пугающий холодок в груди. Неужели и он уже заклеймил племянника виновным?       — Неважно, оправдают тебя или нет, — ответил дядя. — Ты прав, это толпа. И если она о тебе вообще говорит — считай, тебя обожают. Ты ведь был на матче и видел, что творилось на трибунах.       — Я видел плакат, который призывал посадить меня на электрический стул, — лаконично напомнил Джонатан.       — Да, а еще там была дюжина плакатов с признаниями в любви, — заметил Мейсон. — Как насчет этого?       Джонатан не очень внимательно смотрел на трибуны — знал, что там увидит, так что не заострял внимание на подписях. Его встретили восторженными овациями, как и любую овцу на заклание такому-то сборищу, но Мэтьюз был почти уверен, что это скорее издевательские восторги нездоровой, фанатичной до гнили толпы отморозков, нежели истинное расположение.       На фото, которое показал ему на сотовом Мейсон, он увидел один из плакатов — помещенную в рамку в виде сердца распечатанную фотографию из Инстаграма, которую украсили значком пики, влепив ее татуировкой на щеку. Джонатан невольно поморщился и вздрогнул.       — Если это и народная любовь, то явно не та, которой я бы хотел.       — Ты не в том положении, чтобы выбирать, — улыбнулся Мейсон, убирая телефон.       Бросая быстрые взгляды и уже привычно оценивая обстановку, Джонатан отметил, что гости слегка расслабились. Большая часть из них все еще с интересом поглядывала на виновника торжества, но с толпы спало то первоначальное оцепенение, вызванное его появлением. Кажется, тот факт, что Джонатан не выглядел как сумасшедший убийца, а с подавленным видом тихо выпивал, накинул ему очков адекватности в глазах общественности. Проводя взглядом по знакомцам, он вдруг отметил одну деталь.       — А где твоя новая подруга? — спросил он напрямик у дяди. — Аделия? Она ведь эвакуировалась, как все?       — Уехала с Уоттсом, — спокойно ответил Мейсон, подкручивая колесико на часах.       — Что? — аж склонился над столом Джонатан. — С Уоттсом? Откуда знаешь?       Мимолетно пробежалось по ребрам обидой, что Кэмерон, видимо, проигнорировал его веселейшую вечеринку, но следом затем Джонатан ощутил облегчение. Чем меньше тут было бы народу, тем лучше, говоря по правде.       — Бензли чуть не охрип, пока орал на охрану, разыскивая Аделию — она в разгар эвакуации сбежала из VIP-ложи, — но потом прибежали парковщики и отчитались, что мадемуазель Ройе покинула территорию школы на Астон-Мартине модели Ванкуиш с номерным знаком «УАТСС69».       Джонатан невольно рассмеялся.       — Вот оно, значит, как, — многозначительно изрек он. — Неожиданный коллаб. И что ты намерен делать?       — Я? — вскинул брови Мейсон. — Ничего, конечно. А что надо?       — Ну… Уоттс, конечно, то еще отребье, но девчонки его обожают, — заметил Джонатан.       Настал через Мейсона смеяться. Он наконец закончил мучить часы, и Джонатан понял, что дядя вернул себе самообладание.       — За этот коллаб я совершенно спокоен, — пояснил он. — Аделия и Уоттс… это совершенно невозможная история. Чем разубеждать ее в чем-то и нарываться на юношеский максимализм, мне проще выждать. — Он поднял взгляд и снова по-змеиному смерил им племянника, словно эти слова имели смысл не только для него самого: — Эти двое сами все испортят. Надо просто дать им время.       Джонатан уловил намек дяди — недаром они были одной крови. Да уж, когда речь идет о том, на что ты никак не можешь повлиять, только и остается, что выжидать и притворяться незрячим. Особенно если сегодняшняя проблема — бомба замедленного действия.       — Давай-ка взбодрись, у тебя впереди финал турнира, — чуть повысив тон, сказал Мейсон и плеснул в бокал еще виски. — Время повеселиться, Джонатан.       Он улыбнулся, и тот понял, что, как бы безумно это ни звучало — сегодня действительно самое время повеселиться. Черт его знает, что будет завтра, может быть, все его королевство накроет чума и выкосит все живое. Самое время устроить пир.       — За победу, — вскинул Джонатан свой почти опустошенный бокал.       — Ничего еще не кончено, — кивнул с потаенной хитринкой Мейсон. — Вот увидишь.       Они соединили бокалы, и то же холодное шампанское, что ледяным осколком недавно вставало в горле, теперь искрами зажгло надежду где-то в груди.       

***

             С трудом отделавшись от каких-то родственников Мэтьюзов, которые Мануэлу в качестве девушки Джонатана видели впервые, она проскользнула между белых полотнищ шатров и вышла на задний двор поместья. Здесь расположилась автомобили семейства Мэтьюз, которые вытеснили с парковки машины гостей — стояли в ряд сверкающие, покрытые слезами недавнего дождя величественные Роллс-Ройсы. Изредка сновали поодиночке официанты, но большую часть времени простиралась столь желанная тишина. В ней наконец стало слышно, как напряженно завывает ветер в кронах кипарисов и пальм. Словно дыхание природы, взволнованное, предупреждающее.       Мануэла стерла с экрана телефона редкие капли дождя, то и дело орошавшие гостей, и всмотрелась в дисплей. Она набрала Эндрю уже раз триста, столько же — его отцу и матери, но все было глухо. Волнение нарастало, скручивало, словно стискивало костлявыми пальцами нутро и мутило мысли. Мануэла знала, что должна беспокоиться о Джонатане и том, как ему сейчас тяжело, но все ее эмоции, говоря откровенно, были от него далеки.       Джонатан сидел перед ней, живой и здоровый, уже порядком набравшийся, зарумянившийся и почти повеселевший. А Сесил провалился сквозь землю и заставлял сердце заходиться в ледяной истерике каждый раз, как на том конце провода включался проклятый автоответчик. Стыд Мануэлу не глодал. К тому же она пыталась не анализировать то, как надсадно и неестественно ведет себя Мэтьюз с гостями, и тревога за Эндрю была неплохим отвлекающим маневром. Полностью застилавшим взор и забиравшим все силы и чувства.       Пора было возвращаться, потому что на Мануэлу уже подозрительно стали коситься проходящие мимо работники кейтеринга, но ей хотелось задержаться. Еще немного посидеть на холодных, вычищенных мраморных ступенях заднего хода, послушать завывания ветра. Предаться своей меланхолии.       И тогда на горизонте, на подъездной дорожке, которая выходила с главной, огибала поля для крокета и вела в поместье Уоттса и более восточное имение Фелль дель Олив, появилась фигурка. Приближаясь, она приобретала все более четкие очертания, и наконец Мануэла узнала не слишком спешно идущую по направлению к воротам Хантер. Поднявшись со ступенек, она подошла к пункту охраны и постучала в окошко.       — Откройте, — сказала Мануэла секьюрити. — Это мисс Ферлингер.       Тот уточнил, увеличив изображение с камеры, и послушался. Ворота отъехали значительно раньше, чем Хантер приблизилась, и Мануэла еще несколько томительных секунд переминалась с ноги на ногу, ожидая.       Наконец Хантер подошла, пройдя через ворота, молча обняла ее в знак приветствия и кивнула на дом:       — Все уже веселятся?       — До веселья там далеко, — вздохнула Мануэла.       Они прошли через двор, пока с лязгом и механическим шумом позади закрывались ворота. Вдвоем сели на ступени, Хантер достала пачку сигарет, молча предложила Мануэле, та взяла. Теперь уже она не собиралась никуда торопиться. С другой гостьей они могли уединиться вдали от толпы для женских разговоров, и это не вызвало бы вопросов хотя бы у прислуги.       Заметив телефон, который Мануэла сжимала в пальцах добела, Хантер кивнула:       — Сесила потеряла?       Вскинув испуганно голову, Мануэла выпрямилась.       — Да, а что?       — Видела его в Вуа Верт, — сказала Хантер. — Что-то он там по поводу расследования не то сказал, и Бензли его закрыл и не дает ни с кем связаться. Он это специально, я знаю… Нет никакого резона так уж его изолировать. Не переживай, он в порядке.       Выдох, который Мануэла испустила после этих слов, больше походил на стон. Спрятав лицо в ладонях, она согнулась почти пополам, телефон выскочил из рук и поскакал по каменной ступени. Перед зажмуренными глазами побежали точки, и только тогда Мануэла поняла, что плачет.       — Суки, — проронила она. — Оба они…       Хантер улыбнулась угловато, ее улыбка на тощем лице теперь всегда была немного мученической, но Мануэла боялась поднимать эту тему.       — Он там только про тебя и ныл, — бросила Хантер. — Я, знаешь даже удивлена, что все еще не отчаялся насчет тебя.       — Ты о чем?       — Ну, я про его чувства к тебе, — словно что-то само собой разумеющееся пояснила Хантер.       — Нет… — словно очнувшись от наваждения, выпрямилась и старательно пригладила волосы Манула. — Эндрю… он не влюблён в меня       — Это верно, — кивнула с кривой улыбкой Хантер. — Он тебя обожает.       — Он просто ко мне привык.       — Именно поэтому он и не заметил сначала, что обожает тебя, — вдруг сказала она.       Мануэла замерла, до того эти простые слова ударили куда-то под дых осознанием, что это правда. И насчет него, и насчет нее самой. Глаза сами собой снова наполнились слезами, и Мануэла вновь закрыла руками лицо. Как же ей хотелось, чтобы во всем этом океане тревоги и неуверенности в каждом следующем миге он просто был рядом. Держал на плаву так, как умел только он один, стоя насмерть против любого ее горя.       Она знала, что настал момент платить той же монетой, быть сильной ради него, стоять насмерть против его беды, но силы отказывали. Она была хорошей подругой ему, но смогла бы она стать такой же хорошей возлюбленной?       Мануэла и не заметила, как зашлась в бесшумных слезах. Только когда Хантер подоткнула шубку, возвращая ощущение времени, и притянула ближе, позволив расплакаться у себя на груди, она выдохнула наконец всю боль, скопившуюся за сегодняшний бесконечно долгий кошмарный день.       — Это нормально, — тихо с хрипотцой наговаривала Хантер. — Твоему любимому плохо. Разумеется, тебе не усидеть на месте.       Сиплый стон вырвался из груди Мануэлы, просто от осознания, что здесь и сейчас ничего наконец-то не надо скрывать. Никому она не могла сказать ни слова об этой любви, вокруг нее давно выросли непреодолимые преграды, которые вот-вот обрушились бы и раздавили все чувства в пыль. Хантер словно очертила заколдованный круг, и внутри него они были только вдвоем, и здесь время остановилось для того, чтобы на миг допустить безумную надежду.       — Мне так хочется защитить его, — почти шепотом прорыдала Мануэла. — Спасти от всего… обнять и не дать ничему плохому его коснуться… Я хочу все время быть рядом с ним, обнимать, касаться, слушать его голос, просто быть за его плечом…       Хотела, но не могла. Не находила сил и предавала каждый раз.       — Я же говорила, — с улыбкой в голосе произнесла Хантер. — Что ты не совершала ошибки. Ты любишь его.       Удивительно, но из ее уст это звучало почти не как худшая из новостей. Прекрасно звучало, словно про кого-то другого. Про кого-то, кто может быть счастлив. Мануэла проплакала эти слова, пропустила их через свою истерзанную тревогами душу и вынесла в вечность, где эту правду уже ничто не сможет уничтожить. Как бы сильно ни пыталась это сделать даже она сама.       — Это же прекрасно, Мануэла, — рассмеялась на ее рыдания Хантер, потирая костлявыми пальцами по плечу. — Ты влюблена так, как многие только мечтают!       — Я делаю ужасные вещи, — дрожащим голосом провыла Мануэла. — Я ужасная…       — Глупости, — отмахнулась Хантер. — Любить — это прекрасная вещь, даже если она приносит кому-то боль. Уж я-то знаю.       Мануэла не знала, сколько времени прошло в увещеваниях вполголоса, когда наконец ее сознание словно умылось слезами и очистилось. Привести в порядок лицо уже не представлялось возможным, но судя по нараставшим пьяным возгласам с главного двора, это мало кого сейчас удивило бы. Этот проклятый пир во время чумы уже ничего сильнее не вывело бы из равновесия, настолько весь мир вокруг него пошел трещинами и расползался под ногами.       Они обе почти переступили ступеньки, чтобы вернуться к гостям, когда Мануэла услышала звук, от которого перевернулись внутренности — узнаваемый вой полицейской сирены. Вместе с Хантер несколько секунд они слушали нарастающий гул и молча наблюдали, как четыре машины ФБР на всех парах подъехали к воротам, и охрана сразу отворила. Шмыгнула одна гостья в манто и с бокалом, второй — в костюме и горящими любопытством глазами. Мануэлу и Хантер медленно начали окружать, пока машины федеральных агентов парковались, оставляя на каменном покрытии просторного двора черные полосы. Из одной из машин размашистым шагом вышел Бензли.       — Еще один обыск? — громким шепотом осведомился кто-то из гостей.       — Мой хозяин дал распоряжение прекратить… — попытался преградить путь Бензли мажордом с военной выправкой, но тот лишь вытянул вперед какой-то листок.       — Я на сей раз с ордером, друг мой. Пропусти, будь добр.       Наконец на задний двор вышли и сами Мэтьюзы. Джонатан, глядящий исподлобья, как загнанный зверь, но все же больше утомленный, чем испуганный. Его отец, непроницаемо приветливый, но за хитрецой скрывался какой-то металлический отблеск. Мейсон и Рипли, оба с перекошенными от гнева лицами.       — Марк, у нас ордер из ФБР, — сразу громогласно выдал Бензли. — Мы не помешаем вашему застолью, нужно только проверить машины.       — Прошу, — только и отозвался под ошарашенный выдох гостей Марк.       За несколько секунд из поместья были вызваны водители, которые по очереди отперли все стоящие на парковке Роллс-Ройсы. Мануэла бросала взгляды то на Марка, то на Бензли, то на Джонатана. Его лицо превратилось в напряженную маску.       — Не волнуйся, — стиснула ее руку Хантер. — Бензли узнал от Мии, где искать телефон. Судя по всему, Джонатан не в курсе его нахождения, так что если найдут именно там, это будет значить, что он непричастен.       Волна облегчения прокатилась в груди. Господи, неужели этот кошмар может закончиться малой кровью? Неужели в самом деле они смогут это пережить?       Мануэла приосанилась, пока сотрудники ФБР почти с агрессивным удовлетворением распахивали одну за другим машины, орудуя ножовками. Треск ткани сопровождался трепетом, Мануэла словно слышала шелест денег, которых стоила эта обивка. Краем глаза она глянула на Марка Мэтьюза — как пить-дать предупрежден, сдержанно, сложив руки на груди, наблюдает без слов. Что такое какие-то там кожаные салоны пары Роллс-Ройсов по сравнению со спасенной репутацией наследника.       На заданный шепотом вопрос Хантер подтвердила — Марку звонили еще из Вуа Верт, и он дал добро. А вот Джонатан, кажется, не был в курсе, и Мануэла переступила пару шагов, чтобы коснуться его руки.       — Эй, — шепнула она. — Все будет хорошо.       Он не посмотрел на нее, завороженно глядел на развороченные машины, только стиснул руку Мануэлы посильнее. Она почувствовала его страх и боль, укорила себя за недогадливость. Даже если телефон найдут и Мию признают виновной, а Джонатана оправдают, это ведь будет означать, что его родная шестнадцатилетняя сестра окажется убийцей. Это было бы меньшим из зол для нее, Мануэлы, но для Джонатана… Черт возьми, это ведь его семья.       Она сжала его руку еще сильней, устремив взор на машины. Секунды текли одна за другой, все томительнее, напряжение сгущалось. Казалось, во дворе потемнело, а может и не казалось — в который раз за день над поместьем Пале де Фонтэн собрались тяжелые тучи.       «Господи, пускай они ничего не найдут, — лихорадочно взмолилась Мануэла. — Пускай все это будет просто одной огромной ошибкой…»       Наконец один из сотрудников захлопнул дверцу раскуроченного Роллс-Ройса и отрицательно мотнул Бензли головой. Следом через несколько мучительных мгновений отчитался второй. После третий. Ветер завыл в ветвях едва зацветшего кипариса, даже гости затихли в предвкушении вердикта.       — Ничего, сэр, — услышала Мануэла голос последнего ФБР-овца, в котором ясно просквозило недовольство. — Там ничего нет.       Бензли, сунув руки в карманы, смотрел в горизонт, после повернулся к гостям, на одно мгновение остановил на ком-то взгляд, а сразу за тем кивнул федералам в самый угол двора:       — Проверьте машину Джонатана.       Там в самом угу стоял почти новый черный матовый Ламборгини, который Джонатан обкатывал какие-то пару месяцев. Когда ФБР-овцы пошли к нему, а Бензли сделал шаг к Мэтьюзу, протянув руку, тот даже не двинулся. Только запустил руку в карман брюк, вытащил ключи и молча вложил их в ладонь Ройе.       Машину вскрыли, несколько мгновений Мануэла слышала отвратительный звук разрываемой обивки, а после крик:       — Сэр!       Этот крик был таким отчаянным, возбужденным, почти шокированным, что все сразу поняли, что произошло. Бензли приблизился к машине, поставил ногу на подножку, наклонился и рукой, на которую надел полиэтиленовый пакет, вытащил что-то из подлокотника водительского сидения.       Повернувшись, он вскинул руку и всем гостям отчетливо стало видно, что он сжимает в пальцах простой кнопочный телефон. Толпа ахнула, Мануэла смотрела на Марка Мэтьюза и увидела, как он словно постарел в одно мгновение. Сгорбился на миг, из лица ушел разом весь цвет, но усилием воли Марк выпрямился, не отводя взгляда от находки. Не выдержав, зарыдала позади Рипли, ее прижал к себе Мейсон, укрывая лицо от уже вооружившихся телефонами гостей.       И тогда случилось что-то совсем уж невообразимое. Джонатан, стоящий рядом с Мануэлой, отпустил ее ладонь и в отчаянии закрыл лицо руками.       — Джонатан… — с трудом произнесла Мануэла, взяв его за плечи. — Посмотри на меня… мне так жаль…       Но он лишь отнял руки от лица, больше не глядя на нее. Ни на нее, ни на своего отца, ни на мать, только на Бензли. Он сделал всего один шаг и сказал:       — Арестуйте меня.       — Что? — вскинул бровь Бензли. — Джонатан, телефон мы нашли по наводке Мии, ты здесь не при…       — Эта сука не просто так скрывала от меня, где телефон, — пронесся над землей голос Джонатана.       Чужой, холодный, нечеловеческий. Севший, отрешенный, мертвый от усталости. Мануэла замерла. Джонатан лишь поднял лицо, залитое слезами, и улыбнулся горько, принимая поражение.       — На нем мои отпечатки, — сказал он. — Хватит. Давайте просто покончим с этим.       Вакуум, который схлопнулся в этот момент вокруг всех, кто находился во дворе, оглушил. Мануэла, не чувствуя ног, почти повалилась на землю, Рипли затихла, во все глаза глядя на сына. Марк Мэтьюз, только что будто пораженный старостью, теперь стремительно старел уже безвозвратно, до самого итога. Никто из гостей даже не решился снимать, когда Ройе положил ладонь на плечо Джонатану и с выражением лица, которое точно не назовешь злорадным, кивнул ему на машину ФБР. Никто не попытался заковать его в наручники, никто за ним не гнался.       Ни на кого Джонатан Мэтьюз не смотрел, хотя пока тяжелым как никогда шагом шел по двору к своему аресту, к нему были прикованы взгляды всех. Он слишком часто балансировал на грани, пытаясь не упасть, ему до безумного долго удавалось сеять зерно сомнения во всех, и потому никто не послал ему вслед проклятия или брани. Люди ошарашенно провожали его взглядами, не находя слов. Мануэла с трудом различала его понурую фигуру сквозь пелену горячих слез. Головокружение путало мысли, хотелось больше не плакать, а упасть и не проснуться.       — Мануэла… — в последний момент, увидев ее в толпе, сипло позвал Мэтьюз и споткнулся. — Мануэла! Попроси свидания со мной!       Ему позволили остановиться на мгновение, и Джонатан замер, не глядя ни на кого, кроме нее. Никому другому он не хотел сказать ни слова, ни перед кем другим не собирался оправдываться.       — Попроси, — повторил он. — Пожалуйста. Я тебе все расскажу.       Внутри нее нарастало что-то, требовавшее выхода. Словно черная дыра боли поглотила все добрые чувства, и разрослась внутри пропастью злых. Еще минуту назад, глядя на все происходящее, не в силах пошевелиться, Мануэла была готова зарыдать от бессилия и страха. Но стоило ей увидеть взгляд Мэтьюза, пронизанный виной, ужасом и отчаянием, она словно окаменела. Джонатан замер, для всех секунды текли как обычно, а Мануэла ощущала их ход, как удары колокола, медленно, неотвратимо.       Все ее существо, обессилевшее от тревоги за Эндрю, от страха перед этой самой минутой — господи, оказывается, она ни на миг не сомневалась, что эта минута настанет, — все ее существо сейчас словно надломилось пополам. Мануэла осознала, что дальше она просто не может ступить ни одного шага. Это было слишком.       И тогда позади нее что-то двинулось, и Мануэла ощутила ледяную ладонь, тронувшую ее запястье. Кто-то стиснул ее руку, возвращая на орбиту. Не чувствуя себя, она слепо мазнула взглядом и увидела платиновые волосы. Грэг с выражением, которого она никогда не видела не его лице — это была та же заиндевелая злоба — сделал шаг вперед и притянул ее к себе. От касаний его холодных рук и осознания, что эта черная дыра отчаянной злости гложет еще кого-то на этой планете, Мануэла словно выдохнула. Она подняла взгляд, переплетая пальцы с пальцами Грэга, и наконец посмотрела Джонатану прямо в глаза.       — У тебя было достаточно времени, чтобы все мне рассказать.       Ее голос прокатился по рассыпавшейся толпе одновременно с грохотом, раздавшимся из тяжеловесных, свинцовых туч. Первые капли дождя упали между ней и Мэтьюзом, он лишь смерил ее потрясенным, полным слез взглядом, а после его снова насильно привели в движение. Снова и снова, пока федералы не усадили в машину, он все продолжал оборачиваться, и немая покорность, с которой он позволял себя вести, сквозила отчаянием. Кто-то монотонно стал начитывать ему права, воздух наполнился невнятными звуками: вздохами, шепотом, всхлипами, и только Джонатан до самого конца, пока его не отрезала от толпы дверца авто, так и не произнес больше ни слова.       

***

             Природа не простила Мэтьюзам обмана — как только машины ФБР увезли Джонатана, а на смену им приехали машины скорой для Рипли и пожилых родственниц, над поселком наконец после стольких обещаний разразился такой ливень, что те, кто не успел или не пожелал переступать порог Пале де Фонтэн, спешно разбежались по машинам.       Хантер пришла из Вуа Верт обходными путями пешком — хотелось проветриться, так что единственным выходом не стеснять и без того разбитых хозяев дома было напроситься к кому-то в машину. Этим кем-то так вовремя, как это часто бывало, оказался Марлоу.       Он был уже очень сильно пьян, вроде как на тот момент еще только алкоголем, так что Хантер села за руль — в такой ливень в его нынешнем состоянии недолго было доехать сразу до Вальхаллы. Она получила права еще в шестнадцать, но с тех пор ни разу не водила, сначала для управления собственной машиной была слишком бедна, а потом — слишком богата. Но желание убраться из Пале было сильнее и без того ослабшего инстинкта самосохранения.       С трудом выводя уже порядком потрепанный Ауди Дэмьена на главную улицу Жардан, Хантер осознала, что трезвыми она и Марлоу теперь почти не разговаривали. Словно между ними никогда не было ничего общего, кроме наркотиков. Прокручивать это в голове не хотелось, потому что они оба взяли курс на точку.       Хантер не хотела туда ехать, но после всего пережитого и увиденного сегодня была в таком раздрае, что хотелось забыться. Дождь заливал лобовое стекло так, что за потоками даже не было видно огней. Хантер вела по наитию, словно на автомате, в машине будто сидела только ее пустая оболочка.       Душой и мыслями она все еще была там, в центре этой публичной трагедии. И в который раз за день Хантер думала о том, как чутко ощущает ритм сердца поселка, ведь сегодня у него случился сердечный приступ. Не Мэтьюзам она сочувствовала больше всего, не Мануэле или Бензли, невольно взявшему на себя роль палача, даже не убитым. Хантер было больно за поселок. Она знала, что этот шрам никогда не затянется, эта драма навсегда останется рубцом, который даже спустя годы можно будет пощупать и услышать отголоски боли.       В эти минуты Хантер чувствовала такую принадлежность к Жардан, как никогда. Она поняла, что безвозвратно стала его частью, словно давала клятву быть верной в горе и в радости, и сейчас, когда крысы бежали с корабля, ощутила себя стоящей на носу, закрыв глаза, покорно принимая волны, несущие смерть, и крепко сжимая в ладонях снасти. Что бы ни случилось с этим кораблем, она готова была разделить с ним его беды.       Обзору мешал теперь не только дождь, но и слезы. Если бы Хантер была в себе… если бы не бежала за подпиткой в это проклятое место, а сильным, уверенным шагом вошла бы на вершину этого Олимпа и встала рядом со своими братьями, все могло бы быть иначе. Может быть, будь она умнее, она могла бы распознать беду раньше. Может быть, хотя бы одного из них она смогла бы оттащить с неверного пути.       Дорога смазалась в очередной раз, дворники лихорадочно боролись со стихией, но безуспешно. Хантер увидела красные оттенки огней впереди и интуитивно нажала на тормоз. Она толком даже не понимала, где именно сейчас едет, золотые ворота остались позади, но дорога все еще петляла вниз, с холмов. Она все еще была где-то неподалеку от своих владений.       Дэмс достал из кармана какую-то шуршащую массу, Хантер зыркнула почти озлобленно:       — Убери, черт возьми! Мы еще не приехали.       — Да че будет, — отмахнулся он. — После всего этого дерьма… Думаешь, они сейчас обратят внимание на нас…       Огни погасли, Хантер услышала гудок и нажала на газ. Безнаказанность, которая толкала Дэмьена и ему подобных наглеть настолько — именно она привела Джонатана и Мию к этому постыдному итогу. Они не смогли провести грань, не смогли остановиться…       Остановиться? А сама она, что ли, смогла, черт возьми?       Глаза снова заволокло пеленой. Не смогла и сейчас, не останавливаясь, неслась навстречу своему личному аду, усугубляя. Истинная жительница Жардан, мать ее, во всех ипостасях, со все сторон медали. Такая же верная и такая же отчаянная до всего, в чем стоило бы поумерить аппетиты. Хантер вспомнила разговор с Фрэн о выборе, когда ты бросаешь или отдаешь себя на смерть. Вот, что она выбрала?       Дыхание сбилось, Хантер почувствовала, что ее накрывает паническая атака, вдохи стали чаще, перед глазами побежали точки.       — Эй? Хани-Бани? Все хорошо? — лепетал, с трудом ворочая языком, Марлоу, трогая ее плечи. — Давай остановимся?       Она прибавила газу, размазывая слезы одной рукой. Вот он, этот миг. Когда или пан, или пропал. «Тот самый момент, когда ты либо слезаешь, либо умираешь от этого дерьма».       Хантер вдруг поняла, что Фрэн говорила не только о наркотиках. Та зияющая рана, что они оставили позади в доме Мэтьюзов, была тому подтверждением. У каждого из них был свой такой миг, когда можно было нажать на тормоза или разбиться к чертям.       И тогда Хантер увидела впереди КГН. Словно провидением посланное ей место, к которому она даже не направлялась (или просто заплутала на дождливых улицах?). Миражом мерцающее сквозь стену ливня, будто напоминающее «помнишь, с чего все началось?». «Помнишь, ради чего ты вступила на этот путь? Помнишь ли ты все еще?»       Жаль, что никто почему-то не говорил, что делать, если тормоза давно отказали, и ты не в силах замедлить ход. И на этот случай в тот миг у Хантер возникла единственно верная мысль.       Остановиться любой ценой.       Она хорошо помнила парковку Колледжа Марка Мэтьюза. Иронично, если именно он поможет наконец ей прекратить это безумие. Вывернув руль, Хантер отпустила педаль газа, и машина ощутимо влетела в фонарный столб прямо перед входом в КГН.       Крики Дэмса стихли, когда оба осознали, что живы. Он ощупал свое лицо, потом ее, потом зашелся в крике снова.       — Какого дьявола… боже, Хантер, ты чокнутая! А если бы мы разбились?! Ты меня слышишь?       Она если и слышала, то не слушала. Обе пренебрегли ремнями, так что Хантер хорошенько влетела в стекло головой и руками. Она не чувствовала боли, просто отперла дверцу и вывалилась на улицу.       Стоял день, и КГН был полон. Учеников, ее однокурсниц, которых сквозь вспышки в глазах и струи дождя Хантер легко узнала. Те, кому она когда-то завидовала, с кем делила дни, а потом отринула, возгордившись своим новым положением. Все они прятались от ливня на крыльце, но толпились все отчетливее, лиц становилось все больше, кто-то начал снимать.       Что ж, это их право.       Хантер услышала сирену и откинулась на бок машины, пока Марлоу рядом с ней с трудом пытался усидеть на корточках и доораться. У него был разбит лоб, кровоточили колени, но он испуганно тормошил ее, забыв о своих ранах.       «Хороший… хороший парень, — пронеслось у нее в мыслях. — Обещаю, я тебя спасу».       — Мэм? Вы были за рулем? — строго вопрошал полицейский, поднявший ее на ноги.       — Да, — покорно ответила Хантер.       — Вы пьяны?       — Да, я принимала алкоголь и кокс, — ровным голосом без капли эмоций.       — Ваше имя?       Дэмьен, которого теснили еще двое сотрудников, на это разразился тирадой ругани:       — Да вы б знали, кого повязали! Суки! Знаете, кто это?..       Подняв голову, Хантер только помотала едва заметно головой, устало поджимая губы. Как же она устала…       — Мэм, ваше имя?       — Хантер, — ответила она.       — Фамилия, мэм?       Всего один шаг. Всего один миг, чтобы сделать один правильный выбор. Пусть для начала будет только один.       — Доусон. Хантер Доусон.