Наши дни
В полной тишине в столовой тер Пэришей сидели Мануэла, Джонатан, Сесил и Аделия. Бранч затеяли отцы, битый час в саду вспоминали молодые годы под звон бокалов и льда, смех и лепет жен, редкие выкрики резвящихся у бассейна детей. Отчего-то молчаливых весь день старших решили оставить наедине, подумав, что смущают своим присутствием. Однако всем четверым в присутствии родни было куда комфортнее, нежели теперь. Они сидели за слишком длинным столом на приличном расстоянии друг от друга, как незнакомцы, время от времени поднимали взгляд, словно вспоминая, где находятся, хмурились и вновь прятали глаза. Перед Мануэлой была тарелка с греческим салатом, она сидела спиной ко входу, подогнув под себя ногу, почти ничего не ела, лишь бросала полные отчаяния взгляды на все, что было вокруг. Аделия, не менявшая цвет лица с красного всё утро, сидела напротив неё, уткнувшись в свою еду, водя ложкой по крем-супу. Джонатан, занявший место по правую руку от Мануэлы через сидение, поднимал голову только, чтобы бросить гневный взгляд на Сесила, а затем сразу переводил его налево, а после — в стол. Сесил во главе стола, закинув ногу на ногу, невозмутимо глотал джин из бокала в час дня, заедая его листьями рукколы и рулетиками с курицей и беконом. С дня рождения Мануэлы прошло больше недели, но ни Адель, ни Сесила она все эти дни не видела. Подругу явно не желала, а Эндрю боязливо отказывала, ссылаясь на дела. — Послушайте, — тихо кашлянула Аделия, нарушая тишину. — Мы ведь можем и поговорить? Ну, не сидеть же в тишине весь бранч, в самом деле. — Мы разговариваем, — бросила Мануэла, — Джонатан, передай, пожалуйста, соль. — Она перед тобой, — процедил тот, Мануэла умолкла. Аделия вновь уткнулась в тарелку. — Я думаю, поговорить надо вам двоим, — подал голос Сесил, кивнул на Мануэлу и Адель. — Почему? — Аделия, кажется, была рада любому поводу продолжить беседу с ним, но обрадовалась рано. — Ты и я уже не помиримся, а у вас еще есть шанс, — протянул Сесил, не глядя на неё. Она снова опустила голову. Воцарилась еще более мертвенная тишина, чем была до того — Сесил откинулся на спинку и продолжил тянуть джин, Мануэла доела свой салат и отложила приборы, Аделия отложила, не доев. — Послушайте, — начала она. — Я не хочу… Я уже просила прощения. У всех вас, ясно? Это глупо сидеть здесь и молчать! Она швырнула салфетку о стол и поднялась. — Я так больше не могу, я домой, — воскликнула она, хватая сумочку со стула. Трое за столом остались недвижимы. — Никто из вас меня не остановит? — ахнула она. — Оставайся, Аделия, мне всё равно, — протянул Джонатан. Адель мученически выдохнула и села обратно за стол, опустив голову на руки. — Господи, Мануэла, ну скажи уже, что ненавидишь меня, — простонала она, не поднимая головы. — Мне от этого будет легче, чем от твоего молчания! — Не хочу я ни о чем говорить, — огрызнулась та. Сесил медленно поднял взгляд на нее и неотрывно уставился прямо ей в глаза. Мануэла спрятала их. Адель проследила за этим взглядом, восприняв все на свой счет — по-любому не простила! — Ладно, она права, — вздохнул Джонатан. — Так не может продолжаться вечно, рано или поздно всем придется помириться, хотим мы того или нет. — Прошу, Джонатан, давай не сейчас, — взмолилась Мануэла, но он её прервал. — Нет, сейчас, — он кивнул на Адель. — Довольно молчать, Мануэлита, выскажи Аделии всё. Так или иначе тебе хотя бы станет легче. Мануэла испустила вздох такой тоскливый, что, казалось, она сейчас расплачется. — Аделия, ты поступила, как настоящая сука, — пискнула она. Аделия подняла голову, в глазах её отразилось некое подобие радости. — Да, я знаю, — покивала она. — Пожалуйста, прости! — Нет, это не у меня она должна просить прощения, — всплеснула руками Мануэла. — Боже мой, нет такого «прости», которое спасёт ситуацию, Джонатан! Тишина воцарилась вновь, но на этот раз ненадолго. Сесил оторвал спину от кресла и наклонился над столом. — Джонатан, Мануэла, — хрипло начал он. — Оставьте меня и Аделию на некоторое время наедине, пожалуйста. Мануэла вскочила и быстрым шагом покинула столовую, будто бы с облегчением, Джонатан потянулся за ней. Аделия почувствовала, как внутри неё оседает ком. Впрочем, могло ли быть хуже? — Аделия, — начал он, запнувшись. — Честно говоря, я не знаю, что сказать тебе. — Я знаю, — она решительно повернулась к нему. — Эндрю, прости меня. Я там наговорила таких ужасных вещей тебе, вещей, которых ты совсем не заслужил. Честное слово, я так не считаю, никогда не считала… я совсем потеряла рассудок от обиды. — Я понял, — процедил он. — Только это всё равно ничего не исправит. — Эндрю, я… не хочу ничего исправлять, — вдруг промолвила она. Сесил непонимающе уставился на неё. — Я знаю, что всё разрушила, — обессиленно произнесла Аделия. — И знаю, что между нами уже не будет того, что было раньше. Я хочу помириться с тобой не для этого. Я хочу, чтобы мы… могли… — Быть друзьями? — поморщился Сесил. — Не сразу! — вскинула ладони она. — Но когда-нибудь. Рано или поздно ты ведь сможешь меня простить, за всё? Эндрю… Мне ужасно стыдно за то, что я сказала… и сделала. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Клянусь, я лгала о тебе. Это было низко, подло — я знаю, что я тебя предала и сделала очень больно, мне правда очень стыдно… Просто… Ты же понимаешь, всё было так запутано, вся эта история с Мануэлой… Она опустила глаза, но тут же вскинула голову снова. — Я не оправдываюсь! — поспешила заверить Адель. — Я не должна была так злиться, это все моя гребаная ревность мне совсем застлала глаза и… всё испортила. Прости за то, что было с Грэгом, за тот бред, что я наговорила ему, и за то, что ревновала тебя к Мануэле тоже… знаю, я зря так к вам цеплялась… — Не стоит, — вдруг прервал её он. — Не стоит что? — переспросила Аделия. — Извиняться за это, — пояснил он. — Ты была права. — Права? Аделия на мгновение замерла. О чём это он говорит? — Права насчёт меня и Мануэлы, — покивал он. — Это мне стоит извиниться, Адель. Ты не зря ревновала. Опешив, Адель не сразу смогла найти слова, она вперилась взглядом в Эндрю, даже не успевая выбрать эмоцию. — Между мной и Мануэлой и вправду есть связь, — задумчиво произнёс он, глядя куда-то вдаль, туда, где скрылась в зале Мануэла. — Очень сильная связь. Ты была права. Справившись с шоком, Аделия кашлянула. — Стало быть, — сипло произнесла она, — ты… меня простишь? — Да, — звонко ответил, будто щелкнул жвачкой он. Невозмутимо отпив из бокала с джином, Сесил отставил его, улыбнулся Аделии несколько натянуто и покинул столовую. Она по-прежнему не могла найти слов, но в голове её отчаянно прорывалась какая-то смутная мысль, и, посидев еще с минуту, Адель сорвалась с места и быстрым шагом вышла из дома.***
Как ни старался Бензли скрыть от общественности новое нападение якобы пойманного дилера, не вышло — слухи об отравленном в Пуарье Уэйне О’Берли все же просочились в прессу. Нужно было как можно скорее принимать меры, Ройе же был до смешного обессилен. Он уже решил, что провалил все, что можно — детектив не просто травил детей под его началом на протяжении всего расследования, так еще и умудрялся убивать, будучи уже пойманным. О’Берли был единственным, кто мог пролить свет на то, что случилось в поместье тер Пэришей, куда всяким барыгам-приятелям Уоттса вход точно был заказан — он явно принял где-то заранее — только вот теперь Уэйн был в коме, и прогнозы врачи давали неутешительные. — Мы с самого начала свернули не туда, — настаивал Люк, снова ставший главным союзником Бензли по делу. — Знаю, — выдохнул дым, сидя в кресле в своем кабинете в конторе, Бензли. — Я ошибся во всем: Уэйн отравлен, не только несмотря на то, что убийца сидит, но и несмотря на то, что источник яда перестал попадать в КГН. — А что если он изначально не был там? — вскинул голову Люк. — Ты же говорил, в кофе не выявили яда, когда проводили анализ химикатов? — Нам неизвестна структура яда, — поджал губы Бензли. — Фактически… спектр веществ, которые могут быть катализатором, велик. Кофе мог поспособствовать отравлению… а могло и что-то другое. Он сдавил виски ладонями. Подумать только, он вновь оказался на отправной точке, будто бы из-за одного неверного хода игра отбросила его на самое начало — обидно до скрипа зубов. Репутация теперь точно полетит коту под хвост. — Значит, надо начать сначала, — распорядился Люк, присев на край стола. — С самого начала, учитывая все, что мы знаем. И все, что знает Уэстбрук. — Он ничего не знает, — отрезал Бензли. — Вернее, так он говорит. — Отмалчивается или отрицает? — И то, и другое, — ответил Ройе. — Говорит, это ошибка. Он был первым, кто сказал мне не прекращать расследование, когда его арестовали. Уэстбрук действительно молчал на все обвинения. Не сопротивлялся, а молчал. Лишь раз сказал, что не виновен, и что Бензли обязательно поймет это, если оставит его за решеткой. В какой-то момент Ройе показалось, он был даже рад тому, что его изолировали. Разложив на столе набившие оскомину бумаги, Бензли вновь взглянул в них и вздохнул. — Джекоби, Фолкс, Вудкастер, Дюаваль, Рэншоу, а теперь и О’Берли. Еще один теннисист. — Артур должен объяснить, зачем он продал марку актеру, — прищурился Люк. — Если поймем, как он связан с теннисистами, разгадаем его замысел. — Думаешь, он отравил О’Берли дистанционно? — с сомнением спросил Бензли. — Важно понять его стратегию, тогда мы сможем остановить убийства, — пожал плечами Люк. — А уж после со спокойной совестью, не торопясь, сможем докопаться, зачем ему это понадобилось. На это Бензли ничего не ответил. Он не хотел говорить Люку, чтобы не прослыть еще большим профаном, но Бензли изначально сомневался в том, что Уэстбрук убийца. Да, логика в том, что он старался держаться поближе, была — но уж больно добросовестно он выполнял работу, словно и сам больше всего хотел докопаться до истины.***
День рождения Мануэлы стал не просто одним из самых знаменательных дней в поселке, но и самым обсуждаемым поводом — прошло две недели, а судачили о произошедшем до сих пор — немудрено, столько разбитых лиц и сердец в одном здании еще не собиралось. Слухи ходили разные, Грэг Вудкастер старательно прислушивался и поддерживал нужные. Те, где говорилось, что он, дескать, собственной персоной разбил самую потенциально богатую пару Жардан Рояль, а еще немного те, где смаковалось, как оскорбленный и униженный Чемпион нашел утешение в объятиях лучшей подруги, которую купил за тридцать миллионов. Проку Грэгу с этих слухов не было, они ему просто нравились. Про драку же, разумеется, умалчивал. «Ерунда, так, пощечин надавал», — отмахивался он от расспросов, избегая попадать на снимки и людям на глаза. В ночь дня рождения он был слишком поддат, и лишь под утро ввалился домой, где от зверской боли в голове выблевал десять последних обедов и остатки чести. Мать, увидев его лицо, залилась слезами, отец мрачно выслушал историю, едко поведанную Мэдс, сказал короткое «поделом», но в больницу сына отвез. Наложили четыре шва и смешную шину на нос, дома под портативной капельницей Грэг провел на анальгетиках еще неделю. Рентген показал множественные трещины лицевой кости, нос пришлось прооперировать в стационаре — сломалась какая-то решетчатая кость. Первые дни после избиения Грэг толком даже не мог общаться — нос не функционировал вообще, а из горла доносились лишь малораздельные хрипы. Он бы заявил на Сесила копам, не будь его вид настолько жалок и унизителен. К тому же спустя неделю медленно, но верно, Вудкастер пошел на поправку. Голова болела, он напрочь лишился обоняния, но врач, скрепя сердце, позволил тренироваться, и Грэг смог продолжить готовиться к турниру. Первая же тренировка, на которой он появился, расставила точки над и — вид у него все еще был ужасный. Олдос подбодрил, похлопав по плечу, хотя наверняка разделял наказание, выбранное его паршивым сынком, другие теннисисты лишь перешептывались — большая часть лица Вудкастера все еще было багрово-синей. Лишь Дэмьен был готов к зрелищу — парой дней ранее в клинике его отца Грэгу вставили выбитый зуб и нарастили другой, обломанный наполовину. Сесил встретил холодно, но от созерцания нанесенных увечий явно испытал что-то вроде удовлетворения, так что просто едва заметно вскинул голову в знак приветствия и больше внимания на Грэга не обращал. Тот не решился лезть на рожон — уж больно серьезен был последний урон. По прошествии двух недель Вудкастер лежал у себя дома, глядя какой-то сериал, что включила в гостиной мать, и ел виноград, пока рядом копошилась горничная. Он, конечно, не отказался от тренировок, даже несмотря на драку (избиение, говорил он про себя, но вслух бы в жизни не признался), однако времени оправиться у него было полно: следующая игра ожидала только через три матча. Ставки меж тем становились все выше, и готовиться стоило основательнее. Несмотря на весьма жалостливый вид, дома его не жалели — даже мать, едва прознала от подружек, что именно произошло в Пуарье, преисполнилась праведным гневом. Как слухи только умудрились просочиться аж до верхов, Грэг так и не понял, но сестра шустро просветила его: гребаная прислуга, как крысы чуму, разносит сплетни по всему поселку. Мэдс одна сочувствовала брату, хоть наедине и тыкала его лицом в собственное дерьмо, но на публику железно держала сторону Грэга — как и всегда. Глянув на копошащуюся рядом девочку, Вудкастер понял, что не узнает ее лица — опять новенькая. — Эй, ты, — бросил он, горничная распрямилась, словно увидела призрака. На самом деле призраком для хозяина всегда были ей подобные — убирали и подавали, иногда не дожидаясь даже приветствия. — Да, сэр? — спросила девчушка, на вид совсем еще молодая. — Ты новенькая что ли? — качнул подбородком Грэг. — Не помню тебя. — Да, сэр, — кивнула она. — Взяли на прошлой неделе. — Мэдс опять кого-то погнала? — фыркнул Вудкастер, ложась обратно на подушку. — Мне не пристало разносить слухи, сэр, но я могу рассказать, — кашлянула горничная. Грэг резво поднял голову и с любопытством воззрился на нее. — Ну так какого черта ты молчишь, живо говори! — весело велел он. — Прислуга рассказала, что меня взяли на место девушки по имени Лайла, — поведала она. — Ее мисс Вудкастер уволила лично. — А, Лайлу, — протянул Грэг, старательно выуживая из памяти лицо — не смог. — Помню имя… Вроде была веселая бабенка… жалко. — Я тоже, сэр, — улыбнулась неуверенно девица. — Веселая. Подняв голову снова, Вудкастер пораженно рассмеялся ей в ответ: прислуга в Диаман Флувьяль дерзила нечасто — Мэдли шутниц шибко не любила. — Еще одно трепло, — покивал он. — Мэдс таких сразу в шею гонит, держи при ней язык за зубами, поняла? Как зовут? — бросил Грэг, укладывая голову снова. Наконец он нашел местечко затылком поудобнее и расслабился, больше не глядя на прислугу. — Хейзел, сэр, — ответила горничная и хитро улыбнулась. — Буду тише воды ниже травы.***
Прервав тишину, в наушниках разлилась негромкая, мелодичная классическая музыка, Мануэла еще несколько секунд сидела, закрыв глаза, в позе лотоса и мерно дышала. Медитации стали ее каждодневной привычкой с тех пор, как от стресса она перестала толком спать. День рождения, хоть и прошел почти хорошо, окончился так феерично, что и представить было страшно. Мануэла была уверена, ничего хуже того, чему она стала свидетелем, невозможно представить, однако вернувшись домой, застала там целую команду федералов, которые обсуждали с отцом тело, якобы найденное на парковке в конце вечера. Уэйн остался жив, но нервы хозяев это не спасло, Луз по сей день вздрагивала от каждого телефонного звонка, а Арне ходил по дому хмурый, прямо как в те времена, когда его дело оказалось на грани краха. Теперь, к слову, финансовые проблемы были решены, да еще и, по его заверению, окупились вдвойне, спасибо щедрости Сесилов. Бархатный голос мягко приказал открыть глаза, Мануэла повиновалась и вперилась взглядом в зеркало прямо напротив. Поднявшись, она вытащила наушники, потянулась, приоткрыла окно и вернулась к зеркалу. На ее очаровательно-кремовом трюмо среди бесконечных коробочек, склянок с косметикой и разбросанных украшений стояло на бархатной подставке колье за тридцать миллионов. Всем было ясно, что носить его Мануэла не будет, но родня разрешила подержать у себя, раз уж это подарок, чему сама хозяйка была теперь не так уж рада. Ей все казалось, это какой-то неправильный подарок, преподнесенный с нечистыми намерениями, будто бы Сесил этим колье и его неприличной стоимостью пытался купить у нее что-то, что она не хотела продавать. Конечно, в глубине души Мануэла знала, что это не так, что подарок Эндрю сделал от чистого сердца, но все дальнейшее до того взволновало и перемешало ее мысли, что теперь, как маленькая травма, не давало мыслить о вечере здраво. Спустя пару недель ей стало легче, она стала принимать звонки от Сесила, и к ее облегчению он не обсуждал с ней ни поцелуй, ни что-либо, что могло за ним последовать. Мануэла до сих пор не могла поверить в то, что совершила, что позволила себе так забыться. Узнай об этом Мэтьюз, скандал бы разгорелся с новой силой, и хоть Мануэле хотелось по-честному сказать ему обо всем, еще одного вечера, подобного тому, что произошел на ее празднике, она бы просто не выдержала. Поглядев на колье с полминуты, Мануэла потянулась и сняла его с подставки. Оно холодило руку, тяжелое, каждым граммом словно шепча «я бесценно», и Мануэла не стерпела и надела его снова, сцепив застежку на шее. Выглядело одновременно ужасно и великолепно. Излишне вычурно для ее юного лица, кричаще дорого, чтобы такое могла носить столь молодая особа — и в то же время так шикарно, что даже ее черты, казалось, стали смотреться иначе. Мануэла словно надела корону, только вместо верности ей присягнули на любовь. Эта вещь, каждый ее переливающийся камень был пропитан ею, любовью отца к матери, матери к отцу, отца к ней самой, любовью Эндрю, словно дар ко двору королевы, поднесшему ей эти камни. Символично до дрожи, неловко от ценности и волнительно до мурашек оттого, что весь этот символизм достался ей. Большая часть души Мануэлы придерживалась мыслей, что она прививала себе с юности. Она боялась углядеть в мотивах дарившего нечто неправильное, винила себя в том, что подарок за собой повлек — этой части было почти стыдно за столь пристальное внимание пускай и столь благородного мужчины. Но была и другая часть — крошечная часть, что восставала, когда кто-то говорил Мануэле о скромности извне. Эта часть гордо поднимала голову и молчаливо улыбалась себе, когда осознавала, к каком положении находится. Она наслаждалась ужасными домыслами, что строили о ней и самом благородном из мужчин. Эта часть была рада произошедшему по вине подарка кошмару, к которому, без сомнения, приложила руку, и она испытывала почти физическое наслаждение, перебирая пальцами холодные камни на обнаженной шее. Солнце клонилось к закату, и в это время темная сторона частенько брала верх, так что, не снимая подарка, Мануэла взяла сотовый и ткнула в номер, что хранился в избранном. Разумеется, он тут же ответил. — Мануэлита, что-то случилось? — взволнованно спросил голос Сесила, который, видать, уже привык, что его который день держат в опале. Она только улыбнулась в ответ, решив, что, пожалуй, с него — на правах лучшего друга — достаточно.***
Маленький ресторанчик в Эл-Эй на несколько минут погрузился в полумрак, стоило зайти солнцу — и вот по периметру зажглись рыжие лампочки, заливая террасу теплым светом. Сидящая за столиком брюнетка поежилась и натянула на плечи плед, пожалев, что не выбрала столик в зале. Ее спутницы опаздывали, встреча затягивалась, так что следовало запастить горячительным — подошедший официант принес еще один бокал самого дешевого красного вина. — Лайла! — воскликнул голосок в конце террасы, Лайла выпрямилась, фокусируя зрение. Шевеля худыми бедрами, мимо столиков с пакетами в руках пробиралась ее сегодняшняя компания: блондинистые волосы все разметало по плечам ветром, а нос раскраснелся от холода. — Наконец-то! — фыркнула она вместо приветствия. — Что тебя так задержало, позволь спросить? Новая работенка? — Именно, — выдохнула, садясь рядом, гостья. — Меня сегодня сам Его Мерзейшество признал. Кстати, он тебя вспомнил. — Неужели? — вскинула бровь Лайла. — Быть не может, я с ним даже не спала. Хейзел отвлеклась, делая заказ, а Лайла пробежала глазами по прикиду подруги: явно приоделась. — Вижу, тебя там деньгами не обижают, — хмыкнула она. — Это что, Томми? — Ага, — отозвалась Хейзел. — Дешевка, по сравнению с тем, что носят хозяева. А ты чего так надулась? Тебя, небось, Сесил тоже не обделил. — Если бы! — взвилась Лайла, отпивая вина. — Дали ставку меньше на треть, чем была у Вудкастеров… — Сама виновата, — парировала Хейзел. — Не выделывалась бы — Мэдли бы тебя не уволила, глядишь, не пришлось бы меняться… Мне это все тоже поперек горла, я к Сесилу уже привыкла… — К чему там привыкать? — вскинула бровь Лайла. — Хожу, как стеклянная, он на меня и внимания не обращает… В ту минуту на ступеньки террасы резво забралась еще одна фигурка, стуча набойками туфель, Лайла вытащила сигарету и закурила, глядя на вошедшую. Хейзел обернулась. — Привет, Нина! — расплылась в своей фирменной улыбке она. — Как ты? Давно не виделись! — Все хорошо, — тихо улыбнулась, присев за столик, та. — Ну, Нина, — выжала вместо приветствия Лайла. — Как у тебя успехи? Нина сложила ноги под столом, едва уместив каблуки на ажурных подножках, и махнула официанту. Хейзел все это время хитро глядела на нее, перебирая цепочку на шее. — Все как всегда, — наконец выдала Нина, пожав плечами. — Что там с Робин? — поторопила ее Хейзел. — В Виньябле не пускают журналистов, говорят, она пыталась покончить с собой. Как Уоттс? — Не пыталась она ничего, — отмахнулась Нина. — У Робин был передоз, Кэмерон теперь от нее не отходит. Она уже дома, он нервный весь, прислугу гоняет, как псих. Говорила об этом деловито, будто о детях, за которыми взялась приглядывать, Хейзел и Лайла переглянулись. — А тебе и в радость, да, Нина? — вскинула голову Лайла. — Хозяин в тебе так нуждается… — Ему сейчас не помешает поддержка, он совсем один все это дерьмо разгребает, — передернула плечами Нина. — А, поддержка? Уже подержала его за что-нибудь? — расхохоталась Хейзел. Лайла рассмеялась с ней в унисон, Нина склонила укоризненно голову. Без этих шуток не происходила ни одна встреча подруг. С тех самых пор, что все три закончили школу, они грезили об одном месте: о Жардан Рояль. В агентстве по найму прислуги юные, светящиеся энтузиазмом мордашки сразу нашли применение — ту, что посмелее, гордячку Лайлу отправили к Вудкастерам, пунктуальную тихоню Хейзел — к снобам Сесилам, не терпящим отклонений от правил, а Нину, выросшую в бедном районе и многое к двадцати повидавшую, рекомендовали Уоттсам. Стоило всем трем получить работу, как в головах созрел гениальный, как им казалось, план — работая в доме, легко втереться в доверие и завоевать внимание наследников (засим все три и попросились в дома юношей). Казалось бы, нет ничего проще, чем привлечь молодого развращенного мужчину, который считает, что все на свете ему в угоду, особенно если трешься возле этого мужчины день и ночь — а вдобавок вышла лицом. Казалось бы. Разумеется, план провалился, и первой сдалась Хейзел. Сесил не просто не желал поразвлечься с хорошенькой горничной — его невнимание было настолько грубым, что она оскорбилась. Эндрю ходил мимо прислуги, как мимо каменных изваяний, не замечая их присутствия и количества вообще. Единожды намекнув на чуть более близкое знакомство, Хейзел получила в ответ столь презрительный взгляд и ответный намек больше никогда не заговаривать о подобном, что это отбило охоту даже пытаться. — Зуб даю, он трахает только принцесс, — высказалась Хейзел, от обиды курящая на встрече подруг без конца. Спустя пару месяцев работы девушки собрали все сплетни и выяснили, что Хейзел попала в точку. Несмотря на статус хорошего парня и добряка, Эндрю был настолько щепетилен в выборе партнерш, что прослыл снобом в устах не только прислуги, но и собственных друзей. Вслед за Хейзел сошла с дистанции Нина. Она и прежде относилась к идее скептически: всегда острая на язык и смелая, она меж тем была строгих принципов и ложиться в койку к кому попало не торопилась. — Этот Уоттс — просто мрак! — возмущалась она спустя неделю работы. — Вы бы видели, что у него там! Притон — это мягко сказано! Безголовый, бессовестный и беспринципный псих! Впрочем, недаром в поселке гуляли слухи, что против обаяния Кэмерона не устоит ни одна девица — не устояла ни одна. Через пару месяцев Нина аккуратно намекнула, что в целом и не прочь, а еще через пару наотрез отказалась обсуждать с подругами свои дела с хозяином. Напрасно Лайла и Хейзел допытывались — на все расспросы Нина только багровела и отмалчивалась. Лишь раз шепнула Лайле, слегка перебрав с шампанским, дескать, Уоттс и сам уже предлагал, но она наотрез — не позволю, говорит, разбить себе сердце. Подруги, пускай и шутили, а глядя на окрыленную Нину, жалели беднягу — угораздило же так попасть. Сама Лайла была уверена, что доведет начатое до конца, да не тут-то было. Грэг, может, и был бы не против оприходовать молодую да безотказную, но между ними, как стена, выросла его несносная близняшка. Мэдли бдела так ревностно, что в конце концов Лайла не стерпела и почти прямым текстом бросила ей в лицо обвинение в самых неприличных намерениях — за что и была выставлена вон из поместья, даже не получив свой гонорар за день рождения, который целиком отщеголяла голой. Вудкастер для Лайлы остался кем-то вроде непочатого бокала, а вот на Мэдс она затаила такую злобу, что уговорила Хейзел поменяться местами, так велика была жажда мести. Как достать солнцеликую наследницу, она пока не придумала, но во всяком случае, лазутчика в стан врага уже заслала — да и сама без работы не осталась. С планами очаровать богатого босса, однако, все три почти попрощались. Пришло время придумать новый план. — Что ты предлагаешь? — лениво спросила Хейзел, отпивая через трубочку свой коктейль. — По твоему опыту любое самоуправство в Диаман Флувьяль грозит потерей работы быстрее, чем чихнуть успеешь. Да и на роль подружки Вудкастера я, признаться, не очень-то подойду — ты же помнишь, кто был его последней пассией. — Портия Ферлингер? Такую подружку переплюнуть сложно, — подтвердила Нина. — Во-первых, он теперь ее ненавидит, — заметила Лайла. — А во-вторых, дурацкая была затея с этими жалкими потугами. Ясно, что никто из них на прислугу и не посмотрит. Лайла откинулась на спинку, выдохнув пар — к вечеру заметно похолодало — и внимательно поглядела поверх своего бокала на уличные огни. — Так что пора нам, дамы, перестать быть прислугой, — изрекла она наконец.***
Пожухлые кроны клонящихся к земле пальм трепал ветер. Холодное солнце заливало засыпанный листвой и мусором двор особняка Виньябле, мутная, похожая на желе гладь бассейна даже не отражала плывущих над ней облаков. Посреди двора на ломаной плитке, хрустя осколками, остановился Крайслер, благородно-алого цвета с золотыми прожилками. Новенькая, едва с конвейера машина прибыла специально по просьбе Хантер, в качестве подарка от отца за успешно сданную экзаменационную неделю. Часть тестов, правда, пришлось проплатить, но Хантер решила, что как жительница Жардан имеет совершенно законное освобождение от некоторых занятий — такая активная светская жизнь требовала времени. Водитель помог выйти, Хантер натянула повыше соболиную шубку и огляделась, отмечая, что Уоттсова вотчина нынче совсем непотребна — словно портрет Дориана Грея, выдавала, похоже, все его дерьмовое состояние. Наказав водителю ждать, она процокала каблуками по плитке, поднялась по ступенькам и позвонила в дверь. Копошились долго, но вскоре послышался кашель, и двери открыл сам экс-Его Величество. Хантер сняла солнечные очки, приспустила платок Бёрберри с волос и радушно улыбнулась. — Привет, Кэмерон! — Ты чего тут делаешь? — сипло ошарашенно спросил тот. — Пришла тебя проведать, — изумленно ответила Хантер. — Узнать, как Робин. Как у вас дела? Уоттс, кажется, был в говно или искусно делал вид, но ступор у него получался очень правдоподобно. — Впустишь меня? — толсто намекнула гостья. Он только пожал плечами и посторонился, давая пройти. Хантер ступила внутрь, оглядывая поместье, которое вообще-то неплохо помнила, однако теперь его было не узнать. Абсолютно все окна были занавешены, из-за чего средь бела дня в Виньябле было темно, словно ночью. Стояла тишина, как в склепе, Хантер кашлянула, чтобы избавиться от неловкости. Со стороны кухни почти бесшумно вышла девушка в форме и поздоровалась. — Что-нибудь подать, сэр? — спросила она Уоттса. — Может быть, чаю? — Конечно, несите, — оживилась Хантер. Девушке будто отменили казнь прямо на эшафоте — вот с такой скоростью она скрылась с глаз долой, а Кэмерон остановился около окна, где теперь Хантер было сложно его рассмотреть. Она прошла в холл. Здесь все было совсем не так, как во время вечеринок — пустота делала Виньябле почти зловещим местом, каждый звук отзывался эхом, без прожекторов весь дом казался покрытым вековым слоем пыли. Хантер провела ладонью по треснутому дубовому поручню лестницы и обернулась на хозяина. — Ну? — спросила она. — Чего молчишь? Как ты тут? — С чего ты взяла, что со мной что-то не так? — фыркнул он из полумрака. — Твоя мать была при смерти, Кэмерон, — напомнила она. — Не знаю, как с тобой, а будь я на твоем месте, со мной точно было бы что-то не так. Она совсем его не боялась. Что-то перемкнуло в Хантер с тех пор, как она признала себя одной из них, полноправным жардановцем. Словно пелена спала с глаз, теперь она видела, это были всего лишь люди. Слабые порой, порочные, со своими демонами — обычные люди. Она подошла к Уоттсу, наконец сумев разглядеть его поросшее щетиной, осунувшееся лицо. Все черты Кэмерона и каждая в отдельности кричали, что с ним всё не так. — Но ты не на моем месте, — слабо возразил он, а она видела, как сыпалась на глазах его очень шаткая броня. С того самого момента, что она произнесла «пришла тебя проведать», будто бы никто на белом свете этого еще никогда не делал. — Верно, моя мама умерла, — напомнила Хантер. — И отец тоже. Кэмерон закрыл лицо руками, глубоко вздохнув, экономка принесла чай, почти бесшумно проникнув в холл, выдала себя лишь звяканьем ложечки по подносу. — Сюда, — кивнула Хантер, усаживая Уоттса на диван. — И расшторь окна, бога ради, здесь же не могильник. Он взял чашку, стал отпивать, девушка исполнила просьбу и удалилась. Небольшой гостевой уголок в холле наконец залило солнечным светом, Хантер пригубила чай. Этих диванов и столика не было обычно на месте, на время тусовок прислуга, видимо, убирала мебель из холла. С ней же, признаться, было в разы уютнее. — Как чувствует себя мама? — спросила Хантер. — Лучше, — кивнул Уоттс, не глядя на нее. — Врачи говорят, надо поменьше волноваться, бросить курить… — Тебе бы тоже не помешало, — заметила Хантер, глядя на его порозовевшие от усталости глаза и впалые серые щеки. — Что с ней было? Сердце? — Да, — ответил Кэмерон, откинувшись на спинку. Словно вспомнив о курении, он достал сигарету и закурил прямо в доме. Хантер кивком попросила тоже. С минуту сидели молча. — Ну, а ты? — спросила Хантер. — Оклемался понемногу? — Не думаю, — качнул головой он, словно сдавшись на ее расспросы. Даже голос у него был не такой, как четверть часа назад, какой-то обессиленный. — Не знаю, как сказать… я себя таким бесполезным чувствую, — проронил он. — Как бесполезным? — удивилась Хантер. — Ты вообще-то маме жизнь спас, Уоттс. — Ага, спас, — покивал с горькой улыбкой он. — Нельзя спасти того, кто не ищет спасения… Не бери в голову, нечего тебе об этом париться. — Я хочу париться, — возразила она, сев на колени около него и взяв его шершавые большие ладони в свои. — Кэмерон, ты хороший человек и мой друг. Я хочу помочь. — Да не поможешь ты ничем, — отмахнулся он. — Я в этом дерьме уже давно утоп, нечего горевать… Это не вчера началось, Хани-Бани. Мать гробила себя, сколько я помню, из-за этого ублюдка, а ему и дела не было. И теперь нет. Он и не приехал ни разу… Хантер положила голову ему на плечо так, чтобы видеть глаза. Он смотрел отрешенно, куда-то в потолок, опечаленно и словно затаив обиду. — Я столько раз пытался ее убедить, но она не слушала. Никогда, считала, что все знает лучше, я для нее ребенок еще, который ничерта не понимает, а она-то уж понимает, конечно… Дура чертова… — последнее он произнес стыдливо, шепотом, но с особой злостью. Теперь Хантер осознала, на кого он в самом деле злится. — Послушай, если она не слушает… если ты ничего не можешь изменить, зачем себя так истязать? — В том-то и дело, — шепотом произнес он, поглядев ей в глаза, и его глаза наполнились в этот момент слезами. — Я могу. Но я не знаю, как. Все его немое бессилие сейчас выплеснулось с этими простыми словами и пеленой слез, Хантер выдохнула и обняла его за пояс, положив голову ему на грудь. Уоттс просто откинулся на спинку, зажав сигарету зубами, наверняка, чтобы не дать воли слезам, но одна все же скатилась по виску. — Все наладится, Кэмерон, — сказала Хантер. — Ты сильнее, чем думаешь, ты сможешь ее спасти. Тебе просто нужна хорошая идея. Выпив еще пару чашек, Хантер ушла. Уоттс вновь зашторил окна, выкурил на улице несколько сигарет, покормил кота и поднялся наверх. Сев у постели, в полной тишине, он с закрытыми глазами слушал тиканье часов. Оно успокаивало, а Кэмерону необходимо было успокоиться. Каждый раз перед разговором с мамой он вынужден был набирать побольше воздуха в грудь и выдыхать его медленно-медленно, точно тот был последним. Мелкая дрожь, сковывающая конечности, понемногу успокаивалась, голос прекращал дребезжать, становился ласковее. Она лепетала какой-то милый бред, расспрашивала о последних новостях, а он отвечал, словно окаменев, не желая ни секунды подвергать себя риску сорваться. Он и впрямь злился. До ужаса, порой до исступления, сидя дома в одиночестве, крушил все и вся, чувствуя, как бессилен, а после утыкался куда-то лицом, только б не видеть окружающее, а окружающее чтобы не видело его, и позволял себе позорно бесшумно плакать. Робин была безучастна ко всем словам, наивно улыбалась, говоря, что все будет хорошо, что ей ничего не нужно. А он сжимал кулаки добела, пропуская в голове позорные мысли о том, что хотел бы ударить ее за эти слова. Он ненавидел мать временами. Как она могла так поступить? Уоттс смотрел на ее глупые попытки столько лет, теперь, когда она довела себя до черты, он не выдерживал, едва заставляя себя не срываться на крик в больничной палате. Хотелось схватить ее за ворот, тряхнуть, так, чтобы она в ужасе захлопала глазами, может быть, закричала бы — словом, чтобы наконец, мать ее, очнулась и увидела то, что видел он. Как она вела себя в пропасть, а он ничего не мог сделать. Столько разговоров, столько попыток втолковать то, что она, умудренная жизнью, и так должна была знать, чего просто не могла не осознавать, если не была полной дурой. Она убьет себя этой проклятой привязанностью, если не перестанет строить из себя малолетку и делать глупости. Глупости, что были позволены ее сыну, его друзьям, но не ей — ведь она должна была, обязана была беречь себя ради него. Она же знала эту жизнь, она прожила столько лет, она должна быть умной. Кэмерон хотел бы бросить попытки, ей-богу, он мечтал стать безразличным, мечтал перестать о ней волноваться, но каждый раз где-то в глубине души ребенок в нем яростно кричал «она не имеет права так поступать с собой!». Он знал, что доведи себя Робин, именно на него обрушится горе, одиночество и отчаяние, которыми он был сыт по горло. — Я больше не хочу испытывать боль из-за тебя, — цедил он в слезах сидя ночью у ее постели. — Ты дала ее мне так много, что я до сих пор тону. Я не хочу ее больше. Он упивался жалостью к себе и повторял, словно желая убедить себя в этом еще сильнее: столько ран на душе зияло по сей день по ее вине, что Кэмерон просто не смог бы справиться с новыми. Он знал лишь, что когда все кончится, и он утонет в одиночестве, что точно настигнет его, если она уйдет, возненавидит себя за то, что ничего не сделал. Он будет помнить, что мог. — Милый, папа не звонил? — мелодично осведомилась Робин, мелкими ложками кушая суп, что он принес ей в постель. Он молчал, не желая говорить, даже упоминать имя отца, словно наказывал ее этим молчанием за идиотское желание все еще помнить о том, кто уничтожил ее жизнь и продолжал делать это, даже притом, что и следа его здесь уже не осталось. — Милый? — махнула ладонью перед лицом сына Робин. — Ты оглох? — Анабель Вудкастер звонила, — произнес наконец он. — Спрашивала, как ты. — Говори всем, что я в полном порядке, — распорядилась Робин. — Я говорю, — бросил Кэмерон. Он вспоминал о сказанном Хантер. Она сказала, ему нужна хорошая идея. Что это могло значить? Уоттс уже привык к тому, что новенькая Ферлингер ничего не говорила просто так, может, она так предлагала помощь? Черт ее знает, что у нее там в голове. Кэмерон с самого знакомства с ней плохо понимал, о чем Хантер думала, чем дальше шло время, тем реже и реже он угадывал, что она на самом деле имела в виду. К тому моменту, как она постучала к нему, вся с головы до ног в лейблах, и совершенно невозмутимо вторглась в его дом, Уоттс подумал, что Хантер, возможно, чуть большая Ферлингер, нежели ее сестры. Она настолько умело вжилась в свой новый статус, что от этого становилось не по себе, хоть Кэмерон и осознавал отчасти, в чем была причина. Дейдра и Портия жили в Жардан с рождения, невольные птицы с самого младенчества, они, несмотря на грозное имя отца, все же были изнежены условиями. А вот Хани-Бани училась выживать вдали от этого места, повидала дерьма, и венценосные гены, слившись с мускулами, которые она нарастила, выдирая все у жизни из глотки, породили характер, которому здесь, в поселке мало кто мог бы что-то противопоставить. У всех у них был лишь статус — а теперь он был и у Хантер, притом еще и жердочка повыше — и деньги, а судя по тому, что спустя пару месяцев, она уже меняла машины премиум-класса, зеленью папа тоже не обижал. В одном Уоттс уверился очень прочно — с этой девочкой он отныне будет дружить.***
«Тридцать три… тридцать четыре… тридцать пять…», — считал на выдохе Сесил, произнося цифры мысленно. Еще несколько резких подъемов — и он обессиленно лег на мягкую обивку тренажера для пресса, восстанавливая дыхание. Стоило хоть ненадолго остановиться, и за неимением отвлекающих факторов вроде музыки или экрана телевизора в голову Сесилу просились мысли. Мысли, которые он — Господь свидетель — изо всех сил пытался забить. Меньше всего на свете Сесил хотел бы причинять боль или неудобство Мануэле, и, разумеется, он понял, что именно это она испытывает в его обществе — это ранило, пьянило злостью и бессильной тоской, а потому Сесил решил слушаться ее и не делать больше глупостей. Что с того, что ему разбили сердце, разве это оправдание? Кто он такой, чтобы делать это с другими? Тупое, почти животное желание, однако, вопреки доводам рассудка сочилось из каждой клетки, словно яд, пропитывало все его тело. Эндрю будто проснулся ото сна, осознал наконец, простую до идиотизма правду, и теперь ему хотелось бы забыть о ней, потому что жить, как раньше, с ней он уже не мог. Он вновь вспомнил ночь, когда увёз Мануэлу из дома, как назло, именно эти несколько минут запечатлелись в памяти особенно ясно. Он ехал куда-то бесцельно, словно в движении обоим было легче молчать, наворачивал круги, покуда не опустилась ночь. По лицу Мануэлы плыли светлые отблески от проносящихся мимо фонарей, она не двигалась и молчала, будто ошарашенная тем, что они оба сделали. Сесил без слов доехал до ворот собственного особняка, и оба они на пару мгновений замерли, стоило ему заглушить мотор. Больше всего на свете в ту секунду Эндрю хотелось, чтобы она сказала — или хоть один намёк подала — что хочет пойти вместе с ним. Этот короткий поцелуй сорвал кран в его голове, и в черепную коробку бешеным потоком полились мысли обо всем том, чего ему так сумасшедше хотелось — кажется, уже далеко не один день. Однако он не решался ни на что большее, кроме как осторожно коснуться ладонью её локтя. Мануэла вздрогнула, она повернулась на него и сглотнула. — Надеюсь, ты не вернёшься? — спросила она. — Нет, — покачал головой, едва произнеся ответ, Сесил. — Ни за что. Ему до ужаса хотелось, чтобы она услышала в этих словах нечто большее, чтобы поняла, что он так хотел, но не решался сказать ей на самом деле. Он не намерен возвращаться. Опьянение только теперь дало о себе знать, он и впрямь хотел отвезти Мануэлу назад, но она заверила, что лучше попросит заехать водителя — бедняжка волновалась, не хотела пускать его назад в то место, где отыграл этот жуткий цирк. — Оставим это… в этой ночи, — просто проронила Мануэла, посмотрев ему в глаза. Её слова ранили и без того израненную душу, но взгляд, прикованный к нему, не дал Сесилу возразить. Она глядела почти умоляюще, с испугом, нерешительностью, печалью и нежностью — очень часто Мануэла так смотрела на него, и он никогда не мог сопротивляться. — Тогда и это тоже. Он просто наклонился и поцеловал её вновь, стараясь вложить всё, чего не смог уместить в слова, и снова Мануэла не остановила его, прикрыв глаза. На её ресницах блеснули слёзы, Эндрю не хотел думать о причинах, всё, что имело значение сейчас — это объявшая их обоих почти обжигающая теплота, внутри которой Сесил совсем не испытывал боли. Ему не хотелось отпускать её, потому что рядом с Мануэлой беды отступали, а он так привык к этому чувству, что перестал его ценить. — Эндрю, — прошептала она в одно из тех мгновений, когда он оторвался, чтобы набрать воздуха. — Не нужно. Ты просто ищешь утешения. «И нахожу!» — захотелось воскликнуть ему. Она лечила его раны прямо на глазах. Сесил понял, что она имеет в виду. Мануэла утешила его и теперь принимала его откровенную нежность за благодарность. Во мгле моргнули фары знакомого Кадиллака. — Спокойной ночи, Мануэла, — произнес он, убирая прядь волос ей за ухо. — Не волнуйся за меня. У меня всё будет хорошо. Она слабо улыбнулась и открыла дверцу, а порыв ветра словно ударил Сесила затрещиной, забирая её в свои объятия. Каблучки тоскливо зацокали по мостовой, Сесил закрыл дверцу и осел на сидении, зажав лицо руками. Посидев так с пару минут, он отнял руки, утёр непрошенные слёзы жалости к себе, завёл мотор и глупо рассмеялся. «Какой же я, ей-богу, идиот», — подумал он.