first love

Чонгук с трудом разлепляет веки. Солнце уже высоко и светит ярко, припекая макушку и отражаясь жаром от черного железа машины, в ногах сбился цветастый плед, а у бортика кузова стоит Чимин, который выглядит ужасно помятым и взъерошенным. Чонгук выпутывается из одеяла и выбирается из машины, точнее, он из нее мешком вываливается, потому что тело не слушается, а похмелье давит на виски. — Чувствую себя так, будто могу умереть с минуты на минуту, — жалуется он, но его голос звучит ужасно низким и хриплым, поэтому приходится прокашляться. Чонгук тянется к волосам и приглаживает их, потому что, он уверен, сейчас они торчат в разные стороны и выглядят просто кошмарно. — Это называется похмелье. Добро пожаловать, — подает голос Тэхен, и Чонгук благодарно улыбается ему, потому что старший тут же протягивает бутылку с водой. На первый взгляд больше никто не выглядит настолько паршиво, насколько Чонгук себя чувствует, потому что все привыкли пить крепкий алкоголь, и их организмы уже запросто справляются даже с большим количеством. Чонгук же с трудом стоит на ногах, ему было плохо ночью, возможно, его даже тошнило — он не помнит наверняка, но следов вокруг нет, и это немного успокаивает. — Нам нужно искупаться, — ворчит Хосок. — Лучше я буду соленым от воды, чем от пота. — Хен, ты отвратителен, — смеется Чимин, но тоже стягивает с себя футболку и направляется к морю, волны которого сегодня выглядят беспокойными и сильно пенятся и шумят, ударяясь о берег. Чонгук провожает их взглядом, и в поле его зрения попадает пристань — волны высокие, они бьются о сваи, расплескиваясь в разные стороны, и даже издалека видно, что деревянная поверхность намокла и местами выглядит темнее из-за воды. У Чонгука в животе сворачивается неприятный узел, который щупальцами расходится по всему телу, сжимая в тиски сердце и сковывая горло так, что становится трудно дышать. Чонгук помнит — смутно, но он помнит, что произошло этой ночью, помнит, как поцеловал Юнги, как тот ответил, и как после оттолкнул — тоже. В голове сейчас слишком беспорядочно, чтобы думать об этом и пытаться искать причины и оправдания, но даже так Чонгук понимает, что наделал глупостей. Он даже не представляет, как посмотрит хену в глаза — если честно, ему совсем не хочется этого делать, и вкупе с похмельем это перерастает в желание вообще ни о чем не думать, а лучше просто прекратить существовать прямо здесь и сейчас. Никто не позволяет Чонгуку такой роскоши. На горизонте появляются Юнги с Намджуном — они приближаются со стороны въезда на пляж и несут в руках небольшие канистры с бензином — по две у каждого. — Мы немного не рассчитали, и нам не хватит бензина доехать даже до заправки, — поясняет Джин, проследив за взглядом Чонгука. Он не пошел купаться с младшими, честно сказать, вряд ли у него нашлись бы на это силы — Джин сидит прямо на песке, облокотившись о колесо машины, и выглядит он тоже паршиво, его лицо бледное, словно бумага, а губы и пальцы слегка подрагивают. — Хен, ты плохо себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает Чонгук, присаживаясь на колени и касаясь ладонями лица старшего. — Ты выглядишь бледным. — Немного, — улыбается Джин, показывая, что все не так страшно. — Просто мне тоже нельзя много пить. Чонгук хмурится и встает, чтобы взять в кузове еще одну бутылку для старшего. — Это немного помогает. — Спасибо, — Джин принимает воду, а Чонгук снова поворачивает голову в сторону приближающихся парней. Он делает это бессознательно, на самом деле он немного боится момента, когда Юнги подойдет слишком близко, и им придется говорить и смотреть друг на друга. У Чонгука в ожидании напрягается все тело, и Джин замечает это. — Ты славный ребенок, Чонгук. — Хен, это всего лишь вода, — младший оборачивается, он улыбается Джину и смущенно трет шею — жест, перенятый от Юнги. — Я не только об этом, — говорит Джин, касаясь щеки Чонгука костяшками пальцев. — Ты заслуживаешь быть счастливым. — Спасибо, хен, — смеется Чонгук, немного расслабляясь. Он слегка смущен, но не прикосновением, а словами, которые произнес старший. — Это не так просто. — Мы, блять, чуть не сдохли, пока нашли ее, — раздается позади голос Намджуна, и Чонгук чувствует, как у него сердце замирает в груди. Он не шевелится — боится оборачиваться, потому что знает, что там стоит Юнги, на которого страшно взгляд поднять. — Мне жаль, что вам пришлось так далеко идти, — неловко говорит Джин, не сводя взгляда с напрягшегося Чонгука. — Все в порядке, хен, — Намджун обходит Чонгука и подходит к машине — он кивает младшему и помогает Джину встать с места, вытягивая его за руку и отряхивая от песка. Чонгук понимает, что сидеть спиной к Юнги и намеренно игнорировать его присутствие — это глупо и совсем по-детски, и несмотря на то, что сердце в груди поршнем колотится, заставляя кровь приливать к лицу, Чонгук тоже встает на ноги и оборачивается. Юнги курит, прислонившись к кузову и рассматривая небо прищуренным взглядом. Лучи ярко переливаются в его розовых волосах, а капельки пота на лице и шее немного поблескивают в свете солнца. «Он красивый», — думает Чонгук, но на самом деле это не первый раз, когда такая мысль посещает его. Еще в самый первый день знакомства Чонгук счел Юнги красивым — у него тогда были белые волосы и белое поло, почти в тон волосам, из-за чего его кожа казалась еще более бледной, а черные ресницы и густые брови контрастно выделялись на лице, делая его очень выразительным. Думать о таком всегда казалось Чонгуку нормальным — Тэхен тоже очень красивый, пусть и совсем по-другому, но это просто приятно — любоваться красивыми людьми. — Привет, — говорит Чонгук тихо, обращаясь к Юнги. Он немного покусывает губу, но на самом деле внутри него бушует ураган. — Привет, — бросает Юнги, он поворачивает голову в сторону Чонгука, но глаза его смотрят куда угодно, но только не в лицо младшему. Юнги тут же отворачивается, но его голова опущена, а пальцы нервно сминают фильтр сигареты. Чонгук не знает, что еще сказать, ему неловко, а щеки пылают, поэтому он просто продолжает стоять, переминаясь с ноги на ногу. — Эй, ну что, мы можем ехать? — кричит Хосок. Парни уже вылезли из воды, и полностью мокрые Чимин с Тэхеном кидаются обнимать Намджуна и Джина, чтобы намочить и их тоже. — Ты уже хочешь поскорее свалить отсюда? — смеется Джин, выгибая бровь — его серая футболка вся в мокрых пятнах из-за младших. — Тут славно, но песок забрался мне даже в такие места, о существовании которых я не подозревал, — морщится Хосок, и все громко смеются. Чонгук не видит, смеется ли Юнги, потому что его глаза тоже смотрят куда угодно, но не на старшего. — Ты уверен, что сможешь вести? — спрашивает Намджун у Джина, похлопывая его по плечу. Старший все еще выглядит так, словно его лицом возили по исчерченной мелом доске. — Я поведу, — говорит Юнги, отлепляясь от машины и щелчком выкидывая окурок в сторону. — Ты тоже спал не слишком много, — хмурится Джин, и Чонгук чувствует, как волна жара и смущения пробегается по телу. Потому что старший не спал из-за него — из-за того, что Чонгук сделал, и из-за того, что ему всю ночь было плохо. Он помнит, как несколько раз просыпался от беспокойного пьяного сна, а холодные руки все гладили и гладили его, успокаивая и снова усыпляя. — Все в порядке, — сухо кивает Юнги. — По крайней мере, я явно чувствую себя лучше, чем хен, — уже мягче говорит он, и Джин смущенно смеется, потому что его собственные пальцы дрожат слишком очевидно для окружающих. Они собираются быстро — у них не так много вещей, и самое долгое — это убрать за собой мусор и решить, кто где едет. Чонгука и Джина, как самых страдающих от похмелья, отправляют в салон, а остальные — даже Хосок — забираются в кузов. — Мелкий засранец уговорил меня, — немного растерянно улыбается Хосок, когда остальные удивляются его внезапной смелости. — Хен, это правда очень круто и совсем-совсем не страшно. Ну, почти, — смеется Чимин, но, заметив разрастающуюся панику на лице старшего, спешит его успокоить. — Я пошутил, пошутил. Тебе правда понравится. Внутри Чонгука разрастается тревога. Можно было бы списать это на то, что Юнги водит куда более резко и менее аккуратно, чем Джин — особенно сейчас, когда старший нервничает и выглядит напряженным — но все же стиль его вождения остается довольно безопасным, и причина на самом деле в другом. Чонгук просто не знает, что ему делать, как себя вести и что говорить — благо, сейчас он сидит сзади и может просто развалиться на сидении и уставиться в окно, игнорируя окружающую действительность, но что делать потом — Чонгук не знает. Сама мысль о том, что их с хеном отношения так изменились, стали такими запутанными и непонятными, вызывает тревогу. Чонгук очень хотел, чтобы после этой поездки все снова стало как раньше, но, кажется, он сам сделал только хуже. Они не разговаривают. Первый час Джин пытается держаться, о чем-то болтает и даже ставит музыку, но в конце концов затихает и, судя по тихому сопению, засыпает на своем сидении. У Чонгука беспокойные мысли роятся в голове, сознание все еще мутное, и ухватиться хоть за одну из них достаточно сложно — эта гонка с собственным разумом утомляет, и Чонгук чувствует, как его тоже начинает клонить в сон. Тихая мелодия из колонок, шелест колес о сухой пыльный асфальт, сопение Джина и духота из-за быстро нагревающейся крыши машины — все это убаюкивает, обволакивает, дрема придавливает к сидению, и веки сами по себе слипаются, унося сознание в какую-то другую реальность. — Осторожно! Испуганный крик, визг тормозов и скрип шин, расчерчивающих асфальт, вырывают Чонгука из сна. Он еще не понимает, что произошло, но его сердце уже в испуге заходится бешеным ритмом, а пальцы вцепляются в поверхность кожаного сиденья, о которое Чонгук ударился, по инерции подавшись вперед. — Блять, Юнги! Ты нас чуть не угробил! — кричит Джин, он держится за лоб, который все же не разбит, потому что старший ехал пристегнутым. Юнги тоже в порядке, не считая его дрожащих рук и напряженной спины — он крепко жмурится и прижимается лбом к рулю, пытаясь успокоиться и привести в порядок дыхание. Чонгуку повезло чуточку меньше, он ехал непристегнутый сзади и сейчас ощущает, как кровь из разбитого носа струится по губам, и ее капли срываются с подбородка, пачкая джинсы и пол машины. — Господи, Чонгук! — Джин оборачивается, в его глазах читается ужас. — Ты… — Я в порядке, хен, — Чонгук пытается остановить кровь, зажав нос, но пальцы тут же пачкаются и становятся алыми. — Я правда в порядке, мне даже не больно, просто немного ушибся, все хорошо… Чонгук бормочет что попало, чтобы успокоить Джина, но на самом деле он и сам напуган. Уже все его пальцы в крови, и Чонгук задирает футболку, чтобы прижать ее к носу, пока Джин дрожащими руками ищет салфетки в бардачке. Из кузова начинают выбираться парни — они тоже не выглядят сильно пострадавшими — всего пара легких ушибов и царапин. Чонгук немного успокаивается. Он боится перевести взгляд на Юнги, боится, что увидит на его лице подтверждение своих опасений — что старший из-за него такой нервный и из-за него случилась эта дурацкая авария — поэтому сидит, запрокинув голову, чтобы остановить кровь, но на самом деле — чтобы не смотреть. Парни решают доехать до ближайшей аптеки или магазина, чтобы найти ваты, бинтов и каких-нибудь средств, так как аптечки у Джина в машине нет. Немного успокоившись, все снова рассаживаются по местам, и Джин сменяет Юнги за рулем, бормочет что-то о том, что похуй на машину, всего пара жалких царапин — главное, что никто серьезно не пострадал. Они останавливаются у заправки, и когда Джин выходит, чтобы пойти внутрь и попросить о нужных средствах, Чонгук и Юнги остаются в салоне вдвоем. Кровь уже почти остановилась, Чонгук оттирал ее салфетками, как мог, но он все еще измазан в ней — его пальцы и колени покрыты пятнами, кожу на лице местами стягивает, и даже во рту Чонгук ощущает этот солоновато-железный привкус. — Чонгук, прости, — голос у Юнги тихий и хриплый, но даже так слышно, как он дрожит. Он звучит слишком неожиданно и странно в этой плотной тишине, и сердце у Чонгука замирает на секунду, пропуская удар или два. — Я в порядке, хен, — бормочет младший, избегая зрительного контакта. — Я правда не сильно ушибся. — Извини, я… Я должен был быть аккуратнее. — Такое случается. Никто не сердится на тебя, хен, — говорит Чонгук. Он действительно не сердится и не обижается — в его груди давно поселилось что-то совсем иное, что-то, что Чонгук не может назвать или объяснить, просто это что-то так больно тянет, мешая дышать на полную и улыбаться достаточно широко. И дело совсем не в глупой аварии — они просто немного врезались в отбойник, но Юнги успел вовремя затормозить, и все обошлось. На самом деле все просто слишком сильно изменилось, и с каждым днем становится только хуже. — Мне правда очень жаль, — шепчет Юнги, и Чонгук впервые поднимает на него взгляд. Старший сидит прямо, уставившись в одну точку перед собой, а его дрожащие пальцы впиваются в колени. Он очень напряженный и бледный. — Это из-за меня, хен? — и Чонгук снова сам себе объяснить не может, почему спрашивает это, как вообще смеет затрагивать эту тему, если несколько часов назад боялся даже заговорить с Юнги. Просто он устал, он правда очень сильно устал от своих глупых мыслей и этого тянущего чувства в груди, которого он не понимает, а теперь к этому примешиваются еще стыд и вина, и Чонгук просто не может справиться со всем этим самостоятельно. Ему нужен его хен. — Из-за того, что случилось ночью? — Ты… — Чонгук не видит лица Юнги, но его пальцы сильнее впиваются в колени — так, что костяшки белеют, а джинсовая ткань разве что не трещит. Он молчит несколько секунд, но после отворачивается к окну и произносит совсем тихо. — Это неправильно. — Хен, я не знаю, почему сделал это. Мне жаль, что я расстроил тебя, — Чонгук сглатывает, потому что эти слова комом в горле встают — ему стыдно и страшно, но на самом деле ему не жаль. Эта мысль бьет в голову, словно разряд молнии. Он хотел сделать это. — Чонгук, пожалуйста, ты не можешь меня расстроить, — говорит Юнги. Он оборачивается к младшему, и его голос звучит чуточку мягче. — Ты просто был слишком пьяный, а я не остановил тебя. Это… — Было неправильно. Я понял, — кивает Чонгук, почему-то разочарованный. Он не знает, что хотел услышать от Юнги, но эти дурацкие слова ранят и царапают сердце. — Ребенок, послушай… — Юнги вздыхает и тянется к руке младшего, а у того внутри снова буря поднимается из-за этого прикосновения, этого голоса и этого обращения. — Мне жаль, что все вокруг так сильно изменилось. В этом моя вина — есть вещи, которые я не могу объяснить, а ты не сможешь понять. — Мне очень плохо из-за того, что это так сильно задевает меня, — бормочет Чонгук. Он чувствует себя слабым и глупым ребенком, ревнующим хена так сильно, так патологически, и рука старшего, сжимающая его собственную ладонь — это единственное, что вселяет хоть какую-то уверенность, единственное, что удерживает от того, чтобы просто позорно разрыдаться. Глупо, но в данный момент Чонгук не хочет злиться и обижаться — ему хочется просто раскрыть душу, рассказать хену о том, что его так сильно беспокоит, чтобы хен понял и успокоил и чтобы долго-долго не отпускал его руку. — Мне почему-то слишком больно из-за мысли, что кто-то еще есть в твоей жизни. Кто-то кроме нас. Мне кажется, что ты нас бросаешь, хен. Я знаю, что говорю глупости, но мне правда просто ужасно на душе из-за этого. Мне постоянно кажется, что это я виноват, потому что я тебя разочаровал. — Чонгук, — Юнги сильнее сжимает чужую ладонь, его глаза становятся очень мягкими, но голос звучит твердо и даже строго. — Ты никогда не должен думать так, слышишь? Ты никогда не сможешь разочаровать меня. То, что происходит… на это есть мои личные причины, но ты все еще мой милый тонсэн, а я все еще твой хен. И, что бы ни произошло, просто знай, что это никогда не изменится. — Хорошо, хен, — Чонгук сглатывает. На самом деле он проглатывает подступающие слезы и рвущиеся наружу слова о том, что между ними все уже изменилось. Чонгук не знает, когда это произошло, и что именно теперь не так, он просто чувствует это внутри, и теперь ладонь Юнги кажется уже не такой надежной, а желание довериться хену и надежда, что он обязательно все поймет, исчезают, просачиваясь сквозь пальцы как песок на берегу их моря. Потому что Юнги не понимает. — И о том, что случилось сегодня… просто не думай об этом, хорошо? Люди иногда делают глупости. — Хорошо, хен, — повторяет Чонгук. — Хорошо, — кивает Юнги, напоследок чуть сжимая ладонь младшего и снова отворачиваясь к окну. Остальных они дожидаются в полной тишине. Машина подъезжает к дому Чонгука уже вечером. Сначала Джин развозит парней по домам, Юнги остается у Намджуна, а они с Чонгуком еще немного ездят кругами по району младшего. — Твои родители… Тебе стоило переодеться у Намджуна и привести себя в порядок. — Все хорошо, хен, — улыбается старшему Чонгук и тянет ручку дверцы. На самом деле внутри него все еще полный хаос и бушуют эмоции, и скандал — а он точно будет — только сильнее распалит этот шторм, локализовавшийся где-то в области сердца. «Только бы продержаться», — думает Чонгук, тихонько открывая дверь своим ключом и заходя в квартиру. В гостиной работает телевизор, а на кухне слышны звуки готовки. Жизнь в его доме (являющимся таковым только на словах) продолжается без него, и Чонгук думает, что его жизнь наоборот начинается только вдалеке от этого места. В комнату Чонгука дорога лежит через гостиную, и вселенная будто ненавидит его — отчим там. Разувшись и тихо положив ключи на тумобчку в прихожей, Чонгук минует кухню и просачивается в дверь гостиной. Отчим сидит на диване перед телевизором, практически спиной к двери, и маленький огонек надежды на то, что его все-таки не заметят, разгорается было, но тут же гасится громовым голосом, который внутри Чонгука отзывается дрожью. — Меня достали твои выходки, Чонгук. Соджун — так зовут отчима — встает с дивана и выключает телевизор. В тишине Чонгук слышит, как на кухне затихает мать, но она точно не придет на помощь сыну, потому что эта бесхребетная женщина ни за что не пойдет против мужа — даже ради собственного ребенка. Чонгук давно на нее не надеется. — Я запрещал тебе шляться повсюду, как ты смеешь не выполнять то, что я говорю, щенок? — Соджун приближается медленными шагами, его глаза чуть ли не кровью наливаются, а голос пропитывается сталью. Чонгук прикрывает веки и пытается дышать, но сердце колотится как бешеное. — Прости, — выдавливает он, хотя знает, что это не работает, только больше злит отчима. — Я не… — Заткнись! — рявкает старший, — Даже не смей открывать рот, пока я не разрешу! Ты жалкий щенок, которого я принял вместе с твоей мамашей, я держу тебя здесь из жалости, но ты слишком тупой, чтобы быть благодарным. Чонгук молчит, он смотрит в пол и как всегда пытается закрыться изнутри и подождать, пока все закончится, но получается с трудом, потому что внутри все разворочено и закрываться негде. — Смотри на меня, когда я с тобой говорю! Приперся весь в крови, какой же ты жалкий! Где ты был? — Чонгук поднимает глаза, но молчит, кусает щеки изнутри так, что в сотый раз за сегодня чувствует вкус крови во рту. — Я спрашиваю, где ты шлялся, гаденыш? — Я был с друзьями, — бормочет Чонгук. — С друзьями? Кучка таких же ублюдков, как и ты, нашли друг друга — отбросы всегда сбиваются в стаи. Надеюсь, это твои дружки тебя так разукрасили, потому что даже они поняли, какой ты ничтожный! — сверкает глазами Соджун. — Не смей, — шепчет себе под нос Чонгук, но тут же прикусывает язык, потому что старший это слышит. Господи, что он творит? — Что ты сказал? — шипит отчим, у него даже голос садится из-за ярости и гнева. — Я сказал не смей говорить о них так, — дрожащим губами произносит Чонгук, пристально глядя в глаза старшему. Он пытается придать голосу твердости, но его сердце стучит настолько быстро, что вот-вот прорвет грудную клетку и выскочит наружу. Ему страшно, до дрожи страшно говорить это, но перед глазами встают лица его хенов — Тэхен, с улыбкой протягивающий бутылку с водой сегодня утром, Джин, трясущимися руками вытирающий салфеткой кровь с лица младшего, Юнги, его Юнги, его любимый хен, сжимающий Чонгукову ладонь и произносящий слова о том, что всегда будет рядом — он нужен младшему, правда очень нужен, прямо сейчас, и пусть все будет иначе, пусть он не всегда будет рядом, пускай, лишь бы он продолжал держать за руку и шептать успокаивающие слова, когда так нужно. Никто не смеет трогать единственное светлое в его жизни, и Чонгук думает, что и он тоже не должен рушить даже тот хрупкий мир, что есть у них сейчас. — Ты можешь унижать меня — пожалуйста, мне все равно, но я не позволю трогать их. — Ах ты мелкая тварь! — в ярости кричит отчим, замахиваясь, но Чонгук успевает увернуться и кинуться прочь — прочь отсюда, прочь из этого чертова места, с этой холодной и жестокой изнанки, прочь, прочь, прочь. Ему нужно попасть домой. Ноги сами несут туда, где нет равнодушия родных и презрительного любопытства чужих. Туда, где добрые глаза, где холодные, но согревающие руки, которые будут гладить по волосам, а сухие обветренные губы будут шептать, что все будет хорошо. Туда, где сердце бьется в четыре четверти, и пусть иногда срывается на шестнадцатые доли под случайно особенными прикосновениями или такими глупыми мыслями, бесконтрольно всплывающими в голове — это место, которое Чонгук может назвать домом. Это любое место, где есть его Юнги-хен. Чонгук движется вдоль рельсов и чуть не падает, споткнувшись о крупный камень, потому что идет, не глядя под ноги. Железная дорога плавно огибает высокий овраг, и только когда контейнер Намджуна вырисовывается за поворотом, сердце Чонгука немного успокаивается и выравнивает ритм. Юнги наверняка еще там, вряд ли он успел уйти, Чонгуку так сильно хочется увидеть его, сжать его руку и просто услышать, что все будет хорошо. Он извинится. Чонгук обязательно извинится — не так, как в машине, он искренне попросит прощения за свой глупый поступок и свою эгоистичность, пообещает Юнги больше не обижаться и вести себя хорошо, пообещает быть хорошим тонсэном. Чонгук не должен его разочаровывать, о, его Юнги заслуживает быть самым счастливым. И младший обязательно будет очень сильно стараться держать свое обещание, потому что хен так сильно нужен ему. Чонгук подходит к контейнеру, и он уже почти готов расплакаться — так бывает, когда очень долго терпишь, и знаешь, что вот-вот получишь желаемое, когда чувствуешь, что почти достиг того, чего так отчаянно ждал. Сейчас хен прижмет его к себе, и все перестает иметь значение — изнанка, холод и равнодушие. — Я должен уйти от вас. — Ты преувеличиваешь. Чонгук слышит голоса старших и замирает, так и держась за ручку закрытой двери. Он знает, нутром чувствует, что не стоит слушать чужой разговор, но тело будто свинцом налилось, а ноги приплавились к железной ступени, и ни вперед шагнуть, ни назад податься. — Он, блять, поцеловал меня! — повышают голос за дверью, и у Чонгука перехватывает дыхание. — Вы были пьяные, это забудется. — Я не могу, Намджун! Я, блять, просто не знаю, как должен это забыть. Из контейнера доносится стук и звон посуды, а Чонгуку, стоящему снаружи, кажется, что с этим звуком у него сердце отрывается от артерий и, звеня, рассыпается на осколки. Он молится всем богам, чтобы тело снова начало слушаться, чтобы дверь открылась, чтобы голоса заткнулись, но в их реальности в себя верят и того больше, чем в каких-то там богов. — Он мне дышать не дает, Намджун. Он везде. Я рядом находиться больше не могу — боюсь сорваться. Этот голос злой, отчаянный. Чонгук уже через раз стоит дышит, а все дверь не может открыть — теперь держится за ручку, чтобы устоять на дрожащих ногах. — Юнги, ты на эмоциях. Остынь, парень не виноват, он не понимает. Не рань его. — Это я виноват, подпустил его слишком близко. Это перешло границы. — И что? Привязал к себе, а теперь как щенка прогонишь? — Я… Не знаю. Я не смогу делать вид, что ничего не было. Я… — Хен, — Чонгук пугается своего голоса, сам не знает, как выдавил из себя этот звук. Голоса внутри затихают, и только тогда он набирается смелости, чтобы потянуть на себя дверь. Юнги и Намджун сидят за столом, но Чонгук не видит их лиц, не смотрит, ему просто не хватает сил и смелости. — Хен, зачем ты так? Я же извинился. Хен… — Чонгук… — Юнги встает со стула и подается вперед, но Чонгук отступает на шаг, не позволяет подойти к себе, даже на метр приблизиться. — Ты сказал, что ничего страшного. Ты сказал, что люди делают глупости. Я думал, что ты не злишься! Почему ты теперь так говоришь, хен? — у Чонгука дрожит голос, а внутри пустыня выжженная такая, что каждый вздох будто с песком вперемешку. — Чонгук, я не знаю, что ты услышал, но ты все понял неправильно. — А как правильно, хен? — Чонгук переводит взгляд на Юнги, и ему кажется, что человек столько всего чувствовать за раз не может, а он почему-то чувствует. Ему так больно внутри, будто ребра выворачивает, и кости в органы впиваются — вот настолько больно. — Я думал, что мы друзья. Ты просто был мне нужен. А я, оказывается, тебе нет? Я настолько мешаю тебе, хен? — Чонгук, боже, нет. Не говори так, — у Юнги голос твердый и слишком спокойный, а Чонгуку из-за этого еще обиднее, будто тому все равно. Почему он так спокойно говорит, когда младший у него на глазах изнутри как будто умирает? — Ты ошибаешься. — Тогда объясни! — злится Чонгук, хотя на самом деле ему хочется разреветься. — Молчишь? Так я и думал. Ты все меня считаешь ребенком, все ничего мне не говоришь, хочешь, чтобы я думал, что глупый, что ничего не понимаю. А я все давно понял! И что я не нужен тебе, и что ты все врал, обманывал меня — все понял. Зачем ты так, хен? — Чонгук, — Юнги больше не делает попыток податься вперед, но Чонгуку и на таком расстоянии кожу обжигает — и голосом этим хриплым и взглядом непонятным таким, нечитаемым. Юнги никогда не закрывался от него так, и это задевает больнее всего. — Пожалуйста… — Что ты заладил? Хен, я ведь извиниться пришел, по-настоящему. Я ведь просто хотел, чтобы ты был рядом. Ты ведь обещал, — заливается слезами Чонгук, он больше не может и не хочет сдерживаться. Ну и пусть он глупый, ну и пусть и правда ведет себя как ребенок, ему все равно, если он сейчас лишается своего дома, если хену он и правда не нужен, иначе почему Юнги молчит? Почему сказал те слова? Почему не отговаривает младшего? У Чонгука только один ответ на этот вопрос, и из-за него хочется плакать. — Ты ведь обещал быть рядом, хен. Ты ведь обещал мне не врать. Чонгук смотрит в глаза старшему, размазывая слезы и сопли по лицу, шевелит дрожащими губами, но больше ни слова не может из себя выдавить — у него как будто в груди умерло все. Ему так хочется, чтобы Юнги отговорил его, так хочется, чтобы все объяснил. Чонгуку так хочется поверить — во что угодно. Но Юнги молчит. Молча стоит и даже шагу вперед больше не делает. Чонгук разворачивается и пулей вылетает прочь. У него только один ответ на этот вопрос, и из-за него хочется плакать. Чонгук Юнги не нужен. У Чонгука больше нет дома. — Ты должен пойти за ним, — раздается голос Намджуна из-за стола. Он звучит приглушенно и сухо — у него сердце за друзей болит. — Юнги, иди. — Нет, — Юнги так и стоит лицом к двери, не двигается, не оборачивается, только достает сигарету и закуривает ее прямо в контейнере. — Нет, я не пойду. Так будет лучше. У Юнги больше нет его сердца.