first love

Уже самый конец августа, и дни снова начинают укорачиваться. Еще только восемь вечера, а солнце уже почти село, раскрашивая небо в оттенки алого и оранжевого цветов. Но даже закат не спасает — воздух горячий и сухой, редкие машины с кондиционерами на полную мощность или те, что попроще, с открытыми настежь окнами, с громким «вжух» проносятся вдоль раздолбанной дороги, и из-под их колес вздымаются облака пыли и маленькие камешки, которые отскакивают в стороны и попадают в ребят, идущих по обочине. — Давайте уже побыстрее свалим с этого моста, — причитает Тэхен, потирая ушибленное место, в которое прилетел увесистый камень. — Почему они не могут починить чертову дорогу? Куда тратятся наши налоги? — Тэ, не смеши, ты сам хоть раз их платил? — усмехается Намджун, сдвигаясь к обочине, чтобы прикрыть Тэхена от летящей в него пыли и камней. — Нет, но ведь остальные платят, — фыркает Тэхен, но все же его голос становится не таким недовольным, потому что заботливый жест Намджуна его трогает. Эти двое — они такие. Намджун скуп на эмоции, но в действиях всегда чувствуется забота, а Тэхену и капельки тепла достаточно, чтобы растопить его сердце. — Ну вот остальные и не бродят ночами в таких задницах, как мы, а сидят в своих дорогих и уютных домах, — пожимает плечами Намджун. — В кругу семьи, — грустно улыбается Хосок. — И никто не ссорится, все просто спрашивают друг у друга, как прошел их день, — добавляет Тэхен, тоже представивший у себя в голове эту идеальную картину. — Ага, а еще у них есть домашние единороги, — смеется Джин, и все подхватывают его смех, но быстро затихают, потому что мимо проносится еще один автомобиль, и парням приходится отвернуться и зажмуриться, чтобы не надышаться пыли. — Идеальных семей не бывает. Так же как и абсолютно счастливых людей. — Я устал, — вздыхает Чимин, когда они наконец сходят с моста и останавливаются на развилке, решая, какую дорогу выбрать. — Куда мы вообще идем? На самом деле никто не знает. Они просто бесцельно бродят, не направляясь куда-то конкретно — никому не хочется сидеть в классе или даже напиваться где-нибудь в лесу или у Намджуна. Возможно, дело в том, что лето подходит к концу, и у всех на душе так же тоскливо, как и у Чонгука — всем хочется закончить лето хорошо, оставить о нем какие-нибудь теплые воспоминания. Хочется сотворить что-нибудь безумное и запоминающееся на всю жизнь. Все собрались сегодня, чтобы отметить конец лета, даже Юнги пришел. С того случая прошло уже много времени, не сказать, чтобы что-то изменилось, Юнги даже не извинялся больше, но Чонгук эту тему и не поднимал — сделал вид, что это его совсем не задело. Раньше Чонгук никогда ничего не скрывал от Юнги, но почему-то сейчас кажется, что он наверняка бы не понял и, возможно, расстроился. Чонгук не хотел бы этого — в конце концов, старший предупреждал, что не всегда сможет быть рядом. Чонгук все понимает и старается не обижаться слишком сильно, но, честно признаться, эта заноза будто так и осталась загнанной в сердце, только еще глубже заходит каждый раз, когда Юнги снова выбирает не их, а со временем начинает и гноиться. Младший вспоминает слова Намджуна и отгоняет эти ощущения подальше — ему все еще кажется неправильным, что это расстраивает его так сильно. Слишком многое изменилось, в том числе и внутри самого Чонгука. Но он действительно так сильно хочет, чтобы все было как раньше. — Хены, сегодня последний день лета, — тихо произносит он, рассматривая уже совсем черное небо. Чонгук опускает глаза, по одному всматривается в лица старших, задерживая взгляд на Юнги, стоящем напротив, и говорит это практически одному ему. — Мы должны отправиться на море вместе. Идея получает неоднозначную реакцию — Тэхен, Хосок и Чимин с энтузиазмом подхватывают ее, их глаза сразу загораются, а на лицах расцветают широкие улыбки. Джин в нерешительности переминается с ноги на ногу, поглядывая то на Намджуна, то на Юнги. Лицо последнего не выражает вообще никаких эмоций, хотя он в принципе редко их проявляет, ему обычно все равно. — Но у нас даже нет денег, — словно вердикт подводит Намджун и разводит руками. — Мы не сможем купить билеты. — Мы можем поехать на машине, — предлагает Джин. — Я мог бы взять пикап у отца. — У нас все равно нет денег на остальное. Парни вытряхивают карманы, и в общей сложности получается не так уж и мало, хотя этого все равно недостаточно, чтобы путешествие длилось дольше одного дня. — Мы можем поспать прямо в машине на пляже, сэкономив на жилье, и тогда нам хватит на еду, алкоголь и бензин, — говорит Хосок. Чимин и Тэхен притворяются, что плачут, а остальные смеются из-за этого. — Пожалуйста, хен, — Чонгук умоляюще смотрит на Намджуна, потому что он кажется единственным, кто еще сомневается. Намджун тяжело вздыхает, молчит несколько секунд, но все же открывает рот: — Хорошо. Возможно, мы правда могли бы отправиться на пляж, — в конце концов говорит он. — Тогда нам нужно немного подготовиться. Парни расходятся — Тэхен уходит с Намджуном в вагон за пледами, одеялами и другими нужными в долгой дороге вещами, Хосок провожает Чимина, которому приходится отпрашиваться у родителей, Джин уходит за машиной, и все договариваются встретиться через час около школы. Чонгук не хочет возвращаться домой, потому что иначе его просто не выпустят, и Юнги остается с ним — он говорит, что ему ничего не нужно дома, поэтому они вдвоем идут в магазин. — Купите выпить, пока еще продают. Остальное захватим по пути, — говорит им Хосок, отдавая собранные со всех деньги. Они решают дойти до своего магазина — он находится немного дальше, зато выпивка и сигареты там стоят дешевле. Дороги минут на тридцать, но по подсчетам, они должны успеть вернуться к школе вовремя. — Надень, — в середине пути говорит Юнги Чонгуку и протягивает ему свою кожанку. — Хен, сейчас вообще не холодно, — отвечает Чонгук, но куртку все равно принимает и накидывает на плечи. На самом деле Чонгук понимает, что это просто глупый повод заговорить — в последнее время им немного неловко находиться наедине. — Я знаю, просто подумал, что вдруг ты замерз, — хмурится Юнги, глядя себе под ноги. Они снова замолкают и идут в тишине, потому что в действительности им не о чем говорить. Раньше им не было неловко молчать друг с другом, но сейчас Чонгук смущается, потому что не хочет опять показывать старшему, что расстроен, а Юнги… Чонгук не знает, почему неловко Юнги, но тот тоже словно больше не может находиться вдвоем с Чонгуком в полной тишине, поэтому всю оставшуюся дорогу они говорят о всяких глупостях, вроде школы Чонгука, работы Юнги или того, что погода в последнее время слишком нестабильна. К счастью, до магазина остается совсем недалеко, и уже через несколько минут бессмысленной, но напрягающей болтовни в стороне виднеется красная вывеска. Толкая дверь, Чонгук отмечает, что они наконец починили все буквы, и теперь вывеска светит слишком ярко. Они недолго ходят по рядам — кладут в корзину несколько бутылок джина и виски, берут с полок пару упаковок чипсов и какой-то другой картофельной гадости, а после идут на кассу, где Юнги пробивает еще три пачки сигарет и несколько леденцов. — Хен, я забыл взять себе что-нибудь, — уже на крыльце хлопает себя по лбу Чонгук. — Подожди, я сейчас. Он снова заходит в магазин и, минуя полки с пивом и вином, направляется сразу к крепкому алкоголю. «Должно хватить», — думает Чонгук и берет с полки небольшую плоскую бутылку крепкого травяного ликера Jägermeister. На пути к кассе он хватает с витрины еще две бутылки вина, которые, пробив, складывает в пакет, а бутылку с ликером прячет в глубокий карман джинс, скрытый длинной футболкой. — Тебе не много? — Юнги кивает подбородком на пакет младшего, и его густые брови сходятся на переносице. — В самый раз, — улыбается Чонгук, отмахиваясь от вопроса. Хорошо, что темно, и Юнги не видит, как пылает шея младшего, и не знает, насколько быстро бьется его сердце. Они идут до школы долго, опаздывают на несколько минут, но все равно приходят первыми. — Почему ни для кого вообще не существует понятия времени? — ворчит Юнги, кажется, немного напряженный из-за необходимости снова находиться наедине с Чонгуком. Младший предлагает не ждать на улице, а пойти внутрь и поиграть на пианино — остальные услышат их, когда придут. Юнги мнется, но в итоге соглашается, и они поднимаются наверх. Пианино покрылось небольшим слоем пыли — Юнги давно не был здесь, а Чонгук не прикасается к пианино в отсутствие старшего — все равно из-под его пальцев звуки выходят не такими, как у хена. При мысли об этом, сердце Чонгука сжимается, и он чувствует это уже привычное ощущение, будто заноза заходит еще чуточку глубже. Они немного играют — точнее, играет Юнги, а Чонгук как обычно просто слушает. Старший начал нерешительно, но спустя несколько минут его касания к клавишам становятся страстными и жадными — кажется, он тоже скучает по этому. Возможно, не по Чонгуку, но по пианино точно. — Ты мог бы бывать здесь чаще, — говорит Чонгук, и это получается неожиданно даже для него самого. Он не понимает, почему опять начинает, но эти чувства будто не помещаются в нем и сами просятся наружу. Юнги сразу перестает играть, но головы не поворачивает. — Я хотел бы, но не думаю, что могу, — хрипло говорит Юнги, и Чонгук впервые испытывает что-то новое — слова вызывают обиду, но вместе с тем голос, который их произнес, будто пробирается под кожу и пускает разряды тока по всему телу. Чонгук смущается своей реакции, поэтому на автомате начинает защищаться. — Если хочешь, почему не приходишь? Почему не можешь? — злится Чонгук. — Неужели она запрещает тебе? Что это за любовь такая, когда один человек запрещает другому делать то, что ему хочется? — Дело не только в этом, у меня есть другие причины, — слишком спокойно отвечает Юнги, и Чонгука это выводит из себя. Следующие слова он произносит уже не сдерживаясь, ему кажется, будто поезд уже сошел с рельс, и ничто не может остановить его от того, чтобы на полной скорости нестись в пропасть. — Тогда дело в нас, хен? Ты больше не хочешь тратить на нас свое время? — выплевывает Чонгук. Он знает, что говорит глупости и сам же о них пожалеет, но уже просто не может остановиться. — Не говори так, — Юнги раздражен, его голос немного дрожит, а строгий взгляд впивается в лицо Чонгука. — Если бы я не хотел, я бы вообще перестал видеться с вами. Я стараюсь, Чонгук. — Я не верю тебе, хен, — повышает голос младший. — Ты говоришь это, но на самом деле совсем не стараешься! — Чонгук! — Юнги тоже почти кричит, он стучит кулаком по клавишам, и по классу разносится уродливый низкий звук. — Ты не можешь говорить так. — Значит, дело во мне, хен. Потому что ты не стараешься проводить время со мной, — отрывисто произносит Чонгук, и ощущает, будто вся обида и злость выходит из него, оставляя вместо себя только чувство отчаяния и пустоты. — Ты перестал приходить ко мне, хотя обещал оставаться рядом. Юнги ничего не говорит — он просто растерянно смотрит на младшего, не в силах найти подходящие слова, потому что их нет. — Чонгук, я… Дело действительно не в тебе. Пожалуйста, я не хочу, чтобы ты думал так, — в конце концов произносит он, беря Чонгука за руку, и младший накрывает их руки другой своей ладонью. — Я хочу тебе верить, хен, но не могу. Твои поступки говорят о другом, хотя ты обещал мне не врать, — тихо говорит Чонгук, сжимая чужие пальцы. — Эй, они здесь, — раздается голос Хосока со стороны входной двери. — Парни, спускайтесь вниз, мы ждали вас минут десять, пока не догадались проверить тут, — говорит он, обращаясь уже к Юнги и Чонгуку, а после уходит, и звук его шагов, спускающихся по лестнице — это единственное, что становится слышно в классе. — Я действительно не хочу потерять тебя, хен, — произносит Чонгук спустя несколько секунд, когда шаги затихают, и его голос звучит ужасно странно в этой тишине. — И если дело во мне, то просто скажи мне правду. Я постараюсь исправиться ради тебя, — говорит он и, отпустив руку старшего, встает со скамьи, чтобы взять пакеты и спуститься к остальным парням. Он не оборачивается и не видит того, как Юнги пытается успокоить холодные дрожащие пальцы, прижимая их к пылающему лицу. Дорога до моря занимает семь часов. На самом деле, вышло бы быстрее, но на выезде из города парни заезжают в огромный супермаркет за едой, и это занимает целый час или даже больше — они долго носятся между рядами, играя сначала в догонялки, потом в салки, и в итоге теряют Намджуна, поиски которого тоже отнимают время. — Растешь на глазах — сначала теряешь предметы, теперь самого себя, — говорит ему Джин, когда грустный Намджун наконец находится в отделе с морепродуктами, и все смеются скорее над ним, траурно скорчившимся над полкой с замороженными крабами, чем над шуткой Джина. По пути они заезжают на заправку и наливают полный бак, чтобы хватило на всю поездку, а Намджун долго сокрушается, что нужно было заправляться там, где он работает, потому что у него есть скидка. Чонгук едет в открытом кузове вместе с Чимином и Тэхеном — по результатам игры в к-н-б он должен был ехать в салоне, но Хосок побоялся ехать сзади, поэтому Чонгук уступил ему свое место. На самом деле он и сам не хотел ехать рядом с Юнги — кипящие эмоции еще не улеглись внутри, и Чонгук смущался их и случившегося разговора, но ехать сзади ему нравится — теплый ветер приятно обдувает лицо, а пейзаж вокруг сливается в единую смазанную картинку, из-за чего сонливость наваливается горой и накрепко сдавливает веки. В середине пути парни останавливаются — Юнги сменяет Джина за рулем, а остальные укутывают уснувших младших в одеяла, чтобы не простудились. Они приезжают на пляж к утру, потому что долго ищут такое место, где не было бы других людей. В итоге находят старый заброшенный отель с огороженным пляжем — приходится потрудиться, чтобы взломать замок и открыть заржавевшие ворота. Пляж практически пустой, только небольшая пристань неподалеку и несколько испорченных шезлонгов почти у самой воды. Это место запросто могло бы стать их местом. Чонгук еще не успевает разлепить глаза, но уже чувствует, что воздух ощущается влажным и тяжелым. Старшие поднимают всех, Чонгук лениво выбирается из кузова и ощущает, как сердце замирает в груди. — Вау… — выдыхает он. Море перед ним такое широкое и бескрайнее, солнце еще совсем высоко, но его лучи так ярко отражаются в воде, игриво поблескивая на беспокойных волнах. Море чистое и голубое настолько, что сливается по цвету с небом, а песок под ногами кажется теплым и мягким — Чонгук опускается на колени, чтобы пропустить его между пальцами и увидеть, как песчинки уносит легкий ветер. Он поднимается и снова оглядывает море — еще один восхищенный вздох вырывается сам по себе. Чонгук никогда до этого не видел моря. — Впечатляет, правда? — усмехается Джин, стоящий рядом и тоже разглядывающий потрясающий вид. Завороженный, Чонгук кивает несколько раз, и Джин смеется из-за этого. Рядом с ними останавливается Юнги, и Чонгук не видит того, какими глазами он смотрит — только разглядывает не море, а Чонгука, потому что еще ни разу не видел на лице младшего столько восхищения. — Кто последний, тот собачье дерьмо, — проносится мимо пятно, отдаленно напоминающее Тэхена, и все с громким смехом и криками срываются вслед за ним, на ходу скидывая с себя одежду и обувь. Весь день — это смазанное пятно из беготни по пляжу, теплых волн и громкого смеха. Это мокрые волосы, на которых осела соль, и песок, забивающийся между пальцами. Это «кто дольше продержится под водой, тот спит в машине», случайно утопленный телефон Чимина и нахлебавшийся воды Хосок. Это яркие улыбки, случайные объятия, просто потому что эмоции хлещут через край и ищут выхода, и до боли тянущее чувство в груди, которое хочется назвать счастьем, но страшно, потому что временное. Это почти так, как было раньше. Вечером они разжигают костер — на пляже ночью слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-то кроме луны и звезд, которыми просто усыпано небо, потому что «светового загрязнения», присущего большим мегаполисам и перебивающего естественное освещение Млечного Пути, здесь нет. Парни сидят прямо на песке, поверх привезенных с собой пледов и одеял, голоса и смех льются рекой, точно так же, как и алкоголь, передаваемый по кругу в бутылках и стаканах. В какой-то момент Джин перегоняет машину поближе к кромке берега и включает музыку, распахивая настежь двери — тогда Хосок поднимается с места и утягивает остальных танцевать. Они уговаривают Намджуна и Юнги зачитать рэп (что, кстати, удается очень редко) и Тэхен пытается битбоксить, но его пьяный язык уже заплетается и попадает не в ритм, зато слова, выговариваемые старшими, наоборот выходят жестче и резче — возможно, потому, что под воздействием алкоголя их эмоции обостряются. Чонгук сидит, прикрыв глаза, и вслушивается в текст — это другая сторона его хена, которую он обожает не меньше. Из под пальцев Юнги порой выходят до дрожи нежные мелодии, но его же рот иногда выплевывает такой жесткий рэп и такие меткие рифмы, что они как ножи режут кожу и пробивают кости словно пули. Юнги бывает на удивление мягким, но Чонгук знает, что внутри него огромная сила и жесткость характера. У Юнги тонкие длинные пальцы и худые ноги, и хотя его плечи достаточно широкие, в целом он выглядит небольшим, порой даже хрупким. Но Чонгук, несмотря на то, что выше и шире хена, ощущает его силу над собой — это не такая подавляющая сила, которую можно себе представить, наоборот, она дарит уверенность, позволяет чувствовать, что рядом есть на кого положиться, кому можно раскрыться и довериться. Чонгук разлепляет веки, он поворачивает голову и встречается взглядом с Юнги — его взгляд тяжелый и темный, последние строчки он произносит, пристально глядя в глаза младшему и долго не отворачивается. Чонгук снова ощущает, как по телу, наперегонки с волнами тока, разносящимся по венам, пробегаются мурашки. Младший смущается и первым отводит взгляд. Все успокаиваются достаточно рано, измотанные дорогой и насыщенным днем — они тушат костер, убирают еду и бутылки, чтобы их не сдуло ветром и не занесло песком, и сползаются в машину, укрываясь одеялами, на которых только что сидели. Чонгук лежит, долго-долго разглядывая звездное небо, а потом, убедившись, что все остальные точно уснули, достает припрятанный в кузове ликер и идет на пристань, подсвечивая себе дорогу фонариком на телефоне. Он не знает, почему делает это, почему вообще стащил эту бутылку и ушел один, дождавшись, пока все уснут — просто несмотря на то, что сегодня был такой потрясающий день, Чонгук ощущает, что все все равно изменилось слишком сильно. Он усаживается на самый край пристани, свесив ноги вниз, и откупоривает бутылку — жидкость сразу обжигает горло, и уже через секунду ощущается, как она греет желудок и горячит кровь. У Чонгука на сердце тревожно — что, если все окончательно изменится? Что, если скоро и остальные найдут себе пару, и Чонгук останется один? Что, если причина действительно в нем? Чонгук представляет, как однажды тоже встречает кого-то, кого ему придется трогать и даже целовать, но сразу морщится, а его щеки отчаянно краснеют. Почему-то ему неприятно, больно и — совсем чуть-чуть — неловко думать об этом. — Почему ты ушел? — тихий голос заставляет Чонгука вздрогнуть, и он с трудом удерживает в руках ликер, который тут же пытается спрятать. — Не стоит, — говорит Юнги, заметивший зеленую бутылку и неловкие попытки скрыть ее, — и пить тоже. Юнги усаживается рядом с Чонгуком, тянет руку, и Чонгук вкладывает в нее бутылку. Он отворачивается, а старший делает несколько глотков и немного морщится, разглядывая этикетку. — Он крепкий. Ты не должен такое пить, — говорит Юнги. — Ты мне не указ, — фыркает Чонгук, и сам же сжимается из-за того, какими злыми звучат эти слова, но виду не подает — ему хочется защитить себя, хотя то, от чего он на самом деле защищается, сидит глубоко внутри него самого. — Ты прав, — кивает Юнги и отдает ликер обратно. Они сидят, молча напиваясь и не глядя передавая друг другу бутылку. Вокруг темно, видно только отражение луны в черной поверхности воды, которое периодически покрывается рябью из-за ветра и мелких рыбок, проплывающих слишком близко к поверхности. Алкоголь расходится по венам, сильно пьяня, картинка перед глазами начинает расплываться, а сознание мутнеет все сильнее, заставляя говорить вещи, которым не стоит быть сказанными. — Послушай, Чонгук, — тихо произносит Юнги, и младший вздрагивает — из-за ветра или хриплого голоса, так внезапно нарушившего тишину. — Мне действительно жаль, что все так складывается. Я просто не хочу, чтобы ты думал, будто дело в тебе. Это моя вина. Чонгук хмыкает. Он уже слишком пьян, алкоголь придает смелости, и ему не хочется скрывать сейчас какие-то свои мысли, Чонгук говорит то, что думает, хотя получается с трудом — язык слушается плохо, а слова путаются. — Ты не виноват, что я тебе надоел, — говорит Чонгук в сторону и чувствует, как от этой мысли по телу пробегает холод, скапливаясь где-то в груди и сковывая льдом внутренности. — Это не так. Ты сильно ошибаешься, ребенок. — Тогда в чем дело? — Чонгук разворачивается к Юнги и смотрит с вызовом. Его ноздри раздуваются из-за тяжелых вдохов, а пальцы судорожно сжимают горлышко бутылки. — Объясни мне, хен. — Это сложно. Я не смогу объяснить, а ты не сможешь понять, — Юнги не выдерживает пристального взгляда и отводит глаза. Его тело тоже напряжено, он выглядит подавленным и разочарованным. — Потому что я ребенок? — выплевывает Чонгук, его снова несет, и на этот раз примешивается и алкоголь, который делает слова грубее и жестче. — Слишком маленький, чтобы понять? А ты попытайся, хен. — Чонгук… — Давай, скажи мне, насколько я маленький и глупый, что не могу понять, когда от меня отказываются. — Это не так! — поднимает голову Юнги, на его лице застыла растерянность, а в глазах плещется ужас. — Чонгук, то, что ты говоришь… — Что не так? — губы Чонгука дрожат, его голос срывается, а совершенно детские слезы вот-вот брызнут из глаз. Внутри него разгорается такая буря, что он еле сдерживает себя, чтобы не закричать, впиваясь ногтями в ладони и стискивая зубы. — Скажи, хен, где я ошибаюсь? В том, что я тебе больше не нужен и ничего уже никогда не будет как прежде? Скажи мне, хен! — Чонгук! Я… Договорить Юнги не успевает, потому что Чонгук притягивает его за одежду и накрывает его губы своими. Бутылка летит вниз, а вместе с ним и Чонгуково сердце — с громким треском отрывается от артерий и ухает в пропасть. Чонгуку кажется, что он тоже летит в нее, потому что в этот самый момент он целует Юнги, и тот отвечает. Юнги обхватывает Чонгука за спину и резким движением придвигает ближе к себе, от неожиданности младший слегка раскрывает рот, и чужой язык сразу проскальзывает меж приоткрытых влажных губ. У Чонгука голова идет кругом — Юнги целует его, аккуратно ласкает его губы своими, после чуть прикусывая нижнюю и сразу вновь проникая внутрь языком, его пальцы ложатся на загривок и пробираются в волосы, а Чонгук своими судорожно сжимает чужие плечи. У Чонгука дрожат ресницы и внутренности скручиваются в узел, он не чувствует ничего кроме вкуса чужих губ и желания, чтобы это ощущение никогда не заканчивалось. Каждый атом, из которого состоит его тело, тянется к Юнги, а тот раскрывает объятия, позволяя прижаться ближе, так, чтобы было больно дышать, чтобы задохнуться в этом поцелуе с привкусом сигарет и крепкого травяного ликера. Сердце, кажется, снова на месте, потому что стучит оно с утроенной силой, и кровь в жилах вот-вот закипит. Из-за захлестнувших эмоций Чонгук не может выдохнуть, и с его губ срывается тихий стон, который Юнги жадно сцеловывает, но, словно опомнившись, хватает Чонгука за плечи и отодвигает от себя. Они дышат тяжело и жадно, их губы раскраснелись, а там, где касались чужие пальцы, остались ожоги. Чонгук распахивает ресницы и встречается взглядом с Юнги напротив — глаза старшего выглядят очень темными, Чонгук ощущает, как эта черная бездна засасывает его и поглощает с головой. Он начинает мелко дрожать. — Мы не должны так делать, — словно в бреду шепчет старший, его губы тоже дрожат. — Это неправильно. Голос Юнги снова пропускает импульсы по телу младшего, но сами слова заглушают это — Чонгук чувствует, будто внутри него что-то умирает — распадается на частицы и оседает налетом на органах. Он слишком пьян, чтобы что-то соображать, но эта тупая боль в груди ощущается слишком отчетливо. — Пойдем, я уложу тебя. Юнги помогает Чонгуку подняться — тот может идти сам, хотя его немного шатает из стороны в сторону, а конечности кажутся слишком слабыми, будто сделанными из желе. В замутненной голове Чонгука проносится глупая мысль, что это из-за поцелуя его тело перестало слушаться. Юнги помогает Чонгуку забраться в кузов и залезает следом — он притягивает младшего ближе к себе и укрывает обоих узким пледом. Чонгук прикрывает глаза, и все его ощущения концентрируются на запахе табака и ванили, исходящем от тела старшего, и пальцах, перебирающих волосы и гладящих по голове. Уже на границе сознания, почти неосознанно Чонгук перекидывает через туловище Юнги руку и прижимается ближе. — Хен, пожалуйста, не оставляй меня, — невнятно бормочет он в шею старшему и проваливается в сон, а Юнги еще долго-долго гладит его по голове, пялясь в пустоту, не в силах успокоиться или хотя бы прикрыть веки, потому что перед глазами сразу появляется Чонгук, который тянет старшего на себя и что-то шепчет ему в губы, мелко подрагивая в его руках.