Сегодня Джин сказал, что вечером они пойдут праздновать. На самом деле они почти никогда ничего не празднуют, ну, не считая дней рождения и всего такого. Праздновать на их языке означает отправиться в одно из убежищ и напиться в стельку. Чонгук, как самый младший, до встречи с хенами и алкоголя не пробовавший, как-то спросил у Намджуна, почему так. Это было еще в самом начале, когда Чонгук ничего не знал и был совершенно бестолковым.
— Хен, почему вы всегда говорите, что мы идем праздновать, но на самом деле мы всегда просто без повода напиваемся? — спросил тогда он, пиная носком ботинка грязь и отчаянно краснея, потому что стыдно было сказать глупость и показаться хенам некрутым и вообще ничего не знающим.
— Как это ничего? Мы празднуем фестиваль греха и порока, чествуем человеческую сущность! А это нескончаемый праздник, Чонгуки, — важно ответил Намджун, улыбаясь так широко, что показались ямочки. Чонгук тогда ничего не понял, он и сейчас не знает, что на самом деле это значило — хен всегда такой, всегда говорит загадками, даже Юнги, наверное, его не всегда понимает, а Юнги вообще-то самый умный. Все считают, что самый умный — Намджун, но Чонгук знает, что это не так, просто с ними Юнги говорит очень мало, намного меньше, чем с ним. Только и сам Чонгук не глупый ребенок, например, сейчас он уже знает, что некоторые вещи просто не нужно понимать — какая разница, как называть, если эти праздники такие веселые?
— Я тоже буду.
— Нет, не будешь.
— Хен!
— Я сказал нет.
— Это просто невыносимо, — с обидой выплевывает Чонгук и вылетает из магазинчика, громко хлопнув дверью, из-за чего колокольчик над ней заходится истошным звоном, а флуоресцентная вывеска «Liquor», кажется, теряет еще одну и так с попеременным успехом горящую букву. Правда, остальных «L qu r» хватает, чтобы в их бледном красноватом свете разглядеть, как Чонгук побитым щенком усаживается на крыльцо, и к нему сразу подбегают младшие, разузнавая, кто посмел обидеть их малыша. Они так сильно его балуют.
— Ты мог бы позволить ему, — теплая ладонь ложится на плечо Юнги. Он вздыхает и с трудом отрывает взгляд от окна.
— Он еще такой ребенок, хен.
— Кх… Ты вспомни себя в семнадцать лет, — усмехается Джин, выгибая бровь. — Или мне напомнить, откуда я вас с Намджуном только не доставал?
— Вот именно. Я слишком хорошо это помню, не хочу, чтобы его детство было таким же, — вздыхает Юнги. — Мы слишком сильно портим его.
— Как знаешь, Юнгс, — поджимает губы Джин и хлопает младшего по плечу. — Только не такой уж он и ребенок. По крайней мере, он на порядок сообразительнее, чем ты был в его возрасте.
— Спасибо, хен, я очень рад, что ты такой аналитик, — фыркает Юнги, и Джин в ответ только смеется.
Юнги снова переводит взгляд за окно, где младший, кажется, и забыл уже о своей вселенской обиде, если судить по тому, как радостно он носится за Чимином, что-то ну очень грозное выкрикивая ему вслед.
Не такой уж он и ребенок.
«Как же», — усмехается про себя Юнги и ставит на полку ром, вместо него выуживая бутылку с некрепким сидром.
Сегодня праздновать они решили в заброшенном, уже давно осушенном бассейне, находящемся прямо посреди леса, невдалеке от старой базы отдыха. Чонгук удивляется, как на самом деле много заброшенных мест в их городе. До встречи с хенами он и не догадывался, что их так много. Иногда ему кажется, будто они с парнями существуют в какой-то отдельной реальности, недоступной другим. Иногда выбираются на изнанку — когда Чонгук ходит в школу, а старшие на работу и по своим хеновским делам, но стоит им собраться вместе, и они словно оказываются в другом мире, где обитают лишь заблудшие души, и есть только заброшенные места, невидимые глазу обычных людей. Только вот видеть или нет — это вопрос выбора, и люди почему-то всегда предпочитают закрывать глаза на опустевшие места, так же как и на опустевшие, обездушенные тела вокруг. Зато тем, кто хочет видеть, открываются совсем другие вещи — такие, как тот музыкальный класс, этот бассейн или чужие сердца.
До места парни идут пешком, предварительно встретившись около магазинчика. За Чонгуком обычно заходит Хосок, а потом они вместе идут за Тэхеном. Чимин и Джин живут в другом районе — более дорогом и престижном, их семьи действительно обеспечены, но делает ли это их хоть чуточку счастливее? Намджун почти всегда живет в своем контейнере, хотя у его семьи вроде бы есть квартира. А Юнги… Чонгук не уверен, он никогда не был у него дома, но вроде как хен живет где-то в соседнем районе, один, хотя у него точно есть отец. Юнги почти не говорит о своей семье, даже с Чонгуком. Никто и не спрашивает — у них это не принято, они просто чувствуют друг друга и, если надо, оказываются рядом. Без лишних вопросов.
На этот раз дорога занимает больше времени, чем обычно — младшие много бесятся и бегают друг за другом кругами. Это первый день лета — по факту, каникулы только у Чонгука, ведь он единственный, кто еще учится в школе, но само это слово — лето — уже насквозь пропитано чем-то таким, до тянущего чувства в груди светлым, предвкушением чего-то особенного и счастливого. Все это ощущают.
— Хен, сегодня мы снова празднуем человеческие пороки и, ну, вот то, что ты говорил? — с деловым видом интересуется Чонгук, решивший поважничать перед Намджуном.
— Ну что ты, Куки, — хитро усмехается тот, — сегодня же первый день лета. Чем тебе не праздник? — смеется Намджун, и у Чонгука кончики ушей краснеют из-за того, что он как всегда ничего не понял и опять сказал глупость.
— Прекрати дразнить ребенка, Джунс, — шепелявит Юнги откуда-то слева, но даже головы на них не поворачивает. Вечно он так — равнодушно все.
— Старперам слова не давали, — бурчит себе под нос все еще обиженный Чонгук, но, видимо, выходит слишком громко, потому что он тут же получает пинок под зад от Хосока.
— Ты такой невоспитанный, — возмущается тот. — Мы тебя совсем избаловали!
— Если ограничивать меня в праве выбора — это у вас значит баловать, то вы ужасные, ужасные хены, Хоби-хен, — уже смелее бубнит Чонгук. Он дразнится, потому что на самом деле не злится и знает, что никто никогда не будет злиться на него тоже.
— Ах ты бессовестный ребенок, — смеется Чимин, пораженный такой наглостью макнэ.
— Не принимай на свой счет, Чимин-ши, тебя я хеном вообще только из вежливости называю, — ехидничает Чонгук, за что получает еще один увесистый пинок от Чимина. Младший отвечает на него каким-то в интернете изученным ударом из тхэквондо, и в итоге завязывается шутливая драка — парни даже останавливаются и снимают это на телефоны. Побеждает, как всегда, Чонгук.
— Ты видел, как я его уложил? — восторженно вопит Чонгук Юнги, поравнявшись с ним. Он никак не может отдышаться после беготни, поэтому его восторг кажется еще более бурным, чем есть на самом деле. — А ты все считаешь меня ребенком и не даешь мне пить с вами.
— Ты, кажется, не разговариваешь с ископаемыми, или как там ты меня назвал? — усмехается Юнги с наигранно грозным видом.
— Ну хен, — хнычет Чонгук, отчаянно краснея. Ему ужасно стыдно, потому что на самом деле он ни капельки не злился на старшего, ну разве что чуть-чуть, в самом начале, а еще ему неловко, что Юнги это услышал. — Я же пошутил. Я не имел это в виду. Ты совсем-совсем не старый. Честно.
— Ты на самом деле такой бессовестный, — уже открыто смеется Юнги, не способный быть серьезным слишком долго, когда Чонгук вот таким непосредственным, полным искренности взглядом смотрит на него. — Но ты все же не должен пить крепкий алкоголь вместе с нами. Я не запрещаю, я не имею права запретить тебе что-то, я просто забочусь о твоем здоровье. У тебя больной желудок, Чонгук.
Юнги действительно переживает за Чонгука — тот пару раз пил с ними ром и даже пробовал водку с соком в самом начале, но каждый раз это заканчивалось для него плохим самочувствием, тошнотой и слишком сильным опьянением, поэтому с тех пор они позволяют Гуку пить только пиво или теплое вино.
— Ладно, деда. Как скажешь.
— Ах ты мелкий говнюк… — Юнги пытается схватить младшего за рукав, чтобы на этот раз все же как следует навалять, но тот срывается с места быстрее и уносится вперед с громким смехом. Юнги вздыхает. Кажется, они
уже его разбаловали.
Когда парни доходят до места, уже начинает смеркаться — солнце село еще не до конца, но на небе уже виден полумесяц, а чистый голубой цвет сменяется серым, местами становится даже розовым или лиловым. К тому моменту, как они располагаются, вытащив из укрытия давно притащенные сюда одеяла и пледы, разложив пакетики со снеками и разлив алкоголь, небо окончательно темнеет и, несмотря на то, что уже, фактически, лето, воздух становится прохладным.
— Хен, разожги костер, — просит Юнги Хосок, и тот отточенными движениями укладывает ветки, просовывает между ними бумагу, а после поджигает с разных концов — огонь разгорается почти сразу. Костер — это всегда обязанность Юнги.
Парни рассаживаются вокруг, прямо на землю, уложив под себя пледы и картонки, потому как земля еще холодная, хотя жар от костра печет щеки и чуть щиплет кожу, если протянуть руку слишком близко к огню. Сначала они просто болтают — алкоголь только начинает разноситься по венам, обжигая внутренности и развязывая язык, но с каждым глотком разговоры становятся все откровеннее, а голоса громче, все чаще слышится смех или беззлобные переругивания, рассекающие мертвенную тишину леса. Чонгук всегда возмущается из-за ограничений на алкоголь, но на самом деле ему хватает и пары бутылок грушевого сидра, чтобы быть таким же пьяным, как хены. Но это секрет, и Чонгук никогда в нем не признается.
Обычно показателем того, что настоящее веселье начинается, является Хоби, который врубает колонку и устраивает танцы. Они с Чимином танцоры, но иногда к ним присоединяется Тэхен, и тогда кажется, что он тоже танцор — так хорошо у него получается, даже Хосок хвалит его, а хен, вообще-то, в этом смысле строгий. Хуже всего получается у Джина и Намджуна, и если второй вечно стесняется танцевать, то Джин плюет на все и просто наслаждается музыкой, дрыгаясь и раскидывая конечности в стороны как придется. Юнги никогда не танцует — вообще, никогда. Он это ненавидит, и даже если Чонгук просит его, всегда отказывается. Сам Чонгук довольно хорош в танцах, ему это действительно нравится, но сегодня настроение не то, поэтому он просто сидит и наблюдает за тем, как Джин, за руки утянувший Намджуна танцевать, скачет с ним по кругу и громко смеется этим своим примечательным смехом.
Чонгук смеется тоже, его хены иногда такие глупые, а еще его ребенком называют. Алкоголь (уже целая третья бутылка!) приятно греет изнутри, расслабляя напряженные мышцы и облегчая мысли, Чонгуку хочется растечься по пледу, словно он желе, желательно какое-нибудь банановое или можно даже черничное, но вместо этого он выбирает более удобное лежбище — укладывает голову на колени к Юнги.
— Ну и чего ты пришел? — бурчит тот. — Я все еще обижен на тебя, мелочь!
— Ну хен, — смущенно тянет Чонгук, он уже пьян и мягок изнутри, ему совсем не хочется препираться, поэтому он просто перекатывается на бок и утыкается лицом в живот старшего, пряча свои покрасневшие щеки. — Ты у меня самый лучший хен, честно тебе говорю. И самый молодой. Ну, внешне… — все же не удерживается от шутки пытавшийся подлизаться Чонгук и щупает худые ребра старшего, как бы намекая, что телосложение у него как у подростка.
— И почему я все еще не скинул тебя на землю? — возмущается Юнги, но все же немного смеется из-за щекотки и ерошит волосы младшего. Чонгук словно котенок подставляется под руку, прося еще немного ласки. Длинные музыкальные пальцы хена, копающиеся в волосах и чешущие голову — это действительно что-то.
Они много шутят и дурачатся, носятся друг за другом, смеются, подпевают песням и пьют из своих стаканов. Время за полночь, но это никого не волнует, ночь — это их время, а шум и алкоголь — это то, что заставляет их чувствовать себя живыми. По меркам общества то, что они делают, то, как они живут — это неправильно и ненормально, но какая, к черту, нормальность, если в сердцах у этих правильных людей с изнанки одна пустота, в отличие от их — полных таких разных чувств и эмоций?
— Лучше быть пьяным, но веселым, чем трезвым и угрюмым, верно? — смеется Джин, наполняя свой стакан доверху.
Чонгук с этим согласен. Ему нет дела до того, что думают другие, ведь это не другие сейчас так успокаивающе гладят его по волосам и не они рассказывают интересные истории и шутят смешные шутки, не они обнимают его, когда становится так плохо, что говорить невмоготу, и не они заботятся о его, Чонгука, здоровье. Не какие-то там абстрактные люди делают Чонгука счастливым, а его хены, которые в этот самый момент уже такие пьяные и сумасшедшие, что он просто не может не улыбаться, наблюдая за ними.
У Чонгука у самого кровь, алкоголем разбавленная, в жилах кипит, перед глазами давно все плывет и отличить, кто что говорит, кто именно щекочет его, а кто тянет танцевать, уже невозможно. Чонгуку весело, ему просто хорошо, и у него на сердце сейчас тоже так хорошо, вот прямо хочется обнять всех своих хенов и сказать им, как сильно он их любит, как благодарен, что нашли его, что взяли к себе, что заботятся о нем и позволяют любить себя в ответ, что делают счастливым. И Юнги особенно спасибо сказать хочется, за то, что всегда так добр, за то, что этот его чудесный, столько всего на свете знающий и умеющий хен, с ним, Чонгуком, всем этим делится, позволяет хоть одним глазком заглянуть в свою умную голову. То, как он говорит, смотрит, то, как он думает, и то, сколько всего он знает и умеет — это заставляет восхищаться. Чонгук не то чтобы равняется или хочет быть похожим на Юнги-хена, он не хочет быть
как он. Он на самом деле не знает, как это назвать, это всегда так сложно объяснить, что ты чувствуешь и почему. Но Чонгуку просто нравится то, какой его хен, и он хочет, чтобы тот всегда был с ним и был к нему чуточку ближе, чем к остальным. Потому что вот такой его хен — необыкновенный, и Чонгуку иногда совсем не хочется делиться им с другими. Сказать совсем по-честному — вообще никогда.
Он думает об этом несерьезно, эти мысли вертятся где-то на задворках сознания, все в голове путается из-за алкоголя, и вообще ничего непонятно — что из этого Чонгук думает, а что говорит вслух. Он пытается, честно пытается стряхнуть с себя это туманящее сознание ощущение, пытается навести в голове порядок, но градусы в крови сильнее его воли, и Чонгук решает взять перерыв в этой битве с собственным разумом и алкоголем, и всего на пару секунд прикрыть глаза — просто передохнуть. Всего пару секунд.
Крепко уснувшего Чонгука переносят Тэхен с Хосоком — они перетаскивают чуть подальше от костра несколько пледов и укладывают на них макнэ. Чонгук почти всегда засыпает первый, и после этого обычно все веселье начинает потихоньку успокаиваться — парни снова сползаются к костру и уже тихими пьяными голосами долго-долго разговаривают. Сами засыпают незадолго до рассвета, предварительно тушат костер, а греются телами друг друга, кучкуясь на пледах и переплетаясь во сне руками и ногами.
— Эй, ты чего тут? — сквозь зевок задает вопрос тихий сонный голос, и тяжелая ладонь хлопает уже проснувшегося и вставшего покурить Юнги по спине.
— А ты? — хмыкает Юнги, вопросительно вскидывая брови. Намджун принимает уклон от ответа и тоже предпочитает не отвечать. Юнги снова хмыкает и на автомате оборачивается на спящих друзей, которые сейчас лежат кучей и напоминают скорее паутину из конечностей.
— Когда ты собираешься рассказать Чонгуку? — спустя несколько минут молчания спрашивает Намджун. Юнги жмет плечами, ему не хочется это обсуждать. — Это сильно заденет его.
— Не говори глупостей, — хмурится Юнги.
— У него отбирают самого любимого хена. Ему не понравится, что твое внимание придется делить с кем-то еще.
— Бред, никто ни у кого ничего не отнимает, — Юнги вспыхивает, выплевывает слова враждебно, защищается. — И я вообще не понимаю, какое это имеет отношение конкретно к нему.
Намджун ничего не отвечает, молча докуривает и, отправив бычок в сторону щелчком, разворачивается и просто уходит.
«Так будет лучше», — самому себе тихо говорит Юнги и следует за Намджуном. Пора всех будить.
Парни просыпаются нехотя — они с похмелья и ужасно помятые, волосы в разные стороны и лица опухли, словно их пчелы покусали, но летнее солнышко уже вовсю жарит, и это хоть как-то подбадривает к тому, чтобы все-таки продрать глаза. Они бы вообще никогда не расходились, так бы и обитали вместе в своих убежищах, только деньги все равно нужны, и приходится возвращаться в обычный мир, чтобы работать и делать какие-то дела.
Чонгук это ненавидит. Он ненавидит свою дурацкую школу с глупыми, агрессивными одноклассниками, свой (чужой) дом, своего психически нестабильного отчима и равнодушную мать. Чонгук ненавидит свою жизнь вне этой реальности — ту, в которой он отдельно от хенов. Он ненавидит это, но сейчас выбора нет — возможно, однажды, в будущем, как Чонгук и мечтает, они с хенами сбегут куда-нибудь в другой город, заживут другой жизнью, вместе будут зарабатывать деньги и даже жить рядом — но пока это невозможно, поэтому Чонгук, как и все, нехотя плетется через перелесок, возвращаясь домой.
— Хен, придешь вечером в класс? У меня ужасно музыкальное настроение, прямо пальцы чешутся поиграть, — Чонгук нагоняет Юнги в лесу и уже мысленно строит планы на вечер, хотя еще даже дома не был. Он заранее знает, что не захочет оставаться там надолго.
— Нет, Куки, сегодня я занят, — Юнги отводит взгляд и касается шеи — так он делает всегда, когда чувствует себя неуверенно.
— Но у тебя выходной, — Чонгук даже останавливается на секунду, пытаясь прикинуть в голове, когда у старшего смена. — Ты же не работаешь сегодня?
— Нет, — Юнги говорит это, когда они уже доходят до перекрестка, где все обычно расходятся в разные стороны. Он больше ничего не произносит, просто небрежно машет остальным рукой на прощание и уходит в сторону своего дома.
Чонгук растерян — хен никогда не отказывается, если младший зовет его поиграть. Иногда даже никто больше не появляется, и им приходится только вдвоем находиться в классе, но Юнги всегда соглашается прийти. Чем таким он может быть занят, что отказывается сегодня? Чонгук думает, что Юнги просто не в духе, но он напишет старшему еще раз вечером, и тот обязательно согласится — так уже сто раз было.
Распрощавшись с Хосоком у подъезда, Чонгук поднимается на свой этаж и заходит в квартиру. Дома никого нет, и это огромное облегчение — не придется ни с кем разговаривать, а точнее, выслушивать очередное дерьмо в свой адрес. «Где ты был? Почему так поздно? Опять шлялся? От тебя никакого толку! Ты ничего не стоишь!», — не то чтобы Чонгука это все еще задевало, нет, он уже давно привык. Теперь это скорее просто вызывает чувство усталости и головную боль.
Можно было бы подумать, что Чонгук действительно такой — бесполезный и ничего не стоящий, он и сам уже начал в это верить, ведь сколько он ни пытался стать лучше — хорошо учился, помогал по дому, был кротким и послушным — родители всегда продолжали повторять, что он жалок. Так было до тех пор, пока он не встретил хенов — не словами, но они показали Чонгуку, что всегда найдется, за что любить. Даже Чонгука. А по их словам младший вообще хороший и сообразительный ребенок. Чонгук сам все еще не думает так о себе, но искренне старается верить хенам. Ведь если они видят в нем что-то особенное, значит, может быть, пусть и совсем немного, но это в нем есть?
Чонгук помнит, как это было в первый раз. Он тогда совсем еще недолго общался с парнями, еще стеснялся и постоянно чувствовал себя лишним и таким глупым по сравнению с ними. Он даже хенами называть их стеснялся — Чонгуку казалось, что это тоже нужно заслужить, а он не заслуживал. Тогда они уже нашли этот класс, Тэхен даже смеялся, что это Чонгук принес им удачу, и именно благодаря ему они нашли такое чудесное убежище. На самом деле почти так все и было — они гуляли, и Чонгук заблудился, отстал от остальных и свернул куда-то не туда. Пока пытался найти парней, наткнулся на эту школу, там хены его и отыскали — сидел на крыльце, прижав колени к груди и обхватив их руками, и не знал, что ему делать. Чонгуку было ужасно стыдно, он был уверен, что его отругают и скажут больше не приходить, скажут, что он заставил всех тратить свое время на поиски и тоже назовут глупым и проблемным — он ведь правда такой бесполезный. Но вышло иначе, никто не ругался, все наоборот почему-то были очень рады и хвалили Чонгука за то, что нашел такое чудесное место. Только Юнги немного нахмурился и попросил впредь не теряться, но потом обнял так, прижал к себе, будто по-настоящему переживал эти часы. Чонгук тогда заметил, что хен сделал это как-то порывисто, и потом будто сам смутился и выпустил младшего из объятий. Чонгук смутился тоже.
Спустя уже некоторое время после этого, когда они обосновались в классе и проводили там многие часы, Чонгук впервые не ушел со всеми, а задержался допоздна вместе с Юнги. Старший часто оставался там, когда все уже расходились, и в тот раз остался и Чонгук. Он сидел и делал вид, будто очень занят домашним заданием, но на самом деле ничего даже не писал — слушал игру Юнги и исподтишка наблюдал за тем, как пальцы старшего касаются клавиш, ловко перебирают их, рождая такую восхитительную мелодию.
— Ты тоже можешь попробовать, — сказал тогда Юнги. Чонгук не уверен, сколько он вот так сидел, слушая музыку, но, видимо, так заслушался, что перестал даже делать вид, что занимается уроками — старший это заметил.
— Ой, нет, хен, я не умею, — смущенно улыбнулся Чонгук, натягивая капюшон, чтобы скрыть наверняка пылающие уши. В то время ему было ужасно неловко говорить с Юнги в компании, не то что наедине — тот всегда казался слишком хмурым и серьезным, слишком крутым — Чонгук больше всего стеснялся показаться глупым именно ему.
— Тебе не обязательно уметь, ты можешь просто попробовать, — лицо Юнги все еще выглядело строгим, но голос звучал мягко и спокойно, и Чонгук, тушуясь, все же встал со своего места и устроился рядом на скамье.
— Ты можешь попробовать сыграть это, — Юнги медленно перебрал несколько клавиш, показывая младшему какую-то простую мелодию. — Не торопись, сначала дай пальцам привыкнуть.
Чонгук осторожно коснулся первой клавиши — понадобилось совсем легкое нажатие, чтобы раздался звук. Завороженный, Чонгук начал перебирать клавиши, все увереннее воспроизводя мелодию и даже придавая ей какой-то свой ритм. У него получалось довольно неплохо, это так увлекало, Чонгук даже забыл о том, что еще несколько минут назад чувствовал себя скованно и неловко. Юнги иногда поправлял его, но делал это так спокойно и уверенно, что Чонгук не чувствовал себя так, будто ошибается из-за своей глупости — он ощущал, что способен сделать лучше, просто Юнги показывает
как именно.
— Ты хорош. У тебя хорошие слух и чувство ритма, ты мог бы неплохо играть, если бы занимался, — сказал ему Юнги спустя минут тридцать, в течение которых Чонгук, забывшись, раз за разом проигрывал одну и ту же мелодию.
— Вау, это так здорово, хен, — восхищенно воскликнул Чонгук, оборачиваясь к Юнги. Его глаза блестели, а дыхание немного перехватывало, ничто еще не увлекало его так сильно. — Я раньше так хотел заниматься музыкой и сейчас понимаю, что не зря.
— Почему не занимался? — нахмурился Юнги, и Чонгук вмиг скис, будто опомнился от чего-то — опустил взгляд и резко отнял пальцы от клавиш.
— Мои родители сказали, что это была бы пустая трата времени и денег, потому что я все равно ничему бы не научился — я довольно глупый и бесполезный, — пробормотал Чонгук, отворачиваясь в сторону. Ему было так стыдно и почти до слез обидно, что так или иначе Юнги все равно узнал о том, какой Чонгук на самом деле — как бы он ни пытался казаться крутым и нормальным, хены все равно поймут, что он жалок. Эти мысли с такой силой захлестнули Чонгука, что он буквально еле сдерживался, чтобы не расплакаться прямо там — останавливало только то, что, расплакавшись, он опозорился бы еще больше.
— Эй, ну что за глупости? Я совсем так не считаю, — фыркнул Юнги, хмурясь еще сильнее. — Ты сообразительный малый, и ты довольно быстро научился этой мелодии. Я думаю, что твои родители не правы.
— Но они говорят… — начал было протестовать растерянный Чонгук, но Юнги не дал ему договорить.
— Послушай, твои родители и любые другие люди могут говорить тебе много вещей, но это не всегда означает, что они правы. Прислушиваться иногда полезно, но ты должен всегда думать самостоятельно, особенно, если это касается тебя и твоей личности. Никто не знает тебя так хорошо, как ты сам, поэтому ты не должен позволять кому-то говорить тебе о том, кто ты есть. Люди часто бывают неправы.
— И ты тоже, хен? Бываешь неправ? — спросил Чонгук, он был так растерян. Он был уже взрослым, целых шестнадцать лет, к тому же он читал много умных книжек и смотрел фильмы, но никто никогда не говорил ему этого — просто было некому сказать. Чонгук и не задумывался о таком, но вот Юнги сказал, и он впервые усомнился в своем мировоззрении. Точнее, тогда он даже и не осознавал, что у него вообще есть какое-то там мировоззрение.
— Чаще, чем многие другие, Чонгуки, я много ошибаюсь. Но по крайней мере, я обещаю тебе, что всегда буду с тобой честен, — сказал ему тогда Юнги. Он больше ничего не произнес, просто начал играть, показывая Чонгуку другие свои песни и мелодии. Чонгук тоже ничего не стал говорить, просто сидел и слушал, но на самом деле внутри него разразилась такая буря, впервые его устои в голове пошатнулись, и не сказать, что Чонгук этим не восхитился.
С тех пор они еще многому научили его — не только Юнги, но и все остальные парни. Они делились своими мыслями и опытом, рассказывали, что, на их взгляд, хорошо, а что плохо — Чонгук не всегда был согласен, но они же говорили ему, что это нормально, что каждый человек уникален, у каждого свои взгляды и мнение, что важно быть верным своим принципам, но при этом быть открытым к чему-то новому. Да, его хены за пару лет общения научили Чонгука большему, чем общество за все семнадцать лет его жизни. И Чонгук искренне благодарен им, и особенно Юнги, за то, что тогда впервые поселил в нем эту мысль — о том, что Чонгук может чего-то стоить, несмотря на то, что говорят ему другие.
Он валяется на кровати в собственной комнате и с улыбкой вспоминает о том моменте и еще куче других — перебирает в голове самые приятные воспоминания. Почти все они связаны с Юнги. Чонгуку сложно это описать или объяснить, но старший вызывает в нем такие странные эмоции, даже когда его рядом нет, у Чонгука внутри все будто в узел сворачивается, и тянет что-то в грудине, это мешает дышать нормально, но это почему-то такое приятное чувство. Просто его хен такой удивительный — наверняка он на всех действует именно так, ведь как можно им не восхищаться? Чонгук не представляет.
— Ну и где ты шлялся всю ночь? — дверь спальни открывается резким движением, и в комнату входит отчим. Чонгук сразу выныривает из мыслей, подбирается весь, напрягается — знает, при отчиме нельзя расслабляться хоть на секунду, особенно, когда тот не в духе, как сейчас.
— Я сделал все задания и ушел немного погулять, — говорит тихо и ровно, даже взгляд старается не поднимать.
— А что толку от твоих заданий? Ты как был ничтожеством, так им и останешься, только и умеешь, что шляться повсюду, позоря нас, — начинает кричать отчим. Ему бесполезно что-то говорить и доказывать, если он настроен на скандал, поэтому Чонгук просто молчит и слушает. Слушает о том, какой он глупый, жалкий и бесполезный. Слушает, но не слышит — он научился закрываться, в себя уходить и все это не воспринимать. Чонгук не уверен, сколько времени проходит, прежде чем отчим наконец затыкается, но как только тот немного утихает, он быстро одевается и уходит прочь из дома, игнорируя безразличный взгляд матери, с которой сталкивается в коридоре.
Чонгук: Хен, я иду в класс. Ты сможешь прийти?
Ответное сообщение приходит только через несколько минут.
Юнги: Я же сказал, что занят сегодня.
Чонгук: Я знаю, просто я опять поругался с отчимом и не хотел оставаться дома.
Юнги: Ох, Чонгуки…
Чонгук: Если ты слишком сильно занят, то ничего страшного, правда. Я напишу кому-нибудь из парней, может, кто-то захочет прогуляться.
Чонгук: Но я правда хотел бы увидеть тебя :(
Юнги: Ну вот что мне с тобой делать?
Юнги: Жди около дома, я скоро зайду за тобой.
Чонгук: Я мог бы пойти к школе?
Юнги: Нет, жди у себя.
Юнги: Зайдем кое-куда вместе.
Чонгук не уверен, но почему-то это «вместе» вызывает в нем столько всего — опять этот узел в животе и странное тянущее чувство. Это непонятно и смущает, поэтому он просто отмахивается от этих мыслей и присаживается на лавочку, ожидая старшего.
Юнги приходит через двадцать минут. Он выглядит встревоженным и задумчивым, но, завидев младшего, выныривает из своих мыслей и меняется в лице — приветствует со своей обычной теплой улыбкой. Чонгуку сразу становится стыдно — возможно, у Юнги самого есть какие-то проблемы, раз он не мог прийти, а Чонгук сорвал его. Но он правда так сильно хотел увидеться. Ему было нужно.
— А куда ты хотел зайти? — спрашивает Чонгук, когда замечает, что они идут обычной дорогой до школы, совсем никуда не сворачивая.
— На самом деле никуда, я просто не хотел, чтобы ты один ходил по улицам поздно вечером…
— Хен!
— …Но мы можем зайти в магазин и взять с собой что-нибудь вкусное, снеки и чего-нибудь попить, — виновато предлагает Юнги, и этого оказывается достаточно, судя по тому, что Чонгук перестает возмущаться и просто идет надутый.
Они так и делают, заходят в магазин, где набирают всякого — мармеладки, чипсы, какие-то конфеты и напитки. Юнги пробивает еще пачку сигарет и закуривает сразу у магазина. За все, как обычно, платит он, хотя у Чонгука есть свои деньги — родители дают ему немного, но Чонгуку просто некуда их тратить.
— Потому что я твой хен и мне нравится заботиться о тебе, мелкий, — сказал ему однажды Юнги, когда Чонгук протестовал и пытался заплатить сам. Чимин потом шепнул, что Юнги, наверное, просто нравится чувствовать себя сильным и крутым — Чонгука тогда это почему-то очень сильно смутило, и с тех пор он старается больше не настаивать.
До школы они доходят за пятнадцать минут — сразу вынимают покупки и усаживаются за пианино. Это всегда работает, всегда помогает Чонгуку расслабиться и успокоиться — вкусняшки, пианино и его хен. Юнги почти не играет, только подсказывает Чонгуку, разучивающему старую мелодию, а сам витает в своих мыслях. Чонгук это замечает — он играет, но периодически косится на серьезное лицо старшего, из-за чего пропускает ноты, и Юнги сразу отвлекается, чтобы поправить его. В конце концов он останавливает младшего.
— Послушай, Чонгук. Я хотел поговорить с тобой кое о чем, — говорит Юнги.
— Все в порядке? — сразу напрягается младший. Такие разговоры обычно не бывают хорошими, верно?
— Да, просто… Послушай, сегодня я сказал, что был занят, но ты настаивал, чтобы я пришел. Понимаешь, я теперь встречаюсь кое с кем, и не всегда смогу…
— Что ты такое говоришь, хен? — выдыхает Чонгук. Он шокирован, ему кажется, что у него земля из под ног уходит. — Кто он?
— Она, — поправляет Юнги, но смотрит на младшего странным, очень странным взглядом. — Ее зовут Наен, мы познакомились…
— Не важно! Я не хочу знать, — шипит Чонгук. Он вскакивает со своего места и делает шаг назад, хватается за низ футболки, чтобы унять почему-то дрожащие руки. У него в голове не укладывается — как его хен может с кем-то встречаться…? С девушкой? Почему-то это ранит его сильнее всего, хотя непонятно, почему это вообще его ранит. Чонгуку стыдно за свою глупую, детскую реакцию, но он ничего не может с собой сделать. — Ты любишь ее?
— Я не знаю, это не так просто, Чонгук, — спокойным голосом говорит Юнги, следя за младшим пристальным взглядом. — Мы не так давно вместе, но думаю, что однажды я мог бы. Послушай, Чонгук, твое поведение…
— Я знаю. Прости, хен, я знаю, — выдыхает Чонгук, усаживаясь обратно на скамью. Почему-то в один момент все это обрушивается на него многотонной глыбой, вся злость и обида оказываются придавленными где-то внутри, и все, что остается — это пустота и необъяснимая усталость. — Я просто не хочу ничего знать. Прости, это глупо и по-детски, — Чонгук неловко трет лицо. — Если тебе это важно, я постараюсь ради тебя. Просто пообещай, что ты не оставишь нас из-за нее. И вообще никогда не оставишь.
— Я обещаю тебе, Чонгуки, — уверенным голосом говорит Юнги и аккуратно касается колена младшего. — И если я тебе понадоблюсь — так, как сегодня — я всегда приду. Просто теперь иногда я не смогу гулять вместе с вами или просто так бывать в классе. Но если я буду нужен тебе — я приду. Обещаю.
Чонгук несколько раз кивает, но все равно отводит взгляд. Он снова не знает, что чувствует и не знает, как это объяснить. Чонгук ощущает только одно — его это почему-то ужасно задело, и в груди снова что-то тянет, только впервые это неприятно.
— Хочешь еще поиграть? — спрашивает Юнги, чуть сильнее сжимая чужое колено.
— Нет, — качает головой Чонгук. — Я устал и хочу домой.
— Хорошо. Тогда пойдем домой, — улыбается Юнги и опускает крышку пианино. Только вот улыбка эта получается невеселой и натянутой, Чонгук уверен, что такая же получилась бы сейчас и у него, если бы ему пришлось улыбнуться. Юнги не выглядит хоть сколько-нибудь более радостным, чем сам Чонгук, и всю дорогу до дома младший думает — почему?
