Пойми, как мне плохо

Двери закрываются быстро, пока в зале начался новый поток шума. Америка сидел на полу, дрожащей рукой и тяжёлым дыханием, затыкал идущую из разбитого носа кровь платком. Англия сидит с ним рядом, то и дело поддерживая сына за плечо или пытался снять чертовы черные очки с чужого лица. Но США отмахивался от отцовских рук, пытаясь уложить в своей голове случившееся. — Что это было? — тихо и как-то нервно спрашивает Германия у стоящего рядом Китая. Азиат лишь хмурит свои тонкие брови, складывая руки на груди. — Ты видел… — Бинты, — не дослушав вопроса, отвечает Китай, явно не довольный и обеспокоенный этим. КНР что-то шипит себе под нос на своём, переводя хмурый взгляд на все ещё сидящего США. Сквозь отцовский лепет на английском и другие голоса он может услышать, как китаец осуждает его, хоть и рот его лишь кривится в каком-то презрении. Америка опускает взгляд, вылезая из рук Англии, что, словно пиявка, прилип к нему. Затылок отдавал тупой болью, а сердце в груди саднило. Россия нарушил обещание. Штатам казалось, что с прошествием лет у него всё наладилось, пусть каждое собрание тот наблюдал за болезненной усталостью россиянина и тем, как тот трёт двумя пальцами глаза и подолгу не выходит из курилки. Казалось, что всё хорошо даже когда он случайно заметил сгорбленную фигуру за зданием совета. Он сидел на корточках и, держа в одной руке блестящую флягу, закрывал лицо. Хотелось, чтобы казалось, что всё хорошо или по крайней мере не видеть этого. Поэтому он и носит тёмные очки даже зимой. Пока все вокруг галдели, бурно обсуждая произошедшее, Америка находился словно в вакууме. Все голоса вокруг были слышны сквозь вату. Он кривит губы, в последний раз вытирая гудящий от боли нос и встаёт с пола, начиная слышать, как Германия набирает Беларусь. Кто-то спрашивал про продолжение собрания и то, стоит ли его вообще продолжать, а кто-то под шум ушёл в свой кабинет. В глубине коридоров раздался треск стекла. Все замолчали, вслушиваясь в этот звук, пока Китай быстрой походкой не направился в сторону звука. Некоторые последовали за ним, что сделал и Америка. Причиной треска стекла был лишь один человек.

***

Дверь громко хлопает о кафельную стену уборной, пока в неё влетает запыхавшийся Россия. Куртка летит на пол, пока мужчина с трясущимися рука включает воду. Сердце внутри колотится так, словно россиянин пробежал две стометровки, накрывая сознание паникой. Изо рта скороговорками вылетают тихие маты, перемешанные с шипением, когда он заворачивает рукава когда-то белого свитера. Бинты тряпками сползают с изрезанных рук, тяжело отлипая, словно сдирают вместе с собой кожу. Россия кидает бинты в раковину вода в которой сразу же окрашивается. Всё колит и болит, порезы выдавливают из себя ручьи крови. — Блять-блять-блять… — Шипит кучерявый, нервно оборачиваясь на кабинки, пачкая их своей кровью и почти ломает диспенсер с туалетной бумагой, поднимая грохот в когда-то тихой уборной. Он возвращается к раковине, зажимает руки бумагой, пытаясь остановить открывшееся кровотечение. Лицо корчится как у детей, что вот-вот заплачут, а лёгкие и желудок наполняются таким тяжелым и неприятным отвращением. Отвращением к себе. В носу начинает щипать, а кровь постепенно прекращает идти, оставляя под ногами у россиянина кровавые ошметки бумаги. Тот вздыхает, оглядываясь на лежащую на полу куртку, подходит к ней. Во внутреннем кармане, помимо сигарет и паспорта, всегда лежит небольшая пачка бинтов. Он всегда надеялся, что никогда их не достанет и тем более надеялся, что никогда не будет делать себе перевязку рук в этом чертовом здании, оросив всё здесь своей собственной кровью. Туго перевязав руки и немного успокоившись, Россия умывает лицо. Зачесав волосы назад, он поднимает глаза на своё отражение: такое же, как и сегодняшним утром, усталое и блеклое, только глаза округлились. Если присмотреться, то можно заметить, как в тёмных зрачках купается тревога. Зеркальный Россия будто ухмыльнулся, а в животе словно камни упали. Америка абсолютно прав — он жалок. Жалок и слаб. Такие, как он должны гореть в жарких печах крематория и гнить в дешёвых гробах под землёй. Позорище, самое настоящее позорище, урод семьи. Трусливый мальчишка. Ты должен был быть достойным правопреемником, таким, чтобы отец мог гордиться тобой, но вот он умер и что теперь? — И что с тобой стало теперь? — холодно спросило отражение, упираясь на руки и приблизившись к России, — Не можешь ответить? Или ты боишься признаться в том, что просто не можешь прекратить купаться в жалости к себе? Отражение прищуривается, скаля зубы в кривой улыбке, пока его обладатель не отрывает взгляда. Внутри сердце скрипит, а губы сжимаются в тонкую полоску. — Ты так погрузился в своё собственное горе и обиду, что не можешь жить дальше. Ах, погоди, ты и так не хочешь жить, посмотри на свои руки. — Отражение усмехается, — Ты не хочешь жить, но боишься лишиться этой жизни, предпочитая убого существовать на этом свете. Я знаю, ты боишься признаться в том, что тебе просто нравится это всё. Ты чертов мазохист, Россия, ты ведь знаешь. — Я не такой. — тупо отвечает Россия, продолжая пялиться в зеркальную поверхность. — Не такой? — чуть ли смеясь переспрашивает отражение, — А какой тогда? Расскажи мне. — Я не слабый. Отражение засмеялось, казалось, что даже зеркало затряслось от такого громкого и истеричного смеха. — Я Не Слабый. Но смех не прекращался. — Не слабый?! НЕ СЛАБЫЙ?! — в истерике кричит отражение, — ТЫ НИЧТОЖНЫЙ! — Я НЕ СЛАБЫЙ! Лаем кричит Россия, со всей силы разбивая смеющееся над ним зеркало. Оно с оглушающим звоном осыпается на раковину с полом, всё в той же истерике поблескивая на свету, размножая уже не насмешливое отражение России. Он отходит, судорожно хватая ртом воздух, зарываясь разбитыми пальцами в волосы, окрашивая их капельками жгучей крови с костяшек. Требуется несколько секунд, чтобы понять, что он натворил.