Hassliebe

— Давай же, Роуз, всего один поцелуй, — Малфой шепчет в уголок ее рта, не касаясь, а в глазах блестит озорство. Парень тянет руку к ее лицу, заправляет прядь огненно-рыжих волос за ухо и ведет большим пальцем по линии напряженной челюсти, внимательно всматриваясь в голубые напротив — медленно, томительно, расплавляя кожу, затягивая тугой узел внизу ее живота. Когда кончик его пальца скользит вниз по ее шее, Уизли кажется, что она издает какой-то звук, или это происходит, когда он тянет локон ее волос? Роуз непроизвольно сглатывает, сбивчиво дышит и жгуче не-на-ви-дит… себя — за неуместную, несоответствующую ей реакцию, за то, что стоит, будто вросла в землю, и боится пошевелиться — вдруг он остановится, прекратит касаться ее, смотреть внимательно и изучающе этими мутными глазами цвета тумана, застилающего гладь Темзы. Уизли кусает щеку изнутри и задирает подбородок, пытаясь убрать его руку, но блондин лишь усиливает хватку, заставляя замереть с приоткрытым ртом, от чего кончик ее языка холодеет от ужаса. Мерлин. Клянет себя, отводя взгляд от таких ядовитых глаз самого настоящего змееныша и мельком скользит по его губам, замершим напротив — гнутся в усмешке, и от этого что-то тяжелое бьет ее по затылку. Скорпиус отпускает прядь ее волос и задевает губу, касается чуть приоткрытых и подушечкой пальца стирает слабый след бесцветной помады, название которой и не вспомнит — кажется, самое неприметно-простое магловское средство, но у него крышу сносит от того, как блестят ее губы из-за этого. — Ты же хочешь этого, — снова рядом. Выдыхает ей в рот, и она вздрагивает от возбуждения, которое смешивается с каким-то непонятным ей чувством. Миллиметр, и она могла бы почувствовать его. Просто сделать маленький шажок. Едва заметный наклон головы и их губы соприкоснуться. Роуз одергивает себя, больно прикусывает нижнюю губу, которую он вынужден оставить в покое, и запрещает себе думать о том, какого это — целовать Скорпиуса Малфоя — задыхаться от ощущения его языка во рту, от терпкого вкуса, въедающегося в нос, от трепещущего сердца где-то под броней из ребер, когда он будет стирать с нее — жестко, безжалостно — всех, кто был «до» — мальчишек, что осмелились [которым она, твою мать, позволила]. Не многим, но ведь главное, что не е м у. Порой он даже становился свидетелем некоторых жалких попыток очаровать малышку Рози. В то время как какой-то недоумок-однокурсник — Скорп прекрасно знал, кто именно, просто одна только мысль о том, что он действительно обозначит имя хоть одного из этих неудачников у себя в голове рядом с ней, приводила к застланному гневом взгляду и скрежету зубов, — пытался зажать Уизли в углу коридора заклинаний, сминая выглаженную мантию и стараясь добраться до ее форменной шерстяной юбки и хлопковой рубашки, или притянуть к груди за красно-золотой галстук, она пронырливо вырывалась из его рук, высоко задирая свой носик, недовольно кривила лицо и наставляла на олуха волшебную палочку, угрожая применить заклинание «Слагулус Эрукто» (отец как-то рассказывал ей, что пытался подобным образом проучить Драко Малфоя, к слову о семействе Малфой, но, к сожалению, его благородный поступок сыграл с ним злую шутку, впрочем, мама любила упомянуть, что Рону стоило помнить о том, что его волшебная палочка неисправна, хоть это и было храбро с его стороны). Скорпиусу было похер на заклинания, ему хотелось приложиться кулаком к ближайшей каменной стене или проехаться костяшками по роже этого полудурка, который тупо п о с м е л. Малфой морщится от собственных мыслей, давящих на черепушку. Правда была в том, что он сам такой же, только с одним значительным, по его мнению, исключением — он, как мазохист, нарывается на ее взгляды, полные неодобрения любых поступков с его стороны, нарывается на выгнутые брови и сморщенный лоб, нарывается… и все равно знает — плевать, что говорит, потому что стоит только видеть, как стоит и гнет тонкие пальцы, плевать, потому что п р и т в о р я е т с я, потому что под этим липким слоем неправды, в котором погрязла, как в трясине, Роуз Уизли жаждет его поцелуев, его прикосновений и е г о внимания. Поэтому, накануне вечером, в который раз, сидя в гостиной своего факультета, при приглушенном свете потрескивающего огня в камине, Скорпиус представлял на месте очередной своей сокурсницы, льнущей к его бедру, что это Уизли касается его лица бледными пальцами, что это ее мягкие губы целуют его. Правда была в том, что он представлял себе обман, который должен был быть правдой. Он знал это, Мерлин. Его зажимали в тиски между собой злость на (не)глупую девчонку, что заполонила его голову, и презрение к самому себе. Ее упрямство сводит его с ума. Было бы проще, если бы она была одной из обычных, такой, как все остальные. Почему ершится, спорит, кидает колючие взгляды? Все это, сука, заводит только больше. Малфой скулит про себя, каждый раз обещая, что это последний. Но вот она здесь — стоит и позволяет ему касаться себя, тяжело сглатывает, сбито дышит и при том смотрит так, словно это именно он ополоумел. Как?! Твою мать. Твою мать. Твою мать. Уизли скребется, как кошка, умоляя вернуть себе рассудок. Ей нужна палочка. Тянется к складкам мантии, но Малфой перехватывает руку, сжимая кисть в тиски, вызывая дрожь в коленях и мурашки, расползающиеся вверх по позвоночнику. — Дай мне поцеловать тебя, — выдыхает едва слышно, не соображая — ему просто нужно. Его тело оказывается совсем близко, и ей кажется, будто она чувствует его сердцебиение. Роуз открывает рот, но не успевает произнести и слова, как Скорпиус пересекает оставшееся между ними расстояние, кладет ладонь ей на шею, погружая пальцы в копну волос цвета осенней, золотой листвы и впечатывается в ее губы. Следовало бы притвориться слепой, глухой, сотканной из неосязаемого дыма, остановить его, не дать притронуться, не дать говорить. Не дать страху и желанию стать одним целым. Но в тот момент, когда его губы накрыли ее, все исчезло, растворилось — ничего не осталось, кроме ощущения жара, растекающегося по всему телу, кроме сердца, что стучит у нее в горле, когда он сильнее прижимает ее к себе и толкает язык ей в рот. Настойчивые, жадные, грубые — такими она и представляла поцелуи Скорпиуса Малфоя, такими она хотела их ощутить. Ее щеки покрываются румянцем от непозволительных мыслей, от того, что ей мало — отчаянно мало и хочется еще больше. Он скользит языком по кромке ее зубов, легонько кусает за нижнюю губу и потом снова накрывает поцелуем. — А теперь скажи, что не хочешь этого, — бросает шепотом прямо в рот, — скажи, что не чувствуешь этого, — снова цепляет зубами и сжимает лицо в ладонях. — Скажи, чтобы прекратил, — его губы опускаются на ее шею, и горячее дыхание щекочет, задевая каждый нерв, — скажи, что тебе не нравится, — Малфой задевает зубами нежную кожу, и у Роуз щипает глаза под закрытыми веками от наслаждения. — Мерлин, заткнись, Скорп, — единственное, что ей удается произнести. Тихий стон срывается с ее губ красноречивее любых ответов.