abyssus

Широ с легкостью теряет равновесие и книги вместе с конспектами сразу же падают на пол, когда группа студентов проходит рядом и как бы случайно его толкает в плечо. Саркастичное «Прости, солдатик», брошенное ему в спину, бьет под дых, но Широ терпит и спокойно поднимает книги. Одной рукой делать это сложно – он все еще не привык к своей беспомощности, – но в Гарнизоне обещали ему новую руку к концу года, когда проект пройдет проверку. Спиной он чувствует чей-то взгляд – колючий такой, но заинтересованный – и, поднимаясь, оборачивается. Прислонившись спиной к стене в окружении своих сокурсников, за ним наблюдает Кит, парень, который старше Широ на два курса и младше на где-то лет пять. Он сверлит Широ взглядом, и Широ без труда читает в его глазах вопрос: «И кому это нужно? Вали из этого универа, пока тебя не съели живьем, Такаши Широгане». Но Широ смотрит упрямо – со всем тем достоинством, что осталось у него, беспомощного калеки, ветерана войны и еще одного талантливого, но отрицаемого студента, – хмурится и уходит. Ему сейчас везде не рады, и университет просто одно еще такое же место, но с единственным плюсом: здесь Широ может получить высшее образование и уйти из армии. Война – одна из многих, за которыми часто следят и радуются, что это происходит не у их дверей – грянула внезапно, и никто даже не знал, что господин президент захочет в нее ввязаться, ведь слишком далека была та планета, слишком чужой была та империя. Широ стал одним из многих – сотен, тысяч, миллионов – рекрутов, высланных на помощь тогдашним союзникам, и зубами прогрызал себе путь домой, рвался, метался, сражался и убивал ради своей страны и ради возможности вернуться домой. Он пожертвовал ради своей страны молодостью, верой в себя, рукой и своим собственным будущим. Но когда пришла радостная долгожданная весть – «Война закончена, выжившие могут вернуться домой!», – Широ встречали не как героя и ветерана, а как убийцу и мясника. Его – вместе с другими оставшимися в живых счастливчиками, успевшими за то время позавидовать павшим – встречали бунтующие хиппи, отрицавшие их и порицающие войну. Их встречали громкие лозунги, злые слова и обидные ругательства. Широ терпел – плевки в лицо, насмешки, угрозы, пролитый на него кофе, выброшенный обед и прочее, – верил – война ведь закончена, ну и что, что он поступил в университет по льготе солдата? – и надеялся, что вскоре волна движения пойдет на спад и перегорит, как лампочка. А пока он покупал по несколько банок краски в неделю, чтобы каждые выходные закрашивать надписи, которые рисуют у него на доме, и старался не выходить на улицу без необходимости, чтобы не попасться кому-нибудь. Ну и что, что он солдат? Он ведь теперь просто калека, не способный дать никому отпор. Его мир крутится вокруг оживленного университета, скучных лекций и более активных семинаров. Забывается даже то кафе, в которое Широ любил ходить с Адамом, где их не осуждали и не бросали презрительные взгляды, обращая внимание на то, как они держатся за руку. Что сталось с Адамом, Широ не знает. Ему даже невдомек известно ли ему о том, что Широ вернулся назад и теперь принял на себя ту самую роль, о которой Адам его предупреждал. Адам бы, наверное, сказал что-то вроде: «Я же говорил, Такаши», и словно ножом по сердцу режет воспоминание о его голосе. Широ нуждается в других словах, в чем-то, похожем на утешения, в признаниях любви, но самое главное для него это то, что эти слова будет произносить родной ему человек. Ему просто нужно слышать голос – и неважно, говорит ли он какие-то слова о любви или спрашивает, какой Широ хочет сэндвич – и незаметно ностальгировать по тому времени, когда он был кому-то нужен. Когда его запирают в кладовке – после непродолжительных пинаний и бросания колкими словами, – Широ и голоса не подает, потому что знает, что все они ждут его криков и мольбы, а доставлять им удовольствие не хочется. Он в который раз горюет по своей руке, касается плеча, где под одеждой скрыт рваный кривой шрам, клеймо калеки, и думает, стал бы давать им отпор, если бы вторая рука была на месте. Ему никто не откроет – кричать, визжать, молить бесполезно, этот мир полностью против него, – и он решает дождаться прихода уборщика следующим утром. Вокруг темнота, но Широ – в окружении швабр и ведер – по запаху чувствует всякие чистящие средства. Он не знает, сколько так и сидит на полу, уткнувшись лицом в старый рюкзак, но сначала глаза привыкают к темноте, а потом на него наваливается легкая дремота. Свет врывается неожиданно, режет глаза, и Широ инстинктивно прикрывает их рукой. В дверном проеме показывается знакомая фигура в кожаной куртке с длинными волосами и равнодушным лицом, и Широ, удивленный ему, не сразу осознает, что он что-то говорит. – Поднимайся, – повторяет его спаситель и протягивает Широ руку. Его рука – тонкая, изящная, с длинными пальцами – в кожаных перчатках без пальцев на ощупь теплая, и Широ почему-то не вовремя вспоминается, что давно не прикасался к кому-нибудь. Широ долго держит его за руку и отпускает только, когда Кит косится на него. – Прости, – бормочет Широ, а Кит отмахивается, мол, ничего. Вечер спускается и накрывает их город – Широ даже дивится, как долго просидел в кладовке, – и ему кажется несказанным везением то, что у Кита была тренировка, и невероятной добротой, что он решил его выпустить. – Спасибо тебе, – говорит Широ впервые за столько времени по-настоящему искренне, а Кит смотрит на него каким-то странным, трудно разгадываемым взглядом. – Что? – Почему ты продолжаешь это делать? Почему не сдашься? – спрашивает Кит и наконец-то смотрит ему в лицо. Широ поджимает губы – никому из них не понять, – и отвечать почему-то не хочется. Под дых неприятно бьет осознание, что Кит такой же – непонимающий, грызущий его второй совестью и равнодушный, – несмотря на всю симпатию Широ к его безучастности и молчанию, когда остальные не приминали лишний раз поддеть Широ. – Ладно, я понял, – вдруг говорит Кит и похлопывает Широ по плечу, где отсутствует рука. – Ты просто такой же упрямец, как и я. Можешь не отвечать, мистер Я-все-стерплю-немного-осталось. Его рука лежит на плече Широ дольше, чем положено простым знакомым, которые только и делали, что иногда переглядывались в коридоре, но Широ искренне жалеет, что для своего прикосновения Кит выбрал не другое плечо, где мог бы скользнуть пальцами по всей длине его руки. – Я подвезу тебя, – вдруг говорит Кит, встряхнув связкой ключей с каким-то забавным брелком, а Широ застывает на месте. – Это такая шутка? – спрашивает он, не готовый к таким щедростям от судьбы. – Я просто подвезу тебя, – бросает Кит, подходя к машине и открывая ее. – Не волнуйся, ничего я с тобой не сделаю. – Но что с тобой сделают, когда узнают, что ты выпустил меня и потом еще и подвез? – Широ не готов распространять свою неудачу и дурную репутацию на других, особенно на Кита. Кит оборачивается к нему – весь такой сияющий от блеска шипов и заклепок на его кожаной куртке при свете уличных фонарей – и улыбается слишком очаровательной, заговорщицкой и лукавой улыбкой, от которой у Широ сердце падает вниз. Кит не должен быть таким добрым по отношению к нему, иначе Широ рискует влюбиться еще и в его характер. Пока что Широ хватает и того, что – попроси только Кит – Широ бы отдался ему хоть в любом дешевом отеле, хоть на заднем сиденье его машины. Широ нервно сглатывает, прогоняя ненужные мысли. – Запрыгивай, – говорит ему Кит. – Ты думаешь, в такое позднее время кто-то будет следить за мной или тобой? Широ не думает больше, когда усаживается на переднее сиденье. В машине Кита пахнет самим Китом. Широ даже не знает, как толком объяснить, но стойкий запах дезодоранта, одеколона и сигарет впитывается этой грудой металла. Он втягивает этот аромат, ловя себя на странном желании запомнить его, и старается сделать это так, чтобы Кит не заметил. Чувствуя этот аромат, ощущая и запоминая мягкость сидений, ему будет проще потом представить во время дрочки, как Кит раскладывает и трахает его прямо здесь, на универской парковке. И, черт возьми, как же Широ надеется, что Кит никогда не узнает о его мыслях. – Нравится машина? – интересуется Кит, поглаживая панель. – Вообще-то это отца. Мой чоппер пока что в ремонте. – Понятно, – как-то смущенно бормочет Широ. – Какой у тебя адрес? – спрашивает Кит, настраивая навигатор. Широ вовремя прикусывает язык, почти называя адрес и вспоминая, что два дня назад на стене его дома снова написали «УБИЙЦА». Нет, этого Киту видеть точно не стоит. Он называет адрес в квартале от его дома и надеется, что Кит не запомнит его, да и зачем он ему после? – Ты голоден? Я обычно после тренировки готов, наверное, слона съесть, а ты, небось, в кладовке целый день просидел, – вдруг произносит Кит, когда они останавливаются на светофоре. – Нет, – что-что, а лгать Широ научился отменно. Но у Широ урчит живот, выдавая его с головой, а Кит почему-то выдает тихий незлобный смешок. Широ смущенно отводит глаза и старается сделать вид, будто пробегающий за окном пейзаж намного интереснее Кита, потрясно пахнущего. – Заедем перед этим в одно место, – говорит Кит с улыбкой. Широ предательски краснеет. О нем слишком давно никто не заботился.

***

В закусочной Широ чувствует на себе внимательный взгляд Кита, даже спрятавшись за широкое меню, хотя и не такое широкое, как его плечи, чтобы полностью спрятаться за ним. Но ему все-таки приходится сделать заказ, отдать официантке меню и уже другим способом избегать смотреть на Кита. Его терпения и выдержки хватает ровно до того момента, когда Кит лениво начинает жевать картошку: – Окей, что такое? – О чем ты? – как ни в чем не бывало спрашивает Кит. – Ты, – шикает Широ. – Ты пялишься на меня. Почему? Кит пожимает плечами, словно пялиться на Широ это в порядке вещей, потому что на такого, как Широ, нельзя не пялиться. – Просто все пытаюсь понять, почему ты не дашь им отпор, – тянет Кит, даже изображая кулак и удар, – ты же все-таки военный. Широ как бы невзначай кивает на свою отсутствующую руку, а Кит на это только фыркает, мол, не думаю, что для того, кто воевал с галра, это может быть проблемой. – Не хочу быть тем, кем они меня считают, – вдруг говорит Широ, сам еще плохо осознающий, почему так откровенен с Китом, с которым никогда не разговаривал до этого вечера. – Ты и так не тот, кем они считают тебя, – произносит Кит, и его теплая ладонь накрывает руку Широ.

***

Широ не знает, как так получается – слишком запутанные дороги этого города, – но к названному им адресу Кит везет его через его собственный дом, где красуется ярко-красная надпись «УБИЙЦА» с миниатюрными черными трупами, пистолетами, ножами и бомбами. Широ не знал, как этим умельцам, оставляющим свое художественные произведения на его стенах, хватает времени все это нарисовать, ведь после войны Широ спит крайне чутко и тревожно, но подозревал, что они просто пользуются трафаретами, чтобы не тратить уйму времени. Широ чувствует дикий стыд, когда Кит проезжает мимо и даже комментирует – «Вандалы», – но молча кивает и едва ли не вылетает из машины, когда Кит останавливается. Он останавливается на бордюре, ждет, когда Кит уедет, но тот стоит и чего-то ждет. – Эм, ну пока? – пробует распрощаться с ним Широ. – Ага, – кивает Кит. – Передавай привет Лэнсу. – Кому? – Лэнсу. Это ведь его дом, – кивает Кит, а Широ неловко оглядывается, прижимает к себе рюкзак, словно защиту, и краснеет от стыда. – Я не хотел тебе лгать, просто… – Часто рисуют? – перебивает его Кит. – Достаточно, – уклончиво отвечает Широ. – Мой тебе совет: поставь забор и заведи большую собаку, – произносит Кит, а потом добавляет: – Запрыгивай, довезу до точно твоего дома. – Но… – Отказы не принимаются. Широ с обреченностью снова садится в машину, а когда они – снова подъезжают к его дому, то ему хочется закопаться с головой в землю, чтобы только Кит не видел его позора, то, чем стала его жизнь вне универа. – Большая собака. И высокий забор, лучше сеткой, чтобы рисовать не смогли на нем, – напоминает Кит. Широ едва заметно кивает, втянув голову в плечи, и снова спешит ретироваться, с позором скрывшись за дверями своего дома и сгореть со стыда окончательно, когда ночью будет лежать в постели и обдумывать сегодняшний день. Но Кит его удивляет, когда останавливает его, придерживая за локоть, и говорит: – Ты не тот, кем они тебя считают и как называют. Или как пишут. Ты не убийца, а солдат. А на войне жизнь всегда обесценивается.

***

Широ почти кажется, что все произошедшее тем вечером он придумал, потому что Кит в универе все также словно не замечает его присутствия, молча смотрит на его обидчиков, иногда поглядывает на него долгим нечитаемым взглядом, после чего резко – словно обжегшись – отводит глаза. Широ забывает – предпочитает забыть – тот день и те минуты, когда стал донельзя откровенен с почти что незнакомцем, но, как и ожидал, вечерами надрачивал на Кита, представляя, как тот трахает его на заднем сиденье его машины. Широ оставляет себе мечты – даже не надежды, – потому что ему необходимо что-то такое, когда губящая надпись «ДУШЕГУБ» на его стене опускает его в жестокую реальность. До магазина со стройматериалами кварталов десять пешком, и Широ предпочитает пробежку автобусу, потому что знает, как там на него будут смотреть. Уже не в первый раз он убивает свой выходной на покраску стен, но обычно у него в гараже стояли несколько банок с краской. Нужно будет заказать несколько банок позже, а пока на пару дней хватит и одной. В субботу в магазинчике со стройматериалами на кассе стоит незнакомый ему человек, и, отстояв длиннющую как ни странно очередь, Широ не удивлен, что тот с презрительным взглядом отказывается ему продать банку краски. Что ж, это ожидаемо. Ему ни капли не стыдно и не обидно – наверное, он все-таки черствеет, – но становится неприятно, когда в разделе с плиткой он замечает Кита, смотрящего на него. Широ поправляет кепку – натягивает ее пониже на глаза – и выходит из магазинчика. Последние несколько километров до дома кажутся особенно тяжелыми, а надпись на стене не такой гнетущей, как мысль о том, что Кит снова видел его позор. Стук в дверь – вот, что выводит Широ из равновесия. В его дверь, кажется, не стучали целую вечность – ровно столько же, сколько к нему не приходили в гости. И Широ совсем не ожидает увидеть за ней Кита с пакетами из строительного. – Пустишь? – спрашивает Кит. – Кит, что ты тут… – Видел тебя в строительном. Этот парень был чертовски неправ, потеряв такого клиента, – бурчит Кит. – Так пустишь или как? В детстве, когда Широ был еще маленьким, ему нравилось, что в любой истории появлялся принц на белом коне и всем помогал. Он стремился к этому образу идеальности, сам хотел быть принцем, но, похоже, эту роль у него перенимает черноволосый Кит в заляпаной домашней одежде, приехавший на старом отцовском темно-красном пикапе. – Но зачем? – Может быть, я просто классный парень, – улыбается Кит. Широ в этом абсолютно уверен, но не знает, достоин ли такого, как Кит. Но он точно знает, что совместная покраска его испорченной стены – ярко-зеленое «ДУШЕГУБ» скрывается под слоем краски – самое романтическое событие за то время, что он вернулся.

***

Это странная дружба, в которой Кит периодически помогает ему, скрашивая его одиночество и делая работу, с которой Широ может не справиться. Это странная дружба, в которой Кит вроде бы как флиртует, а Широ хочет его – уже долгое время – и, похоже влюбляется. Широ держит это в себе столько, сколько получается, пока однажды не решает расставить все точки над «i». – Мне нравятся парни, – говорит Широ, глядя на Кита неотрывно, внимательно. Кит затягивается, долгим взглядом смотрит на тлеющую сигарету и, когда выдыхает, говорит: – Хочешь отвадить от себя единственного человека, который с тобой разговаривает? Плохая попытка, Широ. Кит тушит сигарету о спинку сиденья, поднимается с трибуны и гордо шествует мимо Широ в слишком обтягивающих джинсах. Широ не может не смотреть на его потрясную задницу – тем более, когда она у него прямо перед носом, – но ему становится стыдно за свои фантазии, появляющиеся вместе с комком в его горле. Кит прячет руки в карманах ветровки, стоит к нему спиной, и Широ думается, что как-то странно, что он – такой чертовски красивый и изящный – возится с таким калекой и изгоем, как Широ. – Я, между прочим, не против попробовать с парнем, – говорит вдруг Кит, развернувшись к нему вполоборота. Широ не понимает, шутит ли Кит, но тем же вечером он покорно – как и мечтал – раздвигает свои ноги для Кита на заднем сиденье его пикапа. Впервые за столько времени потеря руки кажется ощутимой – Широ привык ко всем видам деятельности, кроме секса, – и Широ старается хоть как-то компенсировать сократившееся количество прикосновений пальцами – о, раньше он такие вещи творил одними только пальцами! – свои ртом, когда берет член Кита в рот. Киту не терпится, и это видно по тому, как он лихорадочно пытается снять свои джинсы, стянуть футболку и как тяжело дышит, глядя на Широ, растянувшегося под ним. Он сразу же приникает оголенной кожей к коже, когда целует Широ – впервые, горячо, грязно, развратно, так, как Широ представлял – и оглаживает кончиками пальцев его шею. Кит бормочет что-то вроде «Черт возьми, как же давно я этого хотел», а Широ только и молит, чтобы с его губ не сорвалось треклятое признание в любви. Он знает, что у этого не будет продолжения, что Кит достоин чего-то большего, чем калека и изгой, испорченный войной и людьми, что общество не примет их и не поймет. Но, черт возьми, как же приятно, когда Кит остервенело втрахивает его в кресло, входя почти по самые яйца под нужным углом, чтобы у Широ в глазах прямо заискрилось. Страх, что их кто-то может увидеть, отходит на второй план, потому что весь мир сужается до маленького пикапа, в котором Широ стонет как последняя шлюха и признается в любви, а Кит нежно целует его и вроде как тоже говорит, что любит. Это, наверное, очень хороший сон, очнуться от которого неплохо помогает какой-то осел, заставший их и незамедлительно сообщивший всем, кто умеет слушать. Широ кажется, что он ломает Киту – сжимающего его за руку, улыбающегося, целующего на людях, превращающегося в совращенную жертву Широ – жизнь, а потому принимает самое глупое из всех решений, которого пытался избегать ради себя, но не ради Кита. Киту без него будет в разы лучше, он будет свободным, не обремененным тяжестью вины и судьбы Широ, не запятнанный деяниями Широ. Так будет лучше для Кита. Главное верить. Широ бросает вещи в первый попавшийся автобус из города, выходит на конечной и бредет просто вперед по шоссе, пока не натыкается на какой-то мотель. За маленькую не лучшего вида комнату с него за ночь сдирают втридорога, но Широ греет лишь мысль о том, что он как можно дальше от Кита и с утра снова отправиться в путь. Под вечер начинает лить, как из ведра, а после начинает греметь и сверкать – к ночи погода вообще разгуливается. Широ, уставший от душевных терзаний, но не физических, заснуть не может и просто сидит в постели, укрывшись одеялом. Стук в его двери кажется еще одним раскатом грома, и Широ даже подскакивает с постели от неожиданности. За дверью он точно не ожидает увидеть Кита, с которого вода течет рекой, и Широ думается, что он, скорее всего, уехал искать его на своем чоппере и совсем не ожидал начала грозы. Кит находит его. Он нужен Киту. Кит, Кит, Кит. Кит – мокрый, холодный – обнимает его, и Широ виновато жмется к нему, боится снова отпустить и допустить мысль о бегстве. И когда Кит говорит: «Давай найдем место, где не будут нас знать?», Широ чувствует себя счастливейшим человеком.