abyssus

Широ просыпается, а вокруг только кромешная темнота. Первая мысль – настойчивая, пугающая, будоражащая – заставляет его запаниковать, потому что плен у галра был кошмаром, и повторения его он не выдержит. Широ подскакивает на постели, хватаясь за грудь – там, где должно находиться сердце, – а затем запускает руку в волосы. Он облегченно – настолько, насколько может позволить еще не отпустивший его кошмар – вздыхает, устало потирает глаза и пытается успокоить бешено скачущее сердце. Глаза понемногу привыкают к темноте, и Широ медленно опускается на подушки. Он дома. Точнее, там, где может быть его дом. Словно и не было никакого космоса, Вольтрона и Заркона, словно не было кровопролитных битв и выдернутых с Земли паладинов, которые должны были спасать Вселенную от – казалось бы – всемогущей Империи Галра. Воспоминания о последних днях скрыты, словно за плотной завесой тумана, а голова будто налита свинцом. Широ силится вспомнить, что произошло, но последнее, что он помнит, это битва с Зарконом. Это не плен галра, а он жив. Значит, они победили. Он поднимается с постели – не своей, а принадлежащей Киту, и этот дом он ни с каким другим не перепутает – и выходит из спальни, чтобы найти Кита. Но дом, погруженный во тьму, пуст, и Широ – едва стоящий на ногах – плетется на улицу. Он хватает с вешалки первую попавшуюся куртку, по пути глядясь в зеркало у двери, и ужасаясь, своей седине. Квизнак, ему даже нет тридцати, а он седой что старик. Что же сделал такого Заркон? А на улице звездная ночь, накрывшая собой домик в пустыне, накрывшая и скрывшая Землю среди миллиардов планет и звезд. А на улице Кит – удивительно взрослый, высокий, серьезный донельзя, мрачный до неправильности, – оперевшийся на байк. Он намного старше, чем Широ запомнил – словно, пока его не было проходит не три года, а все тринадцать. Широ подходит к нему сзади, легко хлопает по плечу, ждет улыбки от повернувшегося к нему Кита, но встречает в его лиловых – словно бы горящих в темноте – глазах тревога. Ему не нужны слова, чтобы сгрести Кита в медвежьих объятиях, уткнуться носом в его черную макушку и пройтись кончиками пальцев по отросшим – гораздо, гораздо длиннее, чем Широ запомнил – волосам. Кит в его руках не расслабляется – напряжен, натянут, как струна поначалу, – но потом – после затаившегося дыхания, оцепенелости – он обхватывает Широ руками и стискивает в кулаках ткань накинутой на Широ куртки. – Я словно вечность тебя не видел, – говорит Широ, отстраняясь, но не отпуская. Кит неловко улыбается уголками губ – такой странной и нервной улыбкой, – избегает прямого взгляда в глаза, словно стыдится чего-то, но Широ слишком рад его видеть. Слишком рад, что он жив и здоров. – Значит, с Зарконом теперь покончено? – спрашивает Широ. – Мы спасли Вселенную. Неужели теперь заслуженный отдых? Он пытается в легкой манере перейти к обсуждению серьезных вопросов, и Кит фыркает, потому что в этом весь Широ. Он только очнулся, а уже полностью готов решать чьи-то проблемы, быть для кого-то героем. – Что-то вроде того, – говорит Кит уклончиво и после некоторой паузы продолжает: – Широ, я хотел поговорить кое о чем важном. Широ смотрит на него – открытый, расслабленный, жаждущий умиротворения после долгой дороги, – а Кит – без каких-либо слов или объяснений – обвивает его руками, запускает пальцы в седые волосы и так целомудренно прижимается растрескавшимися, искусанными губами к губам Широ. Широ отстраняется, отталкивает Кита за плечи, смотрит удивленно, непонимающе, а Кит поджимает губы. Сколько доверчивости и открытости в его взгляде, сколько печали и скорби от того, что не был понят. – Кит, ты… – Ты нужен мне, Широ, – выдыхает Кит отчаянно и цепляется пальцами за его плечи. – Не отталкивай меня. Без тебя я не смогу. – Ты уверен? – Широ не говорит, хрипит, боится быть обманутым, стать пленником своих желаний. И вместо ответа Кит снова тянется к губам Широ, но замирает всего в нескольких сантиметрах, боясь снова быть оттолкнутым. Но ладонь Широ – широкая, теплая, заботливая – накрывает его затылок и заставляет преодолеть это расстояние. Кит сладко стонет сквозь поцелуй, когда Широ напористо раздвигает языком его сомкнутые губы, превращает нежность в страсть. И отрывается Широ всего на секунду, чтобы снова припасть к его губам. Возможно, жизнь и вправду налаживается.

***

– Почему ты решаешь это за меня? – Широ не кричит, но тон повышает. – Почему считаешь, что я должен не помнить этого? Я сделал это. И оправдания о том, что это был мой клон, когда даже я сомневаюсь, что я настоящий, ничего не исправят. – Широ, – это пытающийся успокоить надломленный голос Кита. – Я причинил тебе боль и не хочу делать этого снова, если вдруг снова стану таким. Я хочу дать тебе все, дать все самое лучшее, но боюсь не справиться. – Широ… – и снова обреченность, и снова жалость и страх того, что его оставят. – Я не могу дать тебе то, чего ты заслуживаешь.

***

Он целует оголенное плечо Кита, тихо сопящего под боком, перебирает его расплетенные волосы. На лице Кита шрам – не портящий его, но заставляющий Широ желать смерти тому, что его оставил, – и сколько бы Широ не спрашивал, кто это сделал, тот всегда молчит. Кит всегда улыбается, говорит что-то вроде «не беспокойся, это давнее, давно разрешившееся дело». Кит доверчиво жмется к его груди, щекочет своим дыханием и опаляет светлую с россыпью шрамов кожу Широ. А тот не удерживается, целует Кита в уголок губ, заботливо укрывает одеялом и смотрит на подрагивающие во сне ресницы. – Такаши, – довольно тянет Кит сквозь сон и, не открывая глаз, тянет к нему руки. Кит притягивает Широ ближе к себе, вовлекает в сладкий горячий поцелуй, заставляет Широ нависнуть сверху. Он проходится одной рукой – легкими, почти что эфемерными, но он знает все места Широ, куда нужно прикоснуться, чтобы сделать приятно – будоражащими прикосновениями по груди, спускается ниже, где вялый член Широ уже наливается кровью. Кит разрывает поцелуй, открывает глаза – лукавые, нежные, любящие – и оставляет на шее Широ влажную дорожку поцелуев. Широ старается перенять инициативу на себя, пытается отстраниться, чтобы прочертить путь от шеи Кита к его груди, чувствительным соскам и вырвать из его груди сладкий стон. – Такаши, – жарко выдыхает Кит. – Хочу тебя, детка. Широ спускается ниже, к лобку, к широко разведенным – для Широ – длинным ногам Кита с острыми коленками. Кит нетерпеливо ерзает под ним, обхватывает ногами бедра Широ, притягивает ближе к себе и почти что хнычет, прося войти. – Люблю, когда ты зовешь меня так, – бормочет сквозь поцелуи Широ. Широ с придыханием и без труда входит в Кита – у них была долгая ночь, – а Кит задыхается от наслаждения, от чувства наполненности, от ощущения принадлежности Широ. Он громко и гортанно стонет, когда Широ резкими и глубокими толчками входит под нужным углом. – Я люблю тебя, я люблю тебя, – лихорадочно повторяет Широ, целуя Кита где-то в подбородок, не попадая в губы. Кит переплетает их пальцы вместе, двигается навстречу Широ и сжимает его внутри. Приближаясь к разрядке, он не позволяет Широ выйти, притягивает его к себе и жарко бормочет: «В меня. Хочу, чтобы ты кончил в меня». Широ кончает с громким стоном – его именем – на своих губах, с легкостью выскальзывает из Кита, укладывается рядом и заботливо вытирает живот Кита зараннее припасенными салфетками. Сперма Широ внутри Кита будто бы огнем горит, и Кит чувствует, как она сочится из него, пачкает простыни. – Кит, почему ты никогда не говоришь мне этого? – интересуется Широ, притягивая Кита к себе, удобно устраивая свой подбородок на его макушке. – Что не говорю? – Что любишь меня. Я знаю это, но это было бы чертовски приятно слышать. Кит долго молчит, словно бы сомневается, а потом произносит: – Ты нужен мне, как воздух. Если ты попросишь, я умру за тебя. Или брошу весь мир к твоим ногам. Или спасу его еще раз ради тебя. Мир, где не будет тебя, для меня будет бессмысленным. Широ улыбается, легко целует его в лоб и крепче сжимает его в объятиях. – Кит, детка, – говорит он. – Это очень поэтично, но почему не такие простые слова «я люблю тебя»? – Неужели тебе так важно их слышать, даже если и так понятно, что я… тебя… ну ты понял. – Да, Кит. Для меня это важно. Кит что-то неразборчиво бормочет, но Широ не понимает, до бесконечности просит повторить, пока Кит – не сдержавшись, разозлившись, вспыхнув, как спичка – не выкрикивает: – Я люблю тебя! Люблю тебя! Широ улыбается, довольный результатом, но обеспокоенный взорвавшимся, но не отстранившимся от него Китом. – Вот видишь, как было просто, – говорит Широ. – Теперь ты можешь ча… Широ обрывается на полуслове, замолкает, дышит тяжело, и Кит поднимает голову, чтобы заглянуть в его глаза, ожидая самого худшего. – Кит? – произносит Широ с непониманием. – Как же…

***

Широ просыпается, а на дворе лето – горячее, солнечное, беспощадное. – Тяжело привыкать после Кербера к обычной жизни? – спрашивает Кит, заметно повзрослевший после проведенных лет за границей по программе учебы по обмену. Широ копается под капотом какой-то колымаги, которую приобрел совсем недавно и загорелся идеей поставить ее на колеса. Весь перемазанный, он следит за Китом, стоящим неподалеку и пьющим воду в знойный день. Адам был прав, когда говорил, что из Кита получится красивый молодой парень. Широ сглатывает, пытаясь не смотреть – не следить – на капельки пота, стекающими по тонкой шее Кита к груди и исчезающими где-то под легкой тканью взмокшей от пота футболки. – В смысле? – спрашивает Широ. – Сложно ли снова видеть Землю, на которую я мечтал вернуться? Сложно ли снова заботиться о тебе и есть фастфуд? Сложно ли преподавать в Гарнизоне и заниматься тем, что я люблю? – Нет, ты понял, что я хотел сказать, – скептически замечает Кит, приближаясь к нему. Широ разгибается, вытирает локтем взмокший лоб и смотрит на Кита долгим взглядом, таким, каким не смотрят наставники на своих учеников. И Широ уверен, что когда-нибудь сломается и сделает Кита своим. – Нет, Кит. Мне не сложно. Я быстро привык к этой руке, – говорит он, сжимая и разжимая пальцы на кибернетической руке. – Иногда мне кажется, что прошло не пару лет после того, как я вернулся, а почти что все десять, если не больше, так быстро я к ней привык. И отчего-то мне кажется, что наша маленькая планета не заинтересует галра. Им здесь нечего взять. Кит хмыкает, улыбается краешками губ и бормочет что-то похожее на «я рад, что тебя это не беспокоит». Он стоит поодаль от Широ, но подходит, когда тот просит дать ему воды. У Широ перемазанные руки и Кит прикладывает горлышко к его губам, каким-то странным взглядом следя за тем, как Широ жадно пьет. Несколько капель остаются на его лице и шее, когда Кит убирает бутылку, и, словно поддавшись какому-то порыву, Кит с какой-то странной – знакомой, необходимой, приятной – нежностью и завороженным взглядом вытирает его лицо кончиками пальцев. Его взгляд устремлен на полные губы Широ – и это не укрывается от его глаз, – но, чтобы сгладить неловкость, Широ с какой-то глупой говорит: – Ты спас меня, Кит. И, черт возьми, если эти слова не кажутся ему знакомыми. – Не за что, детка, – отвечает Кит, все еще витающий где-то в облаках. – Что? – удивляется Широ. – Черт, прости, Такаши, – оправдывается Кит и прикусывает язык, словно снова оговорился. – Кит, ты никогда раньше не назы… – и снова эти оборванные посередине слова, и снова это глупое чувство дежа вю. – Кит? Кит? Кит пятится назад, пока Широ не срывается за ним и не хватает за плечи, лихорадочно и отчаянно бормоча: – Кит, что бы это ни было. Больше не нужно. Хватит, прошу.

***

– Сколько мы не редактируем его воспоминания, он все равно продолжает вспоминать, – обреченно говорит Коран.– Может, стоит остановиться, Кит? – Это я заставляю его помнить, я будоражу его память, – отвечает Кит твердо, но в то же время в нем что-то ломается. – Эту задачку очень просто решить. Сотрите меня. – Но, Кит… – внимательные взгляды в унисон говорящих Ленса, Пидж и Ханка. – Он и вправду тебя… – Я хочу подарить ему шанс на нормальную жизнь. Чтобы он мог просыпаться без кошмаров и не помнить ни своей смерти, ни того, что когда-то был не собой. – Но ты любишь его! Почему вы просто не попытаетесь начать все заново? – Лэнс, теряющий Аллуру, все еще упрямится, считает, что у Кита и Широ еще есть шанс даже с проклятой памятью клона. – Поэтому я это и делаю.

***

Широ просыпается. Язык Кертиса оглаживает соски Широ, и Широ выгибается навстречу его горячему рту, нетерпеливо ерзает под ним. Одних пальцев ему мало, он хочет крепкий горячий член внутри себя, хочет, чтобы Кертис брал его так грубо, что дух выбивало бы вместе с мыслями о том, что с ним что-то не так. Кертис вытаскивает пальцы и приставляет к пульсирующей дырочке свой член, входит резким движением до самого упора – так, как Широ нравится, – и Широ сводит у него за спиной ноги, пытаясь почувствовать еще глубже, сильнее. Кертис балует его грязными словечками – Широ и сам не знает, когда пристрастился к ним, – называет своей тугой и горячей шлюшкой, всегда с радостью принимающей его член в себя. А Широ задыхается, двигает бедрами навстречу и громко гортанно стонет. Он помнит, где он находится, кто он такой и что с ним случилось. Он настоящий и полноценный, целостный. Но в гортанном сладком стоне проскакивает чужое имя, и где-то на грани сознания Широ будто бы вспоминает, что всегда хотел говорить только это имя. Любимое «Кертис» превращается в незнакомое «Кит», узнаваемое только на уровне эмоций, которые Широ не помнит, не знает. И Широ задыхается этим стоном: «Киткиткиткит». В голове пусто – только эхо, чье-то голоса, отдаленно знакомого и все повторяющего «я люблю тебя», – и Широ продирается сквозь пустоту, темноту, завесу своей памяти, не желающей пропускать его к сокрытому и, наверное, сокровенному. Но везде черный цвет, смешивающийся с лиловым в таком удивительном сочетании, но везде воспоминания об аромате сирени, поте и крови. После этого уже ничего не важного, кроме значительной оговорки в постели с Кертисом. Широ не знает, как смотреть ему в глаза после такого, но во взгляде Кертиса нет ни обвинения, ни упрека, и Широ все гадает: как можно быть таким идеальным. Или «как можно быть таким идеальным с несовершенным мной»? Широ не знает никаких Китов, но имя вызывает в нем какие-то странные – даже не чувства – отголоски чего-то знакомого, родного, но почему-то забытого. В голове набатом отдается «Кит, Кит, Кит», а Широ не может вспомнить ни кто это, ни что значил для него этот человек. Словно его мозг – холодный рассудок, здравый ум – запрещает ему заглядывать туда, где скрыты воспоминания о нем, а сердце – глупое, горячее – отчаянно старается заставить вспомнить его. Широ закрывает глаза и рисует, выводит в мыслях аккуратное «Кит», а сердце стучит в бешеном ритме, бьется, словно загнанная птица в клетке, и сходит с ума. Но сам Широ не может понять отчего, не может вспомнить, почему только из-за одного имени у него кипит кровь и сердце не на месте. А потом Широ оговаривается – не раз уже и не два, – но Кертис все прощает, говорит, что все в порядке и полностью доверяет Широ. Он не знает, в чем дело, пока однажды не догадывается спросить об этом Ките у него. Кертис не ждет вопросов, не ждет вообще, что Широ заговорит, пока готовит ужин, аккуратно нарезая овощи. И самым ярким – полным, содержательным – ответом становятся глаза Кертиса. В них Широ видит отражение страха – настоящего ужаса, словно сбывается самый страшный его кошмар, – но Кертис стойко говорит: – Я не знаю, дорогой, прости. Голос у Кертиса дрожит, глупая улыбка выдает его с головой, а из дрожащих рук выпадает кухонный нож. Он совсем не умеет лгать, и это одна из причин, по которой Широ так сильно его любит. – Скажи мне, Кертис, если знаешь, – бормочет Широ, с отчаянием заглядывая в любимые глаза. – Это сводит меня с ума. Кертис хватает его за руки, воровато оглядывается по сторонам, словно их кто-то сможет услышать в их собственном доме, и шепчет тихо-тихо: – Прошу, Такаши, не заговаривай больше об этом. – Он накрывает пальцами губы Широ, когда тот хочет что-то спросить. – Просто живи. Я не хочу, чтобы ты снова… Кертис понимает, что оговорился, но Широ цепляется за его слова, пытается вытянуть что-то еще. Он хочет знать, почему это «Кит» кажется ему роднее и ближе, чем имя его собственного мужа.

***

«Не хочу, чтобы ты, каждый раз глядя на меня, чувствовал вину. Это был не ты, но ты ведь все равно продолжаешь себя винить и бояться, что станешь таким же, да?» Широ просыпается…

***

Широ спит, но сон какой-то тревожный. Все какие-то взрывы, огромные машины Львы, которые вроде как даже обладают разумом, какие-то странные существа и незнакомые ему люди. Неприятное чувство дежа вю – и неприятное потому, что он что-то из этого утратил – душит его во сне, давит неприятным осознанием, что он что-то забыл. И из сна его выдергивает чей-то голос, звучащий прямо над ухом. «Я хочу, чтобы ты был счастлив, Широ. Даже не со мной и даже без меня. Поэтому прости. Бесчисленное множество «прости», которые ты и не вспомнишь». Никого рядом нет, когда Широ открывает глаза, но голос – словно бы знакомый, родной, приятный – звучит у него в голове, словно чье-то воспоминание. Словно это и вправду кто-то говорил, пока он спал, только не здесь и не сейчас.

***

«Хочу, чтобы ты был свободен. Чтобы был счастлив. Чтобы жил, неотягощенный ничем. Даже воспоминаниями обо мне». Широ просыпается…

***

– Неужели он должен каждый раз через это проходить? Неужели ты думаешь, что он бы не справился с этим? Не переборол? – негодует Лэнс. – Он все равно тебя вспоминает. Каждый чертов раз. Сколько вы уже делали из его памяти кашу? Пять? Десять? Не пора бы уже прекратить это и просто… – Замолчи, Лэнс, – обрывает его Кит, оглаживая пальцами стекло криокапсулы, в которой спит Широ. – Ты ни черта не понимаешь. Аллура мертва, вот ты и пытаешься быть экспертом в чужих отношениях. Лэнс зло сопит и уходит, громко хлопая дверью, напоследок бросая: «Лучше бы с таким рвением пытался наладить отношения с прежним Широ, а не мучил его». Пидж и Ханк, до того молчавшие, уходят следом. – Здесь ты перегнул палку, Кит, напомнив ему об Аллуре, – бормочет Пидж. – Но мы согласны с Лэнсом. Всегда были согласны.

***

Широ просыпается, просыпается, просыпается. И Широ… «Широ», – чей-то голос, всегда зовущий его и вытягивающий из темноты. Чей-то давно забытый голос, который Широ не может вытравить из своего сердца.