abyssus

Тот, кто сказал, что любовь – нежность и прочий бред, тот был катастрофически не прав. Любовь – болезнь с ярко-выраженными симптомами, которые не вытравишь так просто – из сердца, души, жизни – и которые стараешься глушить, а они все равно проявляются. Но Кит считает, что он по-больному здоров, что его жизнь, принадлежащая Широ, не бесцельна и все его риски вполне оправданы. Он знает, что вся боль, которую причиняют его сердцу, отзывается гулким эхом по всей душе, остается надолго ярким воспоминанием и заставляет жить дальше. Кит уверен, что пока он чувствует боль, он по-настоящему жив. И пускай он лучше будет чувствовать боль, чем совсем ничего. Широ делает ему больно несколько раз, но Кит не может ненавидеть его за это. Вся эта боль в его сердце – колючая, резкая, сильная, выворачивающая наизнанку – заставляет думать о том, что он все еще не утратил способность чувствовать, дорожить чем-то или кем-то. Кит знает, что Широ не специально – простые оправдания «Так нужно» и «Я должен», – и поддерживают его всегда обещания – «Я вернусь», «Все будет в порядке», – срывающиеся с губ Широ как листва деревьев по осени. Широ говорит: «Я улетаю на Кербер», а Кит, наверное, должен радоваться и быть счастлив за него. Кит не может ничего сказать в упрек, потому что знает, что Адам не поддерживает решение Широ – упрямого, прямолинейного, настойчивого и упорного, – решившего все для себя уже давно. Потому Кит восторженно желает ему удачи – кто как не у Широ получится удачно завершить миссию? – и улыбается даже до тех пор, пока не подслушивает – непредназначенный для его ушей – разговор. В груди неприятно колет – Широ посчитал, что лучше ему не говорить об этом, – и Кит впервые в чем-то его по-настоящему упрекает. И теперь явственно понимает, почему он так рвется на Кербер. Оттого Кит и говорит: «Ты обязательно справишься, я в тебя верю». А в ответ теплые объятия – настоящая поддержка кого-то родного для Широ просто необходима, – улыбка на губах, которую Широ прячет у него на плече, и последнее обещание: «Я вернусь». Он чувствует гордость за Широ, когда прощается с ним, страх, когда наблюдает за запуском корабля, и опустошенность, когда мир во всю пытается его убедить, что миссия на Кербер провалилась, а все участники погибли из-за ошибки пилота. Это не может быть – твердит себе Кит, надеется и, быть может, обманывается. Но Широ возвращается – все тот же теплый, но с такой болью во взгляде, что Кит боится спрашивать о том, что он видел. Широ кладет ему руку на плечо – такой привычный жест для него, для них, – но когда обнимает его после долгой разлуки, то не чувствует тепла от другой – кибернетической – руки Широ. В душе Кит клянется себе: он больше не допустит этой боли, не позволит Широ рисковать собой сверх меры, чтобы больше не чувствовать эту ничем не заполненную пустоту. Оттого и бросается к нему в каждой битве – прикрыть, защитить, спрятать, обезопасить, – встречает осуждающий взгляд Широ – Кит ведь и не знает, что тот дает такую же клятву себе – и все равно продолжает рисковать собой. Как глоток чистого воздуха должна быть битва с Зарконом, но у Кита сердце вырывается из груди. Он стремглав бросается к Черному льву – узнать, удостовериться, убедиться, – чтобы найти там Широ, безумным взглядом осматривает пустую кабину паладина и нервно кусает губы. Пропал, исчез, растворился – и снова эта боль, тупая и резкая, в области сердца. Команда говорит о замене – Кит, скрипя зубами, пререкается, рычит озлобленным волком, что Широ вернется – обязательно, по-другому и не может быть, ведь Кит его ждет. И больнее – глаза Широ горят безумным, яростным, чужим блеском. И больнее – Широ выплевывает ему в глаза злые слова. И больнее – Широ рубит наотмашь, со всей силы, четкой целью имея убить его. И больнее всего – «Я умер, Кит». Кит стенает, плачется и не знает, что делать. Он иступлено бормочет за закрытыми дверьми: «Я возьму твою боль, только скажи как? Как мне взять твою смерть?», кусает губы и с ужасом отдирает руки от лица – привычный жест, когда он закрывает ладонями глаза, – боясь, что так пропустит призрак Широ. Истеричный хохот разрывает комнату, легкие Кита, а горячие слезы обжигают – сжигают подобно самому злому костру – бледные щеки. Единственный человек, на которого ему было не наплевать, умирает. Так к чему ему теперь вся эта Вселенная, если в ней не будет Широ? Широ перед ним непонятно даже настоящий ли. Может, тот Широ, который вернулся на Землю, еще один из миллиона клонов, которые он видел, может это еще одна подделка, близкая к оригиналу настолько, что даже Кит смог обмануться и уверовать в чудо. Широ в криокапсуле настоящий настолько, насколько сам Кит позволит ему быть, насколько он сам готов еще раз – оступиться, поддаться – поверить в то, что Широ и вправду вернулся. У этого – и у того, ненастоящего, раба и творения Хаггар – была память Широ, его привычки, манера речи и даже жесты. Он знал, как нужно Кита обнять и как успокоить, знал, чего хотел Кит и что не мог сказать. Тот Широ, созданный Хаггар, знал, что Кит бесповоротно и без памяти влюблен. Кит даже не понимает теперь, кто кем воспользовался, кто на самом деле выплеснул в горячем влажном поцелуе свои чувства. Но тот Широ был не против, когда Кит в коридоре пристроился к нему сзади и поцеловал в шею. Широ после тренировки был потный, уставший, но это не помешало ему тогда возбудиться – совсем как Киту во время спарринга – и развернуться, чтобы схватить Кита за запястья и втолкнуть в свою спальню. Тот Широ был совсем не против, когда Кит взял в свою руку его окрепший член, поглаживая, лаская его, и когда Кит вобрал его в горячий рот. Только его пальцы – настоящей и кибернетической рукой – впились в затылок Кита, насаживая, а сам Широ, нетерпеливо ерзая под Китом, вскидывал бедра навстречу и жадно трахал его рот. Тот Широ был совсем не против пальцев внутри себя – он только бормотал бесконечное «Кит, Кит, Кит», молил, чтобы тот в него поскорее вошел, а Кит шептал ему на ухо грязные словечки и дразнил нелепым «детка», почему-то заводившим Широ. Тот Широ был совсем не против, когда раскрывался для Кита, расслаблялся для него, готовый принять в себя член. И он сжимал Кита внутри себя – горячем, узком, тесном – так, что сносило крышу, что Кит забывал про нежность, про дискомфорт и просто втрахивал Широ в кровать. Тот Широ был совсем не против, когда сам вскидывал бедра, насаживаясь сильнее, когда вдруг решил поменяться позициями. Кит помнил – и всегда будет помнить – его горящие от возбуждения глаза, когда Широ навис над ним, широко расставив ноги, и с блаженным вздохом опустился на стоящий член Кита. Губы Широ все шептали «Кит» вперемешку с «как же глубоко» и громкими стонами – тот Широ не стеснялся, что их кто-то может что-то услышать, тот Широ просто делал. Тот Широ был совсем не против, расставляя для Кита ноги пошире, чтобы принять его до основания. И выбирал тот Широ идеальный темп – такой мог выбрать только настоящий Широ, – насаживаясь, скача на Ките, шлепаясь задницей о яйца Кита. Несдержанные стоны, голодный и жаркий секс, «Кит», звучащее как мантра – все оказывается ненастоящим счастьем, и от этого тоже больно. И Кит снова напоминает себе, что боль лучше, чем вообще ничего. Кит устало стонет, пытаясь мириться с засевшей внутри болезнью, которую не сумели вытравить из его сердца ни смерть Широ, ни предательство, ни еще одна смерть, ни то, что он возвращается с того света – из Черного Льва – другим, посеревшим и опустошенным. Возвращается тот Широ, который вернулся на Землю, но возвращается он с памятью того, кто оставил на лице Кита шрам, выплевывал в лицо злые слова и которого Кит трахал до исступления. Этот Широ – его ли Широ и какой Широ был его? – тупит взгляд, но обнимает так же, как до битвы с Зарконом, до нахождения Львов и даже до Кербера. Он беззаботно – или только на первый взгляд – хлопает Кита по плечу, но руку не задерживает, а даже отдергивает раньше, чем Кит успевает почувствовать ее тепло. Широ не заводит разговоров, не остается с ним наедине, не показывает даже виду, что между ними что-то – зависимость, похоть, и Кит осмеливается назвать это еще и любовью – было. Но Широ не может вычеркнуть их ночи, проведенные вместе – все эти дрочки, минеты, секс, то, как хорошо ему было, когда Кит был внутри, – Кит ему просто не даст этого сделать, не поговорив об этом. Потому что догадки, домыслы, предположения Кита – еще одна боль, которая рвет на куски сердце. Кит ждет от Широ слов: «Это была ошибка». Или «Давай забудем». Или «Это был не я». Что-то такое, что бы оправдывало его и возлагало вину на того Широ, что был до него. Кит ждет каких-то слов, означающих, что это было с другим Широ, а с этим ничего и не начиналось. Но Широ говорит: «Достаточно», означающее, что он помнит – будет помнить, – что это был он, его желания и чувства, что он не жалеет, но ставит точку. Хватит этих ночей, когда они любили друг друга, были честны и не скрывали того, что в сердце. Хватит, просто хватит. Ему было достаточно, он насытился, устал. Запятая – новая глава, часть, называйте, как хотите – в их отношениях сделала бы Кита, наверное, самым счастливым во Вселенной, но Широ останавливает все и грудь Кита знакомо жжет. Боль разъедает, жжется, плавит, заставляет выть волком, потому что Широ выбирает новую жизнь, нового мужчину, но оставляет себе и Киту воспоминания о том, что было. Кит чувствует боль – от одиночества, свадьбы Широ, от любовного взгляда Кертиса на Широ, – но ведь он всегда прекрасно знал, что любовь – это не сахарные нежности. И если он правда любит Широ настоящей – той самой – любовью, то боль вполне закономерна. И лучше чувствовать боль, чем совсем ничего.