Трактат об исправлении

Лю Цингэ часто раздражался, и, дабы вернуть спокойствие духа, тренировался на мечах, либо же, когда совсем не мог сосредоточиться, шёл стрелять из лука. Однако соученики для превзошедшего их Цингэ разнообразия предложить не могли. Это привело Лю Цингэ к тому, чтобы вызывать на бой учеников других вершин. К его досаде, не так много в ордене было тех, кто мог бы с ним посоперничать, ведь на Ваньцзянь, Яоюй, Цзиньши и Июнь навыки меча были второстепенными, если не третьестепенными, а о Аньдин, Цяньцао или Кусин и речи не стоило заводить. Вот и оставались лишь четыре вершины: Цюндин, Цзюйсянь, Цинцзин и Сяньшу. На Сяньшу ход ему был закрыт, а стиль Цзюйсянь был слишком непредсказуем, чтобы оттачивать свои умения, да к тому же послушники этой праздной вершины были больше увлечены изготовлением вина, с ними Лю Цингэ лишь зря тратил время. Стоило же вспомнить о Цинцзин, мысли отказывались представлять кого-либо кроме Шэнь Цинцю, и сердце Лю Цингэ загоралось пламенем. Стоило им двоим встретиться, между ними начиналась словесная перепалка, которая перерастала либо в перепалку между учениками обеих вершин, либо в драку, из коей Шэнь Цинцю несмотря на свои уловки никогда не выходила победительницей. Не умея достойно принимать поражение, она злобно смотрела, пыталась оскорбить, чтобы успеть подобрать с земли свою гордость. Избегать её было бы несложно, поскольку она никогда первой не заговаривала с ним и сама встреч не искала. Однако лорды Байчжань и Цинцзин были близкими товарищами, которые часто выполняли самые сложные задания совместно. Мо Чжэюнь частенько наведывался к Яо Чжэди, и, соответственно, избранная им Шэнь Цинцю следовала за ним. Осложнялось всё тем, что не проходило и месяца, чтобы послушники с Байчжань не пробрались на Цинцзин и не затеяли новый конфликт. Шэнь Цинцю почти никогда не участвовала в таких драках, однако именно ей приходилось их всегда прекращать и с позором вести своих шиди вверх по вершине. Судьба распорядилась так, что в один из таких дней им не повезло попасться на глаза Лорду Цинцзин. Лю Цингэ шёл из дома наставника, когда к нему подошло несколько соучеников, очевидно битых. — Лю-шисюн, зря тебя сегодня с нами не было! — А мы только с Цинцзин. Видел бы ты, как мы их в этот раз уделали! — Шэнь Цинцю опять встряла, но, представь себе, не успела увести опять своих слабаков, как пришёл её наставник! — Тьфу, аж зубы сводит, когда вспоминаю, как она лгала и пресмыкалась! Конечно, сказать, что они обменивались знаниями им куда выгоднее, чем признаться, что мы их избивали! — Как думаешь, сильно их накажут? — Естественно! Эти школяры только знай о репутации говорят. Их наставник просто так им это не спустит! Самое смехотворное в этом то, что вместо того, чтобы велеть им тренироваться с мечом, он наверняка велит переписывать какие-нибудь стихотворения! Они так совсем оружие держать разучатся! — Видел бы ты, шисюн, эту выскочку Шэнь Цинцю! Как убого она выглядела, когда Цай-шисюн её ранил, всё лицо в крови! Лю Цингэ в ответ на всё это рявкнул: — Шумно. В груди будто поселились птахи, затрепетали великим множеством перьев. Лю Цингэ ушёл освежиться и вернуть утраченное внимание, однако даже вылив на себя таз ключевой воды, не смог избавиться от мысли о рассказанном ему. Как кашель когда-то в далёком детстве отказывался отпускать лёгкие юного Лю Чжэна почти два месяца, так и это чувство засело где-то внутри и не уходило, не давало уснуть, он порывался вскочить и отправиться на Цинцзин, разобраться. Подраться с Шэнь Цинцю. Однако её на следующий день не оказалось на Цинцзин, и перья возгорелись огнём, опаляя изнутри. — Наверняка шифу сможет сказать точнее, — предложил Му Цинфан, послушав его. Лю Цингэ, видя, что его ответы совершенно ничем в поиске не помогали, позволил увести себя выше по склону к дому лорда Цяньцао. Мо-шишу – младший из двух братьев-лордов – был весьма болезненным мужчиной, который редко выходил из своих покоев. Потому с огромным любопытством он выслушал всё сказанное Лю Цингэ. Хитрый взгляд на лице, так похожем на безразличное выражение лорда Цинцзин, сразу пришёлся Лю Цингэ не по нраву. Что-то злобное слишком пристально его рассматривало. — Можешь не беспокоиться, это не искажение ци, — улыбнулся шишу, но Цингэ из-за нехорошего блеска в его глазах не спешил ему верить. — Но если шичжу так и дальше не сможет направить эти чувства в нужное русло, они вполне могут к нему привести. Через это проходят все люди, но редко кто может справиться. Попробуй для начала поговорить с ней и держи характер в узде. Помни, что человек должен быть властителем своих эмоций, а не они - властителем человека. — Шишу, я не понимаю, — ответил Лю Цингэ. — Аи, ты совершенно здоров! — воскликнул Лорд Цяньцао, оживляясь, но не теряя зловещей искры. — Решить, что это болезнь, представить только! Он достал из нижней полки свиток и бросил его Лю Цингэ: — Прочти-ка вот эту книжку! Это мой тебе подарок. Свиток в полёте раскрылся и оказался действительно книгой в переплёте из тёмной ткани. «Чувственное познание парного совершенствования». Лю Цингэ чуть было не порвал «подарок» прямо там. — Это!.. Лорд Цяньцао начал отмахиваться от него, как от надоевшей мухи. — Не вини меня за пространность объяснений. Вы, молодые, не любите когда вам указывают путь. Прочти книгу и реши сам. Всё, ступай-ступай! Да позови обратно моего ученика. Выйдя обратно в летний жар, Лю Цингэ не мог определиться, что ему делать. Шишу хотел, чтобы он занялся парным совершенствованием? Открыв книгу на первой попавшейся странице и вчитавшись в слова, Лю Цингэ тут же её захлопнул и в порыве стыда чуть не сбросил в обрыв. Он решил избавиться от неё где-нибудь подальше от чужих глаз, за пределами Цяньцао, и искать помощи у себе на уме шишу впредь зарёкся. Парное совершенствование, подумать только! Разве не в победе над животными инстинктами было величайшее достижение человека? Разве не полное владение собственной природой было ключом к вознесению? Какое ещё парное совершенствование?! «Я не Шэнь Цинцю! Не опущусь до подобного… разврата!» Мысль о том, что Цинцю знала о парном совершенствовании слишком уж хорошо и давно, заставляла Лю Цингэ скрипеть зубами. «Может, хоть теперь её наставник уделит больше внимания её ночным походам! Позор для заклинателя!» Если общественное порицание не могло заставить её прислушаться, пусть хотя бы наказ учителя заставит. Путь Лю Цингэ до Байчжань показался мгновенным, а приветствовали его у дома наставника звуки неуёмного спора. — Я всегда считал, что шисюн слишком мягок со своими воспитанниками. — А я всегда считал, что мой способ преподавания не твоего ума дело. — Судя по результатам, твой способ уступает моему, и из-за этого ты приходишь ко мне жаловаться! — Я не жаловаться пришёл, а требовать объяснений поведению твоих подопечных! Если бы ты хоть немного времени уделял дисциплине этих варваров, они бы не развили в себе привычку объявляться без приглашения в чужих владениях и задирать других людей! Лю Цингэ остановился перед дверью, позабыв, о чём думал. Впервые слышал он, чтобы шицзунь и шишу так друг с другом говорили. — Я не собираюсь нянчиться со своими учениками, как наседка! А вот твоим явно не хватает усердия в совершенствовании, раз они постоянно проигрывают! — Усердия, значит, — прошипел Мо Чжэюнь. — В нашем ордене Цанцюн у каждой вершины свои способности, которые мы развиваем наряду с владением мечом. Для вершины Байчжань первым идёт меч, для вершины Цинцзин – кисть. И уж коль скоро Яо-шиди так обеспокоен развитием моих учеников, я тоже как старший брат считаю своим долгом помочь в этом вопросе послушникам Байчжань. На удачу грядёт день основания ордена, и я, как главный устроитель празднования заменю выступления моих учеников на выступления ваших. Уверен, для всесторонне развитых послушников Байчжань месяца будет более чем достаточно для подготовки… — Ты!.. — …и все засвидетельствуют, как усердны благородные ученики Байчжань! — Ты заходишь слишком далеко! — Усердие, шиди, усердие в помощь. — Мо Чжэюнь!! Тот прошёл мимо Лю Цингэ, и Лорд Байчжань кричал ему в спину: — Не можешь победить, так решил отомстить – под стать вам, лицемерам! Лю Цингэ понимал, что увиденное им сегодня было началом чего-то серьёзного. Действительно, с той поры непобедимая ранее пара распалась. Мо Чжэюнь перестал посещать вершину Байчжань, а Яо Чжэди, не усматривая вины своей ни в чём, шисюна не приглашал. Причина столь долгой ссоры заставляла многих ломать голову: ученики Байчжань и до того нередко вторгались на территорию Цинцзин, и вряд ли это было для лорда Цинцзин тайной, однако именно в этот раз Мо Чжэюнь непреклонно требовал извинений. Хотя были толки среди учеников Байчжань. — Я вот нутром чую, что это как-то с гадиной Шэнь Цинцю связано, — сказал один из учеников, задумчиво жуя соломинку. — Сильно мы её потрепали. Тьфу! — Ну, а что от девицы ждать? — Добавил другой. — Наверняка не стерпела унижения и начала поливать нас грязью. — Лю-шисюн, будь ты там, они бы даже и пикнуть не посмели про несправедливость. Ты бы в два счёта эту Цинцю уложил, а уж мы бы этих школяров – да по всему их Цинцзин! Костей бы не собрали!.. Действительно, Лю Цингэ в тот день с ними не было, однако был он многие другие разы. Снимало ли это с него ответственность за произошедшее? Лю Цингэ ушёл прочь от шиди, ставших враз неприятными. Ноги звали его на Цинцзин, но туда ему вход был заказан. Ворота запирали прямо перед его носом. Что бы ни происходило в главном зале для собраний, яростную ци Яо Чжэди можно было почувствовать даже через заклинание, которым огородили все восемь направлений. Теперь наследников ожидало одиннадцать. Некоторые, стараясь сохранить видимость неизменности, заводили привычные мелкие разговоры, однако иногда опасливо переглядывались между собой, не решаясь озвучивать истинные чувства. Юэ Цинъюань был явно обеспокоен долгим отсутствием сестры, но по-прежнему безукоризненно выполнял роль старшего. Яо Чжэди вылетел, готовый в тот же миг отправиться на истребление всего рода демонического, если бы ему дали возможность. Мо Чжэюнь вышел, также источая злость, и у Лю Цингэ заколола кожа, когда он ощутил на себе его взгляд. Как оказалось, глава ордена перестал терпеть разлад и направил на совместное задание наследников поссорившихся глав несмотря на неумолимое приближение праздника основания, на претензию Лорда Цинцзин ответив: «Пусть пропускают оба». В день отправления Шэнь Цинцю появилась со своим учителем, который тихо, но с различимым беспокойством её наставлял: — Цинцю, не забывай постоянно обновлять мазь. Как только остановитесь, первым делом наноси её! — И ни в коем случае не допускай попадания на рану воды. — Ты взяла достаточно бинтов? Когда же Лю Цингэ обернулся, чтобы поприветствовать шишу, то увидел, о чём с таким едким восторгом говорили на Байчжань: Шэнь Цинцю носила шляпу с вуалью. Мо Чжэюнь перевёл взгляд на самого Лю Цингэ, и у него зачесалась рука схватиться за Чэнлуань. Помимо Шэнь Цинцю ещё никто не смотрел на него с такой неприкрытой угрозой. — Надеюсь, Лю-шичжу не будет настолько глуп, чтобы распрощаться со своей жизнью, ринувшись в бой без оглядки? Вместо ответа Лю Цингэ залез на свою лошадь. Можно было бы стерпеть и это, и презрительное шипение Шэнь Цинцю, и показательную невозмутимость, если бы не постоянное напоминание о том, как она хрупка. Каждые два шичэня и всякий раз, когда они останавливались, она уходила в тень и, расположив на каком-нибудь камне или ветке зеркало, меняла себе повязку, маленькими движениями наносила целебную мазь, иногда вздрагивая от неосторожного касания. Когда Лю Цингэ поймал отражение длинной раны, пересекавшей левую половину её лица, что-то внутри него завязалось в болезненный узел. Лю Цингэ теперь мог понять гнев Мо Чжэюня. Как бы неприятен ни был характер Шэнь Цинцю, а так изуродовать лицо сестры по ордену – низость. Ведь она была очень и очень красивой девушкой. Этого незаметно было из-за её высокомерия и ядовитого языка, однако в моменты молчания казалась она сошедшей с небес юной богиней. Цинцю была далеко не слаба, она вряд ли позволила бы приблизиться к себе достаточно близко, чтобы нанести такую рану. Если только… Лю Цингэ резко повернулся и посмотрел на окутанную полупрозрачной дымкой фигуру. Если только не дралась против нескольких противников сразу… Это страшная низость. Будь Лю Цингэ там в тот день, смог бы это предотвратить? Они бы дрались с ней один на один, и Лю Цингэ не допускал подобных ранений в их с ней поединках, так что смог бы. Она бы проиграла, конечно, разозлилась бы, конечно, однако в этом ничего нового, ей не пришлось бы возиться со швом на пол-лица, где кожа была особенно тонкой, не пришлось бы прятаться и стыдиться. Не пришлось бы ехать на это задание. Цинцю тяжело выдохнула заклинание талисману и приложила к чёрному скользкому телу твари, и та в истошном визге и шипении, в беспорядочных взмахах свободных щупалец издохла. Лю Цингэ облокотился на Чэнлуань. Облегчённый вздох застрял в его горле: — Из-за тебя мы могли погибнуть! Какой сумасшедший станет сражаться с речной тварью в воде, а?! Только Лю Цингэ! — Давай указания чётче! — Что нечёткого в названии «речная тварь»?! Наследник Байчжань рек никогда не видел? Да он уже поплатился за то, что подошёл к берегу! Лю Цингэ засипел от боли. Опустив взгляд на свой правый бок, он увидел, как расползлось красное пятно. Спина отзывать болью на каждое движение. Лю Цингэ не представлял, как сможет её перевязать. Он приспустил с плеч все слои одежды и начал расправлять связку чистых повязок. — Я зашью. Лю Цингэ поднял голову. Шэнь Цинцю успела отряхнуть испачканный в иле подол и, выжав косы, сложить их в пучок. Теперь стояла она перед ним, держа в руке свой мешочек цянькунь. — Не нужно. Цинцю скривилась и решительно шагнула к нему, и повернуться, чтобы её остановить, оказалось невыносимо. — Да у тебя вся спина в крови, а. Ты даже бинты в таком состоянии повязать себе не сможешь. Я не собираюсь тащить твой труп до самого Тяньгун и слушать потом упрёки! Она наверняка преувеличивала. Внушай рана и вправду столь сильные опасения, вряд ли Лю Цингэ был сейчас в сознании. Но спорить дальше он не стал. Шэнь Цинцю за его спиной смочила водой ткань и Лю Цингэ против воли зашипел, почувствовав её на своём оголённом мясе. — Не двигайся. Не оборачивайся. Не засыпай. Цингэ упёрся руками в колени и сжал челюсти, почувствовав первые уколы и длину нити через плоть. Нужно было отвлечься, не думать о том, какое месиво видит перед собой Цинцю, о том, как эта чистоплюйка подворачивает лоскуты его кожи и сшивает их, как порванный рукав. Лю Цингэ было задумался, почему у такой как Цинцю с собой вообще имеется шитьё, но тут же вспомнил: всех изнеженных дворянок учат подобной девичьей чепухе. Смеяться над этим он не станет, ибо эта чепуха не даст ему лишиться всей крови на пути к лекарю. Он слушал мерное дыхание Шэнь Цинцю, считал её вдохи и стежки, и всплески воды… И вдруг тихий скрежет ножниц вывел его успокоения. Тело Лю Цингэ натянулось струной в ожидании новых прикосновений тонких пальцев, однако лишь марлевая ткань слой за слоем накладывалась, сдавливая плоть. Ей так противно было к нему прикасаться? Время от времени Шэнь Цинцю натягивала бинт, чтобы лежал плотнее, и Лю Цингэ неосознанно выпрямлялся. Когда она с выдохом отстранилась, он огладил перевязанный бок и подивился, насколько ладной была её работа. Он разжал зубы, чтобы что-то сказать… — Что же, ни слова благодарности? Не стоило и задумываться, я ведь только себя избавляю от проблем! Лю Цингэ прикусил язык. Почему с ней так... Невозможно! Цинцю отстранилась и вымыла руки в воде, и, пока Цингэ с трудом одевался, отряхнула свою шляпу и собрала наиболее целые куски вуали. На пути обратно в деревню она пришивала их обратно, чтобы, надев, вновь могла полностью сокрыть лицо от взгляда. Заказчик, обвиняя Цанцюн в продаже плохих защитных талисманов, отказывался платить больше двухсот монет за истребление, которое чуть не стоило Лю Цингэ печени, а Шэнь Цинцю – головы. Под вуалью не было видно выражения Цинцю, но она резко вздохнула: — А, да будет так. И разразилась долгой тирадой, из которой Лю Цингэ понял, что она была страшно недовольна и собиралась жаловаться. Он нахмурился. Действие обезболивающего, видно, заканчивалось. Мужчина высокомерно фыркнул и захлопнул ворота. Лю Цингэ со своей лошади проследил, как она прошагала к дереву и… сорвала с него защитный талисман. — Ты что делаешь?! — Я забираю то, что принадлежит ордену. — Ты подвергаешь людей опасности! — Они в нашей помощи уже не нуждаются, если шиди не понял. Они изначально предоставили неверные сведения, поэтому тварь и поживала себе спокойно в реке, поедая людей. Это талисман от духов, и довольно дорогой. Неужели деньги были её главной заботой?! Лю Цингэ преградил ей путь и хотел вырвать талисман из её руки: — Верни! Цинцю махнула перед собой Сюя. — Не прикасайся! — Помогать смертным – наш долг. Лю Цингэ не видел из-за вуали её лица, однако тон, с которым она сказала следующие слова, заставил что-то внутри иссохнуть. — Как благородно. Неудивительно, а. В следующий раз иди умирать сам. Она прогарцевала по округе и развесила другие талисманы, а прежние собрала в свой мешочек и вздёрнула поводья, не дожидаясь Лю Цингэ. Ему не хотелось её сейчас видеть. Какое чёрствое у неё сердце! Ни капли жалости к простому народу, который и не может позволить себе такой роскоши, как хороший оберег от духов. Лю Цингэ достал свой мешочек и посмотрел, есть ли там что-то, чем он может восполнить сорванные Шэнь Цинцю талисманы, но тщетно. Он подобного с собой не носил никогда. Проехав мимо одного из деревьев, он заметил, что новые талисманы сильно отличались от прежних. Даже Лю Цингэ, знавший о печатях очень немногое, смог определить, что теперь мотив был на отпугивание, а не на сокрытие. Обезболивающее потеряло силу, и Лю Цингэ проглотил ещё одну пилюлю, однако вскоре об этом пожалел, поскольку его начало клонить в сон. Он успел уловить, что в какой-то момент Цинцю, вероятно, ведомая всё тем же нежеланием отчитываться за его смерть, дождалась его и взяла его коня под уздцы. Осознав это, он смежил веки. Пришёл в себя Лю Цингэ уже на Цяньцао, в тишине. После того случая Шэнь Цинцю ещё долгое время не выходила с вершины, а когда появилась вновь позади Лорда Цинцзин перед собранием, то закрывала лицо веером, вероятно, чтобы скрыть рубец, и осталась эта вещь при ней с тех пор навечно. В те редкие моменты, когда Лю Цингэ удавалось увидеть её без него, он мог поклясться, что никакого шрама не было, и кожа её была столь же гладкая и белая, если не глаже и белее. Вершина Цяньцао сотворила чудо. Едва ли стоило удивляться тому, что среди всех сверстников Шэнь Цинцю теперь стала более вежлива с Му Цинфаном и сильнее возненавидела его, Лю Цингэ… — Разве это не разбивает тебе сердце, м? Лю Цингэ всеми силами концентрировался на прорыве застоя в ци, однако сколь упорно ни пытался очистить разум, сколь бы ни старался привести мысли к равномерному потоку, Мара в его сердце принимала облик Шэнь Цинцю – то юной, с разделёнными на две равные части прядями, придававшими ей в молчании скромный и послушный вид, то уже взрослой, закрытой за веером, с гнусным изгибом губ и спиной прямой, как одинокая сосна. — Прочь! Мара звала низким голосом Шэнь Цинцю, призрак её дыхания чудился на шее. — Могу, да вот не тебе ли одному станет от того худо-то? Ты разве не тоскуешь по ней? Разве не жалеешь, что не остался рядом? Разве не жалеешь, что не унёс к себе на Байчжань, м? Вот что мешало ему, вот что отвлекало его. С самого первого взгляда. — Разве не ради благодарности ты это делал? Ты в кои-то веки ей помог, ты же спас её! Ужели совсем не заслуживаешь её расположения? Ужели не заслуживаешь благосклонности? Рука водила круги по его спине – там, где касалась много лет до этого, там, где было когда-то белое пятно зарубцевавшейся кожи. Через ткань исподнего Лю Цингэ чувствовал, как мала была эта ладонь, и все мышцы напрягались от одного лишь воспоминания. — Разве не приятно было держать её в своих объятиях? Она была такая лёгкая, наверняка считает еду на Цинцзин недостойной. Как это она умудряется ещё и сражаться с таким худым телом? Лю Цингэ чудился её взгляд на его груди, на лице, на губах, чудилось тепло, впитавшееся в ладони по пути на вершину Цяньцао, чудился запах дорогих чернил и горького чая, которым пропитаются к утру чужие подушки. — Прочь! — Как благородно. Неудивительно, а… У Лю Цингэ перехватило дыхание.