Альбом моей памяти.

На семнадцатый день моего заточения в больнице Инна не пришла. Более того, она даже не позвонила. Лишь Владимир, зашедший после обеда, сообщил, что её затопило. В результате этого повредилась проводка, сгорела немалая часть техники, со стен слезли обои… – Так что она сейчас, по сути, в твоей квартире некоторое время жить будет… И да, Берен же у тебя живёт, так что он никак от этого всего не пострадал, – сказал он тогда. Я же расспросил его обо всём подробно, и каждый раз получал точный ответ. Интересоваться, откуда он так хорошо всё знает, не стал… Серёжа, заметив моё не очень позитивное состояние, пытался меня развеселить, и, в конце концов, «прочитал» замечательный и очень смешной стих. Это быстро сразу подняло мне настроение, и друг мой широко улыбнулся, поняв это. Понял это и Лёшка, поэтому я попросил Серёжу напечатать его творение и прислать мне, а после дал прочитать парнишке. Он громко смеялся, чем вызвал недовольство более взрослых соседей по палате и мою улыбку. С Серёжей долго не говорили: София, его сестра и опекунша, велела мне не отвлекать его от каких-то важных дел и, несмотря на его возражения, прервала вызов. Я лишь вздохнул. Эта женщина вызвала, да и сейчас вызывает во мне восхищение. Добрая и мягкая, но требовательная и строгая, всегда серьёзная, но не прочь подшутить и посмеяться, ответственная, но иногда, если верить Серёже, забывает о том, что поставила что-то готовить. Совершенно не зная, чем заняться, я решил пройтись по коридору. Тогда я пытался убедить себя, что лишь расхаживаю ноги, но теперь могу спокойно признать, что хотел встретить Сафронова, столкнуться с ним совершенно случайно, немного переговорить или же просто улыбнуться и пожелать ему доброго вечера. Да, я слишком глупо устроен: освободившись от связи с человеком, который мог бы меня сгубить, я уже искал того, к кому хотел бы приковать себя новыми отношениями. Иногда мне кажется, что это была потребность от кого-то зависеть, кому-то принадлежать… Потребность любить и быть любимым. Или делать вид, что люблю и любим… Я слишком боялся одиночества, чтобы воспринимать его как свободу; я слишком боялся замёрзнуть в собственной постели… Из-за усталости пришлось вернуться в палату, смирившись с мыслью, что не удастся сегодня увидеть Сафронова. «Ничего, – говорил себе я, – завтра поди зайдёт, он же мой лечащий врач. Я просто устал тут находиться и хотел бы спросить, когда меня выпишут. Да, так. Только за этим я хотел его сегодня встретить. Только за этим…» Убеждать самого себя в том, во что не сможешь поверить – дело трудное. Я не справился с ним. Ту ночь я провёл в слезах, радуясь, что не имею голоса и потому могу рыдать сколько угодно, всё равно никто не заметит. Передо мной была пустая постель Владимира, никто на меня не смотрел, никому не было до меня дела. – Чего такой бледный? – спросил Лёшка утром, стоило мне снова сесть на постель. Холодная вода мало помогла, меня ужасно клонило в сон. – Не выспался? – я кивнул, парнишка хмыкнул. – Так ложись и спи. У нас все тихие, никто не помешает… Или ты врача этого своего ждёшь? – почти безразлично спросил он. Почти, ибо цепкий взгляд его карих глаз заставил меня вздрогнуть. Я покачал головой. – А чего тогда? А, что эта, тётка твоя зайдёт? Ну, не с утра же! И тем более, тебя можно будет разбудить. Так что ложись ты, всю ночь, поди, не спал. Спорить не хотелось, да и не было сил. Тяжёлые серые мысли об одиночестве, безысходности существования и никчёмности моей слишком утомили, однако что-то во мне словно противилось желанию провалиться в сон. Однако я, несколько поборов себя, прислушался к словам Лёшки. Стоило голове коснуться подушки, как сон пришёл ко мне… Проснулся я необыкновенно резко, словно был выдернут из сна. Лёшка удивлённо на меня посмотрел поверх приставки. – Плохой сон приснился? – я покачал головой, потирая виски. От такого резкого подъёма немного кружилась голова. – А что тогда?.. А, да, кстати, поверни голову налево. Владимир с лёгкой улыбкой смотрел на меня, устроившись на некогда своей постели. Рядом лежала раскрытая книга. – Наконец проснулся. И что там тебе такое снилось? «Ничего… Не помню, – честно ответил я, чуть улыбнувшись. – Давно тут?» – Ну, если учесть, сколько я тут до этого был… Минут сорок сижу. Паренёк сказал, что вид у тебя был замученный, поэтому решил не будить. Но, как видишь, я не скучал, – он кивнул на книгу. – Так, сейчас сразу скажу, а то потом забуду… Инна завтра зайдёт, сегодня все с квартирой возится. Берен, по её словам, недовольно на неё косится, мол, «Чего это ты, женщина, в моей квартире хозяйничаешь?». «Он у меня такой», - чуть улыбнулся я, совершенно не представляя, о чём говорить с мужчиной. Он же начал разговор о погоде и политике, как и всегда, когда не мог найти нужную или интересную тему. Перескочил на футбол, что означало, что совершенно теряется в мыслях. И закончил животными, наверное, ничего более просто не придумав. – Ладно, я пойду, – сказал он по прошествии, наверное, сорока минут. Словно специально просидел примерно столько же, сколько смотрел на спящего меня. – Мне там ещё надо… – он поднялся, но вместо того чтобы направиться к двери наклонился ко мне. – Слушай, Кость, вот скажи: почему ты ничего не спрашиваешь, ничего не высказываешь? «О чём?» - почти удивился я, угадав, к чему он клонит. Владимир улыбнулся. – Ты там уже напридумывал себе, да?.. Так вот, мы с Инной вовсе не того, что ты там думаешь. Я – скучающий пенсионер, поэтому решил за тобой какое-то время последить. Ты мне как племянник уже стал. Ну, зашёл пару раз к Инне на чай. А потом она мне в слезах звонит, рассказывает обо всём. Помочь просила. Вот и всё. Так что… – он ухмыльнулся и слегка похлопал меня по плечу. – Но кто знает, может, после… «Учти, она требовательная женщина. Носки разбрасывать не разрешит», - с улыбкой предупредил его. Владимир рассмеялся. – Посмотрим-с, посмотрим-с… Ладно, мне пора. Надо посмотреть, что там эти электрики с проводкой делать будут… Или уже сделали. Всё равно надо посмотреть. Может быть, Берена твоего увижу заодно. «Советую куртку тогда не снимать, а также лицо чем-нибудь закрыть. Хотя, если повезёт…» – Я ему кило кильки куплю, вот и всё. Нет, лучше селёдки, думаю, ему по размеру будет, – он снова рассмеялся и, пожелав мне выздоровления и хорошего сна, покинул палату. Я же снова прикрыл глаза. Снова клонило в сон, но одновременно с этим спать не хотелось. Самое ужасное состояние… Сафронова в тот день я не увидел. Как выяснилось, он заходил, пока я спал, и просил передать, что в скором времени будет меня выписывать. И что зайдёт позже… «Наверное, «позже» - это через день или два», - думал я с неким чувством презрения к себе, стараясь проглотить мерзкий ком, вставший в горле. Я предвидел ещё одну бессонную ночь, полную копания в себе и самовнушения, мелких слёз и огромного холодного презрения. Презрения к тому человеку, который настолько не властен над своими чувствами и эмоциями. К тому человеку, который, сломавшись однажды, в таком далёком прошлом, продолжал ломаться, опускаясь всё ниже и ниже. К человеку, который был рад, что его родители уже умерли, ведь он бы не смог смотреть им в глаза… Сафронова я увидел лишь через два дня, во время выписки. Инна сидела рядом со мной и быстро записывала почти каждое его слово, а сам врач давал множественные наставления, словно это были мои первые переломы. И, хотя он часто обращался ко мне, я не отвечал ему. Не мог. Но просто сидел и смотрел на него, следил за движением рук, всматривался в черты лица, наблюдал за движением губ... Спустя столько времени, я смеюсь над тем своим состоянием. Я был смешон. Но тогда мне казалось, что я загипнотизирован. Не мог отвести от него взгляда. В душе что-то колебалось. Не верилось, что мне нужно покинуть стены осточертелой больницы, что Сафронов уже не будет моим врачом, что я его могу больше не увидеть… Нет, я знал, где его можно найти, где его стоит искать, но был уверен, что не смогу просто так прийти, лишь из-за своего желания. Не смогу переступить через себя. Ведь я слишком слабый, дефективный, глупый и пустой, мне нет места рядом с человеком, подобным ему, - так я тогда думал. Иногда мне кажется, что я думаю так до сих пор. Когда он давал последние наставления Инне, а мне желал скорейшего полнейшего выздоровления, да чтобы я в дальнейшем в подобное не попадал, во мне словно что-то рухнуло. Сломалось. Сдвинулось с мёртвой точки. И хотя кажется, что тогда в голове моей не было ни единой мысли, лишь густая пустота, запомнилось всё до мельчайших подробностей. Я схватил его за руку, со всей силы вцепился в запястье. Посмотрел в его лицо, в его глаза. И слёзы потекли по моим щекам. Я силился «сказать» о том, что чувствовал, что начало разрывать меня изнутри, давить, впиваться когтями, пытаясь выбраться наружу. И шевелил губами, но это ничего не значило. А его взгляд был немного испуганным и растерянным. – Что такое? Вам плохо? Что случилось?! – спрашивал он, но я был не в силах как-либо ответить. А после отпустил его руку и сделал шаг назад. Его взгляд был слишком тёплым, а голос слишком заботливым. От этого было ещё больнее. Инна заботливо обняла меня, выводя в коридор. Сафронов сказал что-то вслед. Я уже не слышал, мне было даже безразлично. Просто очень больно. Именно тот момент, когда я, крепко держа его за руку, смотрел в его глаза, навсегда останется в моей памяти как тот, что мог навсегда изменить мою жизнь.