В борьбе обретёшь ты... (часть 3)

Скажи кто в прошлом году, что крутой парень и почти герой Рон Уизли будет скучать по садовым гномам, огрёб бы нехилую трёпку, а то и проклятие какое неприличное. Однако вот вам, пожалуйста – спустя год во всём саду ни единого вредителя, спасибо выпендрёжнику Поттеру с его поганым парселтангом. Нынешним же летом очень быстро выяснилось, что выдворение гномов – самая лёгкая и приятная из всех садово-огородных работ. Нет, Рон прекрасно помнил уроки и отработки у мадам Спраут: немыслимой колючести ветки, несусветной тяжести кадки, горы земли, кучи торфа и – тьфу, пакость! – драконьего навоза. Но учёба и не обязана быть приятной, дома же на законных-то каникулах хотелось бы отдохнуть, а не корячиться, будто каторжник в гоблинских каменоломнях. Рональд оглядел огромную кучу прошлогоднего хвороста, перевитую вездесущим вьюнком и прочими сорняками, утёр заливавший глаза пот и зло сплюнул под ноги. Происхождение кучи тайной не было: миссис Уизли так громко бранила непутёвого супруга, что в Оттери-Сент-Кэчпоул только глухой не знал эту историю. Осенью мать велела отцу обрезать сухие ветви на деревьях, а тот, торопясь в свой гараж к очередной магловской игрушке, свалил хворост в дальнем конце сада и возиться с костром не стал. Весенняя инспекция миссис Уизли каким-то чудом непорядок не выявила. Не иначе папаня, страшась скандала, навесил чары отвлечения внимания, но признаваться в этом, само собой, не стал даже после колотушек. Зато летом, когда он и сам позабыл о своей давней провинности, мать наткнулась на безобразную кучу, не дававшую пройти ни к одной из молодых яблонек. Вот тогда-то мистер Уизли доподлинно узнал, откуда у него растут руки, чем занята его голова и как тяжко его жене, святой женщине, жить с недотёпой на грошовом жалованье. Скандал отгремел, отец залечил синяки и царапины, а куча превратилась в наказание для проштрафившихся. За зиму и весну хворост намок, слежался, опутался вьюнком, пророс крапивой и ещё какой-то шипастой дрянью, разбросавшей гибкие колючие плети где надо и не надо. В таком виде кучу не взяло бы даже Адское пламя, что уж говорить о топорике и мотыге с коротким древком, выданных Рональду с наказом порубить безобразие и разбросать вдоль ограды для просушки. Близнецы уже пытались сладить с заданием, но ручек марать не захотели, изобретатели хреновы, понадеявшись на одну из своих разработок. В результате куча осталась лежать как лежала, но вдобавок стала вонять, словно в её недрах издох громарог. Мать поорала, воздевая руки и вопрошая Мерлина, за что ей всё это, и запрягла Форджей чистить и расширять садовый прудик. Разозлилась она всерьёз, обвешала «следилками» и «сигналками» все окрестные кусты, так что братцам пришлось попотеть: третий вечер подряд они возвращались мокрые, грязные и злые как гриндилоу. Одно хорошо – сил пакостить и устраивать взрывы у них не оставалось, засыпали на ходу. Вонючий же хворост стал персональной карой Рональда за сломанную палочку и историю с фордиком и отцовской премией. Рон не роптал. Он понимал, что кругом виноват и доставил родителям гору неприятностей, да ещё в тот самый год, когда случилось несчастье с Джинни. Однако раскаяние и желание как-то сгладить вину нифига не помогали справиться с проклятущей кучей. Рон для верности ещё разок тюкнул топориком по колючему зелёному месиву: без толку. Ковырнул мотыгой; завоняло ещё сильнее. – Не боимся, значит, хладного железа, – угрюмо проворчал он с интонациями мистера Керка, самого здоровенного из бойцов-гриффиндорцев, прибивших кошмарную зверюгу василиска. – Ладненько. Рон опасливо оглянулся и вытащил из-за пазухи короткую светлую «шлюшку», презентованную Локхартом, отнятую скотиной Дерреком и возвращенную лично профессором Дамблдором. Возвращение сопровождалось укоризненной лекцией, во время которой Рон краснел, виновато шмыгал носом и смущенно ковырял ногой пол. Директор говорил правильные вещи: настоящая палочка должна быть изготовлена мастером своего дела; не волшебник выбирает палочку, а палочка – волшебника. Контрабандная же деревяшка по сути своей – воровской инструмент, и стыдно порядочному магу пользоваться подобной дрянью. Рональд получил «шлюшку» назад под обещание непременно отдать её Локхарту. Однако Пятикратный угодил в Мунго, а посылать контрабанду почтой… Ну, кто бы там что ни думал, а какие-никакие мозги у Рональда Уизли имелись. Вот дождётся очередной раздачи автографов в Косом переулке и вернёт по-тихому. Рон опять огляделся и тяжело вздохнул. Что за жизнь пошла такая непонятная? Вроде стараешься поступать честно и по совести, а всё одно: накосячил и виноват. Колдовать на каникулах нельзя? Нельзя. Палочка левая? Без сомнения. Справиться с кучей вручную без магии можно? Никаким способом – проверено. И что прикажете делать неплохому человеку в нехороших обстоятельствах? – Я ничего дурного не хочу и никому вредить не собираюсь, – строго сказал Рон палочке, перехватил её так, как мистер Кут показывал: крепко в кулак, чтобы из-под указательного пальца только верхняя треть виднелась, и решительно повёл рукой: – Секо! Пучок крапивы упал наземь, шипастая плеть неведомой хрени чавкнула и брызнула соком из срезов; где-то в глубине раздался влажный хруст, будто по гнилому пеньку попало. Рон поддел край кучи мотыгой и резанул заклятием ещё разок. – Пошло дело! – обрадованно сказал он, но тут же наморщился и чихнул; завоняло совсем уж гадостно. – Ага, смердишь! Чуешь погибель от рук великого бойца! Куча ответила роем мелкой мошки, что всегда слеталась на гнильё, но Рональд Доблестный уже уверовал в свою победу. Он взял мотыгу в левую руку и попробовал одновременно резать заросли и отгребать обрезки. Получилось с ходу, и Рон торжествующе отсалютовал «шлюшкой». – Ну держись! Секо! Х-ха! Вот так! Мечом – х-ха! – и магией! Секо! Н-на! Вонючая куча с лёгкостью притворилась толпой Пожирателей, только и годных, чтобы трусливо нападать на мирные дома и подло отбирать палочки у школьников. Рон до того увлёкся истреблением вражин, что пропустил обед, торопливо перекусив прихваченным с завтрака сэндвичем с нелюбимой копчёной говядиной. К вечеру он потратился почти до донышка, зато порубил и разгрёб весь хворост. Оставалась сущая ерунда, посильная даже без магии: перекидать мусор в садовую тачку да вывезти под забор. Однако уже темнело, и он решил оставить дела на завтра. От усталости подгибались ноги, мелко дрожала какая-то жилка рядом с левым глазом, ныло левое плечо, непривычное к маханию мотыгой, а кисти обеих рук просто отваливались. – Ничего, – вслух подбодрил себя Рон, – я ещё ого-го! Пупс сдох бы давно, а Поттер и вообще… – и тут у него в голове отчётливо возникла картина, как герой лениво потягивается на травке, вокруг суетится подлиза Хорёк, а кучу вонючего хвороста с руганью разносят в пыль Ургхарт и Флинт. Он сердито тряхнул гудевшей головой и негромко выругался: – Мордед и Моргана! Примерещится же! Тьфу! Всё равно я молодец! К столу он добрёл на чистом упрямстве под гнусные завывания пустого желудка и с ходу вгрызся в кусок пирога с почками. – Ронни! – одёрнула его мать. – Веди себя прилично! Руки мыл? Рон угукнул и торопливо обтёр ладони о штаны: бросать недоеденный пирог ради возни с водой и мылом ни одному рыцарю-магу в голову бы не пришло. Пусть Грейнджер три раза права, и маглы на голову культурнее магов, конкретно этот обычай Рональд предпочёл бы не перенимать. Не родилось ещё такого мик-ро-ба, который одолел бы стосковавшегося по жратве колдуна. Напротив оголодавшими мантикорами порыкивали близнецы, уминая одну курицу на двоих; костей они почти не оставляли. От Форджей несло тиной, и Перси брезгливо морщился, нарочито медленно разрезая свою порцию на мелкие кусочки столовым ножом. Джинни печально вздыхала над чашкой с бульоном; аппетит к ней так и не вернулся. Мать что ни день поила бедняжку зельями и часто усаживала на колени, как маленькую. Джинни, что удивительно, не брыкалась, хотя обычно терпеть не могла, когда её трогают без дела. Наоборот, угревшись в материнских объятиях, она частенько засыпала и безмятежно улыбалась во сне. – Где носит вашего отца? – проворчала мать. – Поди не маленький, и должен помнить, в котором часу я накрываю на стол. Доченька, милая, съешь ещё ложечку. Ронни, не чавкай! Горе мне с вами! Фред! Джордж! Тарелки в мойку! Здесь нет прислуги, разгильдяи! Она взглянула на семейные часы: стрелка отца подрагивала на отметке «В пути». – Скоро прибудет, – степенно ответил Перси, неторопливо сложил салфетку уголок к уголку – у Рона никогда так не получалось! – и почтительно склонил голову: – Благодарю, мама! Великолепный ужин, как всегда! – Ага, мам! Вкусно-вкусно! – затараторили близнецы, подскочили со стульев и полезли к матери обнимать её и чмокать в щёки. – А сладенького не найдётся? – Спасибо, милый, я рада, – улыбнувшись Перси, сказала мама, и принялась шутливо отмахиваться от близнецов полотенцем. – Розог вам, а не сладенького! Кыш! Брысь! Джинни хихикнула и быстро подвинула к Рону свою чашку. Рональд нахмурился: после подвига порции пирога, каши и куска курятины было маловато, но объедать хворую сестрёнку он не собирался. – Ешь! – прошипел он сердито. – И так немощь зелёная! Джиневра насупилась, поджала губы, пнула брата под столом и пребольно ущипнула за бок. – За шиворот тебе вылью! – шёпотом пригрозила она, и Рон сдался. Бульона хватило лишь на один долгий глоток, но гудеть в башке наконец перестало. Рональд повеселел и довольно откинулся на спинку стула. Подниматься в комнату он не торопился: имелся некислый шанс, что Форджи таки улестят маму и та расщедрится на сахарное печенье из заветной банки с розочками. Стоило подождать. Шумно полыхнуло зелёное пламя, и на потёртый ковёр камина ступил отец. – Вы сегодняшний «Пророк» читали? – вместо приветствия поинтересовался мистер Уизли и потряс зажатой в руке газетой. Вид у него был странный, и мать, побледнев, медленно опустилась на стул. – Нет, не читали, – Перси тоже напрягся, да и Рон струхнул: при упоминании «Пророка» отчего-то сразу вспомнился Поттер и его геройские интервью. Учитывая, как они с Гарри расстались в конце года… Близнецы, видать, подумали о том же, потому что покрепче обняли маму и посмотрели на Рональда с нехорошим прищуром, обещавшим кучу неприятностей. – Лотерея, – сказал отец и утёр вспотевшую лысину газетой. – Мы выиграли в лотерею! – Чего? – хором заорали Форджи. – Па, ты о чём? – «Пророк» разыгрывал тираж, ну я и того… – мистер Уизли виновато заморгал и зачастил, глядя на супругу: – Пышечка, я хозяйственных денег на билет не брал! Обменял магловские монетки из той банки в гараже, честное слово! – Ох, отпустило, – мама выдохнула, обмякла и принялась обмахиваться полотенцем. – Хоть на что-то твой гараж сгодился. Выиграл, надо же! Не иначе Мерлин поглядел, что творится у меня в кладовой. На муку хватит? Мешка три хотя бы. Если не шиковать, до следующих каникул должно хватить и нам, и на гостинцы детям. И палочка. Ронни наш без палочки как учиться будет? Папа поднялся на ноги и гордо оглядел семейство. – Первый приз! – сказал он весёлым, молодым голосом. – Семьсот монет, пышечка! На всё хватит! Мама вскрикнула, хватаясь за сердце, а потом почему-то заплакала, утирая глаза полотенцем. Отец бросился к ней, а Рон почувствовал… Он даже не знал, что чувствовать, представляя эдакую кучищу денег! – Ого! – потрясённо прошептала Джинни. – Ронни, ведь это настоящее богатство! Мама сможет купить себе новую зимнюю мантию! – Я бы купил тебе зелий получше, – слегка пришёл в себя Рон. – А то так и останешься тощей и зелёной. – Тебе-то что, – буркнула сестра. Рон хихикнул и прошептал ей на ухо: – Мы же тебя такую замуж не спихнём. – Придурок! – фыркнула Джинни и тут же погрустнела. – Сильно тощая, да? – Нормально, – утешил её Рон. – Гермиона такая же, и ничего. Ещё и ноет, что надо следить за фигурой. Было бы за чем следить. Разве только за ветром, чтоб в Запретный лес не унесло. – Тихо, дети, тихо! – отец поцеловал маму в макушку и поднял палец. – Сегодня я связался с Биллом. Он предложил поехать к нему в гости всей семьей! – папа засмеялся и покачал головой. – Ну, это же Билли! Он не предложил, он велел ехать к нему в гости! Сборы – завтра, а на послезавтра я оплатил международный переход порт-ключом из министерства. Едем в Египет! Мама охнула и всплеснула руками, близнецы заорали и запрыгали, Перси заморгал как сова, Джинни застыла с открытым ртом, а Рон опять не знал, что и думать. Египет! Ну надо же! * * * Подняться с постели удалось, не потревожив жену. С тех пор как мальчики приехали домой, Петуния спала сном младенца, позабыв об обычных ежевечерних ритуалах: успокоительных каплях, ароматических свечах и чтении женских романов на ночь. Теперь на тумбочке у кровати вместо томиков дурацкого чтива и батареи аптечных пузырьков лежали пухлый «хозяйственный» блокнот, книжка с рецептами и стопка каталогов: Петуния готовилась ко дню рождения Гарри. Сам именинник отчего-то не радовался предстоящему празднику и всё пытался уговорить мать и брата обойтись скромным семейным ужином. – Нет уж, Поттер! – Дадли энергично мотал головой. – Тебе же не тридцать лет, чтобы дома киснуть! Лондон, и точка! – Угу, и зоопарк, – грустно кивал Гарри в ответ. – Не, зоопарк – это для малышни. Надо что-то крутое! Петуния и Вернон переглянулись и вздохнули. Свой день рождения Даддерс провёл в тире. Он заглянул туда «на минутку просто посмотреть», а потом четыре с лишним часа палил по мишеням, пугая владельца аттракциона совершенно недетским упорством. Гарри же помрачнел и после получаса наблюдений за увлёкшимся братцем увёл родителей в ближайшее кафе. – Это надолго, – сказал он хмуро, а на вопрос Петунии о причине расстройства потёр лоб и буркнул: – Ничего, мам, тебе показалось. – Ты хотел в кино? – обрадованно «догадалась» супруга. – Ну что ж поделать, милый, праздник сегодня именно у Дидди. Давай сделаем ему приятное, а фильм посмотрим в другой день. Гарри метнул на Вернона виноватый взгляд и послушно растянул губы в улыбке: – Конечно, пусть веселится. Ма, можно мне мороженого? Попытки вызвать сыновей на откровенный разговор не удались. Оба лишь отшучивались и спешили сбежать от расспросов, и Вернон с грустью понял, что мальчики завели секреты не только от него, своего отца, но и друг от друга. Гарри беспокоил больше: после прошлогоднего переполоха с похищением Вернон ждал дальнейшего витка неприятностей, но сын где-то с октября перестал жаловаться и просить советов. Письма шли одно безмятежней другого, а нынешние рассказы о школьных буднях и вовсе напоминали рождественские открытки – слащавые до тошноты. Маги по определению не могли быть кроткими овечками, значит, бедный ребёнок решил справляться со своими проблемами в одиночку. Наверняка Даддерс тоже это понял, и Дурсль, поразмыслив, догадался, откуда взялась внезапная увлечённость старшего сына стрельбой. Вооружённый магл теоретически мог противостоять типичному магу, и сам Вернон не раз жалел, что в доме нет никакого оружия, кроме бесполезного в городе охотничьего ружья. Кстати, код на сейфе стоило сменить, чтобы Даддерс не добрался до двустволки: упражнений с пневматическими «пукалками» в тире пока больше чем достаточно. Упрямства его сыновьям было не занимать, и теперь у Дурсля беспрестанно ныло сердце: молодость сильна и отважна, но, увы, недальновидна. Пару недель назад Гарри отчего-то всполошился и, подпрыгивая от нетерпения, попросил отвезти его в Лондон, к проклятому «Дырявому котлу». Петуния побледнела и бессильно опустилась на стул: – Ты уезжаешь от нас? Туда, к ним? – Нет, что ты! Мне просто письмо нужно отправить, а сову я, дурак, оставил в школе. Мама, пожалуйста, не волнуйся! А хочешь, пойдём со мной? Миссис Малкин будет рада нас принять, уверен. Петуния облегчённо выдохнула и, подумав, отказалась: – Некрасиво напрашиваться в гости без приглашения. Оливия – добрая женщина, но не стоит этим пользоваться. Езжай, и обязательно возвращайся! По дороге Вернон вновь попытался разговорить сына, но тот сначала отделывался невнятным угуканьем, а потом сдался и заявил без обиняков: – Пока не выгорит, не скажу. Пап, тут такие дела… В общем, сейчас я отошлю письмо, а потом будет видно. – Что будет видно? – Всё! – отрезал Гарри и остаток пути упрямо молчал. В «Дырявом котле» он и впрямь не задержался: заскочил в призрачный паб, внезапно появившийся между двумя зданиями, и уже через десять минут вернулся. Паршивая забегаловка тут же исчезла, словно соседние дома её раздавили. Вернон подавил приступ тошноты, вызванный этим отвратительным зрелищем, и вопросительно взглянул на сына, устроившегося на заднем сиденье. – Заранее написал, – буркнул тот. – Выпросил у бармена сову и дал ему автограф. Денег он брать не захотел. – Гарри вздохнул и повторил: – Выгорит – расскажу. – А не выгорит? – Не расскажу. Прости, папа. Всю оставшуюся неделю Гарри почти не выходил из дома и вяло пытался уговорить мать и брата не затевать ничего грандиозного в день своего рождения: – Друзей здесь у меня нет, а наша гостиная нравится больше любой кондитерской. – Но что-то же тебе хочется получить в подарок? – Пудинг! – оживился Гарри. – С фиалками! Как в прошлом году был. – Чтобы опять этот твой… – Даддерс почесал в затылке. – Как ты говорил? Эльф? – Домовой эльф, – нехорошо прищурился Гарри. – Нет, теперь я умнее и грохну незваного гостя сразу. Без разговоров. Петуния охнула, всплеснув руками, Дадли озадаченно присвистнул, а Вернон украдкой кинул таблетку под язык: под левую лопатку воткнулась горячая игла. Гарри прервал неискренние заверения в том, что «грохнуть» у магов означает «указать на дверь», и встревоженно вскинулся. Затем он явственно прислушался к чему-то, подошёл к Вернону, погладил по левому плечу и неслышно, одними губами, произнёс: – Всё потом. Не волнуйся. Боль тут же пропала, и Дурсль едва удержался от облегчённого стона. Потом, когда вернулась способность размышлять, он понял, что его сын одним лишь прикосновением купировал очередной приступ. Таблетка была ни при чём – ни одно лекарство не действует мгновенно. Итак, нахальный военврач Сметвик был прав: Гарри наделён удивительной силой, которой рад был бы воспользоваться каждый. С этого дня Вернон потерял покой и сон, но с расспросами к сыну больше не приставал: ждал, пока «выгорит» загадочное дело. Сегодняшней ночью беспокойство достигло пика. Сын всё-таки настоял на своём, и именины планировалось отметить дома, в кругу семьи. Теперь Вернон нервничал вдвое сильнее прежнего. До того дошёл, что от души жалел о не вырытом в глухомани подвале и навсегда зарёкся пренебрегать предупреждениями своего ребёнка, какими бы странными те ни были. Именно поэтому он поднялся с постели и крадучись пошёл в гостиную: выпить чаю и покопаться в своих записях. Может быть, они натолкнут его на какую-нибудь дельную мысль. В гостиной его ждал сюрприз: Гарри сидел на диване, укутавшись в плед, и задумчиво смотрел в открытое настежь окно. – Добрый вечер, пап, – сказал он негромко и смущённо улыбнулся. – Почему не спишь? – А ты? – Скоро полночь, – пожал плечами Гарри и щелчком пальцев вызвал странный фиолетовый огонёк, свободно плававший в воздухе. – Так хорошо? Не хочу лампу зажигать. – Непривычно, – ответил Вернон, настороженно поглядывая на шарик света. Гарри закусил губу, нахмурился и поводил рукой. Огонёк послушно изменил цвет на обычный, желтоватый. – Что его питает? – заинтересовался Дурсль. – Не знаю. Магия, наверное. То есть я, – ответил сын. – Самое простое заклинание, и расхода сил от него почти нет. Принести чай? – Будь добр, – кивнул Вернон и сел в своё кресло. Гарри скользнул на кухню (там замелькали неяркие фиолетовые отсветы) и вскоре вернулся с аккуратно сервированным подносом. – Тосты, молоко? – предложил сын тоном образцовой горничной, и Вернон невольно улыбнулся. – Пожалуй, тосты будут лишними, от молока же не откажусь. Спасибо. Гарри ухватил тост, опять уселся на диван с ногами и закутался в плед. – Тебе холодно? – Нет, страшно. Спасибо, что согласился со мной посидеть. Пока Вернон пытался подыскать нужные слова, чтобы одновременно утешить ребёнка и поинтересоваться, чего именно тот боится, за окном что-то зашумело. – Ага, началось, – неестественно спокойным голосом сказал Гарри. – Что на этот раз? Вернон поставил чашку на стол и поинтересовался так же спокойно: – Может быть, достать ружьё из сейфа? – Много чести, – буркнул Гарри и выдохнул: – Это сова. Надеюсь, та самая. В окно впорхнула крупная птица – Вернон, не удержавшись, вздрогнул – и уселась прямо на стол. Сын погрозил невоспитанной сове пальцем: – Печенья нет, только монетки. Согласна? Сова утвердительно ухнула и вытянула вперёд когтистую лапу с привязанным конвертом. Гарри быстро отвязал письмо, сломал сургучную печать и расплылся в счастливой улыбке. – Прислал! – сказал радостно и потряс какими-то веревочками. – Прислал-таки! Я думал, он меня пошлёт куда подальше. – Кто и куда? – спросил опешивший Вернон. – Надевай, а я пока прочитаю, – Гарри развернул листок пергамента и подманил шарик света поближе к себе. Дурсль опустил глаза на сунутую ему в руку веревочку. Это был примитивный кулон: крупная чёрная бусина, выточенная из какого-то поделочного камня и нанизанная на шнурок из конского, кажется, волоса. Застёжки у этой штуки не было. Как её надеть? Куда? – Ага, угадал, – кивнул Гарри, дочитав письмо. – Гематит для тебя, опал для мамы, а для Даддерса – вот! – Он показал клык какого-то зверя, и Вернон нахмурился: судя по длине и толщине зуба, зверушка была размером с хорошего льва, но вряд ли у львов бывают зазубренные клыки. – Мантикора, – правильно понял его взгляд Гарри. – У меня тоже такой есть, только чуть поменьше. Интересно, откуда Эдриан взял второй? Надевай же! Давай помогу. Сын вновь забрал шнурок с бусиной, задумчиво почесал в затылке и намотал его Вернону на правую руку, закрепив получившийся браслет обычным узелком. – Это амулет, – пояснил Гарри. – Чтобы никто любопытный в голову не залез и не смог прочитать ваши мысли или изменить воспоминания. – У нас уже есть, – удивился Вернон и дотронулся до цепочки с магическим пенсом. – Мистер Сметвик передал. Гарри надменно фыркнул: – Ерунда. Светлая штуковина, и взломать её – плёвое дело. Эти же делал настоящий тёмный маг из древнего рода. Гарри немного помолчал и смущённо прибавил: – Правда, ему всего пятнадцать лет, но уверен, его амулеты намного сильнее. К тому же Эдриан клянётся, что они могут дать сдачи менталу-агрессору. – Что за Эдриан? – спросил Вернон и посмотрел на свою руку с намотанным на неё шнурком. – Это и есть «выгоревшее» дело? – Да. – Могло не выгореть? – Запросто. Видишь ли, Эдриан ненавидит маглов и мечтает их убить. – Что?! – Угу. Всех до единого. Вернон подавил желание содрать жуткий шнурок – «Может, он уже меня убивает?» – и вновь вопросительно посмотрел на Гарри. – Всё устроилось, – сын печально улыбнулся. – Теперь вы особенные маглы. Вы растили меня в любви и достатке, как собственного сына, и потому достойны ответной заботы. – Спасибо, – пробормотал ошарашенный Дурсль, – за заботу от несовершеннолетнего маньяка. Хотя я предпочёл бы обойтись без неё. – Боюсь, не получится, – помрачнел Гарри. – Зря вы меня усыновили. Видишь ли, я… – Он тяжело вздохнул, нервно подёргал себя за выбившуюся из-под резинки прядку и наконец решился: – Я некромант, папа, и это полный… Кошмар это, вот. Для всех, включая меня самого. Только маньяки и счастливы. – И сколько их? – Некромантов? Я один. – Нет, маньяков. – Тоже один. Но я их, похоже, притягиваю, так что зарекаться не буду. – Господи, – Вернон утёр со лба холодный пот. – Кто такие некроманты? Мистер Сметвик знает? – Да. Он первый и догадался. Некроманты – это особые маги, которых не должно быть. Их магия чужда этому миру. Обоим мирам. – Ничего не понимаю! – Будешь смеяться, но я сам ничего не понимаю, – сказал Гарри напряжённо, не отрывая глаз от распахнутого окна. – Таких, как я, не рождалось больше двухсот лет, так что и спросить не у кого. В памяти магов остались лишь страшные сказки и жуткие легенды. Ничего конкретного. Бесит! – Погоди, – осторожно перебил его Вернон. – Давай по порядку. – По порядку… – сын зябко повёл плечами и натянул плед почти до носа. – Сначала все решили, что я тёмный. Я и сам так решил, потому что… Симптомы схожие, понимаешь? Очень легко перепутать. – Мистер Сметвик сказал мне, что ты сильный тёмный маг – нахмурился Дурсль, вспоминая прошлогодний разговор. – Сказал, что это проблема, но решается она довольно просто – тебе не нужно привлекать к себе лишнего внимания. – Он соврал. Из лучших побуждений, – сын пожал плечами и уткнулся носом в колени. – Не думай, я не сержусь на него. Я и сам вру напропалую. Даже тебе. Но это неправильно. Невозможно уберечься от опасности, если не знаешь о ней, верно? – Опасность? Сынок, ты... – Па, до полуночи всего ничего, – перебил его Гарри. – Дождёмся, и я тебе всё расскажу. Затем ты хорошенько подумаешь. Советы умного человека нужны мне позарез, но я очень боялся за вас и потому молчал. – Хорошо, – согласился Вернон и осторожно дотронулся до бусины на амулете: та слегка нагрелась под пальцами. – А что будет в полночь? – Мне исполнится тринадцать. Малое совершеннолетие – особый возраст для магов. Чую сюрпризы. – Только никого не «угрохай», умоляю. – Как пойдёт, – насупился Гарри и внезапно стал очень похож на Даддерса. – Сами виноваты. * * * – О, наша юная Флора! С утра свежа и в цветах! «О, наша сиятельная пьянь! С утра залила зенки и рада-радёшенька!» – передразнивая Малфоя, зло подумал Аженор, а вслух проговорил, старательно потупив глаза: – Доброго дня, милорд! – С добычей! – насмешливо добавил Малфой, смерив презрительным взглядом охапку травы вперемешку с цветами, и пригубил из серебряного кубка. В кубке было вино, это Аженор учуял сразу. «Дай-то Мерлин, их милость притомился лакать огневиски, – робко понадеялся он, – и решил взяться за ум!» Надежда на скорое обретение Малфоем мозгов (хоть и пропитых насквозь!) затеплилась ещё и потому, что на столе среди винных бутылок был разложен лист пергамента, расчерченный аккуратными квадратиками. Эти квадратики Аженор приметил давно, во время «свиданий» в трактире. На его робкий вопрос Малфой рассеянно ответил, что это «систематизация», и велел не совать нос в чужие дела. Поначалу Аженор отнёс загадочную «систематизацию» к редкой разновидности графической магии вроде древних рун или сакральной геометрии (в которых он, само собой, ни драккла не понимал). Затем, понаблюдав за непривычно сосредоточенным покровителем, вписывающим в квадратики имена и даты, хорошенько поразмыслил и понял, что это, вероятнее всего, раздел прорицаний. Как бы то ни было, нынешнее утро отличалось от прочих, проведённых на «пленэре». Во-первых, Малфой выполз из палатки задолго до полудня, хотя должен был ещё дрыхнуть, отходя от неумеренных возлияний. Во-вторых, лорд был чисто выбрит, причёсан и благоухал модной туалетной водой. Наверняка удосужился заглянуть в зеркало, оценить ущерб своей красе и принять меры. Правда, особо не усердствовал: припухшие гляделки, потрескавшиеся белые губы и бледная до зелени морда никуда не делись. В-третьих, пара стульев и стол из столовой переселились на улицу, под молоденький дубок. Значит, их милость осенило, что на природе можно не только пить без просыпу, но и заниматься делами. В-четвёртых же, – и это самое главное! – у Малфоя был гость, которого Аженор исхитрился проворонить. То есть не просто гость, а гость бесшумный, без запаха и способный на беззвучную аппарацию. Призрак, что ли? Аженор тихо вздохнул и обозвал себя дураком. Призраки не таскают в подарок корзины со съестным и не дуют вино за компанию с хозяином: на столе стоял второй кубок. Здесь был кто-то реальный и очень предусмотрительный. Плохо? Хорошо? Мордред его знает: знакомство с Малфоем превратило нелёгкую, но понятную жизнь простого егеря в жуткую сказочку с некромантами, старыми проклятиями, фамильными врагами, нерушимыми клятвами и прочей пакостью, которая только в сказках и хороша. Корзина с провизией, заботливо прикрытая чистым полотном, стояла тут же, под дубком. Вот она-то как раз пахла на всю полянку, перебивая даже густой винный дух и аромат туалетной воды Малфоя. Аженор в предвкушении шевельнул ноздрями: копчёное мясо, свежий хлеб и – о, Мерлин, да! – парное молоко. Гость, при всей его подозрительности, явился на диво вовремя, поскольку вчера Аженор засыпал в котелок остатки фасоли, порубил туда же последний кусок грудинки и пережарил на гренки зачерствевший хлеб. Похлёбка вышла на славу, но покормить Малфоя не получилось: пить тот начал с обеда, как проснулся, и к вечеру его опять сморило. Пришлось вытряхивать спящую мертвецким сном милость из её любимого гамака и на горбу волочь в спальню. Спален в палатке, слава Основателям, оказалось две, а то пришлось бы прибить своего мордредова благодетеля и самому помереть из-за нарушенной клятвы. Пьяный Малфой был невыносим. Он насмехался, язвил, изводил дурацкими расспросами, вслух подозревал бедного егеря во всяких непотребствах от скотоложства до человеческих жертвоприношений, а потом без перехода лез с поцелуями и обзывал «розанчиком». Правда, никогда не забывал освежить воздух, скотина, и теперь у задёрганного Аженора запах летней грозы, безумно прежде им любимый, прочно увязался со «Старым Огденом». Одно хорошо – всего-то месяц такой развесёлой жизни, и сил бояться не осталось. Ни сам Малфой, ни мальчишка-некромант, ни перспектива сдохнуть через пару лет в казематах Отдела тайн больше не вызывали приступов ужаса, когда цепенело тело и отключалось соображение. Попади он сейчас в рождественскую передрягу, – не под клятвой, свободный как ветер! – с огромным удовольствием прикинулся бы шлюхой, исподтишка вырубил Урхгарта, оттащил спящего Малфоя в ванну, забрал у него безоары и запер бы на десять разных заклинаний, чтобы этого гада три дня выковыривали всем Ковеном! Потом он отправился бы гулять по Косому и накупил сластей на все десять галлеонов. Ах нет, на пять. Пять монет осталось бы мадам Матильде за хлопоты. Как говорил покойный брат, заплатить за дурость деньгами – это недорого. – Я голоден! – капризно протянул Малфой, и Аженор поспешно вынырнул из мечтаний. – Четверть часа, ваша милость, – пробормотал он, пряча глаза. – Травку разложу только. В окрестностях древней сторожевой башни, куда Малфой притащился пересидеть неведомую Аженору беду, ничего особо занятного не росло, потому что старая-престарая «охранка» работала на зависть и обещала простоять ещё лет триста. Мастер старался, не иначе. Заходить за охраняемую границу Малфой запретил сразу по прибытии. Аженор и сам не горел желанием рисковать: по всем приметам, занесло их в Каледонский лес – самый дикий и страшный из британских лесов, помимо пресловутого Запретного. Регулярно промышляли здесь лишь отчаянные и отчаявшиеся, и возвращались далеко не все. Вспомнить только его, Скабиора, старую мантию, оставшуюся в ловчих сетях акромантула, и сломанную тогда же «шлюшку»: ведь насилу вырвался и еле ушёл. Поэтому, сбегая от Малфоя, вконец доставшего пьянством и ехидством, он послушно гулял по безопасной территории и успел изучить её вдоль и поперёк. В башню, впрочем, лезть не стал – руины никогда его не привлекали. Старьё и старьё, было бы чем восторгаться. Гулял, валялся на траве, пытался читать малфоевские книги, но быстро уставал: понимал написанное с пятого на десятое, расстраивался и ожесточённо клялся сам себе, что выучит латынь ещё до следующего лета. Если будет жив, конечно. Сказать по чести, он был готов умереть ещё месяц назад, когда вывалил Малфою свою историю. Наверное, со стороны Аженор казался дураком: знаешь тайну – молчи! Однако он прекрасно понимал, что дела пошли нешуточные и недомолвки между союзниками – распоследнее дело. В Британии родился и сумел дожить до малого совершеннолетия настоящий некромант, а значит, конец света не за горами. Не будет уютного домика в заброшенном мэноре, не будет жены и сына, не будет мелкой лавчонки с травами в Лютном, а будет место за плечом у Малфоя – сам вызвался, сам поклялся. Сдуру, конечно, но кого это теперь интересует? Аженор споро пособирал «добычу» в пучки и развесил в тени. Ни на что серьёзное эти сборы не годились: так, в чай добавить или отваром зубы прополоскать. Малфою, кстати, не помешало бы. Вон, сызнова припал к бутылке! Сейчас налижется натощак и примется издеваться: то родословную ему в подробностях поведай, то основы малефицизма изложи. А как поведать и изложить, когда ни ухом ни рылом? Получается, в ответ только мычишь, будто это не Малфой бутылку Огдена всосал, а ты сам. Тупой дикарь и есть. Для егеря Скабиора вроде так и надо, а для последнего Неккера обидно до слёз. Аженор не удержался и громко вздохнул: всего-то месяцок в дурной компании фамильного врага, и на тебе – додумался до «возвеличения рода»! – Вашей милости будет угодно омлет? – поинтересовался он и принялся выкладывать еду из корзины. Доставая заклятый на непроливание кувшин с молоком, Аженор невольно облизнулся – поверху успели отстояться сливки. – Если вашу милость не затруднит, – насмешливо отозвался Малфой. – Молоко несли в подарок тебе, несчастному мальчику, но если уделишь толику от щедрот, буду благодарен. Аженор молча подхватил кувшин и коробку с яйцами и поспешно смотался в палатку. На крохотной кухоньке имелись плита и запас посуды, так что стряпня проблем не доставляла. «Подарок несчастному мальчику, – думал он угрюмо, с ожесточением взбивая яйца в жестяной миске. – Дожил. Вообще-то, для всех прочих я счастливец: из самой грязи да к их милости в постель. Для всех, кроме занятного гостя без запаха, который точно знает, что любой мальчик Малфоя с гарантией становится несчастным». Среди общих знакомых было всего два человека, которые искренне пожалели бедолагу, влипшего в Малфоя, но представить их в лесу с корзинкой снеди не получалось. Кевин Бубонтюбер помер бы злой смертью на второй минуте прогулки по Каледону – минус самый вероятный претендент. Второй наверняка прошёл бы по дикой чаще, как по дорожке в парке, и даже не заметил бы здешнюю «охранку». Вот только он не захочет покидать Хогвартс, самое безопасное место в Британии, ради мельком увиденного егеря. Аженор на секунду прикрыл глаза, вспоминая Ту-Самую-Ночь, и в тысячный раз принялся крутить в голове вопросы без ответов. Почему мелкий Блэк-Внезапно-Поттер передумал и не стал брать с него клятву о молчании? Почему одёрнул Малфоя, почему непонятное изумление в нечеловечески-зелёных глазах вдруг сменилось ещё более непонятным сочувствием? Спросить бы, но Повелителям не задают вопросов. Звякнули недавно освоенные сигнальные чары над сковородой, Аженор погасил огонь и разложил омлет по тарелкам. Они, кстати, тоже были жестяными – походными. Странно: тарелки и прочая утварь – простые и дешёвые, а кубки для вина – старинные серебряные; и не счесть подобных нестыковок. Ему вдруг подумалось, что будь Малфой тряпичной куклой, то пошили бы его милость из лоскутов от самых разных мантий: от парадного одеяния Верховного чародея до потрёпанной накидки неудачливого наёмника. Аженор обрадованно фыркнул, потому что представлять благодетеля в виде игрушки было куда спокойнее, чем сгусток стихии, зачем-то упрятанный в человеческое тело. «Во-от, так и буду думать!» – подумал он, слегка повеселев. – «В конце концов, пред Госпожой мы все равны». Завтракали в молчании, причём Малфой дохлебал вино, с горьким вздохом заглянул в пустую бутылку и буркнул себе под нос: «Хватит на сегодня, пожалуй». «Слава Основателям!» – захотелось крикнуть Аженору, но, само собой, он этого не сделал. Чтобы не сглазить. Затем их милость завалился в свой гамак и задрых самым безмятежным сном, скотина. Аженор покачал головой и поплёлся мыть посуду. До самого вечера было тихо: Малфой спал и не рвался затеять новый запой или ещё как попортить остаток жизни последнему из Неккеров. Веселье началось ближе к ночи, когда Аженор сам устроился в кровати, сожалея об оставленном дома учебнике «доброго некроманта». Их милость в одном лишь белье без приглашения ввалился в спаленку и рухнул рядом с опешившим Аженором, притиснув того к стене. – Не помешал? – Малфой, поёрзав, вытянулся на спине и закинул руки за голову. – Нисколько, милорд, – вежливо соврал Аженор: кровать была одноместной. – Чем могу быть полезен? Он принялся аккуратненько выбираться из постели, но его без особой нежности дёрнули назад. – Куда? А скрашивать моё одиночество? «Мордред тебе его скрасит!» – мелькнула мысль и пропала. Злить похмельного «воздушника» – идея так себе. Поэтому Аженор покорно прилёг обратно, а на лице изобразил готовность скрашивать что угодно и кому угодно. – Понятия не имею, как именно ты жил раньше, – сказал Малфой, задумчиво глядя в потолок, – но хочешь, я скажу, когда твоя жизнь пошла наперекосяк? – Благодарю вас, но я и сам знаю, – очень вежливо ответил Аженор. – С рождения. – Неправда, – помотал головой Малфой. – Ты умён и удачлив, егерь Скабиор. У тебя вполне всё ладилось до… – он скосил глаза на насторожившегося собеседника и закончил торжествующе: – До прошлого лета! – Допустим, – помолчав, кивнул Аженор. – Я уже скрасил ваше одиночество? – Нахал, – усмехнулся Малфой. – Судьба! Судьба, понимаешь? – их милость внезапно перевернулся на бок, прижался вплотную и жарко зашептал на ухо. – Мы уже ничего не решаем! Агония! Да, агония! Мы ещё суетимся, но уже ничего нельзя поделать! Ни-че-го! Сила! Ужасающая сила! Так рано! – Милорд, вы только не скажите, что вместе с едой вам дурманных зелий передали! – взмолился Аженор, напуганный горячечным блеском обычно блёклых и невыразительных глаз. – Опять «Грёзы», что ли? Погодите, сейчас я безоар возьму. Он проворно выхватил из-под подушки кошель и торопливо распустил завязки, но Малфой ухватил его за руки и обдал волной горячего ветра; Аженор испуганно замер. – Я не обдолбанный. Я просто боюсь, – доверительно сообщил его милость. – Вообще-то я ужасный трус, веришь? – Да, – счёл за благо согласиться Аженор. – Ужасающая сила, и вы её боитесь. Всё понятно. А чья? Малфой посмотрел на него как на идиота и снова упал на спину. – Ты говорил, будто видел у Него за плечом Госпожу, – сказал он со вздохом. – В двенадцать лет, Мерлин трижды величайший! Ты ведь и сам испугался! Даже своё имя мне назвал. Вот скажи, сколько? – Сколько чего? – Сколько нам осталось? Быстро говори, не думай! – Года два. По ощущениям. – Вот и я так думаю. – Почему вы так думаете? У меня простая чуйка, а у вас? Систематизация, да? Люциус прикрыл глаза и тихо рассмеялся, но Аженор твёрдо решил вытрясти все секреты, пока тот согласен их выдать. – А трудно научиться гадать по этим квадратикам? – Нет, нетрудно, – всё ещё посмеиваясь, сказал Малфой. – Я научу, если хочешь. – Очень хочу! – Ещё что? – Латынь! И нумерологию – там всё равно, тёмный ты или кто! – Какие обширные планы на два-то года. – Не смейтесь, – обиделся Аженор. – Я всю жизнь мечтал учиться. Если не в Хоге, так хоть где-нибудь. Имею право на последнее желание! Малфой открыл глаза и сказал очень серьёзно: – Я буду стараться вытащить, кого можно. Хоть кого-нибудь. Но ты сам понимаешь, что моих трепыханий может не хватить. – Может, и обойдётся, – без особой надежды сказал Аженор. – Спросить можно? – Гм-м? – Обычно Малфои с некромантами воюют. С чего вдруг такой разворот? – Во-первых, – Малфой воздел указательный палец, – мой сын. То, что он испытывает к мистеру Поттеру, я не могу назвать влюблённостью. Одержимость, так будет точнее. Маленький испуганный некрос искал защитника. Нашёл. Счёл подходящим и запечатлел. Не со зла – бессознательно, следуя своей природе. Но факт остаётся фактом. Там безнадёжно всё, согласен? – Похоже, – поёжился Скабиор. – Жуть. – Он мой сын, – Люциус страдальчески поморщился. – В молодости я был глуп, беспечен и постоянно дерзил отцу. Мол, что за печаль, закончится род и закончится. Ему и так тысячу лет, на ком-то пора, так почему не на мне? Теперь, когда пресечение рода означает гибель твоего единственного ребёнка… Моя супруга полагает, что меня редко и мало пороли, и сейчас я склонен признать её правоту. – Она бьёт сына? – Нет, конечно, – хмыкнул Малфой. – Пойми, глупыш, я сын свёкра, а Драко – её собственный. Огромная разница. Во-вторых… – Можно не продолжать. Первой причины хватит с лихвой. – Не одному же мне страдать, – Люциус подмигнул, – над квадратиками. Видишь ли, есть некое пророчество. Оно гласит, что мистеру Поттеру суждено сойтись в смертельной схватке с Тёмным Лордом. – С которым? Последний же… И вроде как раз об мистера Поттера, верно? Пророчество сбылось? – Кажется, нет. Есть подозрения, что Лорд сделал хоркрукс. Он собирается вернуться. – Что?! – Ты, мой хороший, той самой ночью проспал именно этот разговор. Лорд вернётся, активирует Метки… Прямой резон прикормить некроса, как считаешь? Он единственный, кто сумеет противостоять нежити один на один. – Он же мальчишка совсем! – Значит, нужно дать ему время повзрослеть и набраться сил. Как тебе расклад? Аженор хотел было сказать, что все они уже трупы, и даже рукой успел рубануть в отчаянном жесте, но вдруг задумался. Мысли ворочались тяжело, неподъёмные, страшные, а Малфой терпеливо ждал ответа. – Может быть, всё не так уж и плохо, – сказал Аженор наконец. – Повелитель добр и не смотрит на нас, как на будущих инферналов. Он слушает советы и некоторым даже следует. Он не одинок, у него есть друг. – Несколько, я слышал. – Ещё лучше! Его любят, о нём пекутся: с чего бы Ему ожесточиться и озлобиться? Он сыт, в тепле и не знает лишений. Ему незачем рвать чужие глотки в драке за лучшую долю. Добрый некромант – как вам? Люциус улыбнулся и погладил его по голове, не как любовника, а просто так: – Хорошо бы. Но я привык готовиться к худшему. – Можно ещё спросить? – Изволь. – Почему «розанчик»? Это что-то обидное? Малфой сконфуженно хмыкнул и отвёл глаза. – Меньше всего мне хотелось бы быть пойманным на банальностях, – сказал он с явно различимой в голосе досадой. – Пожилой ловелас со стародавним запасом комплиментов, фи! Но ты и вправду похож на розовый бутон. Свежий, юный, обыденно-прекрасный. С шипами. – Да какие у роз шипы? – с огорчённым вздохом пробормотал Аженор. – Вот если бы как у чертополоха! – и замолчал, смущённый громким хохотом их гадской милости.