Инфицированы любовью

      Я отношусь к той несчастливой категории людей, которые на утро после даже самой разгульной алкогольной ночи помнят всё до мельчайших подробностей. Поэтому я не удивился, проснувшись в комнате Славы Японцева голым и тесно переплетённым с самим Славой. Я просто пришёл в ужас. Что у трезвого в голове, то у пьяного на языке и в штанах, как говорится. Но трезвый я готов был клясться любым богам и на любом алтаре, что я не собирался спать с парнем. Ни с каким! И что на меня нашло накануне вечером, я понять не мог. Колдовство какое-то! Этот мальчишка-гей меня приворожил? Или в водку было подмешано любовное зелье с бациллами гомосексуализма?       Раздумать над причинами толкнувшими меня на этот дикий нелогичный разврат, я решил подумать потом. После того как уберусь отсюда, смою с себя чужую присохшую сперму и чужой запах, а, может быть, если повезёт и все воспоминания о ночи. Обсуждать произошедшее со вторым участником событий я, конечно, не собирался. Что я мог сказать Славе на трезвую голову? Да, возможно, это было трусливо. Да, я никогда раньше не поступал в лучших традиция сериалов, которые смотрела моя матушка – никогда не сбегал на утро после ночи любви. Но в любом из этих сериалов в покидаемой кровати мирно спала красотка бывшая накануне невинной, а не пацан, у которого в растраханой заднице – и не только мной растраханой! – засохла моя сперма. Я же вчера не собирался ни с кем на свидание, а таскать презервативы всегда с собой не такой уж я Дон-Жуан-оптимист. А раз об этом не позаботился мой партнёр, значит, ему в кайф засыпать в таком виде.       Но обо всем это я тоже решил подумать позже, гораздо позже, даже не завтра, я же не мисс О'Хара, а через года, века, а лучше никогда. Вот какого лысого лешия этого Японцева не отчислили из института! И почему именно он так хорошо умеет играть на гитаре? И почему вчера меня на пьяную голову это так обрадовало?       К счастью, мне было на ком выместить злобу. Утром я не постеснялся требовать, чтобы меня пустили в родную комнату, перебудив весь этаж. А затем доходчиво объяснил засоне-соседу, что он теперь бывший сосед и должен переселиться как можно дальше от меня. Бывший сосед спорить не стал – мы в разных весовых категориях, и я умею быть убедительным – и уже к вечеру, я остался в гордом одиночестве, пытаясь использовать все мыслительные процессы для решения задач по экономике, а память, которая не содержит знаний по этому предмету, отключить вовсе.       Остатки злобы я выместил на тренировке на следующий день. Старался уговорить себя, что ничего фатального не произошло, Японцев по общаге не ходит и не хвастается с кем провёл ночь накануне, на двери у меня радужные члены не рисует. А у меня после этой ночь немедленно натянуть женское бельё, накрасить губы и вступить в стройные ряды гей-парада желания не возникло. А жизненный опыт любой пригодится. Зато в старости буду гордо рассказывать внукам, что попробовал всё. Не вдаваясь в детали, конечно. Да и не он же меня в конце концов трахнул! К тому же я окончательно и бесповоротно решил бросить пить. Так что нет худа без добра. Главное, заткнуть противный голосок откуда-то из глубины души, который шептал: «А разве так худо тебе было той ночью?»       Постепенно пьяная ночь затёрлась другими событиями жизни: общегородские соревнования по боксу, я занял почётное второе место, предварительный зачёт по праву, я получил почётный зачёт со второго раза, мамин юбилей, на который я вырвался, на майские праздники. Заняться личной жизнью мне было совершенно некогда, к счастью, также некогда было вспоминать Японцева.       Впрочем, он о себе не напоминал, я видел его дважды в институте, и оба раз он меня проигнорировал. Или не узнал. Откуда мне знать, может, для него это обычная практика – переспать с любым парнем, который предложит? Наверняка все их гейские сходки заканчиваются оргией.       Японцев по-прежнему ходил в обнимку с тем же своим пидором, с которым я его уже видел. И нет, мне не было никакого дела ни до Японцева, ни до его дрыща.       А в целом, я к геям был настроен по-прежнему толерантно. Не сломал же я тому типу руку, когда он попытался пощупать мои бицепсы после ринга. Холёный такой, лощеный, модный, он глядел на всех так, словно решал: трахнуть или не трахнуть прямо на месте. И было в нём что-то и от Философа и от японцевского дружка. Я, разгоряченный дракой, – он подошёл ко мне сразу после боя, – схватил бы его за наманикюренную ручку, да швырнул бы об стену, чтобы гнилые мозги потекли. Ведь человек с нормальными мозгами вряд ли бы так самоуверенно нагло выискивал приключения в нашем спортивном клубе.       – Какой горячий мальчик, – облизывая меня взглядом, усмехнулся холёный, и вдруг протянул мне разноцветный прямоугольник. – Я сделаю тебя звездой журнала, ты бы поднял мне тиражи.       Но я не успел его покалечить. Тренер, заметив его ко мне интерес, подошёл, сурово нахмурился и положил руку мне на плечо.       – Спокойно, Артём. Господин уже уходит.       Парни в раздевалки потом ржали, что я не первый попался в поле зрения этого типа. Мол, он накачанных самцов для своих голубых страницы отыскивает и часто здесь мелькает. А потом один из приятелей, когда остальные разошлись, признался:       – А платит он неплохо. И не пристаёт там никто. Если запара с деньгами, – подзаработать как нефиг делать: посверкал голым задом часок – и месячная зарплата.       Насколько я помнил, парень работал где-то в автосервисе. И удивился:       – Ты что ходил к нему?       – Не к нему, а в студию, – усмехнулся приятель. – Даже на обложке какого-то журнала меня печатали.       – А если бы кто из знакомых увидел? – поражённо спросил я, понимая какое фото и на обложке какого журнала оплачивается так щедро.       – Мои знакомые таких журналов не читают, а если читают, то молчат благоразумно. Мы с подружкой в Турцию смотались на первый гонорар. А потом я ещё пару раз сходил, щёлкнулся - и в бизнес смог вложиться, так что сейчас мне не надо уже такой славы. А ты ж, вроде, студент, подумай. Нормально там.       Но я даже думать не собирался, тем более, что визитку холёного господинчика выкинул в тот же момент, при нём и демонстративно. На стипендию проживу, а совсем прижмёт, нормальную работу найду.       В начале мая, после праздников, меня пригласил к себе комендант. Ну то есть сказал на вахте, чтобы не пускали меня в общагу, а отправили к нему. Повинностей я за собой не помнил, поэтому пошёл смело и сердитый.       В его каморку, что располагалась с торца общаги, толпилась очередь таких же приглашённых как и я, некоторые так же нервно вышагивали в праведном гневе, некоторые репетировали жалобный взгляд и настраивали голос для оправдательной речи. У коменданта в кабинете кто-то истерично орал. Так, что вся очередь любопытно прислушалась.       – Почему я должен жить со спидозным? У нас чё, лепрозорий? А если я подхвачу заразу?       Комендант что-то отвечал, видимо, что воздушно-капельно СПИД не передаётся. Но очередь заволновалась. Кажется, новость, что кто-то в общаге подцепил СПИД, не нравилась никому.       Парень и девчонка недалеко от кабинета переговаривались, судя по всему, они знали о ком идёт речь, потому что почти вся очередь потянулась послушать их разговор.       Впрочем, те, кто, как и я, не потянулись, свою порцию новостей тоже получили. Говорили осведомлённые даже не стараясь понизить голос. Тем более, что истеричный в кабинете, продолжал требовать, чтобы его немедленно поселили куда-нибудь во дворец в знак компенсации, и его приходилось перекрикивать.       – Да я сама, слышала, как Гришка на него орал! – сообщила девица.       – И чего ты вообще с этими пидорами якшалась? – возмущался парень.       – Стасик хороший парень… Был, – смущённо добавила она.       – Ну чего, Гришка его запинал? – любопытно поинтересовался кто-то из толпы.       Мне этот разговор очень не нравился. У меня появилось дурное предчувствие. Так и грызло вцепившись челюстями в мозг. Стасик, значит. Ну нет, не один же Стасик на всю общагу… Да и вообще, может, они о чём другом.       – Разняли, – проговорил кто-то, и ещё один голос радостно подхватил:       – Я тоже видел. Сначала удивился, чего Гришка в общагу припёрся? Стороной же её обходил, он же какой-то из богатеньких… И как его на вахте пропустили без пропуска?       – Пятихатку сунул – и весь вопрос, – хмыкнул кто-то. – Будто без пропуска у нас не пройдёшь.       На него зашикали, чтобы не мешал рассказчику.       – Так вот, Японцев ему обрадовался сначала, я уж блевануть хотел, что опять миловаться начнут. Будто в институте их мало! А Гришка сразу с ноги, уронил и пинать давай. С трудом оттащили. А Гришка орёт, как подорванный: «Он меня заразил!» Бумаги какие-то Японцеву сует. Мол, справка, что у него СПИД. Или как это называется в анализах? И что он, типа, ни с кем больше не спал. А потом в слёзы. Пипец, что творилось!       Дальнейшее для меня слилось в единый белый шум. Что-то запульсировало в голове, всё тело будто бы в одно мгновение заболело. Перед глазами стоял, вернее, лежал голый Слава Японцев на общежитской кровати, цветная чёлка на застиранной наволочке, фарфоровое личико… И липкое чувство брезгливости, лёгкое сожаление, что я в тот вечер не использовал презерватив. Лёгкое сожаление переходящее в жгучее отчаянье. Ну как такое может быть, только раз оступился и сразу подорвался на мине?.. Что теперь делать?       Голова была пуста и резко превратилась в чугун. Ни мыслей, ни эмоций. Словно уже помер, и душа смотрит со стороны, как мрачный здоровенный парень сидит в коридоре-аппендиксе на деревянной лавке и закусывает губы, чтобы не заорать в голос.       Когда все просители, провинившиеся и прочая публика разошлись, оставив проход в кабинет коменданта свободным, я не заметил. Настаивать, что я пришёл раньше и поэтому в очереди на аудиенцию впереди, никто не пытался, и я так же недвижимо сидел на лавке.       Рабочий день комендант подошёл к концу, и он вышел, запирая свой кабинете.       – Ты чего сидишь здесь? – удивился комендант, а приглядевшись, узнал. Память у мужика была хорошая, да и я мышью серой никогда не терялся. – Артём Власов? Точно! Я ж тебя вызывал. А ты, что не заходишь, приглашения персонального ждёшь? – он усмехнулся и, окинув меня взглядом ещё раз, предположил: – Или задремал?       Я встрепенулся, поднялся на ноги.       – Что-то случилось? – с трудом выдавил я. Некстати вспоминая пословицу, что беда не приходит одна. Неужто меня выселяют?       – Да нет, пустяки, – не оправдал моих ужасов комендант. – Я просто вспомнил, что ты один сейчас живешь. Подселять к тебе нового соседа буду.       – Конец года уже, – равнодушно заметил я.       – Ну это да. Но у меня по трое-четверо в некоторых комнатах ютятся. Не положено. В общем, заселю тебе кого-нибудь сразу, чтобы на следующий год с первокурсником не селить. Ты у нас на хорошем счету, так что сам выбери соседа, с которым мирно жить будете.       Наша общага считалась одной из самый хороших: удобства в нумерах, кухня на этаж, по два человека в комнате. Но некоторых заселяли и по три, да и по четверо некоторые первокурсники ютились в двухместной комнатке, потому что два этажа общаги сдавались каким-то рабочим, а ещё один этаж, занимал какой-то склад. Ну рыночная экономика, каждый выживает как может.       А мне уже пофиг на всё. Сколько мне там выживать осталось? Хотя кричит социальная реклама: «Вич – это то, что может случиться с каждым», но не с каждым. Только с идиотами, которые по пьяни спят с кем попало. Но вспомнив, социальную рекламу, я вспомнил и их призыв - бежать проверяться. Я наконец-то смог вздохнуть. Даже сердце забилось ровнее. Чего я распаниковался, как малохольный? Раньше времени гроб себе собрался заказывать. Может же случиться, что я не заразился! Что ж судьба такая сука: если раз совершил ошибку, она тебя сразу на гильотину?       – Господи, целибат буду соблюдать! Пить брошу! Женюсь на девственнице, и спать с ней буду только чтобы детей зачать! – клялся я, стремительно шагая к автобусной остановке, не замечая, что говорю вслух.       Это вызвало хохот проходящих мимо девчонок.       – Милый, ты многое потеряешь, – многообещающе улыбнулись они.       Кажется, обе были с факультета иностранных языков. И обе очень симпатичные. И обе из общаги. Ещё утром бы я поболтал с ними, напросился в гости. Но теперь не до интрижек, я был намерен сдержать свою клятву, только бы оказаться здоровым.       Адрес ближайшего Спид-центра я нашел за пару минут, буклеты лежали у нас в общаге на всех стендах информации, недавно проходил какой-то день здоровья и бесполезную макулатуру ещё не выбросили. Наверное, замдекана по воспитательной работе порадовался бы, что хоть кому-то пригодилось, и сказал бы речь на моём торжественном выдворении из института и из общаги. Бесплатное, анонимное обследование на Вич. И работала клиника до восьми вечера, я мог бы даже не спешить, но ноги несли меня сами, уносили от неизвестности.       Меня действительно ни о чём не расспрашивали, укололи, дали бумажку с номером 466 – мой порядковый опознавательный номер, и велели приходить за результатом на следующий день.       Это был самый долгий вечер в моей жизни. Но я старательно убеждал себя, что всё ерунда. Что я просто не мог заразиться. Что со мной бы такого точно никогда не произошло. И никогда я так не боялся, как когда тащился в этот грёбаный центр по борьбе со СПИДом за результатами.       Он располагался в обычном здании, похожем на школу или поликлинику. Вокруг разбиты клумбы с аккуратными цветочками, и даже фонтанчик работает. Солнышко, птички поют. Идиллически-изуверская картина. Наверное, чтобы больные ещё хуже себя чувствовали: видели, что жизнь прекрасна, но ни про их честь. И плакат радостной сисястой девицы и мускулистого мачо с издевательской дебильной надписью: «Мы проверилась. А ты?».       А я понуро поплелся внутрь, с ужасом замечая, что на этот раз там довольно многолюдно. Вечером, когда я сдавал анализы, было только три человека, которые старательно не глядя друга на друга, делали вид, что зашли сюда просто переждать дождь. Но сегодня в регистратуру стояла очередь и возле анонимного кабинета, куда мне следовало зайти за анализами тоже толпились люди. Табличка гласила, что результаты выдают с трех. То есть через полчаса. Я нерешительно остановился немного сбоку ото всех. И оказался ближе к очереди в регистратуру.       – Ты последний за лекарствами? – подошёл ко мне худой парень в спортивных штанах. Лицо у него было как будто обветренное, крылья носа шелушились.       Я сам не заметил, как сделал от него шаг в сторону.       Он мерзко захихикал:       – Чего шарахаешься? Завтра такой же будешь.       У меня никогда не кружилась голова, не было проблем с давлением, и я впервые чувствовал, что за ощущение, когда становится дурно. Не хватало ещё грохнуться тут в обморок, в довершении всего. Проклятый Японцев! Проклятые пидорасы! Сейчас получу свою бумажку со штемпелем «Отрицательно», и пойду с парнями разгонять следующий гей-парад, чтобы покалечить как можно больше таких, как этот урод в очереди, спидозный Японцев и его дрыщ! И до Философа доберусь!       Но сейчас мне надо было плеснуть в лицо холодной воды и успокоиться. Взять себя в руки и получить, наконец, свой отрицательный результат, а то в горле так пересохло, что я даже свой заветный номер-идентификатор не произнесу.       Я пошёл по коридору в поисках туалета, никаких опознавательных табличек не было. Грязно белые двери, зелёные стены. Унылое казённое место. Одна дверь была приоткрыта, и я увидел заветный белый бок раковины, который выглядывал из-за угла. Кажется, здесь же была что-то типа ординаторской. В принципе, туалет мне было и не нужен. Только вода. И даже от умывания можно воздержаться, просто попить. Я уже второй день ходил как сомнамбула и не догадался зайти купить воды по дороге. Не до магазинов было.       Я ринулся к раковине, хлебнул прямо из-под крана, умыл всё-таки лицо и хотел было покинуть благодатный кабинет, как послышались голоса и захлопнулась дверь. Не придумав ничего лучше, я прикрыл дверь ординаторской и замер у стены, прислушиваясь. Конечно, если дверь сейчас откроют – я влип. И доказывай потом, что я вломился в кабинет просто потому что адски хотел пить. Но две женщины, что вошли в кабинет, дальше не проходили. Я слышал их разговор, шуршание бумаг и покрывался холодным потом, каждый раз, когда шаги приближались к моему укрытию.       – Много сегодня анонимщиков, – заметила она из женщин, судя по голосу довольно молодая.       Второй голос принадлежал явно противной старухе:       – Да, активизировались по весне. И самое страшное, что сегодня ни одного отрицательного.       Молодая вздохнула:       – Жалко их. Такие все молодые.       Я похолодел, казалось, вода, которой я только что умылся, была жидким азотом и застыла, пробирая меня до костей. Теперь мне было даже пофиг, если эти тетки вдруг обнаружат моё присутствие, я сел прямо на пол и обхватил голову руками. Ни одного отрицательного… А как же я? Почему я тоже?.. Может, это и к лучшему, что я узнал так, как бы я смотрел в глаза этой старухе с противным голосом, когда она в глаза сказала бы мне, что я спидозный?       Несколько фраз я пропустил погруженный в пучину своего ужаса. А разговор продолжался.       – Делай, что хочешь, но нам нужны их данные. По максимума. Каким хочешь обманом выпытывай. Уговаривай. Угрожай. Но их имена и адреса должны быть у нас. Надо, чтобы встали на учёт, а не болтались по городу, – говорила старуха.       – Так мы же не имеем права, – робко возражала та, что помоложе.       – А выпустить инфицированную толпу на улицу мы право имеем? Да они же половина наркоманы. А вторая половина сотворит с собой чего-нибудь!       – Нет, я не могу, мы имеем право только рекомендовать…       Они ещё спорили, как им поступить, но мне было плевать. Моя жизнь закончена.       «Спид – это не приговор» радостно вещал плакат на входе в этот зал суда, где сортируют людей на здоровых и обречённых. Не приговор, если тебе уже лет восемьдесят, и у тебя до этого не было грандиозных планов на жизнь и безмятежное счастье в обозримом и далёком будущем. Но какое у меня теперь может быть будущее? У меня теперь только больницы будут, какие-то средства для поддержания жизни и ещё чёрт знает что! Я же ни черта не знаю, кроме того, что Спидом болеют проститутки, наркоманы и пидоры. Не лучше ли сдохнуть сразу, не домучивая, эти оставшиеся… Сколько там они в лучшем случае проживают? Лет пять? Но вместе с тем, я понимал, что не хочу, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что я болен. Не хочу чтобы знакомые смотрели с жалостью и презрением. Чтобы мама плакала от стыда и жалости. Всё-таки хорошо, что я узнал так, иначе бы у меня в состоянии шока выпытали бы и имя, и другие данные. И приняли бы меры, чтобы отрезать меня от мира нормальных людей.       Пока я рефлексировал над своим новым статусом, тётки-врачихи ушли. Я ещё раз хлебнул воды и, пытаясь выглядеть невозмутимо, вышел в коридорчик, прошёл мимо очереди больных, и тех, кто уже смирились и тех, кто ещё не знает. И вышел на крыльцо. Краски и звуки словно померкли, сгладились, белый шум в голове и перед глазами туман, а ещё тошнило, то ли от страха, то ли от омерзения.       Атлет и красавица с плаката злорадно скалились, ехидным «А ты?». И я со всей дури долбанул по нарисованной морде атлета кулаком, пробив дыру в куске фанеры и рассадив костяшки до крови. Боль немного отрезвила, и я сообразил, что надо сваливать, пока на шум не вышел охранник. В крови бурлила злость, всепоглощающая, я ни разу ещё такой не ощущал. У меня отнимают мою жизнь! Всю! Да, пока я ещё могу делать вид, что она моя и цепляться за привычное-обычное, но я уже списан, уже вычеркнут.       Сука Японцев! Жаль вместо нарисованной рожи не было его! С каким бы наслаждением я закопал его прямо тут же у фонтанчика!       Я дошёл до общаги пешком, но всё равно не успокоился. Невозмутимое лицо Японцева стояло перед глазами, насмешливая улыбка, прищур кукольных глаз. Он словно говорил: так тебе и надо. Неужели он знал? Он смотрел на меня так, когда мы первый раз встретились в институте, после той злосчастной ночи. Секунду, а потом отвел глаза и прошёл мимо, сделав вид, что не узнал.       Ноги сами принесли меня на третий этаж, в знакомую комнату. Хорошо, никто не встретился в коридоре, а то убил бы любого, кто посмел бы со мной заговорить. Никогда в жизни не ощущал такой ярости. Дверь я открыл с пинка, даже не понял, заперта она была или нет, подскочил к знакомой кровати. Соседа в комнате вновь не было, но на этот раз не было ни матраса на второй кровати, ни его вещей. Кажется, парень всё-таки добился от коменданта переселения. В комнате царил бедлам. Книги, тетради, шмотки валялись на полу, как будто прошёлся ураган, тут же валялись непонятные куски лакированного дерева, опутанные проволокой, с трудом я узнал в этих обломках гитару.       «Интересно, кто это сделал? Японцев в порыве тоски? Его любовник постарался? Или сосед на прощание?» – отстранённо подумал я.       Сам виновник моего грядущего ада лежал на кровати в позе эмбриона, отвернувшись к стене, закрыв голову руками, острые позвонки выпирали через грязную футболку. Такую грязную будто в ней валялись по полу. На самом деле, скорее, обладателя футболки валяли. Вчера, судя по слухам. Неужели он так и лежит со вчерашнего?       Японцев не обратил внимания на вторжение в комнату. Я подошёл к кровати и резко дёрнул его за плечо, разворачивая к себе. Живой ли он вообще?       Живой. Даже глаза открыл. Покрасневшие и с опухшими веками, на скуле налился синяк, нос разбит, правая бровь кровоточит. Не обработали сразу, останется шрам. В обречённом взгляде мелькнуло узнавание.       – Знаешь уже? Ты тоже, да? Убивать пришёл? – спокойно спросил Слава и улыбнулся тоже обречённо. – Давай.       И вызывающе вздернул подбородок, правда, зашипев от боли. А в глазах заблестели слезы. Неужели и челюсть вывихнута?       Я не заметил в какой момент ушла злость и куда делать недавняя ярость, которая душила меня и заставляла метаться как тигра в горящей клетке. Ну ударю я его, кому станет легче? Что это исправит? Всё равно оба сдохнем в этом десятилетии, при удачном раскладе событий.       – Тебя когда выселяют? – спросил вдруг я.       Он неопределённо пожал плечами.       – Какая разница? Сегодня, завтра…       – У тебя кровь. И синяки, наверное, не только на лице. Собирайся, пойдём. У меня аптечка есть.       – Зачем? – равнодушно спросил он, скорее, по привычке, чем любопытствуя или удивляясь, и не делая попыток подняться.       – Собирайся! – прикрикнул я. Подошёл к столу, вытащил из груды хлама тетради, потом влез в тумбочку, нашёл паспорт, студенческий, покидал документы и какие-то папки с бумагами в валявшуюся на полу сумку. – И шмотки все, которые тебе нужны забирай. Ты переезжаешь.       – И куда? – теперь удивление звучало, но как-то тоже обречённо, устало.       – Ко мне.       – Ты что, больной? – нервно дёрнулся он.       – Больной, – вдруг усмехнулся я. – И нам, больным, надо держаться вместе.