Во всём виноват багаж...

Появление Рогозина в офисе компании в сопровождении Кэша, трусившего рядом на широком розовом поводке, сотрудники встретили дружным гулом голосов. Севу любили: мужчины потянулись жать ему руки, а женщины — обнимать. Рогозин был демократом до мозга костей, своим парнем и галантным кавалером, старая гвардия! — что ценили. В приёмной на его шее с писком повисла Анечка, щебеча, как рада его видеть. Сева, не стесняясь, облапал её и пожурил, что секретарь совсем на кожу да кости сошла. — Мужики, Анюта, мяско на бёдрах любят, — завершил, ущипнув её за нежную щёчку. — Запомни совет бывалого ловеласа: округлости на женском теле — радость для мужского глаза. — Времена тициановских дев уже давно прошли, — отмахнулась та, сияя оживлением. — Сейчас модно, чтоб рёбра были видны и живот поплоще. — Живот поплоще, — проворчал Сева, дёргая Кэша, залезшего чёрным влажным носом под юбку девушки, — хорош только на глянце журнала. Ни голову уложить, ни ладонью огладить. Скучно, Анюта, от такого мужику, скучно. Алексей у себя? — спросил, переходя на деловой тон. — Ждёт уже, — шепнула она заговорщицки. — Порадуйте коллектив, Всеволод, скажите, что к нам возвращаетесь на прежнее место? Скучаем по вам всем составом. Рогозин, вместо ответа, погладил её по плечику и, подмигнув, вошёл в кабинет Алексея. Вяземцев отвернулся от окна, встречая его сумрачным взглядом. — Привет, Лёш, — бодро поздоровался Рогозин. — Спасибо, что выручаешь. Алексей опустил глаза на вилявшего хвостом пса. — На три дня, — сказал он хмуро. — Я беру Кэша на три дня, потом ты его заберёшь. — Это только на время, пока не уедет мамаша Юленьки, — охотно согласился Сева, спуская Кэша с поводка. — Она жуть как собак боится. И мы с Юленькой пришли к взаимному консенсусу — пока не родился ребёнок, пёс будет жить с нами. — А потом? Сева помрачнел — Кэша он растил с щенка, но Юленька категорически возражала против нахождения под одной крышей ребёнка и источника вероятной заразы, и мысль о расставании с псом выворачивала душу Рогозина наизнанку. — Не знаю, — признал, разведя руками. — Тогда это не консенсус, Сева, а уступка. Но дело твоё, — не стал продолжать тему Вяземцев, — я об ином поговорить хотел. Он предложил ему сесть и, вернувшись к столу, попросил Анечку по внутренней связи принести им кофе. Пока Сева размещался на стуле, Вяземцев задумчиво вертел в пальцах подхваченную со стола ручку. — Грегор с тобой говорил? — спросил напрямую, когда Анечка принесла кофе, расставила чашки перед мужчинами и удалилась. — Говорил, — не стал скрывать Рогозин, подхватив двумя пальцами изящную фарфоровую дужку. — Просил тебя вразумить, — добавил, шумно втянув чай. — Вразумлять меня не надо. — А я и не собирался, — Сева поставил чашку обратно на стол. — О чём ему и сказал, не затягивая общения. Лёша, я в дела любовные не встреваю, знаю, что себе дороже будет. — И тогда Грег перешёл к угрозам, — прозорливо выдал Вяземцев. Рогозин подтвердил: — Пригрозился собрать учредителей и поставить вопрос об изменении руководства. Вот только он на это не пойдёт, — закончил уверенно, — знает, что процветание компании исключительно твоя заслуга. Потому: «собака лает, да не кусает». Грегор просто сводит злость. — Я сказал ему, что намерен создать новое дело, начав с нуля. Рогозин нахмурился: — Ты же не собираешься бросить собственное детище? Вяземцев поджал губы, отвернув лицо к окну. Сева забеспокоился. — Лёша, эта компания не просто вложение денег. Это уже… семья, если хочешь. Посмотри на состав компании. Люди работают у нас от самого её основания, мы гордились тем, что от нас не ушёл ни один человек. Даже в худшие времена раскрутки бизнеса, когда приходилось затянуть пояса, нас никто не покинул. В тебя верят, Алексей, а это дорогого стоит. — А уговорить поверить в меня единственно важного человека так и не вышло, — Вяземцев дрогнул губами в болезненной кривизне. Сева виновато моргнул. — Валерия мне рассказала, — признался он. — Мне жаль, что парень так отреагировал. — А как он должен был отреагировать? — Вяземцев себя не обманывал — сам бы злился не меньше, узнай о том, что в его прошлом рылись без спроса. Даже из благих намерений. — Я влез туда, куда не звали. Выпотрошил чужую жизнь, проверяя на вшивость. — Ты не просил, проверку провёл я, — справедливости ради напомнил Рогозин. — Вот только я тебя не остановил. И данных не стёр. Моя вина, мне за неё и отвечать. — И что делать будешь? Вяземцев не ответил. Кэш подлез под его руку, требуя ласку, и Алексей сосредоточился на собаке. Рогозин пытался отловить его взгляд — не вышло. Сева вздохнул. — О пожаре слышал? — спросил осторожно. Алексей, мрачнея, кивнул. — Я хотел предложить помощь, но Апостол отказался. Как и от новой студии. Мне было передано, что больше «Козырная карта» дел с нами не имеет. Рогозин опешил. Такая реакция удивила. — Кого из них столь крепко головой о стену приложило? — Мне было сказано — дословно — что членами своей команды они не торгуют. За остальными разъяснениями отправили к директору. Особо информативным наш разговор с Вишневским не был, мне проблеяли что-то о том, что я всё неверно понял и что команде следует уладить возникшие разногласия. Так что от аренды я отказываться не стал, решил дать время Апостолу и его гордецам… — …осознать, что без нашей помощи они бездарно просрут собственный бизнес, — договорил за него Сева. — Мне вмешаться? — Не надо. Я сам всё исправлю. — Значит, с Димоном всё серьёзно? — протянул Рогозин. — Серьёзнее некуда, — подтвердил он. Сева покачал головой, разглядывая его лицо со значительными тенями, что залегли под глазами. — Сколько часов ты спишь? — полюбопытствовал с заботой. — Мне хватает, — увильнул от ответа Вяземцев. Рассказывать, что засыпать удавалось лишь под самое утро, не собирался. Большую часть ночи он или ворочался на простынях, бесконечно прокручивая в сознании их ссору, или смотрел телевизор, прижав к себе храпевшего Макса. Странно, но ему понравилось смотреть сериалы. Одинаково слезливые и малоправдоподобные. Однако под них удавалось проваливаться в сон, и он встречал утро на диване гостиной под мягкий свет плазмы и сопение пускавшего пузыри старого пса. — Могу посоветовать хорошего врача. Помнится, у меня были проблемы с бессонницей… — Врач мне без надобности, — оборвал Алексей. Рогозин поднял вверх открытые ладони, показав, что не настаивает, и потянул себя со стула. — Мне пора, — Сева одёрнул пиджак. — Сумку с вещами Кэша я оставил внизу у охраны, чтоб сюда не поднимать. Там же его короб и пакет с кормом. Позже ещё подвезу, он у меня балованный, любит только один сорт. Гулять с ним надо дважды в день. Я буду заезжать по возможности, прогуливаться с ним и Максом. Я положил в сумку свой старый свитер, если он заскучает, брось ему на лежак, запах его успокоит. — Три дня, Сева, — напомнил Алексей, ухватив Кэша за ошейник. — Считать умею. Рогозин покинул кабинет, и Кэш заскулил, рванувшись за хозяином. Вяземцев удержал его крепкой рукой и отпустил только после того, как дверь закрылась. Пёс тут же метнулся вслед за Рогозиным и поскрёб дверное полотно. Алексей, следя за собакой, откинулся в кресле. Пальцы руки, лежавшей рядом с чашкой, рассеяно поглаживали поверхность стола. Мыслями Вяземцев был глубоко в собственной памяти, будоражившей почти осязаемыми воспоминаниями: теплом губ, отвечавших на его поцелуй, податливым телом под руками. Ему отвечали тем же, исследуя и приучая к себе, как приручал и приучал он сам: со стонами, вжимаясь в живот полноценно-твёрдым стояком, подтекавшим смазкой, обхватывая ногами поясницу, в нетерпеливом желании принять и разделить охватившую обоих лихорадку возбуждения. Мысли о Димоне Вяземцева не покидали. И дело было не в телесном голоде. Найти любовника на одну ночь проблемы не составляло. Если был спрос, было и предложение, которое удовлетворялось за счёт поиска партнёра на специализированных сайтах или в эскорт службах. В своё время Алексей опробовал и то, и другое. С нужными людьми его свёл Грегор, но дальше нескольких встреч дело не пошло. И интереса не вызвало. С Сенцовым всё было по-иному. Встречи с ним вызывали трепет, которого он уже давно не ощущал. Его хотелось не только касаться, но и говорить с ним, слушая в ответ мягкий голос с застенчивыми паузами. Хотелось уютно сгрести его под мышку и сидеть на диване, глядя в экран телевизора. А ночью… Ночью ласкать подрагивающие в волнении губы и мягкой, но настойчивой нежностью заставлять его подаваться навстречу толчкам его бёдер. Каждое мгновение, прожитое с мыслью о том, что он потерял парня, было болезненным и мерзким. Он тысячу раз пожалел о том, что проявил любопытство и залез в файлы, собранные Севой, и столько же о том, что не стёр их, опрометчиво оставив на рабочем столе своего ноутбука. Винить было некого, он облажался сам, а теперь лихорадочно пытался исправить свою ошибку. Первый шаг он сделал с помощью посредника — Леры. Возможно, не самый умный ход, но сил рассказать всё самому, окунуться с головой в пережитую им трагедию, не нашёл. Малодушно струсил, а казаться сильным хотелось до чёртиков. Теперь была очередь Димона, и ему хватит крохотного жеста, повода, намёка, что подскажет ему, что он может действовать дальше. За надежду ухватится зубами, сцепив челюсти, и уже не отпустит. О своей дальнейшей жизни без Сенцова он думать не хотел. Отпустить его — значило проиграть в самой важной партии, что расставила ему жизнь. Ради них обоих он сделает всё, чтобы его фигуры оставались на шахматной доске в вертикальном положении. До последнего. *** Подступившие сумерки Димон встретил, сидя на подоконнике кухни с чашкой чая в руках. Апостол оказался пророком: он всё-таки подхватил простуду, температура поднялась до тридцати восьми, надежно пришвартовав его к квартире. Костыль вернулся в салон, продолжать разбирать причинённый пожаром беспорядок, взяв с него слово, что тот не рванёт за ним втихую. Сенцов честно пообещал, что останется дома и будет вести себя паинькой. Его лихорадило и было не до подвигов. Горло драло так, что болели даже уши. Но ушёл Костыль не сразу, сперва завёл «важный разговор», заставивший Димона запылать щеками уже совсем не по причине нагрянувшей болячки. — Как тебе могло в твою головешку втемяшиться, что мы тебя под Вяземцева подложить хотели? — бухтел Костыль, оседлав табурет на кухне и вонзая вилку в открытую консерву с любимыми бычками. — Ты совсем мозг потерял, брат? Димон сидел за столом напротив Шептицкого, кутая подбородок в высокий ворот толстого свитера. Аппетита не было, и он без смысла водил вилкой по тарелке с гречневой кашей. — А что я должен был думать, Сань? — Что Вишневский тебя на понт брал, а ты повёлся, как последний лох. — Значит, я всё не так понял. — Крепко не так, — укорил Костыль. — Я готов принести свои извинения, — Димон не поднимал взгляда от тарелки. — Каждому. Этого будет достаточно? — Да на хрена нам твои извинения? — Шептицкий, отмахнувшись, поднялся. — Просто заканчивай видеть вокруг одно подлячество. Начинай верить людям, — продолжил, отправив пустую консервную банку в мусорное ведро. — Мы лишь хотели, чтобы ты вылез из своей скорлупы и позволил себе быть счастливым, Дим. А с ним ты счастлив, — добавил уверенно. — Со своим этим… — Злюкой, — машинально подсказал Димон. Саня пристроил зад на кухонную тумбу с покосившейся дверцей. — Ну, злости я в нём не заметил. А что заметил, так это то, что вы с ним похожи. — В анфас или в профиль? — Димон потёр горло, отчаянно хотелось курить, но от этого станет только хуже. — Оба в броню одеты. — А говорил про скорлупу. — Ну, ты в скорлупе, а он в броне. От мира прячетесь. — Может, потому что больно делали? — Димон не удержал обиженного взгляда, говорившего, «уж ты то знаешь». — А кому не делали? — Шептицкий пожал плечами. — Просто кто-то принимает удар в морду, сплёвывает кровавые сопли на землю и дальше живёт, а кто-то закукливается в себе и лелеет свои раны. Это плохая политика, брат. Никуда не ведёт. Сенцов промолчал, вернувшись к унылому ковырянию в тарелке. Но когда Костыль уже одевался в прихожей, он вышел к нему, захватив забытый им шарф. — Ты помнишь деда Трифона? — спросил, протягивая шарф Шептицкому. — Старика, что нас ребятнёй со своих яблонь гонял? Димон кивнул: — Его самого. — Такого не забудешь, крапивой не раз по плечам протянул, — Костыль надел куртку и присел, завязывая шнурок на ботинке. — А ты чего о нём вдруг вспомнил? — Не совсем о нём, — пробормотал Димон. — О домике на дереве, который ты и я сколотили из фанеры Трифона. Костыль весело фыркнул: — Старик тогда расщедрился, отдал нам старьё из своего сарая и мешок ржавых гвоздей. Но «форт» мы построили на славу. Вся пацанва двора нам завидовала, каждый хотел быть с нами. Сенцов кивнул. Завидовала. И пацанва, и его брат Михаил. Старший из братьев долго стоял под деревом, глядя на сооруженный ими кособокий куб с оконцами и щурил глаза. Димон тогда впервые оказался в центре внимания их мальчишеской ватаги. Его и Костыля хлопали по плечам, восхищались их «фортом» и просили взять в игру. Не просился только Миха, в тёмных карих глазах старшего Сенцова цвело обещание вернуть Димона на его положенное место — в тень брата, где ему и полагалось пребывать. Серой мыши место под веником. — А ночью наш «форт» кто-то спалил. Был и нет. — Узнал бы, кто была эта сволочь, башку бы открутил. — Шептицкий, разогнувшись, потопал ботинком, сбивая грязь. — Прости, — извинился тут же, — я уберу. Димон отмахнулся, — забудь. В их берлоге за порядком следил он. Костыль застегнул куртку, и, намотав шарф на шею, шагнул к другу. — Слушай, — сказал, уложив руку на его плечо, — я, конечно, не мозгоправ, но и не слепой, вижу, что тебя что-то мучает. Так что если тебе надо выговориться… — он сделал приглашающую паузу, подняв брови. — С чего ты взял? — «удивился» Димон. Прозвучало почти панически. — Значит, мне показалось? — требовательно спросил Саня. Плечо Сенцова под его рукой было каменным, напряжённым. Проведи он пальцами к ключице — и почувствовал бы, как бешено бьётся его пульс. — Показалось, — подтвердил он фальшиво-будничным тоном. Шептицкий сделал вид, что поверил и вышел за дверь... Димон вздохнул, выныривая из воспоминаний. Стоило бы рассказать кому-то о своих подозрениях, но сдавать брата — с этим он спешить не станет. Пока не поговорит с Михаилом и не получит ответы на свои вопросы. Вот только на его звонки брат не отвечал. Оба известных ему телефона были «вне зоны доступа». И попытки дозвониться и вызвать Михаила на откровенный разговор ничего не дали. Не преуспел и в разговоре с матерью, та не знала, где Михаил остановился в столице и найти его не помогла. Разговор был коротким: мать вновь попросила денег, пожаловалась на подорожавшую жизнь, коммунальные услуги, он пообещал выслать помощь и отключился. Тем для продолжения разговора оба не нашли. Отвлекая себя от терзавших мыслей, Димон занялся уборкой, но быстро сдался. Сухой кашель продирал грудь до бронхов и, напившись таблеток, он полез на подоконник кухни. На плите булькал пузырями нехитрый суп с курицей, Сенцов пил чай и размышлял над словами Костыля. Шептицкий был прав, кое-чем он и Вяземцев и вправду были похожи. Оба знали, что такое обман, разбитое сердце и суицид. Свой Димон пытался совершить даже дважды. Оба раза неудачно. К счастью. Закуклившийся… Так о нём сказал Саня и был прав. Ступни Димона оказались на полу прежде, чем он додумал мысль до конца. Чашка отправилась на стол, освободившаяся рука потянулась к лежавшему на подоконнике альбому. Уголёк выудил из кармана, испачкав пальцы. Первые штрихи прочертили нетронутую белую гладь, разделяя обманчивую пустоту на части. Сперва на две, потом на три, четыре… Далее последовали волна, резкий угол, круг. Указательный палец растушевывал тень, создал ещё одну, чуть выше. Грифель сполз вправо, и принялся прокладывать путь новому элементу рисунка. Взгляд Димона затуманило. От откинулся спиной на косяк, глядя на разрыв континуума, что вёл во Вселенную, видимую пока лишь своей крохотной частью. Но это было оно. Творение, что ждало своё полотно — спину Вяземцева. Он поднял лежавший рядом телефон, и, отыскав нужный номер, нажал вызов. Абонент отозвался после непродолжительной серии гудков. — Луи, нужна твоя помощь. На приветствие Сенцов тратиться не стал: сказал, в чём нуждался, и, получив согласие, отключился.