Осколки одного целого

      Хатаке был личностью своеобразной. Помнится, когда Куренай впервые обсуждала план терапии трезвости своего будущего подопечного с Цунаде, бета несколько раз применила к нему данную характеристику, будто подчёркивая это словосочетание как диагноз по жизни. Но Куренай была твёрдой закалки и трудности её никогда не пугали. Не каждая свободная омега осмелится жить под одной крышей с неповязанным альфой, а вот Куренай согласилась практически сразу, особо даже не раздумывая. Она бросала себе вызов, — такова была её природа: быть дикой и всегда без оглядки бежать в самую тёмную чащу. Волки ведь имеют зубы и когти, так кого им бояться?       Да, Хатаке был личностью своеобразной, и когда он разбудил её на час раньше запланированного подъёма, омегу это совсем не удивило. Нарушать личную территорию непокрытой омеги было дурным тоном, но поскольку сейчас они находились в доме альфы, Юхи ещё морально не успела обжиться здесь, поэтому и назвать «своей» даже тумбочку в комнате у неё язык не поворачивался. К тому же она была родом из стаи, и несмотря на долгую жизнь в городе уже будучи в браке с альфой, у неё все равно оставались размытые границы личного пространства, как и у всех диких. А стая всегда всё делила поровну.       Сонно потерев глаза, первое, за что зацепился взгляд Куренай, был поднос с едой, отчего женские черты пронзило лёгкое недоумение. Но она не подала виду.       — Почему так рано? Мне нужно в Гильдию к девяти, — пробормотала она заспанным голосом и потянулась в постели.       — Доброе утро. Да, но судя по моим расчётам, если включить в моё расписание откровенный разговор, то я хочу отстреляться побыстрее, — альфа пожимает плечами, и на мгновение Юхи кажется, что он хочет улыбнуться, хотя чернильные глаза казались ей всё такими же тоскливыми и равнодушными.       Она пока не могла понять, чему ей доверять сейчас больше: своему волчьему чутью или фактам. Хатаке почти всегда смотрел холодно, словно уставший от всего мира, потерявший вкус к жизни. В голове Куренай он представлялся потерявшимся волком, который отбился от стаи. Волком, зализывающим свои раны и оставшимся без сил на продолжение дальнего пути домой.       — Сок, чёрный кофе и тосты с омлетом. Думаю, тебе не помешает подкрепиться, потому что нас ждёт насыщенный день.       — Напомни, почему я не сдаю тебя твоему начальству и лезу во всю эту авантюру? — ехидно подмечает брюнетка и, сев на кровать, пробует тосты на вкус. Чертовски аппетитно пахнет, аж слюнки текут.       Неоднозначно. Он сделал ей завтрак, как джентльмен, но в то же время во второй же день пришёл к ней в спальню без стука или приглашения. В обществе альф и омег это считалось дурным тоном, хотя Куренай это не смущало. Она не чувствовала в охотнике угрозы ни в каком из смыслов, хотя уже на автомате анализировала каждый его поступок. Он тоже прощупывал почву, узнавал рамки допустимых границ своими подобными поступками.       Притирка — самое тяжёлое время для куратора и подопечного. Особенно, когда зависимого начинает ломать по очередной дозе, а желание снова вмазаться поступает в мозг регулярно. В такие моменты куратор трезвости кажется помехой и раздражает своим присутствием. Куренай нужно было, чтобы он доверился ей, но это самое доверие нужно было заслужить.       — Потому что дипломатия и доверие — это два важных компонента, на которых строится «трезвость»? — в его глазах играет яркая усмешка, и Юхи действительно была поражена.       — Я думала, что ты не слушал людей вчера на собрании, — она сдерживает улыбку и выпивает сок.       — Это было последним, что я услышал, прежде чем уснуть. Я жду тебя на кухне, Куренай Юхи, — он отворачивается от неё пепельной макушкой, вальяжно скрывается за дверью, а омега усмехается собственным мыслям.       Почему он так часто произносит её полное имя? Будто смакует его на вкус, специально делает акцент на определённом слоге. Забавляется словно чёртов аристократ, обладающий пристальным самодовольным взглядом орла, с чашкой британского чая в бледной руке у камина. Если бы только Куренай могла понять, что за роль в этом спектакле отведена ей… Тогда, возможно, она сейчас не кусала бы задумчиво губы, не проговаривала бы про себя вопросы, которые собирается задать.       Альфа смиренно ждал её на кухне, как и обещал, и постукивал пальцами по кухонной столешнице, будто с трудом пытаясь усидеть на месте. Ожидание напрягало, а мысль о предстоящем разговоре холодно резала ножом по мягкой плоти, причиняя дискомфорт. Плечи рефлекторно напряглись, и Хатаке сам не мог найти причин своего внутреннего раздражения. Не будь он уверен в пользе данной программы, разве полез бы во всё это? А может, ему просто не нравились методы работы Куренай? Какаши не видел необходимости в пустых разговорах. Это было бесполезной тратой времени, он никогда никому не плакался на свою жизнь и сейчас не собирался начинать. Более того, Цунаде пару раз пыталась заставить его посетить гильдейского психотерапевта, после того как он потерял Саске и Наруто, но альфа упёрся рогом так, что после нескольких неудачных попыток шантажа, бета устала стучать в закрытую дверь и бросила свою затею, прекрасно понимая, что если альфа вбил себе что-то в голову, то переубедить его практически невозможно.       Брюнетка спустилась вниз где-то через полчаса: красная блузка и узкие чёрные брюки, снова высокие каблуки. Хатаке поймал себя на мысли о том, что безупречный внешний вид для Куренай сравним с одержимостью. Всегда идеально уложенные тёмные волосы, алая помада и ярко подведённые глаза… В его собственные стереотипы об омегах Куренай совсем не вписывалась. Он не переставал убеждаться в этом. Он мог разглядеть её жажду контроля даже в таких мелочах, но в то же время её взгляд был туманным, будто в нём только разгоралось пламя. Непредсказуемый алый огонь. Он видел его в ней, рассмотрел прошлой ночью, когда волчица уложила Джирайю на лопатки. Хатаке не знал, кем она является на самом деле, и эта тайна медленно захватывала его, как и все остальные головоломки, что появлялись в жизни альфы.       — Первое, что я хочу спросить у тебя, чтобы увидеть картину более четко… Эта терапия для тебя происходит на добровольной основе или же только из-за нежелания безвозвратно потерять работу всей жизни? — интонация её голоса спокойная и плавная, как водная гладь в лучшую пору.       — Разве я похож на того, кого можно заставить что-то делать? — он отвечает вопросом на вопрос, ускользает, как ветер. Хатаке словно холодный воздух: его не коснуться руками, даже если будешь упорно стараться., но её это не задевает, омега не в первый раз проводит такие беседы. Просто знает, что нужно немного времени для того, чтобы они смогли понять друг друга и чтобы между ними образовалась невидимая нить доверия.       — Говоришь, как дикий… Вот только даже нами порой управляет полнолуние, вожак, альфа… Всё зависит от обстоятельств, Хатаке Какаши, и это далеко не слабость, — она улыбается уголками губ, отворачивается к мужчине спиной и снимает с плиты вскипевший чайник.       Между ними застыло неловкое молчание.       — Во время моего последнего задания я уже не соображал. Всё было настолько плохо, что я не помню, как добрался обратно домой. Кажется, я утратил свой Чидори*… Я не смог им воспользоваться, и даже сейчас, когда я трезв… Ничего не выходит. Тогда я понял, что оказался на дне и позвонил Цунаде. Я во всем ей сознался. Я умею признавать свои ошибки, даже несмотря на гордыню, — альфа отводит взгляд, смотрит куда-то в сторону. Куренай же ставит перед ним чашку чая и присаживается напротив, делает первый глоток из белой фарфоровой посуды.       — Значит, вы с Цунаде близки? — в женском голосе проскальзывает нотка нечаянного интереса.       — Цунаде хороший начальник, — он пожимает плечами в привычной для себя манере и тоже делает несколько глотков живительной влаги. Альфа будто бы равнодушен ко всему, хладнокровен к этому миру и витает мыслями где-то далеко за пределами этих стен.       Юхи периодически ловила себя на навязчивой мысли о том, слушает ли её вообще собеседник? Она видела эту плотную броню, что защищала его от внешнего социума, ощущала его внутренние блоки слишком отчётливо. До пронзительного холода по коже.       — Ты с кем-то близок? — вопрос напролом, хотя и произнесён бархатным голосом. Омега решила идти ва-банк. Обычно в первые дни Куренай вела себя со своими подопечными более деликатно, но, похоже, Какаши в общении больше предпочитал скальпель, чем мягкое перо.       — Не сказал бы, — он лгал. Увиливал. Снова что-то утаивал, хотя и прекрасно понимал, что волчица с легкостью раскусит его.       — Ты обещал мне откровенный разговор, — омега говорит с нажимом, задумчиво покусывает нижнюю губу.       — Большая часть моих близких уже на том свете, Куренай, — он говорит это смиренно, спокойно. На выдохе.       — Я знаю про твою команду… — но она всё равно идёт дальше, не отступает, хотя и вынуждена сталкиваться с закрытым замком, — Это было сильным ударом? — переходит словами опасную черту, определённо знает, что будет жалеть об этом, но иного способа прощупать почву просто найти не может. Возможно, подходящего момента для подобного столь откровенного разговора у них больше не предвидится.       Это похоже на игру в рулетку. Ставки слишком высоки, и вместе с этим возрастает вероятность того, что сегодня из казино придётся выйти голым. И кажется, она сегодня действительно проиграла.       — Насколько больно было потерять своего ребенка? — в мужском голосе сталь, он смотрит ей прямо в глаза, а взгляд тёмных глаз пустой безликий, как холодная чаща леса, и Куренай в этот момент хочется выплюнуть наружу свой желудок. К горлу тошнота подступает. Это удар под дых. Точный, сильный. Он знал, куда метил, и получил ту реакцию, которую наверняка добивался.       — Закончим на этом. Ты выполнил часть сделки, теперь моя очередь, — она встаёт из-за стола, не меняется в лице, хотя глаза пропитаны непроницаемой болью. Какаши холодный пот пробирает, когда он видит в алых глазах битое стекло. Они пропитаны мукой, скользким отчаянием.       Хатаке хочет что-то сказать, но оказывается не в силах даже открыть рот, потому просто наблюдает за тем, как брюнетка уходит в сторону коридора. Она тихо говорит, что подождёт его на улице и что нельзя опаздывать на собрания, а им ведь ещё нужно в Гильдию заглянуть, натягивает на себя чёрное пальто и исчезает за дверью.       С улицы в кухню заползает холодный ветер. Какаши чувствует его кожей, он чувствует этот холод внутри себя. В своём отражении в чашке с чаем. Он ощущает себя пустым, бесполезной вещью собственного интерьера, а красные омуты волчицы застыли где-то на подкорке болезненного разума. Взгляд, который он вряд ли когда-нибудь теперь забудет. Альфа уже давно спустился на дно, но чувство омерзения к себе наступило только сейчас вместе с хлопком двери одной миниатюрной омеги.       «Как ты до этого докатился, Хатаке?» — вальсировал в его голове один-единственный вопрос.       Со дна постучали.