Фандорин: сборник тредов

— Только скучному человеку бывает скучно. Анисий пламенеет ушами, быстро опускает взгляд. Право, считает ли он Зурова скучным? Нет, конечно. Но так захотелось уязвить, уколоть чем-то. Чтобы Эраст Петрович, слушая очередную историю, перестал на Зурова так смотреть — внимательно, с насмешливой ласковостью. И с нежностью. Взгляд этот на другого — на остроумного, безрассудно смелого, обаятельного Зурова, который лучше самого Анисия в сотни раз, который с легкостью вызывает у Шефа мягкий смех и улыбку — рождал в Анисии злость и тоску, так ему не свойственные. Зуров удивленно замирает, рассказ прервав. Смотрит на Анисия в упор — впервые за вечер, а то все Эраста Петровича взглядом ел. — О-о-о, — подбирается в кресле точно рысь перед смертоносным прыжком. Тянет гласные с ласковой издевкой: — Мышонок. Надо же, голос прорезался. А я уж было забыл, что ты здесь. — Ипполит, — говорит Эраст Петрович, но мягко так, со смешком. Так хозяева больших собак говорят «не бойтесь, он и ребенка не обидит», когда огромные челюсти сжимаются на твоей руке. Анисий бросает взгляд на Шефа. Эраст Петрович смотрит на него с весельем и легким интересом, и это заставляет Анисия зарумяниться и расправить плечи. Как гладиатор, идущий на бой, в книжках, которые давал ему Эраст Петрович. — Эразм, мы с мышонком общаемся, не мешай, — говорит Ипполит, урча, как, наверное, урчал Везувий за пару часов до того, как смел Помпеи потоком лавы. — Так что ты мне сказал? — Я сказал только, — и у Анисия неожиданно звенит голос, — что вы, наверное, очень грустный человек. Даже моя сестра-дура способна занять себя, не устраивая при этом дебош, — он немного захлебывается воздухом, но ему очень, очень нужно закончить говорить, или он не решится больше никогда, — но, возможно, это потому что ее не тошнит от собственной компании. Зуров с любопытством подается вперед, улыбается ласково так, а в глазах загорается нехороший огонек. — Ах, мышонок, так трогателен в попытке возвыситься за мой счет в глазах Эразма. Ты продолжай, мне очень интересно. Рукой голову подпирает, приподнимает брови, будто и правда поощряя говорить. А вот и не правы вы, граф, думает Анисий с удовлетворением. Возвышаться в глазах Эраста Петровича мне нет необходимости, я своего положения не стыжусь — а вот вам до меня приходится опуститься. И как вам тут, с мышами-то? — И продолжу, — говорит Анисий. — Но не потому что вы так сказали, а потому что я еще не закончил. Тяжело и жарко ложится на него взгляд Эраста Петровича, и словно бы в спину его толкает, даром что под ногами обрыв. Так ощущается кураж? Никогда раньше Анисий такого не чувствовал трясущейся своей заячьей душой. — Думается мне, что в душе у вас ни черта, ни бога. Вот и носит, как перекати-поле. Я свечку за вас поставлю, когда в церковь пойду, может, вспомнит господь про сына заблудшего и упокоит немножечко. На миг лицо Зурова становится страшным, темнеет, точно небо перед бурей. Но в ту же секунду вновь делается вежливо-равнодушным, будто утомляет его Тюльпанов своей болтовней. — Благодарю за заботу. И вновь все свое внимание обращает на Эраста. В сторону Анисия остается обращен лишь аристократический холод. А что же, холод лучше, чем полное равнодушие, будто бы Анисий мебель какая-то. Значит, задел графа, сумел. Что, не так идеален, как хочется показать, а? И мышь может доставить неприятности льву? А? Счастья Анисия хватает ровно до той минуты, когда Зуров выходит по естественной надобности, оставив их с Эрастом Петровичем наедине — потому что незамедлительно Эраст Петрович оборачивается к нему — и говорит ласково, но совсем не то, чего Анисию хотелось бы услышать. — Т-тюльпанов, это совсем на вас не похоже. Вот как, думается Анисию. Уши горят красным от стыда, но Анисий сегодня смел. Эрасту Петровичу ведь нравится смелость? — Может быть, — отвечает он упрямо, — вы просто плохо меня знаете, шеф. Эраст Петрович вздыхает, пальцами тыльной стороны ладони Анисия касается и говорит проникновенно: — Т-тюльпанов, п-пожалуйста, не нужно провоцировать Ипполита. Он вспыльчивый человек… Пунцовый Анисий без труда может достроить продолжение — он не застрелил вас немедленно только из-за меня. — А что же мне, — говорит Анисий с дерзостью небывалой, на которую может толкать только близость Эраста Петровича, взгляд его ласковый и руки теплые, кожи его касающиеся. — Бояться его прикажете? Прикажите, как бы говорит он следом. Давайте, скажите мне — Анисий, не троньте графа Зурова. Давайте вместе посмотрим, как будет он беситься от того, что какому-то мышонку велено не обижать его, будто он дитя неразумное, с которого спроса нет, и другие должны оберегать его нежную душевную конституцию? — Я ему ничего, кроме правды, не говорю, — завершает Анисий уверенно, а сам гадает: слышит его Зуров? Вернулся уже? Нет? — А коли вспыльчивость его до греха доведет — разберемся как-нибудь, чай, не дети. И подбородок так слегка задирает, будто и правда — хоть сейчас готов стреляться. Хочется ему верить, что выглядит он смело и немного нахально, с диким — гусарским! — огоньком. Что честностью и прямотой своей подкупает, а моралью так и вовсе получше пьянчуги и грешника будет. Что да, да! Пусть не ровня он Зурову! Но коли тот вызовет — то боженька не оставит раба своего в беде и руку направит! И видится Анисию, как стреляются они в месте дальнем и уединенном, потому что Анисий бросает Зурову небрежно — не позволю вам тревожить Эраста Петровича нашей глупой возней, граф, извольте обставить все по-тихому. Прощальный его подарок Шефу, последняя забота… А что видится Эрасту Петровичу — это вопрос совсем другой.