Всполохи

      Вечер. Талайси собиралась быстро: защелкивала медальоны на груди и на предплечьях, завязывала воротник рубашки, одергивала куртку и никогда ничего не проверяла. Если Талайси что-либо взяла, она знала, что взяла это.       Ашетри стоял у стола, наблюдая за ней, и молчал. Из-за угла выглядывала Тамера и наверняка думала, что никто не видел, как она прошмыгнула из своего угла через кухню к коридору. Изредка из-за того же угла показывалась макушка Сахири, который, конечно, не мог усидеть у сестры за спиной.       Талайси собралась, подошла к Ашетри и взяла его за плечи.       — Контур я замкну — но чтоб ни кончика носа мне на двор не показывали. Узнаю — так по шее получите, как никогда в жизни не получали, — и хоть смотрела она на Ашетри, но говорила так громко, чтоб стоявшие за углом младшие ни одного слова не пропустили. А следующие слова она произнесла уже тише: — За двором смотри. Здесь никого серьезного не должно появиться, все прорывы сейчас в центре да на западной стороне, но смотри.       — Я посмотрю, — кивнул Ашетри и сцепил за спиной пальцы. Сердце колотилось сильнее, как будто он собрался на вылазку с товарищами в запрещенное, но оттого особенно интересное место.       — Не как на представление смотри, а по-настоящему! — встряхнула его Талайси. — Не на сказку пришел. Если что-то не так пойдет — слышал, действительно не так пойдет, а не Тени уловку придумают, чтоб вас из-за контура выманить — бери брата с сестрой и беги к Накренившейся. И за Тамерой всеми зрачками смотри!       — Хорошо, — Ашетри это все давно знал. Это все им много раз говорили, но на их сторону выходили только Тени шестого полного, всего однажды седьмого неполного промелькнула, и контуры успешно с ними справлялись. Но Талайси хмурилась не так, как обычно, а напряженней, мрачней, и Ашетри не мог не чувствовать, как по уголку сердца поскребывает кошка коготком.       — Все, — Талайси в последний раз сжала его плечо, метнула острый взгляд в угол, где Тамера только что поспешно скрылась за стенкой, и вышла. Ашетри выглянул в окно, посмотрел, как мать замыкает контур, а потом пересек коридор быстро, как только он умел пересекать, как будто проскользнул по заледеневшей горке. Младшие в своем углу скрыться еще не успели.        — Высунешься — тебе вначале я уши пообрываю, а потом мама, — заявил Ашетри, ухватив Тамеру за шиворот и стараясь говорить серьезно, как мать. Еще бы что-нибудь ей сказал — повнушительней — но боль впилась в плечи, как бросившаяся на спину кошка. Большая такая кошка, больше Ашетри, с когтями в его руку. Это что-то с нитками — но где, он понять не мог. Тамера фыркнула и пошла прочь, утягивая за собой Сахири. Ашетри их не удерживал — но сидеть остался на кухне.       Звякала чашка о чашку. Нитки дрожали, одни в одну сторону, другие в другую, и Ашетри дрожал вместе с ними. Ниткам было больно — что-то выворачивало их до самой сердцевины. Ниткам никогда не нравился холод — но Ашетри не помнил, чтобы они так выворачивались от него. Боль вспыхивала по нитям дорожками порезов, то далеко, то близко, и вдруг — совсем рядом.       Ашетри встал и, не решаясь сильнее прикасаться к нитям, медленно вышел в коридор. Окно у двери хорошо было видно уже из прохода в кухню.       Из окна на него смотрела Тень.       Нитки изгибались, и мир вокруг плыл, а Тень была четкая, как пропечаталась на мире. Лицо — почти человеческое и нечеловеческое совсем, то ли потому что не бывает у людей такого высокого лба и косого рта, то ли потому что черные глаза, рассеченные наискось золотым зрачком, ничего человеческого не выражали. Лицо обрамляли жгуты, вырастающие из ломаной линии плечей. Ашетри смотрел, как они стучат кончиками в контур у окна, сжимал пальцы в такт сжимающимся нитям и никак не понимал, кажется ли ему, что раньше он не видел у Теней таких четких лиц: все они были похожи на картинки, нарисованные воображением в плотном дыму, а у этой Ашетри ясно различил длинный тонкий нос, рот, разглядел, где заканчивается лицо, где контур глаз, очертания фигуры отделил от жгутов и черной взвеси, ее сопровождавшей.       В Тхахсе жили двое Домениа, покинувших Восточной рубеж из-за ранений, и Ашетри бегал к ним с другими ребятами слушать про Рубеж, пустошь и, конечно, Теней, которые на рубежных линиях были сильнее, хитрее и разнообразнее. По рассказам он представлял, как могут выглядеть высшие Тени и Тени восьмого уровня, как отличить Тень седьмого полного от Тени седьмого неполного.       Но ведь на внутренних линиях не бывает таких Теней.       Нити изломались, раздалось потрескивание контура, и за окном уже ничего нельзя было разглядеть, кроме лица Тени. Ашетри шумно вдохнул и бросился через кухню к углу, где спали мелкие — сейчас, конечно, не спали, а шепотом переговаривались, не иначе как о том, как бы ускользнуть посмотреть поближе на Теней.       — Медальоны взяли и бегом! — Ашетри за руки сдернул обоих с кровати, убедился, что медальоны у обоих на шее, и толкнул к черному ходу.       — А зачем бежать? — Тамера мигом сунулась под руку, хитровато щуря глаза.       — Не мешай! — Ашетри приник к двери, вслушиваясь в дрожание нитей. Ему сейчас совсем нельзя ошибиться. Тропинка к входной двери и тропинка от черного хода лежали на разных дорогах, и Тень у окна не должна почувствовать, если они выйдут здесь. Но тут могут быть и другие Тени. Контур трещал повсюду, и реальность повсюду гнулась, и везде полз холод, но Тени чувствовались ясно, как порезы на коже. Их три, одна та, что у двери, две стоят у боковых стен, на той же дороге, значит можно безопасно пользоваться черным ходом, но Ашетри не решался — что-то не так, как всегда. Он сильнее вжался в дерево — так сильно, как только можно сделать это телом, но этого оказалось мало, он вжался еще сильнее, и мир окончательно утонул в ощущения, рассыпался на потоки нитей. Ашетри чувствовал множество тропок, убегающих от черного входа и образующихся одну дорогу — потому что где-то их нити брали начало от одного узла — эта дорога была скользкой. Чувствовал он, как гнутся и стонут нити у переднего входа, их дорога была колючей. На углу дома нити колючей и скользкой дороги соприкасались, нити колючей расщеплялись и цеплялись коготками за скользкую, и в этом месте Ашетри уже переставал чувствовать между ними разницу. Зато чувствовал волны холода, доносимые с колючей стороны.       Ашетри отпрянул от двери и кинулся к окну на другой стороне дома — оно, в отличие от окна у входа, открывалось и было достаточно большим, чтобы выскочить в него. А главное — это окно вело на третью дорогу, которой еще месяц назад не было. Но мир менялся, дороги двигались, и эту — рассыпчатую и шаткую, как старый подвесной мост, чуть больше месяца назад прибило к дому. Тхахс уже был на военном положении, Ашетри не выпускали на улицу, он скучал, и от скуки как всегда играл с нитками. Нитки новой дороги были послушнее, они легко разделялись на ниточки потоньше, и Ашетри сплетал их с нитками, которые получалось отодрать от искажения, что свилось возле окна. А несколько дней назад Ашетри заметил, что от дома теперь бегут три дороги.       — Давайте в окно! — крикнул он младшим и распахнул створки.       — Почему в окно? — Сахири попятился к двери. — Мама никогда не говорила убегать в окно.       — Потому что так говорю я, — и Ашетри подпихнул его к раскрытому окну, в которое уже, любопытно озираясь, выпрыгнула Тамера. «Хоть бы не убежала», — подумал Ашетри, поторапливая Сахири.       Дорога, на которую они выпрыгнули, не вела к Накренившейся, но все равно уходила к центру, а там можно перескочить на нужную дорогу. Хотя Ашетри не чувствовал, чтобы Тени у дома двинулись к ним, ему хотелось бежать что есть сил, но тогда мелкие не поспеют. Тамера и так не стремилась поспешить: не видно Теней, так и опасности нет, куда нестись, заявила она ему, и Ашетри захотелось ее взять и хорошенько потрясти, ну почему он не мать, с матерью они посмотреть в другую сторону не посмели бы! Он ощущал, как плывут по другим дорогам Тени, которые в любой момент могли оказаться рядом, и подпихивал Тамеру вперед.       У развилки, которая вела к Нижней улице, Ашетри чуть не сбил с ног Серти — он жил на Нижней, был на год старше Ашетри и иногда играл вместе с ним.       — У вас… Тени? — сбито выдохнул Ашетри, пытаясь высвободить воротник из судорожной хватки Серти, который еще и сильно натянул цепочку медальона.        — Тени — там! — Серти махнул рукой в сторону своей Нижней и потянул Ашетри за собой, к центру. А когда они подбежали к первому дому за развилкой, Ашетри Теней почувствовал. Но еще до того, как пришло уже привычное ощущение порезов на нитках, детей догнали искривления.       Дорога качалась, все больше напоминая не подвесной мост, а качели. Нитки рассыпались под подошвами, Сахири падал дважды, Тамера чуть не прокатилась по песку лицом. Ашетри сам спотыкался, кажется, спотыкался и Серти, Тени с каждым шагом ощущались сильнее, а с ними усиливались и искривления.       Четверо почти добежали до второй спасительной развилки, от нее надо было только подняться вверх по горке, а уж там и поворот, сразу за которым — Накренившаяся, вот только искривления добежали до развилки раньше, и теперь нужная дорога оказалась на крутом склоне горки, а вторая — и вовсе почти на отвесном. Ашетри обязательно бы остановился и примерился, прежде чем шагать на такой развилке, когда нитки сыпятся под ногами, а тропа качается, но Теней уже видно и медлить нельзя. Серти пролетел развилку как не заметил, Тамера, дура азартная, прыгнула в последний момент, когда нитки уже уходили из-под ног, но приземлилась удачно, везучая, а Сахири испугался, остановился, поскользнулся, и Ашетри врезался в него, споткнулся, нитки разошлись в стороны, и с воплем (мама не ругала их за такие слова) покатился по другой дороге. Он скатился до Поднятой улицы, вскочил, успел еще бросить взгляд наверх — если Серти потеряет младших, с ним может больше не встречаться! — и полетел вверх по улице, хорошо, что ничего себе не вывихнул. Такой дорогой длиннее, но зато он один, и может бежать по-другому, скользя, а когда он бежит так, то не может споткнуться.       Холод стучал пальцами по позвоночнику, холод резал нити у подножия горки, но ведь это хорошо, что они пошли за ним, а не за младшими, там Сахири, который может упасть, а Ашетри ни за что не споткнется.       Улица изгибалась, Ашетри скользил ее изгибами, доверившись течению дороги — ведь она тут одна, — не думая больше ни о чем, и врезался в стену.       А?       Ашетри ощупывал стену тупика, которого здесь никогда не было. Поднятая улица доходила до самой площади, и ни одного тупика, ни одного ответвления на ней не встречалось, а холод за спиной заполнял улицу, у тупика которой не стояло ни лестницы, ни бочки, ни ящика, ничего, что помогло бы перелезть через слишком высокую для ребенка стену. Ашетри развернулся, дрожащие пальцы с первого раза нашли нужный замочек на медальоне, с первого щелчка выбросили вперед защитную связку, со второго послали вверх сигнальную. Только щит, вид которого всегда грел надежностью, теперь ни на ниточку не успокаивал.       Теней было три, и они плыли в клубах дыма, опустив головы. У всех четкие лица, один угол рта поднят вверх, зрачок открывался то в одном, то в другом месте полосы, рассекавшей глаз. Тени подплыли к щиту, подняли из дыма жгуты и разорвали центр связки, как рвут старую игрушку.       Ашетри прижимался к стене и думал, как бы хорошо вдруг оказаться на другой стороне. Было так жутко — а Тени разорвут его также легко, как разорвали связку? — что он уже не чувствовал страха, и очень обидно — умереть сейчас, ничего не успев сделать, в забытом уголке, где его слившееся с реальностью рши никому не принесет пользы.       Ашетри почувствовал плотность нитей стены, как чувствовал дороги у дверей, а потом ощутил другой, голодный, холод, какой шел от разрывов. Ашетри испугался — больше, чем Теней — дернулся вверх, и перед носом у него оказалась стена, та самая, в которую он недавно упирался спиной. Ашетри обернулся — позади Поднятая улица уходила еще выше, и можно уже разглядеть угол одного из зданий площади. Ашетри ничего не стал думать о стенах и голодном холоде и со всех ног бросился бежать наверх.