Ну что же вы, Рошфор?..

      Переодеваться снова Рошфор не стал – помчался в чем был.       Опять Лимож. Богато одетый дворянин не вызвал никаких вопросов у заспанной стражи.       Опять дом на отшибе. Окно маркиза не светится. Со спины Идальго Рошфор запрыгнул на стену, повис на плюще, вскарабкался, скользнул в окно.       На полу, в черной луже крови, лежал маркиз дю Боск.       Большие глаза удивленно смотрели на Рошфора, безусый рот округлился буквой О. Сорочка мокра от крови.       Рошфор оглядел комнату – пусто, дверь закрыта. Камин не успел прогореть – с полки печально смотрел на своего убитого тёзку Святой Иаков, бумаги не тронуты. Все так же, как и было, когда Рошфор прощался с маркизом.       Только тогда Рене-Анри-Жакоб был жив.       За дверью послышался шум.       – О, а хозяин так и не вернулся… – протянул слуга, просунув голову в проем. – Точно – играет!       – Так мы ж монаха встретили, баранья башка, – снисходительно пробасил второй. – Он мало-мало тебя не сшиб у ворот. Видать, принес деньги-то.       – Который в город почесал? – не сдавался первый. – А может, это не наш монах был. Кто их разберет – в рясу закутался, капюшон до носа натянул – мало ли капуцинов на свете!       Рошфор затаил дыхание. Кровать закрывала и его, и маркиза. Лишь бы никому в голову не пришло войти.       – Да откуда тут другому взяться? Чай, тут военные, а не богатые вдовы – чего святым отцам особо-то сновать… – с этими словами дверь закрыли.       Свистом подозвав Идальго, Рошфор прыгнул на спину коня и поскакал к Лимузенскому лесу.       Искать монаха в ночном городе Рошфор счел бессмысленным. Коричневая ряса с капюшоном делает ее обладателя почти невидимым. А в Ангулеме Мария Медичи жаждет отправить полки на бой с армией Шомберга!       В воротах творился Содом с Гоморрой – наконец-то из Шатору прибыл обоз с порохом, так что Рошфор беспрепятственно покинул город.       Рошфор упрямо вглядывался в заросли на обочине дороги – птицы орали вовсю, как бывает перед рассветом. Вдруг раздался треск веток, топот – граф схватился за шпагу – на дорогу прыгнула косуля. Мгновение поглядев на него влажными темно-коричневыми глазами, она скакнула в чащу и Рошфор долго еще слушал затихающий шум.       Рошфор вдруг захотел спать – до обморока. Глаза слипались, в голове сгустился вязкий черный туман. Пару раз он очнулся, чуть не ложась щекой на гриву Идальго, и решил поспать хоть полчаса.       Поглядев по сторонам, Рошфор выбрал на обочине поваленную ель, чьи густые ветки с пожелтевшей хвоей, словно шалаш, загораживали дорогу. Привязал Идальго, расстелил плащ на толстом слое опавших иголок и свалился в сон, как в омут.       Ему никогда не снились мертвые, но проснувшись, он пожалел об этом: все лучше, чем маяться, видя во сне большие, по-женски красивые глаза епископа Люсонского.       Хотя… рывком садясь на куче разъезжающихся иголок, Рошфор потер лоб – ему снилось что-то еще. Что-то необыкновенно, исключительно важное! Но что – вспомнить не удалось.       Солнце стояло высоко, судя по всему, утро было в разгаре. Он намеревался ехать прямо к Арману, но поравнявшись с поворотом к «Бальтазару», услышал крик и остановился.       Крик был истошный, женский, кричала Анриэтта. Трижды помянув черта, Рошфор повернул коня.       – Ваша милость! Пощадите! Хоть помолиться дайте перед смертью! – молил знакомый голос.       – За всю жизнь не намолишься, – ответил хриплый бас, поддержанный целым хором:       – Судьбу не обжулишь!       – Пощады он просит, отребье!       – Гори в аду! – судя по всему, у Анриэтты было нашествие постояльцев.       Зрение порадовало Рошфора еще менее чем слух: в петле висел Гнусный Шакко со свернутой шеей и закаченными глазами.       Высота ограды не позволяла увидеть, что творится во дворе, но на соседнем стропиле болталась еще одна петля – пока пустая, а умоляющий голос принадлежал Шаньеру.       Рошфор оскалился. Не повернуть ли восвояси? Идальго не надо было предупреждать – тихо-тихо конь с всадником приблизились к приоткрытым воротам. Рошфор заглянул в щель: похоже, не залетная банда, а солдаты.       Посреди двора на стуле с высокой спинкой восседал седой старик со шрамом через все лицо. Его окружали трое офицеров, и не менее дюжины солдат сновали по двору.       У стены стояла Анриэтта, обнимая рыдающую Мадлон и пряча в складках юбки младших детей – восьмилетних Аделину и Ксавье.       Глухонемого Мориса, связанного и избитого, волокли к петле.       – Пожалейте убогого! – вновь закричала Анриэтта, вызвав в ответ смех солдат и испуганное мычание Мориса.       Рошфор вынул пистолет и взвел курок, другой рукой сжав наваху.       – Мадонна! – всхлипнул Шаньер, исступленно крестясь.       Здоровенный солдат выбил из-под его ног колоду, на которой Анриэтта раньше рубила головы курам. Шаньер забился в петле.       Рошфор пришпорил коня.       Свист навахи.       Шаньер валится на землю, хрипя и ломая ногти о веревку.       Пистолет наведен на седого со шрамом.       Шпага сверкает на солнце.       – Стреляю я не хуже, чем кидаю ножи, – вежливо улыбаясь, сообщил Рошфор прямо в изуродованное лицо. – Извольте прекратить разбой – не то на вашем черепе появится еще одна зарубка на память.       Глаза старика – один серый и выпученный, а другой – полускрытый разрубленным веком – воткнулись в Рошфора со сложным выражением неприязни и презрения:       – Я Жан Фремон, полковник Пьемонтского полка. Кто вы такой, чтобы помешать осуществляться правосудию?       – Граф Рошфор, – не сводя пистолета с полковника, он чуть наклонил голову, обозначая учтивый поклон. Полковник выразил лицом еще большее презрение.       Офицеры и солдаты выхватили оружие, но не трогались с места – разрубленная веревка и хрипящий Шаньер, ползающий у подножия своей несостоявшейся виселицы, произвели должное впечатление.       Скоро очухаются. Рошфор вдруг страстно возжелал, чтобы само его имя повергало в трепет таких вот полковников, не говоря уже о солдатах! Чтобы едва завидев его лиловый плащ – цвета епископа Люсонского – люди повиновались, словно каждый звук имени был пистолетом, приставленным к виску!       – Это шулеры! – воскликнул молодой офицер в зеленом колете. – А эта курва давала им кров и приют – все гнездо их сжечь, и поделом! Бесчестные люди, сударь, бесчестные!       Замершие солдаты, действительно, держали в руках охапки соломы.       – Свою честь, сударь, я ношу на кончике моей шпаги, – отрезал Рошфор.       – У меня тоже есть шпага, сударь! – судорожно схватился за эфес зеленый колет. – Шевалье де Террайль, к вашим услугам!       Рошфор подумал, не разрядить ли пистолет в лицо полковнику, а потом переколоть его подчиненных, как свиней… Убивать по одному, в поединке в соответствии с дуэльным кодексом – слишком долго, а он слишком торопится. Все равно после гибели двух офицеров эта свора обязательно набросится на него скопом.       Но как на гибель своего командира отреагирует маршал Шомберг?       «Мы своими руками выроем себе могилу», – голос Армана прозвучал словно наяву, следствием чего на лице графа явилась любезнейшая улыбка, адресованная военным.       – Я с удовольствием дам сатисфакцию любому из ваших сослуживцев, шевалье, – вежливо предложил Рошфор. – Каждому, кто недоволен, как за игорным столом распорядилась Фортуна.       Полковник заметил, с какой надеждой поглядела на него Анриэтта – ее лицо понемногу обретало нормальный цвет, а Мадлон и вовсе робко улыбнулась сквозь слезы. Рано.       – Этот шрам я получил в битве при Лепанто*, – указывая на разрубленное лицо, процедил старик. – Мне было пятнадцать. Я видел, как турки содрали кожу с Брагадина, который поверил в их милосердие и открыл ворота Фамагусты**.       – Кровь надо проливать за Христа и за короля! – лицо полковника побагровело. – А не в бессмысленных демонстрациях доблести!       – Поединок – это способ отстоять свою правду перед лицом Всевышнего, – учтиво возразил Рошфор. – Услышать и исполнить волю Провидения.       Малышка Аделина ударилась в рев. Очень своевременно. Мельком глянув на ее замурзанное личико – младший брат тоже начал подвывать – полковник смягчился, чуть дрогнув страшным лицом. Анриэтта рухнула на колени, потянув за собой Мадлон. Морис тоже встал на колени, едва не уронив вцепившихся в него солдат, и жалобно замычал.       – Воля Провидения – не только поединок, – полковник усмехнулся – будто трещина пошла по сухой глине. – Карты – это всегда судьба. Сыграем на удачу? Выиграете – все эти смерды сохранят жизнь и свободу. Проиграете – отправитесь под арест. За покушение на командира королевской армии.       Анриэтта глядела на него, беззвучно шевеля губами.       – Была не была, – усмехнулся Рошфор. – Давайте колоду.       Повинуясь приказу полковника, солдаты установили перед ним пустой бочонок из-под бургундского. Достали две колоды: одну дал шевалье в зеленом колете, другую пинками реквизировали у шулера. Пока он рылся за пазухой, ему разбили нос, и теперь Шаньер шумно, раскрыв рот, дышал, во все глаза следя за графом.       Колода шулера, разумеется, досталась Рошфору.       – Ваши три карты, – лицо полковника Фремона изобразило некое подобие любезной улыбки.       Зря он ввязался в эту заваруху! Ему надо в Ангулем, к Арману, а не разводить тут церемонии!       Но Анриэтта никогда его не подводила…       Зачем он только улегся спать – проскочил бы до солдат и ничего бы не услышал. Увидел бы потом – Мориса в петле и трупы изнасилованных женщин и детей на пепелище…       Сон!       Рошфор замер, ошеломленный мгновенно вспыхнувшим воспоминанием: маркиз дю Боск, в одной сорочке с кровавой дырой в груди! Бледное печальное лицо, потерявшее юношескую округлость… Вот что ему снилось, когда он свалился, словно срубленный жаждой прилечь!       – Я выбрал три карты, сударь, – поклонился Рошфор. – Понтируйте.       Полковник Фремон с непроницаемым видом начал раскладывать карты в два ряда. Налево – выигрыш, направо – проигрыш. Спасение или гибель. Триумф или позор.       «Я так хотел увидеть вас снова, граф! И меня послали – я должен открыть вам три карты…» – на последнем слове мальчик закашлялся, изо рта поползла кровь – черная и остывшая…       Новенькие необмятые карты – какая еще может быть колода у человека, не разглядевшего шулеров в Гнусном Шакко и Шаньере? – с легким шорохом ложатся на дубовые доски. Лишь Шаньер шумно дышит разбитым носом да тоненько всхлипывает девчонка.       «Не знаю зачем, но вот они: пиковый валет…»       – Валет пик, – учтиво вздернув брови, кивает Рошфор на выложенную налево карту и вскрывает первую из своих трех: кажется, что молодчик на ней с тем же выражением усмехается в тоненькие щегольские усики.       Полковник важно кивает и продолжает понтировать.       «Крестовый туз…»       – Туз крестей! – легким щелчком граф отправляет карту на стол – она ложится на своего близнеца, вновь занявшего выигрышную сторону.       Полковник хмурится. Губы под седыми усами – словно трещина в каменной плите. Надгробной. Какая могила будет у маркиза дю Боска? Отправят ли тело в родные пенаты, в фамильный склеп с плачущими ангелами? Или зароют на лиможском кладбище, положив неприметный камень, который через год заменит помпезным памятником безутешный отец?       «И дама червей… – с гладкого подбородка маркиза исчезают потеки крови, все краски его лица словно пропадают в лучах яркого света, охватившего слепящим контуром его фигуру в длинной рубахе. – Прощайте, граф…»       – Дама ваша убита, – ласково произносит Рошфор, выкладывая последнюю, третью карту.       Офицеры подаются вперед, впиваясь глазами в расклад. Террайлю наступили на ногу и толкнули, но он лишь повел обтянутым зеленой камкой плечом.       Малышка Аделина перестала плакать, а Шаньер – дышать.       Рошфор чуть согнул плечи и колени – чтобы развернуться в прыжке, если воля Провидения окажется недостаточно наглядной. Тогда в спор вступят шпага, наваха и пистолет – эти ораторы его никогда не подводили.       Порядком потрепанная дама червей кажется Рошфору невыразимо прекрасной: и ее едва видное – даже, скорее, угадываемое – золото волос, и остатки красного корсажа… Она лежит на левой, победной стороне, поверх новеньких карт полковника – остальное неважно.       Полковник Фремон проиграл.       Грудь его тяжело вздымается, седые брови почти завешивают глаза, но голос спокоен:       – Провидение сегодня на вашей стороне, граф. Оставьте этих несчастных на произвол их собственной судьбы, – повинуясь его знаку, солдаты отпускают Шаньера и Мориса.       Анриэтта гладит голову Мадлон, с рыданиями прячущей лицо в материнском переднике. Младшие, напротив, таращатся немо, как рыбки.       Рошфор нежно улыбается зеленому колету.       – Мое почтение, лейтенант Террайль. Мое почтение, полковник. Мое почтение, господа, – улыбка его по-всегдашнему небрежна, но зверь внутри него унимается, лишь когда Морис затворяет ворота за последней парой солдат, покидающей постоялый двор.       - Храни тебя Господь, Гитано! Или кто там тебя хранит... - рыдающая Анриэтта заключает его в могучие объятия. От остальных Рошфор отмахивается – ему надо в Ангулем!       Идальго берет с места в карьер – с каждым мигом увеличивая расстояние между собой и солдатами – те идут в противоположную сторону, в Лимож, на север. *Битва при Лепанто (7 октября 1571) – морское сражение, в котором объединенные силы Священной лиги разгромили турецкий флот. **Маркантонио Брагадин (1523–1571) – военачальник города Фамагусты на Крите во время турецкого завоевания. Шеститысячному гарнизону противостояло сто тысяч турецкого войска. Под гарантии безопасности, заверенные печатью турецкого султана Селима II, Брагадин согласился на капитуляцию. Турки устроили резню, а с Брагадина живьем содрали кожу.