a baker's mile in your shoes

В конце концов Мэтт узнает: Бретт взял больничный прошлой ночью — прямо перед тем, как упал в обморок. Путь к этому знанию длинный и извилистый, и начинается он со слов Фогги: «Что за фигню ты несешь? Иди надень рубашку!» Мэтт не… он не в лучшем состоянии. Потому что. Фогги. Фогги всё ещё… Мэтт всё ещё узнает голос, но… всё остальное, всё остальное, по чему он научился определять Фогги Нельсона за эти годы, больше ему не доступно, уж точно не с такими притупленными чувствами. Фогги — это… временами (обычно) нервная или торопливая походка, постоянные движения, мятная паста, нотки лосьона после бритья, тихий шум волос при повороте головы. А сейчас он — это те детали… детали, большинство из которых Мэтт сейчас даже почувствовать не может, и… и… и… Мэтт не может отвести взгляда от его волос. — Ты блондин, верно? — говорит он. Он сидит у Бретта на кухне, положив голову на стол, и пялится на Фогги, который пялится на него. — Люди говорят, что у тебя светлые волосы. Или русые. Он никогда не спрашивал. Это было не важно. Но теперь Фогги… здесь. И Мэтт… видит его лицо, и его волосы, и его руки, и… это не… Это не плохо, это… просто что-то новое, новая информация. Мэтт никогда по-настоящему не спрашивал себя, хочет ли он владеть этой информацией, потому что этого бы все равно никогда не случилось, но это все же случилось, и это… интересно. Это как оступиться на самой верхней ступеньке, которая потом внезапно отращивает руки и бьёт тебя по лицу. Фогги этому, конечно, не рад и не верит ему, чего — отдадим ему должное — Мэтт от него и не ждал. — Послушай, — говорит Фогги, — я, конечно, ценю хорошо продуманный розыгрыш, как и любой другой человек, и для меня честь оказаться мишенью для такого… действительно странного, но… У нас троих тут важная работа как бы. — Поэтому-то нам и нужно добраться до моей квартиры и поговорить с Бреттом, — говорит Мэтт с мольбой в голосе. — Чтобы его не уволили из-за меня. — Бретт единственный коп, которому они могут доверять, которому могут доверять жители Адской Кухни. Кроме того, он просто хороший парень, которому нужно не остаться без средств к существованию из-за неведомого дерьма, которое сейчас творится. Фогги продолжает сверлить его взглядом. А потом достает свой телефон и говорит: — Я звоню Мэтту. Мэтт пытается кинуться за телефоном через стол, и… Ох. Это. Странно. У него не получается… двигаться так же быстро. Бретт в хорошей форме, но мышечная память совсем… другая. Он фактически просто выбил воздух из лёгких ударом об стол. — Ты не хочешь этого делать, — говорит он торопливо (и корчась от боли). — Если он спит, лучше его не будить, а если он проснулся, то, вероятно, паникует, и механический голос, повторяющий твое имя снова и снова, точно ему не поможет. Очень медленно Фогги убирает телефон обратно в карман. — Ты… очень предан этой идее, признаю, — говорит он, но в его голос закрадывается… волнение. Они живут в странном мире. Не исключено, что Мэтт сможет убедить его. — Фогги, — говорит он, кладя руки на стол, — спроси меня о чем-нибудь. О чем угодно. О чем-то, что только мне… только Мэтту было бы известно. Фогги смеется: — Ага, отличная попытка. Вы, парни, обменялись парой секретов ради этого? Я не настолько доверчивый. Мэтт делает глубокий вдох. Если Фогги не поверит ему к концу разговора, то, что он собирается сказать, может разрушить их дружбу. — Вы с Бреттом целовались на вечеринке, когда вам было семнадцать, трезвые как стёклышко, а всем остальным сказали, что это было спьяну; вы оба признали, что это было ошибкой, и договорились никогда об этом не вспоминать, пока однажды на юрфаке, очень напившись, ты не рассказал об этом Мэттью Мёрдоку… Ну то есть как, сначала ты рассказал ему, кто такой Бретт, а потом признался в своей «абсурдной подростковой ненависти-влюбленности», которая длилась два года — та вечеринка как раз пришлась на середину. — Мэтт замолкает, чтобы перевести дух, и тут же продолжает, пока Фогги не успел выдать ничего, кроме протестующего писка. — Несколько недель спустя ты и Марси Шталь проспорили на пустом месте целый час, после чего ты сказал — цитирую: «Убей меня, Мёрдок! Ещё один Махони на мою голову!» Лицо Фогги меняется в цвете, и Мэтту интересно, какой же жар должен от него исходить, жар, который Мэтт не может сейчас почувствовать. — Я убью его, — говорит Фогги хриплым голосом. — Я точно… прикончу его… Нет, нет, я не собираюсь делать это, офицер. Я. Точно. Не собираюсь это делать. Уже слишком поздно менять тактику, и у Мэтта много снарядов. Он продолжает давить: — Ты приударил за Мэттом Мёрдоком в течение пяти минут после знакомства с ним, ты ушел из Лэндмана и Зака с коробкой крошечных динозавров и украденных бубликов, тебе нравится музыкальный театр, и ты втайне считаешь, что Рассел Кроу хорошо справился с ролью Жавера, и, о да, еще кое-что… — Он наклоняется над столом, хлопает по нему руками и шипит, — Мэтт Мёрдок Сорвиголова. Фогги отскакивает от него так быстро, что едва не спотыкается. — Чего Кроу не хватило в мастерстве, он восполнил страстью, — еле слышно отвечает он, оседая на кухонный стол. — И вообще, я понятия не имею, к чему это твое последнее заявление, думаю, Мэтт… скормил тебе какую-то недостоверную инфу. По поводу последнего и того, что я с-сох по тебе два года, он однозначно наврал тебе, ты когда-нибудь видел, как он делает сальто с крыши? Я не видел! Потому что он этого не делает, не делает этого, и, пожалуйста, надень уже рубашку! Удивительно обнадеживающе и ужасно, что Фогги так быстро бросается на защиту секрета Мэтта — несмотря на то, что ненавидит хранить его. Мэтт вздыхает: — Я, конечно, ценю, что ты не начинаешь с этого, но на будущее даю тебе свое благословение отвечать на любые обвинения, связанные с Сорвиголовой, чем-то в духе «О чем это вы? Он слепой». Серьезно. Сыграй на этом. — Мэтт. — Фогги медленно съезжает по шкафу на пол. — Что… что? Что происходит? Мэтт вскидывает руки: — Без понятия! Но нам правда нужно попасть ко мне в квартиру, у Бретта точно будет приступ паники. — Почему ты не паникуешь?! — Я уже паниковал и буду еще, а теперь пошли. — Окей. Ага. Окей. — Фогги кое-как поднимается с пола и хватается обеими руками за голову. Он все еще таращится и слишком тяжело дышит. — Я собираюсь... попытаться сдержать свой собственный крик, пока не буду уверен на сто процентов, что это не самый жестокий розыгрыш в мире, что, вероятно, произойдет… когда мы поговорим с… тем, кто сейчас в квартире Мэтта Мёрдока. — Справедливо. — А сейчас… Бретт, Мэтт, кто бы ты, блин, ни был, в третий раз тебе говорю, и это серьезно. Иди. Надень. Рубашку.