a baker's mile in your shoes

Уходит несколько ужасно сбивающих с толку минут на то, чтобы просто понять, кто… кто он такой. Выход. Он находит нашивку и наслаждается локальным приступом паники по этому поводу, а потом долго сверлит её взглядом, умоляя свой мозг (свой мозг? как такое могло случиться? этого не может…) разобраться в буквах: МАХОНИ. Мэтт имеет некоторое представление о форме букв, но не… не из недавнего опыта, не глазами (его глазами? что?..), и восстанавливает символы в памяти, водя по ним пальцами — так проще. Махони. Итак. — Какого хрена? — шепчет он и подскакивает на целый фут в воздух, потому что узнает голос. Стоило с этого начать. Итак. Он Бретт. Он ничего не слышит. Поправочка: он слышит, как Бесс Махони поднимается по лестнице. — Бретт! — окликает она, а затем стучит в дверь, и Мэтт забирается обратно в постель. — Ты ещё не проснулся? Опоздаешь ведь! — Думаю… Думаю, я заболел! — отзывается Мэтт, и хрипота в его голосе исключительно заслуга ужаса, но если это добавит правдоподобности его истории, то он и не против. — Заболел? — Бесс открывает дверь и заходит внутрь. Мэтт закрывает глаза, и когда открывает их снова, она стоит над ним. Она выглядит… Она выглядит… Мэтт не знает, как она выглядит. Он мысленно отправляется на двадцать лет назад, пытаясь вспомнить, как двигаются лица других людей, когда они думают об определенных вещах или испытывают конкретные эмоции. Она звучит обеспокоенно: — Чем заболел? — Она кладет руку ему на лоб. — Пока не знаю, — тяжело вздыхает Мэтт. — Может быть, пищевое отравление, — добавляет он, и ему… ему не следовало этого говорить, это было первым вариантом в его списке, потому что прошлой ночью он, кажется, съел что-то не то (даже несмотря на то, что он уверен, что не ел ничего такого, и… и… подождите-ка, подождите-ка, он потерял сознание?), но, насколько ему известно, последнее, что съел Бретт Махони, скорее всего приготовила Бесс. Она цокает и выпрямляется: — Значит, вчера ты не просто пускал дым в глаза. … или в его последнем блюде и последнем блюде Бретта Махони было нечто с фактически невероятными свойствами, что поменяло их телами, окей, конечно, можно работать с этой гипотезой. Он заставляет себя рассмеяться. Вживается в роль. Ничего другого не остается. — Не-е, это твоя работа. Я постоянно говорю Фогги, чтоб перестал покупать тебе эти штуки. — Бретт… Бретт называет его Фогги, да? Он же не называет его Нельсоном, да? Вот дерьмо. Он не может вспомнить. Может быть, он называет его и так, и так. Бесс шлепает его по руке: — Ой, дай старой женщине повеселиться. — Конечно, если увижу где-нибудь старую женщину. — Хороший ответ. — Бесс усмехается, хлопает его по плечу и собирается уйти. — Сегодня встречаюсь с девочками. Хочешь, могу отменить всё, составить тебе компанию? Можем кино посмотреть. — Нет, нет, иди, — говорит Мэтт с паникой и надеждой. — Я справлюсь. Может… Может, прогуляюсь попозже, развеюсь. На случай, если меня не будет дома, когда вернешься. — Теперь он пытается вспомнить, почему Бесс живет с Бреттом, и смутно припоминает, что Бретт как-то упоминал, что хочет, чтобы она перебралась в местечко потеплее, и по-настоящему надеется, что это абсолютно никак не связано с какой-нибудь жизненно важной медицинской процедурой, о которой он и малейшего понятия не имеет. Эй, мам, я тут друга привел, подумал, что было бы неплохо сменить обстановку и дать Мэтту Мёрдоку помочь с твоими лекарствами сегодня. — Поправляйся, малыш. — Она уходит, и у Мэтта начинает кружиться голова от непрерывного движения меняющихся перспектив — впервые с тех пор, как грузовик приближался к нему, очень быстро. Плохая мысль, плохая мысль. Отмена. — Не устраивай безумных вечеринок! — со смехом добавляет Бесс через плечо и закрывает за собой дверь. Мэтт медленно садится и, наконец, признается себе в том, что его нынешнее относительное спокойствие на самом деле шок. Это окно, которое быстро закрывается, и ему нужно его использовать. В сущности чудо, что общение не закончилось катастрофой. Так. Так… телефон. Да. Ему нужно… нужно взять больничный. Он определенно должен взять больничный, потому что Бретт наверняка лучше потеряет один больничный день (или сколько это вообще может занять), чем будет иметь дело с любыми... последствиями, которые могут возникнуть, если Мэтт попытается сделать его работу. Мэтт закрывает глаза, сбитый с толку и раздраженный отсутствием головной боли, которая, он уверен, должна мучать его по тысяче разных причин. С надеждой, что Бретт из тех, кто спит с телефоном, он шарит по кровати, пытаясь его найти. Телефоны… слегка изменились с тех пор, как Мэтт видел их в последний раз. На ощупь это похоже на телефон. И выглядит… как телефон, судя по описаниям, которые он слышал. Может быть. Он так думает. Все очень… Он может видеть. На нем хлопковые штаны, он лежит на хлопковых простынях, и это нормально, движение снаружи приглушено, и те немногие голоса, которые до него доносятся, едва различимы, а обоняние как при сильном насморке, он ничего… ничего не чувствует в воздухе, это просто… просто воздух, и он видит. А телефон Бретта заблокирован. Телефон Бретта заблокирован, а Мэтт даже не знает, кому бы он звонил, если бы тот был разблокирован. Он не знает, кому Бретт звонит, когда ему нужно взять больничный, а телефон заблокирован, и он, блять, может видеть. Мэтт прячет голову под подушку и тратит драгоценные секунды на панику. Потом он слышит, как закрывают входную дверь. Он думает… Звук примерно такой же громкий, как обычно бывает от двери, закрываемой в двух кварталах от него, но ему придется рискнуть. Он встает и открывает дверь спальни. Он ждёт, когда голова начнёт кружиться и он потеряет ориентацию в пространстве, потому что был слепым большую часть своей жизни; его мозг не должен знать, как смотреть на мир, но это не его мозг, это мозг Бретта… с… мыслями Мэтта. И. Воспоминаниями. Каким-то образом. Управленческое решение: больше не думать об этом. Или он проведёт остаток дня на полу в истерике. В коридоре он мгновенно цепенеет. Потому что ничего… ничего не чувствует. Он никогда не бывал у Бретта дома и не знает планировку, он не может сказать, где что находится… — Глаза, — тяжело вздыхает он и плетётся вперёд, прижав руки к стене. — Пользуйся глазами. Ему совсем это не нравится. Люди спрашивали его — так много людей спрашивало его, по поводу и без — скучает ли он по способности видеть. У него есть заготовленный ответ, хорошая смесь откровенности и юмора, чтобы закончить с разговором как можно безболезненнее для всех участников, но, честно говоря, он всегда считал этот вопрос бессмысленным. Не важно, скучает ли он по зрению. Вот так теперь обстоят дела, как бы он к этому ни относился. А теперь. А теперь. Это и ошеломляюще, и нет. В физическом плане все… в порядке. Это тело приспособлено для обработки визуальной информации; не то чтобы кто-то кинул ему в лицо какой-то волшебной пыли и оставил его разбираться с мозгом, который по крайней мере частично приспособился обходиться без зрения. Но. Морально. Психологически, эмоционально, как ни называй. Он пытается… вспомнить. Всё. Цвета теперь больше, чем смутные ассоциации, старые воспоминания… они набрасываются на него со всех сторон, яркие и темные, они повсюду, они никогда не заканчиваются, всё какого-то цвета. Фотографии в коридоре выстроены в линию, и он зависает, наблюдая, как секундная стрелка настенных часов делает полный оборот — так тихо. Тогда до него доходит, что, если так пойдет дальше, он… возможно, не сможет добраться до своей квартиры. У него больше шансов с завязанными глазами — даже без обостренных чувств, но это… вероятно, привлечет внимание. В идеале он предпочёл бы разобраться с этим, не втягивая Бретта в неприятности. На кухне он находит телефон постарее, проводной, висящий на стене, и молится, чтобы тот не был декоративным. И он, к счастью, настоящий. Он звонит. — Алло? — Фогги… — Бретт! Что у тебя для нас? — Фогги, послушай меня. В том, что я сейчас скажу, не будет никакого смысла вообще, но просто… просто послушай. Мне нужно, чтобы ты пришел ко мне… и отвел меня домой к Мёрдоку, потому что мне… нужно, чтобы он рассказал мне, как взять больничный по телефону.