infantem

      Хосока резко кидают в сторону постели, мало заботясь о комфорте лиса, подтаскивают за лодыжку к краю и сверху нависают, мрачно исследуя лицо на наличие повреждений.       — Тэхен…       — Молчать.       Золотые глаза темнеют, заливая радужку красным. Хосок под мужчиной сжимается, старается казаться меньше, если не исчезнуть вовсе. Хосок такого Тэхена боится, до дрожи и холодка под рёбрами, до колкого льда на сердце. Такой Тэхен страшный не из-за внешности, Хосок его не за внешность полюбил. Такой Тэхен страшный из-за своих действий.       — Тэхен, я…       — Я сказал, — переворачивает парня на живот, вдавливая за поясницу в постель и угрожающе рыча на ушко, — молчать!       Горячие, очень горячие руки спускаются ниже, распарывая ханбок, оставляя от тонкой изящной ткани только уродливые полоски и лоскуты. Хосок хнычет, сдерживая слёзы. Пушистый хвост дёргается, пытаясь избежать соприкосновения, но нет. Тэхен ловит конечность, прижимает к бедру и дальше раздирает одежду, обнажая узкую спину с острыми позвонками и выпирающими лопатками.       Широко лижет вдоль позвоночника, пуская по телу Хосока табуны мурашек, вынуждая дёрнуться вперёд, уйти от касания. Ловит за шею, оставляя мазок на виске, когда почти шепчет:       — Убирай всё, Лис-Лис. Хочу взять тебя человеком.       У Хосока сердце ухает в пятки и всё в тугой узел сворачивается. Он медлит и взвизгивает, когда за секундное промедление Тэхен с размаха бьёт по ягодицам.       На мягкой коже остаётся алый наливающийся след, Тэхен грубо растирает кожу, давит, разводит половинки в стороны и едва нажимает на основание хвоста, делая больно. Хосок сначала стонет, а после резко всхлипывает от неприятных ощущений, дёргается, но в итоге сдаётся. По телу снова бежит дрожь, марево спадает, оставляя лиса в слабом теле человека.       — Помнится, ты сочувствовал Чонгуку. — Тэхен рядом, так близко, что кожа уже одна на двоих, общая, каждое касание до конца и звёздами перед глазами. — Теперь у тебя есть возможность прочувствовать всё на себе.       — Тэхен, пожалуйста, я не буду больше…       — Я знаю, что будешь. — Острые когти царапают спину, оставляя росчерки, пробуждая печать. Тёплый шершавый язык обводит каждую спираль и символ, выбивая из Хосока самые разные звуки. Тональность лиса поражает, Тэхен каждый стон в себя впитывает, через нутро пропускает, запоминает. С ним каждый раз как первый, но этот — особенный. Он тягучий, болезненно сладкий, на грани срыва и безумия. Тэхен его хочет до конца, до сжигающего пламени внутри, втереть в себя, посадить на цепь и вбивать в каждую поверхность, вышибая дух, до едва дрожащих пальцев и ресниц, до алмазов слёз, до разъезжающихся коленей и мокрой от пота спины. Тэхен убить его хочет, исполосовать идеальную кожу новыми знаками, кнутом и розгами, чтобы не смел ослушаться больше, не смел так себя вести, не смел доводить. Не смел рисковать собой…       — Непослушный наглый Лис, я знаю, что ты ослушаешься, снова доведешь меня до бешенства. Я знаю тебя, Хосок. Поэтому ты здесь.       Тэхен грубо вздергивает в коленно-локтевую позу, толкает в лопатки вперёд, заставляя уже отчаянно воющего парня уткнуться лицом вниз. Любуется видом, оглаживает ноги, едва касаясь возбуждения, что, вопреки ситуации, все равно нарастает.       — Маленький извращенец. — Тэхен отстраняется от лиса, задерживается на несколько мгновений, нагоняя на любовника ещё больший страх.       Хосок слышит звон металла, чувствует языком его вкус издалека, елозит, но не двигается, боясь чего-то похуже. Лис только молится, чтобы Тэхен его не связывал. Этих мучений он не вынесет. Без возможности коснуться, прочувствовать, отдаться полностью Хосок засохнет, умрёт, сойдёт с ума. Он нервно шевелит пальцами на ногах и крупно вздрагивает, стоит холодному кончику коснуться сжатого входа.       Выдыхает от неожиданности, когда гладкий металл проталкивается дальше, с усилием входя внутрь него на жалкие, но чувствительные пять сантиметров.       Хосок низко стонет в покрывало «Тэхен…», чувствуя, как давление усиливается, и в него входит дальше, шире, длиннее, напряженнее. Давление на стенки нарастает и после болевого порога слабнет, оседая приятной тяжестью внутри лиса. Тот лишь поскуливает, кусая пальцы и получает новый шлепок, почти теряя сознание от контраста жара внутри и боли снаружи.       — Не смей закрываться от меня. Хочу тебя слышать.       Хосок, послушно двигаясь в такт движениям рук Тэхена, кивает и ладони от лица убирает. В этот же момент в него входит третья часть, тяжелее, больше, заставляя уронить несколько слезинок на постель. Всхлипывает, но терпит, ведёт едва задницей, легонько раскачиваясь, пока Тэхен не останавливает, удерживая на месте. Давит ещё немного, и Хосока прошибает волной наслаждения, выбивая воздух из лёгких и вскрик из горла. Он вытягивается в струну, инстинктивно отползает, но снова за поясницу прижат и уже чувствует чужую кожу и металл на своей, как ловко Тэхен защёлкивает крепления ремней, не позволяя пробке выскользнуть, фиксируя её при максимальном попадании по простате.       Хосок дрожит и едва ли не плачет, шепчет какой-то бред, скребет покрывало, кусает его и стонет. Высоко и тонко, глухо и низко, рычит и шипит, но увернуться не может, распят будто.       Тэхен оставляет на донышке пробки поцелуй, поднимается ими до шеи, прикусывает загривок, зализывая место укуса.       — Нравится?       Хосок глохнет, кажется. Или не слышит. Тэхен ухмыляется, себя ещё держит. Пытается.       — Ну, если не нравится, то посиди здесь. С этим. — Мягкий удар по пробке и лиса выгибает неестественно, выбивая вскрик. — А чтобы ты не нарушил правила игры снова — оцени и это. Недавно сделали, лично для тебя.       Тэхен кидает перед лицом Хосока пару бархатных браслетов на кожаной основе с золотом и чёрными алмазами, соединённых цепью. Хосок от увиденного забился сильнее. Тэхен же седлает его спину, сжимая ноги коленями, и тянется к рукам, оборачивая нежно и бережно запястье в красивое украшение.       — Не надо! Пожалуйста!       Хосок срывается на крик, вырывается, но уже оба запястья в браслетах, в бархатном плену, хотя лис уверен, что сотрёт кожу в кровь, но вылезет из них.       — По-другому ты не понимаешь, малыш. Будем так.       Перекидывает цепочку через изголовье, намертво цепляя к спинке и оставляя в неудобном положении. Хосок извивается, пытается вылезти, грызёт даже, на что Тэхен дёргает его за ногу и прицепляет её к другому концу постели, намертво фиксируя.       — Наслаждайся новым опытом. — Тэхен сладко шепчет, гладит напряжённую спину и ноги, пробки касается, надавливает. — А чтобы скучно не было, давай поступим так…       Хосок слышит только голос и касания, треск искр да скрип кожи. Чтобы потом звонко вскрикнуть, переходя в протяжный стон. И снова. Снова. Непрекращая.       Пробка внутри вибрирует, стимулируя простату, вышибая дух и воздух, последние мозги и крупицы самообладания.       — Нет…       Хосок протяжно воет, просит, умоляет, на что получает новый шлепок по заднице и надменную ухмылку.       — Развлекайся, детка. Я пока поработаю.       — Нет, Тэхен, не оставляй меня так! Не надо! Пожалуйста, Тэхен! Я не выдержу!       Хосок плачет, извивается, стонет, руки выворачивает, сжимается, делая только хуже.       — Это твоё наказание, малыш. Наслаждайся.       Тэхен проходит за стол, садится, принимаясь за договоры по душам и срокам, напоследок кидая Лисёнку:       — И не смей обращаться. Пробка тебя разорвет.       Хосок в нескольких метрах от него воет, скулит, течёт и абсолютно обнажен, извивается от вибрации, матерится и снова скулит. Тэхен от такого зрелища едва отрывается, смотрит на буквы и подписи, а у самого член каменный и в голове тысяча и один способ убить и воскресить Лисёнка своим членом.       Он справится, он сильный. Он накажет Хосока сначала так, доведя до пика возбуждения, игнорируя. А после душу из него вытрахает, вобьет в постель и снова пометит, пока того не будут держать ноги и мыслей никаких идиотских в голову не полезет.       Тэхен посылает ухмылку истерящему уже и вопящему маты Хосоку и возвращается к работе.       Впереди у них чудесная ночь.       Хосок эту ночь запомнит на несколько столетий. До каждой песчинки секунд, до каждой складки постели, что впивались болезненно в чувствительное тело. Все нервные окончания обострены до предела, цепь туго натянута, голос сорван. Сил осталось только на тяжёлое дыхание и подрагивание. Мокрый, болезненно возбуждённый, уставший и стерший спину и запястья, лис тихо поскуливал, стоило вибрации усилиться, тоненько взвывал, вздрагивал, ослаблено опадая снова и снова.       Хосок эту ночь ненавидит. Хосок Тэхена ненавидит тоже.       Лис ослаб, извивается чисто из упрямства, пытается рычать, но на грани. Человеческое тело слабое, невыносливое, хрупкое. Хосок после четвертого оргазма едва держится, облизывает пересохшие губы, сглатывает тяжело, дышит рвано. Он весь сверхчувствительный, весь на грани, едва баланс держит.       Трётся спиной о постель, уже в струну вытянулся, все ремни стянуть пытается, но игрушку лишь сильнее вгоняет, снова и снова делая себе хуже. Обессиленно опадает, не может больше двигаться. Сердце гремит в ушах, кровь шумит, пот горячими терпкими каплями скатывается по коже, пропитывая простыни.       Хосок уже не молит, не просит, хрипло дышит. Он голос сорвал, Тэхен же за эти часы на него не взглянул. Внутри обида огненная, испепеляющая, она на Хозяина направлена, вся в один клубок внутри свернулась. Он слипшимися ресницами двигает, сквозь застывшие слёзы на мужчину смотрит. Не видит его.       Чувствует.       Касание теплое, осторожное, к спине, вдоль позвоночника, ласковое. Хосок на ласку ведётся, следом тянется, пока горячие губы его накрывают, осторожно касаются, испивая наслаждение. Стонет в чужой рот, жмурится, напрягается.       — Лис-Лис. — Шёпот Тэхена близко, горячо и пленительно, так же, как руки на теле, оглаживает мягко, обнимают уставшее тело.       — Б-больно…       Хосок хнычет, от тепла плавится, пусть всё тело горит огнём, пусть его дрожь прошивает, пусть клокочет ненависть на грани зависимости, но это слишком.       Тэхен рядом и слишком. Слишком сладко и больно. Слишком ярко. Слишком много, чтобы выдержать одному.       Разрезанные ремни опадают на постель, пока лис в сильных руках поднимается вверх, пока его прижимают к горячему телу и осторожно от игрушки освобождают. Раздраженные стеночки стягиваются, заставляя шипеть от остаточной боли. Хосок плачет надрывно, вспарывает кожу на шее Тэхена, жмется, целует, кусает. Мстит за такую острую сладкую пытку.       — Тшшш… Лисёнок. Ты мой маленький. Мой сладкий. Моё чудо. Я рядом.       Опускает бережно себе на колени, целует в искусанные губы, сцеловывает слезинки и обнимает осторожно, скользя ладонями по талии, очерчивая изгибы.       — Покажи себя. — Нежно, просяще, и Хосок подчиняется, с трудом ведёт плечами, пока едва ли не мурчит.       Уши и хвост появляются медленно, материализуются, обретая массу и вес. Хосок гладит самым кончиком торс Хозяина, прижимает ушки и сам целует, сам тянется, сам льнёт. Извиняется.       Тэхен долго не терпит, по одному замки срывает, обнажается, лису показывает. Хищный оскал на губах оседает, пока в тонкую шею целует, клеймит, прокусывая. Пьёт невозможно сладкую кровь, обнимает сильно, до тихого стона. На себя насаживает.       Хосок затихает, напряжённый, вытянутый, прислушивается, тонет в тепле и распирающей боли. Та не отступила, рядом была, сейчас снова себя показала. Ему ощутимо больно и от одного движения плакать хочется.       Делится вскриком с губами Тэхена, обвивает его шею, приподнимается, опускаясь самостоятельно, давая отмашку.       Хосок знал, на что идёт, выходя в средний мир. Знал, что его ждёт. Он ждал этого, желал. Но не ожидал, что будет так.       Остро, тонко, горько и сладко одновременно, больно до крика и вывернутых костей. Он не ожидал, поэтому сгорает, плавится в сильных руках, тает плавленной карамелью, застывая на смуглой коже. Позволяет себя брать, до конца отдается, до конца принимает. Сгорает.       Тэхен не в силах на искусство в своих руках смотреть, но смотрит, до боли сжимает клыки на печати, пьёт крики, питается болью и наслаждением. Он для Лисёнка до конца и до края, до самой грани и за ней. Он берёт своё, заново присваивает, клеймит.       Только его и ничей больше. Только для него. Только с ним.       Он, кажется, видит звёзды и самое дыхание безумия. Но упорно идёт дальше, упорно подталкивает Лисёнка. Он рядом и сжимает в объятиях, не отпускает.       Они алой нитью переплетены, завязаны туго. Так же, как впивается когтями Хосок в его спину. Так же, как рвет клыками его шею Тэхен. Они завязаны накрепко, спаяны. До конца. До бесконечности.       Хосок опадает, но не валится, на руках Тэхена повисает, бережно прижат к голой груди. Устало дышит, а Тэхен, кажется, дышать не может. Уже больше шести сотен лет не может.       И, кажется, не сможет без него и того больше.