Phases

Бакуго чувствовал себя гораздо лучше. Не прошло и недели, а он уже перестал шпынять свой отряд за каждый промах и ни разу не собачился ни с кем, даже с Мономой. Либо он свои нервы за прошедшие годы окончательно извёл, так что их больше не осталось, либо причина была всё-таки в целительном эффекте отношений с Тодороки Шото. За исключением его и более-менее адекватного Шинсо, Бакуго их беговую братию не сильно жаловал, особенно по той причине, что каждый год приходилось воевать за комнаты на втором этаже и регулярно пересекаться с грёбаным Деку. Теперь же, с мирным и не принципиальным Шото во главе, все межотрядные проблемы, когда-либо морочившие голову Катсуки, разом исчезли. В течение дня они практически не пересекались, потея каждый на своей тренировке и занимаясь отрядными делами, а по вечерам – когда вместе сидели на лавке или ждали очереди в душ – беззастенчиво разговаривали на самые опасные темы вроде обсуждения совместных ночёвок. Как убедил его Шото, лучший способ что-то спрятать – оставить это на виду, так что можно сказать, своих отношений они практически не скрывали от других. Бакуго относился к Шото очевидно лучше, чем к остальным – хотя бы потому, что знал, какое выражение лица последует, если он скажет что-то не то. Грустная полуулыбка, бегающие глаза, руки, вцепившиеся в край майки – нет, к чёрту такое. Он только приспособился рядом с Тодороки держать себя в руках, а дерьмовые слова – в голове, и не собирается менять всё обратно для сохранения долбаной конспирации. Но люди видели только то, что хотели видеть, поэтому Мина и ещё пара девочек стали периодически подшучивать на гейские темы, как они шутят ещё про половину парней академии, а мальчики вроде Киришимы в упор не видели ничего, кроме элементарной, чисто МУЖСКОЙ дружбы длиною в полжизни. Тяжёлыми выдались для выдержки Бакуго три дня, когда Шото ходил с тейпом на задней стороне бедра. Розовый, длинный, в форме буквы Y, рожками уходящей прямо под край шорт, он мозолил глаза Катсуки каждый раз, когда Мордочка проходила мимо. Он на всю жизнь запомнил, как, сидя под деревом на тренировке, увидел практикующего низкий старт Тодороки. Невыносимая жара, вопящая из колонки Бонни Тайлер, его задравшиеся по самое некуда шортики, а этот треклятый пластырь, как оказалось, не просто уходил под задницу, он её полностью облеплял… После Катсуки был крайне благодарен тогдашнему перерыву и тому, что он сидел, а не стоял, в отличие от своего обезумевшего члена. - Не знаю, важно ли это, но ты сейчас похож на извращенца, - сообщил ему Тодороки тем же вечером, когда Бакуго двадцатый раз поцеловал его правое полужопие. А Бакуго было настолько прикольно ощущать языком контраст между прохладной нежной кожей и шершавостью ткани, что он не сразу обратил внимание на это замечание. Он даже пожалел на секунду, что ещё не набрался достаточной силы воли для римминга – предрассудки пока не перестали его преследовать. - А ты похож на блядскую порно-статую с этой штукой, - ответил он наконец и перевернул Мордочку на спину. – Весь день вертел жопой перед моим носом – и не говори, что случайно, - теперь терпи. После таких слов следует убийственная улыбка, которая на Катсуки действует как красная тряпка – трахай, трахай, - а ноги с призывом задираются на плечи. И о каком отсутствии инициативы вообще может идти речь? В голове всё ещё зудит та ситуация, которая теперь проносится в голове локомотивом – какие-то отдельные слова и буквы есть, но во что-то осмысленное сложить это не получается. Он наконец смог разобраться, что именно доставляет ему дискомфорт в отношении Тодороки – он не знал о нём ничего, но спрашивать о таких вещах так сразу нельзя. Шото в его личную жизнь не лезет, с чего это должен делать Катсуки? С другой стороны, раз они встречаются, есть этикет доверия, о котором так много говорят… На этом этапе размышлений Бакуго внутренне психует и запирает в своей голове дверь. В очередной раз. *** - Больно? – Айзава нажал большим пальцем куда-то между сухожилий в правой части шеи, отчего окаменевший мышечный узел заелозил под кожей, потревожив, как показалось, абсолютно все нервные окончания в теле. Все мышцы сжались, а кухня, возле которой они с Тодороки стояли, поплыла перед глазами. - Очень, - признался он, тщетно пытаясь расслабить шею под пальцами Айзавы. Тот, словно издеваясь, надавил на адскую кнопку ещё раз, придерживая его за плечо. - Знаешь, почему это происходит? – спросил он, наконец выпустив Шото. - Почему? - Ты держишь руки вот так, когда бежишь, не замечал? – Айзава сжал свои руки в кулаки. – Я уже сотню раз говорил: после старта расслабляй всё, что можешь расслабить. От стиснутых кулаков тебе ни уверенности, ни силы не прибавится. Сжал кисть – зажимается вся рука, зажимается рука – зажимается плечо, зажимается плечо – ты уже догадался. Тодороки посмотрел на свои руки, зачем-то потряс ими – вдруг поможет, - и ещё раз наклонил шею влево-вправо. Правую сторону снова пронзило болью, но уже не такой сильной. - Следи за шеей. Если сильно заболит, завтра просто побегаешь кросс. После завтрака возьми у меня пластырь. - Хорошо, - Шото развернулся ко входу. - И, Тодороки, - притормозил его Айзава. Его тон, который Тодороки, к сожалению, научился различать по степени равнодушности, был не особо воодушевляющим. – Через месяц национальные. - Да. Он почесал щетину на щеке. - Я заявил тебя на 800. В животе зашевелился мерзкий червяк, которого Тодороки душил последний год. Айзава прекрасно знает об этом червяке, он знает все болевые точки своих детей. - Знаю, ты больше любишь полтора. Но, согласись, призовое место на нём тебе не гарантировано. Как тренеру, Айзаве выгоднее было заявить Тодороки на заведомо более успешную дистанцию. Но Айзава никогда не действовал как тренер, иначе Тодороки не перешёл бы к нему. Дело было не в призовом месте, дело было в сопернике. В том, из-за кого Шото гарантировано именно призовое место, а не первое. Йоараши Инаса, Весы в солнечном знаке, огромный и в ширину, и в высоту – по таким габаритам годный для толкания ядра, но каким-то волшебным образом преуспевающий именно на средних дистанциях. Человек, который, впервые увидев ожог Тодороки, посчитал смешным отшатнуться и спросить, не заразно ли это. Фирменная схема Шото, всегда действующая безотказно, его не берёт. За ним невозможно угнаться, его невозможно устранить, приклеившись, как пиявка, позади, и обогнав на середине пути. Потому что ещё на старте он разгоняется так, словно участвует в забеге на 200, и не сбавляет до самой финишной прямой. Откуда в нём столько сил – никто не знает. В голове стучало отцовское «ПОЗОР», когда Тодороки видел убежавшего далеко вперёд Инасу и понимал, что уже не догонит его. Он тогда финишировал, отстав почти на половину круга и полностью сбив тщательно настроенное дыхание. Тогда он впервые в жизни чувствовал такую пустоту и досаду от себя. Дало сбой всё: его стратегия, ритм бега, отношение к спорту. Он не смог даже взглянуть на Инасу, пытаясь восстановить дыхание, хотя тот, кажется, что-то хотел ему сказать… - Ну всё, расслабься, - растормошил его Айзава, даже руку на плечо положил. – Загнался уже, как я не знаю. Ещё не вечер. «Но солнце уже садится». Вот тебе и Луна с Скорпионе. *** Воскресенья – единственный день, когда оживал весь лагерь. Ритмично стучал о стол мячик для настольного тенниса, проектор в административном корпусе крутил фильмы, лавки узурпировались профессиональными массажистами и парикмахерами. - Во сколько приедет Мирио? – спросил Киришима, пока Тодороки, в перчатках и с забранными ободком волосами, разводил краску в пластиковой тарелке. Они бесконечно долго спорили насчёт её концентрации, потому что Тодороки не хотел быть виновным в ожоге кожи головы или, не дай боже, облысения своего друга. В конце концов Шото с тяжёлым сердцем согласился с «чем гуще, тем лучше схватится цвет, на всех сайтах так написано», потому что спорить с Эйджиро всё равно что биться головой об дерево – больно будет только тебе. - Обещал быть в час, - ответила ему Мина, сидящая рядом с уже окрашенной головой. Тсую, которая была её сегодняшним стилистом, зализала при помощи расчёски её волосы к затылку, на полчаса превратив Ашидо в розоволосого дона Корлеоне. Незамедлительно войдя в образ, Мина нацепила на себя прямоугольные солнечные очки и с самым пафосным видом подставила лицо солнцу. – Но чёрт его знает, он же ещё собирался какие-то продукты покупать. - Бухло тренерам он собрался покупать, - фыркнул Монома с противоположной лавки, наблюдая за игрой в настольный теннис. – Называй вещи своими именами. - Блин, Бакуго, включи что-нибудь весёлое! – крикнул Киришима в сторону балкона, где на своём излюбленном стуле разлёгся Катсуки, так что были видны только его задранные на перила кроссовки. Эйджиро дёрнул головой, когда заговорил, и Тодороки вместо корней волос на затылке мазнул краской по его шее. – Эу, холодно! - Прости, - Шото подумал, что Бакуго не расслышал просьбу, но через секунду вместо новой песни Пост Малоуна зазвучала «Pumped-Up Kicks». Шото хмыкнул себе под нос, отделяя расчёской прокрашенный ряд. Самая весёлая песня из всех. - О-о-о, вот это тема. Спасибо, мужик! – но Киришиму, похоже, всё устраивало. Он начал двигать головой в такт музыке, отчего Шото не мог даже поднести к его голове кисточку. - Киришима, - не выдержал он и придержал его за плечо. – Если будешь шевелиться, я покрашу тебе всё, кроме волос. - Ой-ой, чувак, прости, пожалуйста, - Эйджиро тут же вытянулся, как в армии, и застыл. – Я забыл, что ты живой. - Кири, ты под конец будешь похож на веник, ты в курсе? – подал голос Серо, крутя в руках ракетку, пока Шинсо вылавливал мячик в кустах. – Давай сделаем тебе ирокез? - Не, я хочу, чтобы был охуительный зачёс, как у Мины, - он показательно пригладил свои торчащие лохмы, чтобы было понятно, что он имеет в виду. – Тодороки, сделаешь? Тодороки нахмурился. - Лучше не надо. У тебя тогда от волос ничего не останется. - Ну чувак, - надулся Киришима и задрал голову – благо, Шото успел убрать кисточку и не капнуть краской ему на лоб. – Ну умоляю тебя, ради всего святого, что у нас ещё осталось на этой земле! Ради бога! Ради Иисуса! Ты что, против Иисуса? Тодороки вздохнул. Он в жизни не был против Иисуса, хотя бы потому, что он тоже Козерог, но проблема была в другом. Киришима красит волосы самостоятельно уже примерно год, и никакими восстанавливающими средствами не пользуется. В итоге его некогда красивая чёрная шевелюра превратилась в сухие и убитые лохмы, которые он приводит в более-менее адекватное состояние при помощи лака, что, в свою очередь, убивает их ещё больше. Если Тодороки покрасит их ещё раз, то вряд ли их можно будет хоть как-то спасти. - Кири, серьёзно, не надо, - пришла на помощь Мина, и тот сразу же притих. – Я растянула цвет, потому что у меня краска начала смываться, и к тому же я мою голову с бальзамом, чтобы восстанавливать волосы. Ты ведь так же не следишь за головой, - она помолчала и добавила: - Если хочешь, я потом тебе голову гелем обработаю, будешь якудзой весь оставшийся день. Киришима мигом превратился из грустного щенка в счастливого щенка. - Женщина моя святая, - он протянул к ней руку. - Как мне тебя благодарить за это? - Да перестань, - отмахнулась Ашидо, но за руку всё же взяла. – Хотя, может, ты всё-таки сходишь в салон на восстановление? - Нет. Это не по-мужски. Шото не видел их лиц, сосредоточенно тыча кисточкой в чужие волосы, но он буквально чувствовал, как зашлось сердце Киришимы, как и всегда, когда Мина проявляет к нему хоть какую-то доброту. На секунду, набирая новую порцию краски, он зачем-то оглянулся на остальных ребят и перехватил долгий, пустой взгляд Мономы в их сторону. Шото понадобилось несколько секунд, чтобы понять, на кого тот смотрел, прежде чем Нейто поднял глаза на него, подмигнул и улыбнулся своей любимой скользкой улыбочкой. Очень интересно. - Тодороки, ты что, весь текст знаешь? – Эйджиро обернулся и вырвал его из размышлений. - А? Ну, да, - неловко ответил он. Он всё это время напевал себе под нос «Pumped-Up Kicks» и даже не заметил. Киришима захихикал, наблюдая за его реакцией. - Охереть, у нас есть ещё один человек, кроме Бакуго, который знает слова английских песен. - Ты, кстати, знаешь, о чём тут поётся? - Да похер, о чём, - отмахнулся парень и наконец отвернулся, а Тодороки перешёл к прядям на макушке. – Музыка весёлая, этого достаточно. Шото хотел промолчать, но голос с балкона решил иначе: - Скажи ему, Двумордый. Он поднял голову – Бакуго, без майки и с самой незаметной полуулыбкой, не изгибающей губ, но образующей любимые скобочки вокруг них, глядел прямо на него. Впервые за последний месяц Шото чуть ли не до стояка взбудоражил его вид. Он так привык к плавности и простой семейной теплоте в их отношениях, что такие вот взгляды-выстрелы, заставляющие кровь кипеть, а мышцы – сжиматься до дрожи, уже успели забыться. То, насколько его Катсуки сексуален, успело забыться. Тодороки послал ухмылку в ответ и сказал: - Это песня про парня, школьника, который устроил массовое убийство. В припеве есть слова «Лучше бегите от моего ружья». Серо с Мономой дружно хрюкнули, увидев реакцию Киришимы, который резко замолчал и без выражения уставился в пустоту. - Пиздец, - наконец проговорил он. - А это вообще возможно? – нахмурилась Мина. - Подростку, блин, по улице идти с ружьём. Я понимаю ещё нож, иглу какую-нибудь… - Так в Америке можно оружие дома держать, - ответил Серо, - Чтобы купить его, нужна только справка от психиатра, по-моему, и всё. - Детям? Продают оружие?? - Да не детям, я о том, что у них практически в каждом доме есть минимум пистолет. И ружьё – ни разу не редкость. И никто не посмотрит на подростка с ружьём, пока он не начнёт стрелять в людей – мало ли, отец сказал принести и так далее. - Господи, - вздохнула Мина с таким выражением, будто ей лет сорок, а не шестнадцать. – А потом удивляются, почему это дети теракты в школах устраивают. - На самом деле причина в другом, - подал голос Шинсо, до этого молча игравший с Серо в пинг-понг. – В большинстве случаев так поступает тот, которого долго травили. Никто не выдержит долговременных насмешек или ненависти по отношению к себе. - Да, Шинсо, мы тоже смотрели «13 причин почему», - влез Монома. - Да я не про это. Уже не раз проводили расследования поведения малолетнего террориста, и по всем параметрам выходило, что всё дело в долгом моральном давлении, которое приводит к разрушению психики. Ну и, разумеется, в родителях, которые не видели, что творится с их детьми либо не воспринимали чувства подростка всерьёз. - А нахера их воспринимать? – горько усмехнулась Мина. – У нас же одни гормональные перебои, чувства все ненастоящие, мозгов нет. - Об этом я и говорю, - злая атмосфера повисла во дворе, и даже мячик начал агрессивнее стучать о стол. – По статистике, в каждой школе Японии есть как минимум один ученик, подвергающийся травле. Считай, потенциальный убийца. - У тебя в классе есть такой? – спросил у него Киришима, искренне и откровенно напуганный. Шинсо неопределённо повёл плечами, ища в кустах отскочивший мячик. - Не знаю насчёт сейчас. При мне никого в классе не гнобят, хотя социофобы вроде меня у нас есть. В младшей школе иногда докапывались до меня, но это было недолго, я быстро всем надоедал, - он печально улыбнулся. - То же самое, - подал голос Тодороки, - Меня не подпускали к Интернету лет до четырнадцати, поэтому окружающим я казался каким-то отсталым, но на отношение ко мне это не сильно влияло. Давления или ещё чего-то со стороны одноклассников никогда не было. - Жесть, чуваки, - офигевше произнёс Эйджиро. – В жизни бы не поверил, что вы можете быть изгоями. Когда я вас не знал, вы оба казались… ну, типа, как будто из мира элиты. Что все остальные не достойны общения с вами. Тодороки не сильно удивился. Его родственные связи и бренд спортивной формы, конечно, делали его репутацию, но его восходящий Лев в этом преуспевал гораздо больше. - Я била всех пацанов, - призналась Мина, опустив голову и скрестив руки на груди, - в младших классах. Толкала, пинала по ногам. Особенно нравилось бить одного чела, который каждый день меня доводил и напрашивался на пиздюли. Один раз я заколебалась, подговорила других девочек напасть на него возле школы… - она подняла голову. – Я, получается, тоже занималась травлей? Повисло молчание. - Да нет, - затянул Монома голосом липким, тягучим, как патока. – Этот пацан тебя даже всерьёз, скорее всего, не воспринимал, тем более в таком возрасте. У нас тут разговор о временах, когда тебя эмоционально шатает, как на первой попойке. И вот тут вопрос должен задавать кое-кто другой, - он задрал голову, - да, Каччан? Шото буквально ощутил прикосновение взглядов к Катсуки. Тот всё ещё стоял, облокотившись ладонями на перила, и наблюдал за ними. Теперь он глядел в асфальт без всякого выражения, только загорелый лоб прорезали несколько угрюмых, тревожных морщин и чуть порозовели уши. - Ты давай поаккуратнее с ним, - подливал Монома масло в огонь, - а то, знаешь, буллинг теперь нередко заканчивается пулей в башке. Как бы твой грёбаный Деку не поехал кукушкой и не пришёл с ружьём к вам в школу. Бакуго ничего ему не ответил. Костяшки его пальцев, сжимающих перила, побелели, а глаза на абсолютно нечитаемом лице уставились на Моному. Тодороки стало страшно. «Пожалуйста, ответь ему что-нибудь… Хоть что-нибудь. Скажи ему заткнуться нахуй, пригрози убить, избей, просто заори, пожалуйста» - Да ладно, чувак, хорош, - спас ситуацию Киришима. – Не будь злодеем. Монома прищурился, глядя на него, и улыбнулся ещё шире. Тодороки показалось, что у него задрожали руки. - А как же без этого, Кири? – спросил он, полный яда и какой-то жуткой темноты. – Кто как не я будет вас в тонусе держать? - Вот кого точно затравили, - едва слышно пробормотал Тодороки. Мина услышала его и, повернувшись, энергично закивала, а Киришима тихо ответил согласное «Угу». За болтовнёй они не заметили, что к воротам у корпуса подъехала машина, и обратили на неё внимание, только когда услышали шуршание шин о землю совсем рядом. - МИРИО-О-О! – завопил Киришима, и Тодороки чуть не опрокинул миску с оставшейся краской ему на лицо. Почти все повскакивали с мест, встречая героя Юэй. Сильнейший многоборец страны, бывший ученик Тошинори и семпай Мидории. Человек-легенда, пример силы воли и чисто спортивного достижения цели. Бакуго увеличил громкость колонки и включил Backstreet Boys ровно в тот момент, когда из машины вышел огромный, как гора, девятнадцатилетний парень с почти детским лицом. Весь лагерь оживился, и к корпусу бегунов и метателей стали подтягиваться остальные. Мирио широко заулыбался и упёр руки в пояс, глядя в сторону Катсуки: - Эй, Бакуго, сколько за "Читос" и воду?* Бакуго в ответ фыркнул и опустил голову, скрывая улыбку – ту тёплую и счастливую, которую удавалось наблюдать так же часто, как кровавую луну. Слава богам, он отвлёкся. *** У Катсуки не плыло перед глазами, но голова словно набилась ватой и счастьем. Он по-своему любил это состояние, но терпеть не мог то, как оно могло развязать язык и как потом разбивало голову с утра. И так как Бакуго по природе своей пессимист, пить много он не любит. Великодушию Мирио нет предела – особенно когда дело касается выпивки и родной кучки школьников. Вручив тренерам пакет с «подарками», он достал из багажника ещё один такой же и многозначительно звякнул им под молчаливое одобрение своих юных падаванов. Как человека Бакуго его даже уважал – дислексик, неуклюжий и туго соображающий, он с бараньим упорством на протяжении многих лет избавлялся от своих мешающих жить недостатков и теперь, будучи сильнейшим выпускником академии и кандидатом на участие в предстоящей Олимпиаде, очень вдохновлял своим образом построенного «из говна и палок». Но в том-то и было дело, что кандидатом он так и остался. Когда Деку полез к нему с расспросами по этому поводу, тот, не особо печально, но очевидно безрадостно, покачал головой. Оказывается, на национальном взрослом чемпионате, который они из-за лагеря не смотрели, после полутора лет отсутствия снова объявился Шимура Тенко, его главный соперник. Даже после шести месяцев лечения депрессии в психушке («Чего? – опешил тогда Киришима. – То есть, он прямо вот реально свихнулся???») Шимура легко побеждает его во всех элементах многоборья, кроме толкания ядра и бега на 200 метров. Мирио говорит, что, мол, у него опыта гораздо больше, да и занимается этот парень у самого «Все-За-Одного», жуткого мужика, который давно прослыл лучшим олимпийским тренером после Тошинори. На самом деле Мирио стоило просто не уходить в недельные запои, а нормально тренироваться, но Бакуго было лень это озвучивать. Распаренные возле трещащего костра и от выпитого шампанского, отрядники дружно положили на ужин большой и толстый, жаря на огне хлеб и поедая привезённые Мирио фрукты. Бакуго смотрел в огонь до тех пор, пока не начали болеть глаза, и потом переключился на Мордочку. Тот сидел к нему вполоборота, поджав колени, весь розовый от жара и заворожённый то языками пламени, то болтовнёй Мирио и Деку. Хотя лицо его горело, голые плечи покрылись мурашками, а спина явно напряглась от некомфортного холода. Вот тупица, говорил же ему куртку взять. Тодороки начал что-то рассказывать и любимым движением дёрнул головой, поправляя чёлку. Со стороны Бакуго было видно красную половину его головы, потому он мог отчётливо разглядеть так старательно скрываемый Мордочкой ожог. Деку пищал всё громче и раздражительнее, костёр обжигал всё сильнее, спать хотелось всё больше, а чёртов шрам Шото всё сильнее мозолил глаза. - Я спать, - Катсуки встал так резко, что закружилась голова, но пошёл он довольно уверенно. Уходя, перехватил любопытный взгляд Мордочки, и понадеялся, что тот догадается без слов. - Я тоже пойду, устал что-то, - догадался. На длинное бесячее «У-у-у-у, мальчики» от Ашидо Катсуки только показал из-за плеча средний палец. Романтика ночного леса – это нулевая видимость, трава выше колена, цикады, соревнующиеся в громкости с колонкой Бакуго, и запах холодной сырости. Девушка бы точно не оценила. Но Шото – не парень и не девушка. Шото - лучший человек, которого Катсуки не мог коснуться целый день. Так он думал, слыша приближающиеся сзади шаги. - Чего ты так быстро ушёл? – а Мордочка явно думала совсем о другом. - Потому что если я буду находиться с Деку в одном помещении, - Бакуго снял толстовку и накинул её на плечи Шото, - это чревато последствиями. Кто-то может сдохнуть. - Ладно, - пожал он плечами. - Кстати, ты когда-нибудь расскажешь... - Мордочка, давай не сейчас, ладно? – Бакуго начинал подкипать, но не хотел случайно ошпарить Шото. – Дойдём до места и тогда уже будем мозги ебать. Мне самому нужно, вот прямо очень нужно кое-что у тебя узнать. Устроим квипрокво. Ты мне - я тебе. Окей? - Окей, доктор Лектер, - улыбнулся Тодороки и приблизился. Прохлада чужих рук в волосах, на висках, на веках, короткий поцелуй со сладким вкусом шампанского и яблок - и монстр внутри Бакуго моментально успокоился и заснул. - Это он сделал? – спросил Катсуки, когда они пришли на холм за территорией лагеря и уселись возле утёса, и указал на ожог. - Ты про это? Да нет, - ответил Шото небрежно, словно это было само собой разумеющимся и как Бакуго вообще мог подобное предположить. – Отец никогда на нас руку не поднимал. У него был свой… стиль воспитания, - в этот момент Тодороки как-то странно не то кашлянул, не то хрипло выдохнул. – Это была мама. - Чего?? - Ну, понимаешь, отец мой… как бы сказать, он верит только в слово «надо». Главное в его жизни – чтобы всё было правильно и все вели себя так, как, по его мнению, положено. А на всё остальное – на чувства, на личность, на желания, - плевать. А у мамы душевная организация была очень тонкая. Ну и так вышло, что однажды у неё просто сдали нервы, а я попал под горячую руку. Точнее, под руку с горячим чайником. Он замолчал на какое-то время, цепляя пальцами траву возле своих коленей. - Я не виню её, - наконец заговорил Шото. – Во-первых, я был мелкий и не помню ничего, кроме собственного крика, а во-вторых, в каком-то смысле я более чем понимаю её. Когда человек, которому ты, вроде как, должен доверять, относится к тебе, как к вещи, и ты не имеешь право что-то хотеть илине хотеть, - ты недолго способен такое выдерживать. Мама с тех пор в больнице. Хотя мы её навещаем и сейчас ей гораздо лучше, её не выписывают, и мне кажется, она просто не хочет возвращаться в наш дом. Бакуго знает, почему. Он бывал у Тодороки в гостях – в первую секунду он, конечно, присвистнул от масштабов помещений, но потом с каждой минутой ему становилось всё сложнее там находиться. Что-то неуютное, гнетущее и нездоровое было в атмосфере мордочкиного дома. Только потом, приходя в своё безумное и полное материнских воплей жильё, он понял, что там всё было пропитано одиночеством. - Сестра рассказывала, что после госпитализации мамы словно лопнула натянутая резинка – Тойя, мой брат, ушёл из дома и оборвал все связи – мы до сих пор не знаем, где он, - Нацуо обозлился и перестал с нами разговаривать, а потом и вовсе переехал к своей девушке. На отцовской стороне остались только Фуюми и я, потому что тогда был ещё слишком мелким, чтобы соображать, кто прав, а кто виноват. И отец не мог отпустить и нас тоже, ведь тогда у него никого бы не осталось. Голос Тодороки становился всё тише, голову он опускал всё ниже, траву рвал всё яростнее. - Наверное, тогда у него подменились понятия «надо» и «хочу». И тогда он стал считать, что то, что он хочет – единственное правильное, что есть. И что это даёт ему право ломать своих детей. Катсуки показалось, что он плачет, но Тодороки поднял голову, и в темноте его кажущиеся чёрными глаза были пустыми, никакими. Видимо, он сделал такое выразительное лицо, что Шото тихо рассмеялся и взял его за руку. - Видимо, квипрокво у нас не получится, - сказал он, - ты явно не готов сменить тему. - Я просто… - Я понимаю, - кивнул Шото, - такие вещи слушать не очень приятно. - Перестань, - резко заткнул его Бакуго. У него тряслись руки, а слова еле выдавливались из горла. – Я даже не знаю… как вообще… Что за история с Ястребом? Он тут же закрыл рот, понимая, что вякнул слишком много, но Тодороки на это только рассмеялся. - Ты не знаешь, что ли? - Я узнал две недели назад в поезде, когда мои парни начали кудахтать о твоём бате. До этого я даже не слышал ничего. Шото опять фыркнул: - Какой-то ты совсем не медийный, Катсуки. Столько трезвонили об этом, я каждый день пролистывал заголовки вроде «РАСКРЫТЫ ПОДРОБНОСТИ СТРАСТНОГО РОМАНА ЭНДЖИ ТОДОРОКИ С ЧЕМПИОНОМ МИРА ПО ПРЫЖКАМ С ШЕСТОМ». Мой директ был завален вопросами, как я к этому отношусь, правда ли это, оставался ли Ястреб у нас на ночь и так далее. Мне было так смешно тогда. Я, как всегда в таких ситуациях, поставил в голове блок и запретил себе задумываться об этом. Первое время это помогало. - А потом? - А потом перестало, - Шото занервничал, но траву рвать не стал. Бакуго неосознанно придвинулся ближе. – Произошёл какой-то обратный эффект: чем меньше об этом говорили на улицах, тем больше меня это напрягало. Нет, я по-прежнему не задумывался, но в итоге внутри просто начала нарастать эта мерзкая тревога - знаешь, как в старых телевизорах серая рябь идёт по экрану? Вот, от этой тревоги ощущение примерно такое же. И на языке горько. Мне должно быть всё равно – потому что личная жизнь отца меня не касается и потому что, если это правда, он должен справиться с этой ситуацией сам. Потому что, вроде как, он заслужил всё, что с ним происходит. Но у меня не получается, я не могу просто взять и забить. Как в тот раз, когда на него напали – как бы я его ни ненавидел, никогда не отвяжется мысль, от которой внутри что-то как будто слетает с основания… - он прервался на секунду, отвернул голову и тяжело вздохнул. - Если бы тогда нож сильнее воткнули в глаз, папы бы не стало. Если журналисты будут и дальше копаться в его отношениях с Ястребом – а они будут, - он может не выдержать. Я тоже могу не выдержать. Весь монолог звучал уверенно и спокойно, но на последних словах его голос внезапно поплыл и задрожал. Катсуки придвинулся ближе, взял его руки в свои, но что делать ещё – не знал. - Я понимаю, что нужно поговорить, - Тодороки ощутимо сжал его ладони и шмыгнул носом. – Ничего не изменится, если он продолжит игнорировать всё, что вокруг него происходит, а я продолжу его бойкотировать и делать вид, что его нет в моей жизни. Но я и этого не могу. Я ни на шаг к нему не могу подойти… Не знаю. Я просто не знаю. - Так, всё, - не выдержал Бакуго и притянул его голову к себе. Тодороки опустил руки и безвольно поддался ему, трясясь от холода и безмолвной истерики, и плечо Катсуки тут же намокло от его носа и нагрелось от тяжёлого, частого дыхания. Шото не цеплялся за него, не стремился спастись, принимая чужую руку – просто поник, желая остаться один на один со своими проблемами. Будь на месте Бакуго кто-то другой, он бы не позволил даже касаться себя. В этом они с Мордочкой очень похожи. Возможно, потому им вместе и комфортно. Постепенно дыхание Шото выровнялось, и он, последний раз шмыгнув носом, поднял голову. - Легче не стало, - сказал он уже окрепшим голосом и даже слабо хмыкнул. – Психологи соврали. - Конечно, соврали, они зарабатывают на выслушивании чужого нытья, - Бакуго, наконец, расслабился, увидев Шото успокоившимся. Ещё несколько секунд его беззащитности он бы не вынес. – И я... Прости, я вообще не ебу, что можно в таком случае сказать. - Не надо ничего говорить. Всё, что было можно и нужно, мне уже советовала сестра, но проблему это не решило. И не думаю, что решит в ближайшее время - у меня пока нет таких мозгов, чтобы суметь разобраться. - Ладно. Твоя очередь. Тодороки молча кивнул и прилёг, опустив голову ему на грудь. - Сейчас, я подумаю, - сказал он, - что хочу узнать в первую очередь. С тебя два ответа, помнишь? «Скорее три», - подумал Бакуго, но решил не напоминать – скорее всего, их разговор обернётся такими же включенными наводящими вопросами, как в случае Тодороки. - Почему ты ненавидишь Мидорию? – наконец спросил Шото, и руки Катсуки, обнимающие его за плечи, невольно напряглись. - Потому что он мразь, - как можно проще ответил он, зная, что бешенство внутри него уже стоит на низком старте, готовое сорваться. - Да с чего? Нормальный же человек, такой же, как и все. Очень хороший. - Я и не говорил, что он плохой человек. Я сказал, что он мразь. - Поясни, пожалуйста, – Тодороки поёрзал под его руками. – Потому что для меня, как и для многих других, он отличный парень, который всегда готов помочь. Он первый, кто со мной заговорил в Юэй. Он буквально спас меня, когда я не знал, куда деться от отца, и очень поддержал, когда я перешёл к Айзаве. - Я очень, блять, рад за вас, - выдохнул Бакуго ему в макушку. Отлично, этот гандон и здесь его опередил. – Вы давно знакомы? - Лет семь. С тех пор, как он пришёл в Юэй. - А я знаю его дольше, чем живу, - от его волос пахло облепихой, и это немного успокоило. – Наши мамки ещё беременными общались. Я шестнадцать грёбаных лет вижу его тупую рожу перед собой и, поверь, знаю его лучше, чем родная мать. Понимаешь, Морда, есть огромная разница между человеком, который помогает молча, никому ничего не доказывая, просто потому что хочет, - и тем, кто без конца орёт о том, как он всем помогает. И наш Деку - как раз из последних, скажешь, нет? Сколько себя помню, всё время пиздит без конца. Что не знает, как это происходит, что он просто не может поступить по-другому, что тело двигается само, что он хочет, чтоб все были, мать его, счастливы. И потом в оргазменном экстазе принимает благодарность в свою сторону – какой храбрый умничка Деку, такое у него сердце доброе, блять. Он живёт за счёт признания, а не за счёт доброты своей сраной, Шото. И ещё удивляется, почему это я его не принимаю – да потому что я в жизни не буду скакать на твоём хуе, говно ты собачье. Он ещё с чего-то взял, что имеет полное право доёбывать того, кто не хочет его видеть, и не воспринимает ни слова "пошёл на хуй", ни пиздюли. Ничего, сука, всё в порядке, он простил меня, и скоро ПОБЕДИТ меня и СПАСЁТ. Пошёл он нахуй, просто. Всё, что он говорит - мусор не меньше моего, и я никогда в жизни ему не поверю. Он выдохнул. Оказывается, раны всё ещё гноятся, а он и забыл о них. - После того раза на сотке, - продолжил он. – Когда Деку меня сделал, я больше не позволял ему победить, но не из-за этого дебильного соперничества, на которое мне стало насрать - потому что это именно то, чего он добивается, а я у него на поводу идти не собираюсь. Я просто не хочу его видеть. Когда я впереди, я забываю о том, как он выглядит, что говорит. И чем дальше убегаю, тем меньше слышу его дыхание себе в спину. Чтобы он больше не смел до меня добраться… Шото, - отвлечённо добавил он, - когда уйдёшь от меня, то, пожалуйста, только не к нему. Он хуже Мономы, и никто об этом не догадывается… - Что ещё за «когда»? – Шото развернулся и заглянул ему в глаза. – Что ещё за «когда», Катсуки? Я кто, по-твоему? - Нормальный человек, - усмехнулся Катсуки, умиляясь его возмущению. Он редко видел эти сдвинутые брови, плотно сжатые губы, чуть раздутые ноздри – но когда видел, то вмиг забывал обо всём. – Просто настраиваюсь на худшее. На всякий. Чтобы не сильно удивляться потом. «И не умирать от боли» Поднявшийся на холме ветер сдул чёлку Тодороки и уложил её, трепыхающуюся, на здоровый глаз. Будь Бакуго Катсуки не Бакуго Катсуки, он бы непременно начал заливать, что ожог у него красивый и такие вещи нужно подчёркивать, а не прятать. Но он был собой, и потому ненужных слов говорить не стал – потому что словам они оба не верили - и просто поцеловал этот несчастный шрам по недавно появившейся привычке. Просто чтобы показать, что не брезгует, что ему плевать. - Ну и пошёл ты тогда, - ответил ему Шото в этот момент, всё ещё надутый. – Настраивается он. Меня тоже настроить не забудь, чтобы я знал, когда свалить от тебя. - Мордочка… - и Катсуки засунул язык ему в рот, чтобы больше этот разговор не продолжать. Хватит на сегодня - и слёз, и злости. Тяжёлый камень, который тянул его в пропасть последние несколько лет, исчез – скорее всего, ненадолго, но по крайней мере до завтрашнего утра, а это уже был повод радоваться. Остались только Шото и бесконечность. И смех. - Эй, - сказал Тодороки, когда они расцепились. - Я от тебя уйду только в том случае, если ты будешь из-за меня умирать, а до тех пор... даже не думай что-то планировать. А Мидория не в моём вкусе и иногда действительно слишком много болтает.