Последняя ставка

      Шарль-Анри сжался в клубочек и, поежившись под теплым шерстяным одеялом, медленно приоткрыл еще затуманенные дремой глаза и, тут же сощурившись – свет от свечи ударил прямо в лицо, вновь смежил припухшие веки и будто бы опять провалился в сон.       - Пора просыпаться, малыш! - встревоженно шептала Барба, продолжая тормошить мальчика. – Нужно вставать, мой воробышек! Скорее-скорее!       Служанка уже откинула в сторону одеяло и наскоро натягивала на него костюмчик поверх ночной сорочки. Было совсем холодно от цепкого осеннего ветра, завывавшего в щелях оконной рамы, и ледяных, дрожащих рук Барбы, скользивших по пухлой поверхности чувствительной детской кожи.       - Уже утро, Барба? – лепетал сонный Шарль-Анри. – Мы идем гулять?       Но женщина его не слышала, она, как заклинание, повторяла:       - Скорее-скорее, мой птенчик! Скорее-скорее!       И хотя маленькое тельце еще не слушалось, и, силясь проснуться, Шарль-Анри сжимал и разжимал белые кулачки, упрямо морщил нос и хмурил золотистые брови, он, однако, дал себя одеть и обуть и через несколько минут, спотыкаясь и запутываясь в собственных ботиночках, ступил вместе с Барбой за порог комнаты.       В коридорах стоял непривычный шум и оживление, и малыш было обрадовался, решив, что вернулся Флоримон, - ведь только, когда они играли вместе, все гудело и взрывалось, и взрослые смеялись, позабыв о своей обычной угрюмости. Но вскоре он понял, что никто не радовался, и суета была неправильная и пугающая. Тогда и сам мальчик в нерешительности замер и попятился назад в детскую, дрожа от страшных криков, звона бьющейся посуды и треска раздираемой мебели, доносившихся снизу.       Слуги проносились мимо с выражением тупого ужаса на лицах, скользили по маленькому господину невидящим взглядом и исчезали где-то на лестницах.       Спрятаться. Забиться в темный, тёплый угол, будто зверёк, где его никто и никогда не найдёт. И ждать, пока придёт мама.       - Мама, - жалобно позвал Шарль-Анри и уже бросился бежать со всех ног, как сильные, полные руки Барбы подхватили его, с исступленной нежностью прижали к пышной груди, так, что малышу нечем было дышать, и понесли вниз, по чёрным лестницам, мимо пёстрого хоровода тел и дымных залпов мушкетов.       - В погреб, Барба, быстро! - перед ними вырос Лавьолет со шпагой наперевес. – К тайному ходу, а я их задержу.       Они снова бежали. Весь замок сотрясался и плыл перед глазами, а упрямый, едкий дым резал нос и горло, не давая вдохнуть. Из груди Барбы рвались тяжелые хрипы, а Шарль-Анри все выскальзывал из ее влажных от пота объятий, и она вновь и вновь притягивала его к себе непослушными, одеревеневшими от чрезмерных усилий руками.       «Только бы успеть, только бы спасти малыша». Сознание женщины всецело охватила одна лихорадочная мысль, не оставлявшая ее с тех пор, как драгуны во главе с капитаном де Гормом прорвались в замок, разыскивая проклятых гугенотов - де Рамбуров, тех из них, что остались в живых после осады их собственного замка и пришли просить защиты у маркизы дю Плесси-Бельер. Слуги мадам не могли прогнать беспомощную беременную женщину с целым выводком детей, тем более, зная о той поддержке, что оказывала знатным соседям их госпожа. Люди маркизы никак не предвидели, что драгуны короля станут осаждать замок и искать предателей здесь. Им было неизвестно, что капитан де Горм получил от пойманных и замученных гугенотов некоторые сведения об участии мадам дю Плесси в судьбе еретиков.       Барба лично хлопотала вокруг замерзших детей баронессы де Рамбур: укутывала шалями и накидками и подносила теплое питье. Тем не менее, теперь она вовсе позабыла о несчастных, оставленных в гостиной на растерзание солдатам, и, превозмогая собственный страх, спешила к единственной двери, за которой их ожидало спасение.       Но когда заветная цель была уже за поворотом, дорогу обезумевшей от ужаса женщине преградили двое свирепого вида военных. Их раскрасневшиеся, озверевшие от неутолимой жажды крови лица показались Шарлю-Анри гримасами демонов и лесных монстров, и он зажмурился, едва сдерживая бессильные слезы, предательски катившиеся по щекам, и лишь потому ничего не видел, но почувствовал, как его придавило опрокинутым наземь, массивным телом Барбы, которая на последнем издыхании твердила:       - Спасены, спасены…       Когда же Шарль-Анри распахнул глаза и дернулся, стараясь выбраться из своей западни, подоспевший Лавьолет, проткнув шпагой одного из драгун, застигнутого врасплох, и ранив другого в бок, уже склонился над бездыханной Барбой и освободил из-под нее малыша, ушибленного, с неловко вывернутой ножкой.       С ребенком на руках Лавьолет ворвался в погреб, но успел лишь втиснуть мальчика в нишу в стене, наполовину прикрытую бочками и пыльной мешковиной. За ними, пошатываясь и тяжело дыша, ввалился разъяренный солдат, зажимавший рану свободной от кинжала рукой.       - Беги, не оглядываясь, - шепнул Лавьолет бледному, перепуганному мальчику и с криками кинулся на противника, вытолкнув его за собой в коридор.       И Шарль-Анри бежал по длинному и узкому проходу, неуклюже переставляя больную ножку по скользкому каменистому полу, и не видел, как, пораженный кинжалом в самое сердце, упал Лавьолет и как торжественно блеснули глаза драгуна прежде, чем силы оставили его, и сам он рухнул следом.       Казалось, тоннелю не будет конца. Его своды то становились уже, то расширялись до размеров небольших галерей, при этом, в отсутствие источников света, темнота все сгущалась, и малыш то спотыкался, то натыкался на стены, передвигаясь все больше наощупь, а потом и вовсе ползком – первое оцепенение прошло, и распухшая нога сильно болела и перестала слушаться.       - Мама? - несмело спросил Шарль-Анри, которому послышались чьи-то шаги. Но никого не было, и только эхо многократно повторило: «Мама-мама-мааа… Ааа…». И эти страшные раскатистые завывания заставили мальчика, несмотря на боль, идти вперед из этого мрака.       Еще не рассвело, когда малыш Шарль-Анри выбрался из потайного хода посреди леса. Никем не замеченный, он крошечной тенью прополз между большими валунами и, найдя укромную пещерку – брошенное логово какого-то зверя, плотно зажатую массивными стволами срастающихся у основания дубов, забился в нее, инстинктивно зарывшись в сухие листья. Мальчик неуклюже поджал под себя больную ножку и, больше не сдерживая слезы и попеременно всхлипывая от страха и усталости, уснул изнеможенный. ***       - Эй, Лысая Башка, погляди-ка, что за подарочек нас тут дожидается! - дородный мужчина с редкими сальными волосами, перетянутыми платком на пиратский манер, склонился к земле и что-то разглядывал среди грязи и пожухлой листвы.       - Ну? Что у тебя там? - недовольно проворчал уставший и голодный коротышка, который, впрочем, совсем не был лысым, а даже, напротив, обладал вполне внушительной гривой немытых волос и такими же пышными усами и бородой.       Пират - так звали первого разбойника - расплылся в довольной ухмылке и ловко вытащил из укрытия босого, перепачканного Шарля-Анри в промокшей, потертой одежде. Разбуженный малыш начал вырываться из рук и яростно бить мужчину маленькими кулачками, звонко завывая:       - Пустите, пустите меня! Пу-у-сти-ите-е!       - Тише, пацан, замолчи! Мы тебя к мамаше отведем, - кинул Пират и плотнее перехватил извивающегося ребёнка, пережав вывернутую ножку. От резкой боли мальчик снова вскрикнул, но упоминание матери возымело эффект, и, наконец, он затих и перестал вертеться, но все ещё обиженно всхлипывал. - Вот так-то лучше!       - Ага, и к отцу, - хохотнул второй. - Ты чего это удумал, папаша? Черт нас живьём проглотит, если не принесём награбленное, а из черепушки сделает ночной горшок. Из твоей, - добавил он. - Уж я ему так и скажу, что у тебя дырка вместо башки - запрятал золото в канаву и забыл, в какую, болван.       - Ничего я не забыл, - огрызнулся Пират. - Точно говорю - оно где-то здесь!       - Да мы уже с час тут крутимся, всю землю вспахали, как чертовы землеройки, а твоего «клада» все нет, корсар недоделанный!       «Вот напасть! - думал Лысая Башка, - А ведь все так удачно начиналось». Сначала появился этот проныра Флипо с целыми горами добра, потом - его маркиза с ещё более заманчивым предложением. И вот они уже тащатся ночью через лес в самое пекло, чудом избегают новых нежелательных встреч с солдатами. Будто бы не они едва спаслись от тюрьмы, виселицы и собачьей смерти на галерах. И что ж? Попадают на бойню, где и взять-то толком нечего: все и без них выгребли да разнесли. А ведь он говорил Черту: «Нечего ей верить. Решила избавиться от надоевшего любовника - вот сказки и рассказывает. Такие врут, как дышат». Хорошо еще, что самим удалось сделать ноги.       - Что у вас здесь за вой? – к двум приятелям приближался тот самый Черт – главный в их шайке – с подбитым глазом и худым, серым лицом, а следом - все остальные, и, наконец, колонну замыкал совсем еще молодой рыжеволосый парень, горделиво ведя под уздцы приземистую кобылу, впряженную в небольшую телегу. Из владений маркизы они все же возвращались не с пустыми руками.       - С паршивой овцы хоть шерсти клок, - пробубнил Лысая Башка, косясь на лошадь с повозкой, где под грязной, изодранной тряпкой угадывались съестные припасы и часть награбленной добычи.       - Да вот, мальчугана нашли, - начал объяснять Пират заплетающимся от волнения языком. – Смотрю, лежит. Ну, я и подумал…       - Ты чего несешь, малохольный? - перебил стоявший ближе всего к Черту головорез, потрясая дубиной. – А что за тобой должок, не подумал? Где все добро? Куда подевал? Ну, держись, скотина!       И не дожидаясь ответа, он кинулся на Пирата, который, несмотря на внушительные размеры, был значительно слабее противника, и стал яростно трясти его и колотить.       Шарль-Анри, едва не зажатый между двумя дерущимися, все же выскользнул из расцепленных рук разбойника и, увернувшись из-под плеча нападавшего, шустро отполз в сторону, вжался в выпуклые корни соседнего дерева, спрятался за массивным стволом и затаился, словно испуганная мышка.       - Эй, полегче, - наконец, вмешался Черт, вдоволь насладившись схваткой. Предпочитая вершить суд чужими руками, он иногда мог так посмотреть и вложить в свои слова такую силу, что любой понимал - с ним лучше не связываться. При этом по натуре, он был человеком вовсе не разговорчивым и создавал обманчивое впечатление тщедушности, и именно природной смекалкой и изощренностью ума заработал свое прозвище.       - Хватит! – примирительно добавил он. – Выпустили пар - и будет. Мне до вашей добычи дела нет, - одноглазый внимательно окинул всех троих взглядом и рассмеялся. – То была Ваша доля? Ваша. Не уследили – на Черта не пеняйте. А мальчишку тащите сюда - в Ля Рошели всяко можно сбыть по хорошей цене. Там братец мой подсобит - гугеноты свое дело знают.       Пират, кряхтя и стирая рукавом кровь, струящуюся из носа, сплюнул на землю выбитые зубы и поплелся к Шарлю-Анри, который все еще испуганно цеплялся за ствол дуба. Лысая Башка, бормоча под нос ругательства, двинулся следом, и вскоре они бросили на дно телеги ловко обвитого веревками малыша с заткнутым тряпкой ртом.       - Братец? – с интересом спросил парнишка с кобылой. – Черт, так ты, что ль, еретик?       - Тьфу ты, - сплюнул долговязый и двинулся с места. - Да хоть сам рогатый - тебе-то что?       - Рогатый - это точно… - хохотнул самый беззаботный из всех коротышка, и разбойники поспешили подальше из этих проклятых мест.       Они не знали, что в этот час за ними наблюдал, забравшись на дерево, Флоримон де Пейрак. ***       Во всем теле молодой женщины чувствовалась легкость, будто на нее снизошла небесная благодать. Пространство вокруг, бесконечно отражаясь в десятках зеркал, излучало ослепительный свет. А в золоченых сводах потолка резвились на вольном просторе масштабных фресок голенькие ангелочки и шаловливые нимфы в воздушных одеждах. Анжелика была в Версале. И о, как он был прекрасен!       Эта легкость живительной силой наполнила маркизу дю Плесси-Бельер, когда, медленно и горделиво пройдя по знакомой галерее под пристальными взглядами придворных, смутно напоминавшими ей о невольничьих рынках Кандии, она остановилась и смогла рассмотреть строгое, величественное лицо монарха и его вытянутый силуэт в кроваво-красном бархатном камзоле, отороченном белоснежными кружевами тончайшей работы.       И хотя от венценосной фигуры мужчины веяло холодной недосягаемостью, от которой маркизу бросало в дрожь, она невольно улыбнулась от радости нахлынувших воспоминаний, и от обезоруживающей красоты дворца, и, главным образом, от того ореола определенности и защищенности, которым окутывал ее, словно мягким одеялом, образ короля, пусть все еще сердитого и требующего отмщения, но уже готового раскрыть перед Анжеликой свои объятия и даровать прощение. И эта минутная вспышка, озарившая весь зал сиянием ее совершенной, обретшей новые краски красоты, придала женщине решимости и отрезала пути к отступлению. Она была опьянена этим разительным контрастом между мрачной безысходностью долгих месяцев, прожитых в осознании поражения, и величием жизни, которая даже здесь, среди искусственных, гротескных лиц придворных, всюду разбрасывала свои ростки. И сама Анжелика была подобна этому ростку.       Потому любые, даже самые тягостные и унизительные процедуры, предписанные маркизе протоколом, не оставили ни малейшего следа в ее облике. Напротив, она была так невозмутимо прекрасна, когда склонялась перед королем и повторяла фразы вассальной клятвы, что и самому монарху, и всем собравшимся казалось, будто не ей благоволит солнце, а она сама освещает его путь своим редким, мистическим сиянием.       - Вы ее видели? Какая осанка! – заинтересованно шептались одни.       - Ничего особенного! – парировали другие, но, тем не менее, отмечали, что женщина, имевшая столь поразительно влияние на настроение короля, заслуживала должного внимания и, потому с любопытством следили за тем, как маркиза дю Плесси, с позволения монарха, вновь делала первые шаги при версальском дворе.       - А цвет кожи? – с жаром продолжала начатый ранее разговор мадам де Суассон. - Будто метиска! И никакими белилами не скрыть подобный конфуз. Что подумает король?       - Совершенно верно, моя дорогая, - соглашалась Атенаис де Монтеспан. В ее нарочитой небрежности скрывалось раздражение, и она едва сдерживалась, чтобы не сломать веер, который нещадно сжимала в руках. - Но стоит ли удивляться? Маркиза дю Плесси никогда не отличалась утонченностью манер. Впрочем, я уверена, что на Средиземном море и такая красота пользовалась популярностью у варваров.       - Ммм... - мечтательная улыбка графини скрылась за тонкой вуалью раскрытого веера. - Однако, Атенаис, заметьте, некоторые «варварские» обычаи уже проникли и в стены Версаля. Не ровен час, как все мы будем подставлять лица солнцу с тем же усердием.       - Это не продлится долго, будьте уверены, - отрезала маркиза, одарив собеседницу ослепительной улыбкой. И та в ответ понимающе кивнула.       - И все же это занимательно, - Олимпия де Суассон поискала глазами господина де Бретея и, распрощавшись с подругой, которая как раз отвлеклась на бледную герцогиню де Лавальер, натянула обольстительнейшую из улыбок и примкнула к кружку маркиза, надеясь услышать новые пикантные подробности о мадам дю Плесси, которая сегодня прямо или косвенно фигурировала в каждом разговоре.       Анжелика, угадывавшая на устах придворных своё имя и отвечавшая на взгляды то легким кивком головы, то обезоруживающей полуулыбкой, держалась в стороне. Чтобы скрасить тревожное ожидание, она предпочла компанию месье Кольбера и месье де Лувуа. Мужчины спорили о предстоящих военных кампаниях, связанных с ними затратах и проблемах картографии, давно занимавших министра финансов. И хотя сейчас политика меньше всего интересовала молодую женщину, она привычно поддерживала беседу, но несколько рассеяно - мадам дю Плесси преследовало навязчивое ощущение, будто она забыла что-то важное…       Первое беззаботное восприятие Версаля постепенно померкло, сменившись сомнением в реальности происходящего. Знакомые и незнакомые лица проносились перед маркизой пёстрым хороводом: мадам де Савинье, Луиза де Лавальер, де Бретей, де Солиньяк, де Лаваль, великая мадемуазель де Монпансье... От многократно повторявшихся приветствий и светских любезностей у Анжелики начиналась мигрень, и она нетерпеливо теребила кружева на подоле платья, рассчитывая во время королевского ужина незаметно покинуть двор.       Но вскоре ее и без того слабая надежда вернуться в Париж растаяла - на одной из боковых лестниц маркизу дю Плесси догнал Бонтан, камердинер Людовика XIV, и сообщил, что ей не надлежит уезжать до особого распоряжения Его Величества. Хрустальная мышеловка защелкнулась, не давая своей добыче ни единого шанса вырваться.       Зародившаяся тревога лишь усилилась, когда роскошные галереи, и салон Дианы, где еще совсем недавно отчетливо различались звуки игры на бильярде и рукоплескания дам, стали погружаться в сонную полутьму. И хотя в отдельных концах дворца все еще бурлила своя тайная жизнь, «парадный» Версаль, окутанный ночным мраком, пробуждал неясное чувство опасности.       Вернувшись в свои апартаменты, Анжелика с изумлением признала, что этот бесконечный день отнял у нее все силы. В тонком серебре зеркал ей виделись зыбучие пески Марокко и каменистые обрывы гор Риф, и представлялось, что яд от укуса змеи все еще бежит по венам – или, может, ее снова пытались отравить? Разве теперь она смогла бы распознать интригу или стать ее соучастницей? Как далека она была от этого привычного придворного досуга.       Маркизе вдруг вспомнился короткий, брошенный вскользь взгляд короля Франции в конце церемонии - выжидающий взгляд тигра, готового броситься на свою жертву. Анжелика уже видела, как огромные, когтистые лапы дикого зверя яростно вонзаются в ее плоть, и от этого образа тошнота подступила к горлу. На этот раз ей уже не спастись…       Молодая женщина потеряла всякую последовательность событий, все они казались отрывистыми эпизодами, беспорядочно сменявшими друг друга. Время будто ускорило свой бег.       Вот ее одинокую, темную гостиную вдруг пронзил яркий пламень свечи, и в проеме показался силуэт Бонтана. Словно во сне, она покорно проследовала за ним в малый кабинет короля. Властный голос его едва контролируемой страсти так мучительно контрастировал с иступленной нежностью, лишавшей Анжелику воли. В череде каких-то незапоминающихся слов она слышала только:       - Красавица моя, мое возлюбленное дитя! Вот и Вы. Вы пришли.       - Да, сир, но… - едва шептала она и больше не находила аргументов. Нечто похожее маркиза дю Плесси не раз испытывала на Востоке, когда после иссушающей дневной жары на Мекнес спускался вечер и тяжелые ароматы благовоний, разлитые в воздухе, вместе с терпкими травяными настойками расслабляли разум и тело.       Тщетно маркиза пыталась вырваться из оцепенения - подобно искусному заклинателю змей, король уверенными движениями поочередно освободил ее от всех деталей одежды и, страстно прильнув губами к пульсирующей венке на соблазнительной шее, стал покрывать плечи и грудь Анжелики жадными поцелуями. Руки изучали ее податливое тело, сжимали желанные формы и то умоляли, то требовали повиновения. И не способная больше сопротивляться этой необузданной силе желания, разрушающей на своем пути все препятствия, молодая женщина все яростнее отвечала на умелые ласки. И когда предательский стон распаленного сладострастия сорвался с ее потрескавшихся от жарких поцелуев губ, она с восторгом и ужасом осознала, что оказалась распростертой на белоснежных простынях и что сильное, гибкое мужское тело, удерживая и направляя, проникает в ее податливую плоть.       Анжелика резко дернулась - волнующее наваждение прошло. И как утопающий в последнем порыве спастись хватается за соломинку, она сжала в слабой ладони холодную и твердую рукоятку кинжала, намереваясь уже в следующее мгновение вонзить его в спину августейшему любовнику… ***       Молодая женщина, разбуженная шумом со двора, подскочила в своей постели. Тонкая батистовая сорочка липла к влажному, еще дрожащему, будто в лихорадке, телу, в то время как разум любезно твердил: «Это был сон, только сон». Но интуиция подсказывала, что подобная трагедия была вполне в духе ее жизни. Сердце бешено колотилось, никак не желая восстанавливать привычный ритм.       Анжелика, которую сон сморил только к рассвету, медленно приходила в себя. Окидывая взглядом комнату своего покойного мужа Филиппа, единственную, что смогли быстро привести в порядок, и где она провела эту и все предыдущие ночи, маркиза постепенно вспоминала события последней недели и свою неизлечимую боль – пропавших детей.       Прошло уже семь дней. Шарля-Анри так и не нашли, и женщина все отчаяннее отбрасывала навязчивые образы малыша, всеми покинутого в непролазной болотистой глуши, безжизненно склонившего свою белокурую головку. И поиски не прекращались ни на день, и она сама часами бродила по отсыревшему лесу и звала сына. От Флоримона тоже не было вестей, и хотя возвращение его лошади стало очередным ударом, Анжелика в душе верила, что он, всегда удачливый, и теперь непременно достигнет своей цели.       - Он отправился в Америку, - с напускной уверенностью сказала маркиза Мальбрану, когда тот успокаивал истощенную, испуганную лошадь. – Дайте-ка вспомнить, о чем мы говорили… Море Мрака, Атлантический океан. О, Мальбран, он совсем как Жослен! – маркиза вспомнила брата и покачала головой.       «Совсем как Жоффрей», - память услужливо подкинула любимое имя.       Надежда не покидала мадам дю Плесси. Однако время шло, а аббат де Ледигьер также не появлялся. И страшнее всего среди развалин замка и опустошения еще агонизирующей провинции было бездействие, вынужденная покорность судьбе. И деятельная Анжелика бросила все силы на восстановление того немногого, что еще было ей подвластно.       Вспомнив уроки, полученные во Дворе Чудес и в пещере Мелюзины, она сама лечила раненых и делала перевязки, руководила оставшимися в живых людьми, чтобы привести в порядок уцелевшую мебель и еще пригодные для жизни покои замка, который принял часть обездоленных крестьян-католиков, лишенных крова наравне с гугенотами. Самой же тяжелой оказалась ситуация с провизией - разграбленные погреба и опустошенные сельскохозяйственные угодья на фоне приближающейся зимы грозили всем голодом и болезнями. После того, как разбойники получили обещанную долю вместе с телегой и лошадью и, наконец, покинули замок, маркизе дю Плесси пришлось серьезно подумать над тем, как обеспечить себя и своих людей на случай, если блокада провинции затянется. На первое время еды хватало, но вопрос все же оставался открытым.       Несмотря на то, что войска де Горма и Монтадура потеряли обоих командиров, а оставшиеся драгуны ушли из окрестностей, где, по их мнению, не было больше очагов сопротивления, нужно было позаботиться об обороне на случай повторного вторжения.       Эти многочисленные заботы, а также поиски Шарля-Анри занимали все мысли Анжелики, вытеснив и короля с его притязаниями, и бессильную злобу вместе с безумной идеей мятежа. В эти недолгие семь дней, вопреки мукам истерзанного сердца, Анжелика вновь научилась созидать. ***       На восьмой день вернулся аббат де Ледигьер - суматохе, вызванной его появлением, мадам дю Плесси была обязана сегодняшним пробуждением от кошмара. Впрочем, грядущее не предвещало ничего хорошего.       Взмыленная лошадь едва держалась на ногах, всадник тоже представлял собой унылое зрелище. Он был бледен, заметно исхудал, и многочисленные ушибы, ссадины и свисавшие по бокам лоскуты порванной, грязной одежды говорили о том, что молодому человеку пришлось много прятаться и убегать. Аббат был настолько истощён, что, когда ему помогли слезть с лошади и усадили на грубо сколоченную скамейку, он уже не мог самостоятельно держаться прямо, а когда, наконец, увидел перед собой Анжелику с широко раскрытыми в немом вопросе, темными, как болотная тина, глазами, он лишь хрипло выдавил: «Рескатор» - и отключился.