Город золотой

«Человек! – сказал Дух, – Если в груди у тебя сердце, а не камень, остерегись повторять эти злые и пошлые слова, пока тебе еще не дано узнать, ЧТО есть излишек и ГДЕ он есть. Тебе ли решать, кто из людей должен жить и кто – умереть?» Чарльз Диккенс «Рождественская песнь в прозе»

      – Покойный погребён в точном соответствии с вашим приказом, Повелитель. С позволения Аллаха, Искандер и Сафие Султан сполна расплатились за свои преступления.       Ахмед Первый кратко и равнодушно улыбнулся.       – Ему следует меня благодарить. Меньшее, что сделал бы мой отец, – это вырвал бы ему язык… – Он вновь схватился за желудок и на несколько мгновений болезненно зажмурился. – А его сыну и вовсе не позволил бы упокоиться в земле.       Зюльфикяр со спины прожёг султана взглядом, на долю мгновения сжав кулаки.       – Не сомневаюсь, что вы правы.       – Тем не менее, как я слышал, он уже и без того стал как растение... Завершай это дело, паша.       Проследив за его кивком, Зюльфикяр увидел на краю стола чёрный шёлковый шнурок.       – Вы… с самого начала не намеревались щадить его. – Паше показалось, что его ударили под дых, и его тело точно сковало льдом. – Вы хотите… чтобы это сделал я?       – Мы спустимся туда вместе. Я буду наблюдать издалека. Кёсем не узнает о казни до тех пор, пока всё не будет кончено… – Костяшки на пальцах падишаха побелели; некогда прекрасное лицо исказила злоба и болезненный, близкий к исступлению страх. – Но тело не будет погребено, пока я не сумею убедиться, что его сердце навеки остановилось. Я покину этот мир лишь в уверенности, что изменник не получит желаемого ни при каких обстоятельствах.       Зюльфикяр сделал несколько шагов к столу, пошатываясь и становясь всё бледнее. Затем вдруг развернулся на полпути и замер – неловко, будто намереваясь как можно внимательнее изучить ковёр у себя под ногами.       И упал на колени.       – Повелитель… именем Всевышнего прошу вас о милосердии.       – Что это значит, Зюльфикяр? Ты противишься приказу? – Ахмед в лёгком удивлении изогнул брови. – Сколько объяснений я дал тебе, говоря, что казнь необходима?       – Пожалуйста… – Слабо покачав головой, Зюльфикяр закрыл глаза, вспоминая лица Искандера и Хюмашах – и как никогда ощущая своё ничтожество. – Прошу вас. Пусть это сделает кто-нибудь другой.       Чуть нахмурившись, Ахмед отвернулся от собеседника, после чего размеренным шагом пересёк покои и остановился перед выходом на балкон.       – Я сам воспитывал его, Повелитель… Мы через столькое прошли, были рядом долгие годы… – Владыка Османской империи бросил на него взгляд, преисполненный такой усталой досады, что Зюльфикяр мгновенно ощутил небывалую вину. – Я понимаю, – запинаясь, заговорил паша снова, – постыдно и дерзко такой безделицей тревожить вас, особенно в вашем состоянии…но я воспитывал этого мальчика с ранней юности. У меня не было друга дороже и преданнее Искандера, а будь у меня сын, я не сумел бы любить его сильнее. Повелитель, если я своими руками остановлю дыхание сына, – как же мне жить после этого?       Падишах хранил молчание, изучая очертания города, залитые лучами кроваво-красного закатного солнца.       – Быть может, мне не понять его, – мертвенно-серое лицо паши на миг осветила едва заметная отрешённая улыбка, – быть может, я не в силах дать то, что он искал столь отчаянно и долго… но этот юноша стал мне роднёй задолго до вести о том, что он кровь от крови моей Хюмашах, – и я любил его, как только умел. Прошу, поймите меня. Позвольте не совершать греха…       – Привязанности подданных для меня не тайна, Зюльфикяр. – И султан Ахмед повернулся к нему с беззаботной полуулыбкой, которой уже не желал скрывать. – Искандер стал тебе сыном. Ты же станешь тем, кто воздаст ему за предательство и неверность, как и подобает отцу.       Медленно, словно в тумане Зюльфикяр поднялся на ноги. Кровь стучала в висках; его мутило. Он представил себе Искандера, корчащегося от боли и содрогающегося в предсмертных судорогах. Молодой человек из последних сил хватает его за плечи и руки. Мёртвое тело падает к его ногам…       – Должно быть, я, сам того не ведая, сильно прогневал вас, – услышал Зюльфикяр собственный безжизненный голос будто откуда-то со стороны. – С вашего позволения, это мог бы сделать любой. Давуд…       – …наслаждается собственным никяхом, и безусловная преданность Давуда не вызывает у меня сомнений, чего нельзя сказать о тебе и твоём воспитаннике.       – С-сомнений?.. – оторопело повторил Зюльфикяр. Ему показалось, что он сходит с ума. – Всё это время вы были в силах без лишнего шума отправить к нему палачей, – и всё было бы кончено. Вы могли поручить эту казнь любому – любому… но сотням подданных в этом дворце предпочитаете меня и никого другого.       – Если бы истину о происхождении Искандера я узнал от тебя, твоя просьба была бы уместна. Однако я услышал её от Кёсем, в то время как ты убеждал её совершить измену, укрыв его от меня. Каждому надлежит платить за собственные ошибки, Зюльфикяр.       Некоторое время в покоях царила гробовая тишина, прерываемая лишь самим Ахмедом, рассеянно перекладывающим что-то у себя на столе в поисках лекарства. Зюльфикяр, сквозь плотно сжатые челюсти издавая рваные гневные выдохи, не сводил с падишаха продолжительного, тяжёлого, поистине потрясённого взгляда. Когда же паша вновь заговорил, его тон отдавал ледяной стужей.       – Вы правы, Повелитель. Не должно ошибкам оставаться без расплаты. – Зюльфикяр взял со стола предназначенный для Искандера шёлковый шнурок и, разорвав его надвое, бросил на пол.       На несколько мгновений, в течение которых его собеседник растерянно глядел на валяющиеся перед ним чёрные обрывки орудия казни, в покоях повисло безмолвие. Затем – султан Ахмед кликнул стражу… и с очевидной опаской попятился. Зюльфикяр пристально смотрел ему в глаза, на долю секунды задержав ладонь на рукояти своего кинжала, после чего с усталой покорностью вздохнул и вновь опустился на колени. Подоспевшие бостанджи поспешно вытряхнули у него всё оружие, а падишах с неистовой яростью на лице, чуть погодя, навис над арестантом с саблей.       – Что же это, Зюльфикяр? И ты тоже?.. Неужели ты тот, кто способен предать своего падишаха на пороге смерти? Какой позор... – Голос Ахмеда оскорблённо и страдальчески дрожал. Помедлив, он одарил пашу отстранённой усмешкой: – Что же, быть может, и мои дети уже предали меня, а я о том не ведаю?       – Я опасаюсь, Повелитель, что человек, находящий усладу в чужой боли, обречён на жизнь в окружении предателей. И титул падишаха тому, увы, не помеха... Не вы ли однажды сказали, что собственную участь каждый избирает сам?       – Я тебя создал! Я, Зюльфикяр. В первый же год своего правления, поверив, что не может быть подданного надёжнее, я пожелал видеть тебя рядом с собой и принял на службу в Османский дворец. Лишь вчера ты дал слово оберегать мою семью до последнего вздоха!       «Шайтан забери ваш дворец. Я по-другому жить хотел…»       – Но не быть вашим палачом, Повелитель.       – Дервиш отравил жену, когда я так пожелал! – рявкнул Ахмед.       – И где же он? – холодно приподнял брови Зюльфикяр. – Я последний из тех, кто был с вами с начала вашего пути, – прочих вы и Кёсем Султан убили или же восстановили против себя. Вы оплевали мальчика, которого я воспитал, хотя на нём не было и нет вины перед вами, а теперь хотите, чтобы я убил его своими руками. – Он резко и отчаянно покачал головой. – Знайте же, что этому не бывать ни сегодня, ни впредь. Со мной вам этого не удастся. Ваш несчастный названый отец Дервиш Паша, быть может, и снёс бы эту выходку, раз уж сносил все остальные... – Зюльфикяр стиснул зубы, устремив на него прямой, неотрывный, полный гнева взгляд. – Я же никогда не давал клятвы убивать мою семью кому-то на потеху!       Ахмед поднёс саблю к его горлу. Зюльфикяр зажмурился. Мгновение, другое, третье…       – Итак, ты предпочитаешь умереть, как изменник.       – Под вашим кровом всё человеческое – измена, – огрызнулся паша. – Искандер и я никогда не ожидали удостоиться от вас того, чего удостоились, смею заверить. Вы намеренно обрекаете на муки тех, кто предан вам, отказываете подданным даже в праве на любовь к своим семьям. Не желаете слышать. Не оставляете выбора…       – Выбора? – Молодой человек почти в искреннем удивлении пожал плечами. – Я не могу доверить защиту Кёсем и моих детей рабу, у которого остались неподобающие слабости. Подданным на службе династии не позволено любить, когда мне это не угодно. И долг любого подданного есть исполнение воли падишаха, какой бы она ни была; пусть даже я пожелаю, чтобы ты выбросил тело Хюмашах Султан под окнами её матери.       – Повелитель… – Вздрогнув всем телом, Зюльфикяр длительное время не нарушал молчания. Глаза паши медленно заполнила небывалая, бессильная ярость… и запоздалый ужас. Он наклонил голову, чудно и оторопело прищуриваясь, как будто только сейчас сумел разглядеть собеседника в полной мере. – …Мне стыдно за вас.       Брови Ахмеда, нервно дёрнувшись, поползли вверх.       – Да кем, наконец, ты возомнил себя? – очень тихо выпалил он, не помня себя от гнева. – Побойся Аллаха, Зюльфикяр. Ты не в корпусе янычар, и перед тобой не мальчишка, которого тебе позволено отчитывать.       – Вы были моим падишахом… с той минуты, как подарили жизнь своему младшему брату.       Ахмед удивлённо посмотрел на него, вздрогнув от неожиданности. Зюльфикяр вздохнул и устало отвёл глаза.       – Я хорошо помню тот день... Именно тогда мир впервые узнал о вас. Мальчик-падишах, воссевший на троне в тринадцать лет, совершил то, на что не в силах было отважиться множество взрослых и сильных его предшественников, – отказался забирать невинную душу. Это сложно понять, Повелитель, но моё поколение похоронило многих тиранов. Ваше появление стало для нас всё равно что чудом… и с того дня, служа вам, я верил, что служу справедливости. – Зюльфикяр помолчал и поднял взгляд. – Вот только мир, где возможно отцу повелеть убить сына… повелеть мужу убить жену… это не истина, не справедливость. Это страшное оскорбление Всевышнего.       Ахмед глядел почти растерянно.       – По вашим собственным словам, вы провели годы юности в скорби о девятнадцати невинных маленьких мальчиках, чьи жизни отнял ваш отец. Сегодня убийство одного из этих мальчиков вы превратили в забаву.       – Даже не помня, что ты говоришь о сыне Сафие Султан...       – Если бы каждый держал ответ за преступления тех, кто подарил ему жизнь, вас следовало бы удушить в колыбели! – вдруг, не сдержавшись, выпалил Зюльфикяр с невероятной яростью.       Удар по лицу был таким сильным, что стоящий на коленях арестант едва не рухнул на пол ничком.       – В вас не осталось ничего от юноши, подарившего жизнь брату, – выпрямляя спину и сглатывая кровь, продолжал Зюльфикяр. – Вы обесценили свои добрые дела и справедливые порывы. На пороге смерти обесценили то единственное, что отличало вас от всех прочих тиранов вашего рода. Султан Ахмед, которому я присягал в верности, не принуждал подданных убивать близких ради забавы. Не проливал кровь невинных и не глумился над приговорёнными к смерти. Не осквернял души своих ближних празднествами на невинной крови и не опозорил бы великую Османскую династию, оскорбляя умершего шехзаде!..       Сталь пронзила его живот и спину.       Ахмед Первый, стоявший над ним с разъярённым лицом, вдруг оказался где-то далеко. Зюльфикяр попытался прошептать молитву, но губы не слушались, а в памяти упорно засела колыбельная на родном венгерском языке, которой он не слышал с пяти лет, когда мать и отец сгорели заживо. Покои султана чужой страны стремительно теряли свои контуры, а песня становилась всё явственнее.       Двери с грохотом распахнулись, и в покои ворвались две гостьи.       – Зюльфикяр… – в ошеломлении пролепетала Хюмашах Султан. Оттолкнув с дороги стражу и смерив племянника взглядом, полным величайшего презрения, она бросилась к захлёбывающемуся кровью мужу.       – Что ты наделал?! – в бешенстве обернулась Кёсем к Ахмеду.       Сжимая окровавленную саблю, падишах приблизился к молодой женщине вплотную и впился в неё взглядом, полным подозрения и исступлённой злобы. Кёсем попятилась.       – Ахмед…       Яростно стиснув в кулаке ткань её платья, он едва не вздёрнул фаворитку над полом и затем с силой вжал её в стену.       – Перестань! – кричала Кёсем. – Прекрати, не смей!..       – Мехмед?.. – прошептала вдруг Хюмашах Султан, глядя на племянника точно околдованная.       Кёсем дотронулась до его щеки и едва слышно что-то прошептала ему. Безумное пламя в глазах султана погасло. Словно только сейчас осознав, кто перед ним, он в ужасе уронил саблю и отступил.       – Vigyél haza* … – донёсся до них голос Зюльфикяра – слабый, молящий, бесконечно усталый. Раненый смотрел только на свою жену, не проявляя даже крупицы интереса к происходящей между султаном и его фавориткой драме. Хюмашах отчаянно закивала, плача и гладя его по волосам.       Ахмед окинул супругов полурастерянным взглядом, после чего, пошатываясь, с каменным лицом сделал шаг к дверям. Кёсем испуганно окликнула его. Падишах сделал ещё шаг – и, схватившись за живот, как подкошенный рухнул на пол.       – Ахмед! Ахмед! – вскричала молодая женщина, падая на колени рядом с ним. Владыка Османской империи был бледен как сама смерть, и на губах у него виднелась кровь.       – Как он мог? – Гевхерхан шмыгнула носом, кутая игрушечного ангела в серебристо-серое шерстяное одеяльце. – Как папа так мог? А матушка говорила, что он защищает невинных.       – Наверное, папу Исмаила теперь убьют, – грустно опустил голову Баязид. – Он пытался сказать мне в лазарете...       – Может, теперь это единственный выход? – печально поглядела на него Мелексима. – Говорят, шехзаде Искандер помутился рассудком, ему совсем плохо.       – Ну хоть будет, с кем поговорить... – Мустафа широко зевнул.       Холодное ноябрьское солнце исчезло за горизонтом, и на Стамбул опустилась ночь. Осман тяжело вздохнул, устремив усталый и рассеянный взгляд на пламя свечи.       – Братоубийство – проклятие нашего рода, оно калечит лучших из нас. Отнимает у этого великого государства самых достойных и одарённых. А впрочем, – задумчиво протянул он после паузы, – Искандер – человек отважный и сильный духом. Не верю, что одно горе могло сломить его разум навсегда. А уж когда он узнает об Исмаиле…       – Хюмашах Султан не оставляет брата ни на минуту, и она сказала ему, – замотала головой Мелексима. – Мелике Хатун ему сказала. Он не верит. Или не понимает. Не ест, не пьёт, хранит молчание. Ему действительно плохо, Осман.       – Стало быть, теперь вместо одного сумасшедшего шехзаде – двое, – заключил Мустафа философски. Гевхерхан спокойно посмотрела на него.       – Вы не сумасшедший.       Молодой человек дрогнул и устремил на девочку долгий взгляд – растерянный и благоговейный, как будто с ним заговорил ангел. Осман в некотором удивлении понаблюдал за дядей, после чего с доброй усмешкой похлопал его по плечу.       – Нужно, чтобы он увидел сам, – в задумчивости протянул Баязид, и Мурад решительно закивал. – Ну конечно. Когда шехзаде Искандер снова увидит Исмаила живым, он тотчас же поправится.       – Доживут ли…       В двери постучались. Мелике, появившаяся на пороге покоев, окинула Османа несвойственно взволнованным взглядом, прежде чем заговорить.       – Шехзаде, вас ожидают в Главных покоях.       Дети разом вздрогнули. Лицо Османа оледенело, и он медленно поднялся. Мелексима в искреннем ужасе вцепилась в его руку:       – Ему ведь не могли сказать правду о том, что было на похоронах, да?..       – Сейчас узнаем, – ровным голосом отозвался принц.       Мелике, покачав головой, хотела что-то вставить, но затем стушевалась, очевидно, вспомнив, что ей велели молчать.       – Шехзаде, не уходите! – отчаянно воскликнула Мелексима. Осман молча ответил на объятия девушки, с успокаивающей нежностью проводя ладонью по её волосам и касаясь её щеки.       – Я пойду с тобой, – тут же заявил Мурад, поднимаясь следом. – Я сумею заставить отца выслушать и меня…       – Я не сомневаюсь в этом, братик. – На губах Османа мелькнула тёплая, исполненная искренней благодарности улыбка, и он молча покачал головой.       – Брат, – вновь позвал Мурад почти шёпотом. Их взгляды встретились. – Если он узнает, где Исмаил…       – От меня он не узнает, – спокойно ответил шехзаде и вслед за служанкой двинулся по коридору.       Как только он переступил порог, из темноты Главных покоев до его слуха донеслись приглушённые женские рыдания.       – Мама! – вскричал Осман, в ужасе бросаясь к султанской кровати. – Мамочка, что он тебе… – Он замолк на полуслове и пошатнулся.       Поднявшись с пола, Кёсем бросилась в его объятия, отчаянно плача. Молодой человек, не двигаясь с места, запоздало коснулся её волос.       – Повелитель… – Он потерянно воззрился на бездыханное тело в постели. Что-то мучительно сдавило горло, и слёзы потекли по его щекам: – Отец…       – Вы, наверное, разочаровались в нём? – Её мёртвый голос разорвал тишину глубокой ночи. – Гевхерхан, ты, твои братья…       Осман выпустил её руку и, поднявшись с пола, тяжело опёрся ладонями на перила балкона. Кёсем по-детски обхватила руками колени и затем уткнулась в них подбородком; её дыхание то и дело прерывали походящие на судороги болезненные всхлипы, но сил на слёзы больше не было. В последнюю половину часа своей жизни Ахмед так и не пришёл в сознание настолько, чтобы хоть немного поговорить с ней, а если на краткие мгновения и обретал дар речи, то лишь для того, чтобы жаловаться на боль или же звать Дервиша Пашу и свою мать.       – Я и подумать не мог, что мой отец способен воевать с умершим ребёнком. Осмеивать горе своего друга, человека нашей крови, да ещё столь богомерзким образом. Я знал о его жестокости, но не подозревал о бесчестии... – Шехзаде покачал головой; в его голосе зазвенела сталь. Кёсем снова задохнулась от слёз и стыдливо опустила глаза. Осман взглянул на неё, после чего вздохнул. – Да, наше уважение и доверие к нему пошатнулись; мы до последнего вздоха препятствовали бы ему в том, что он сделал и собирался сделать. Но мы не желали ему зла. Он наш отец. Конечно же, мы не перестали любить его.       – Простите его... – прошептала Кёсем. Встав на ноги, она нетвёрдым шагом приблизилась к молодому человеку, моляще глядя на него. – Пожалуйста, простите… – Они сжали друг друга в объятиях, и Осман дал волю слезам, уткнувшись ей в плечо.       – Сегодня возле могилы для Исмаила я кое-что узнала. Мои дети гораздо храбрее и выше душой, нежели когда-либо буду я.       – Что вы, что вы, матушка!.. – Наконец подняв голову, он с беззаветной любовью взял её руки в свои.       – И это прекрасно, ведь означает, что вам под силу построить мир… не похожий на то, что мы знали прежде.       – Закон о братоубийстве – творение дьявола, – закивал молодой человек. – Даю слово, мы оставим его в прошлом. Мы защитим моих братьев, мама! Я всё, всё сделаю для вас…       – Я верю, сынок. Только в тебя я теперь и верю.       Измученное, искажённое горем лицо Османа на краткий миг озарилось улыбкой, которая могла бы затмить тысячи светил, а его сгорбленный силуэт внезапно обрёл внушительность.       – Я полагала, что сумею сделать это сама. Создать новый закон о престолонаследии, положить конец братоубийству, защитить вас. Теперь же знаю, что потерпела бы крах.       – Почему?       – Потому что нельзя искоренить зло, которое творишь сам. – Вздохнув, она задумчиво посмотрела на него. – Под этим куполом есть два примера, доказывающих, что то, что ты назвал творением дьявола, действительно может стать прошлым. Двое потерянных шехзаде, которые живы вопреки этому закону. Одного пощадил брат, другого спас Аллах.       – Два примера… и одно чудо. – Осман улыбнулся ей.       – Нашей семье никогда не искупить вины перед этими людьми – но всё же они живы. И если нам удастся добиться того, что эти шехзаде смогут достойно жить рядом с нами… смогут и другие.       Её сын задумчиво прикусил губу.       – Дай Аллах, со временем они оба сумеют справиться со своими кошмарами. Дядя Мустафа уже любит ваших детей. Кажется, он наконец-то понял, что он не один. А дядя Искандер… По правде говоря, я так до конца и не осознал, в чём, собственно, проблема с ним. С чего порядочному человеку, спасавшему мою мать от смерти и преданно служившему династии, не быть одним из нас? Он заслуживает этого. В отличие от других в этом дворце, заслуживает не только кровью.       – Ты прав… – Её голос снова дрогнул, и она потупила взгляд. – Заслуживает.       Уловив незнакомые нотки, Осман чуть нахмурился и в замешательстве принялся смотреть на неё. Кёсем, сглотнув, поспешно продолжила:       – Ты ещё многого не понимаешь. Не знаешь угроз и не знаешь, как высока может быть цена для того, кто недооценивает их. Но ты прав. Если мы желаем перемен, наша цель должна включать в себя спасение невинных людей, чьи судьбы неразрывно связаны с нашими… а не только лишь игры с законодательством в надежде, что другие не повторят нашей подлости. Если мы выберем второе, мы заранее обречены на поражение.       – Вы изменились, матушка. Вы очень изменились.       Кёсем судорожно вздохнула.       – Я обещала своему ребёнку, что отец вернётся к нему. Хотя бы раз в жизни мне надлежит сдержать слово.