«Закон об оскорблении величества. Разрешено применять высшую меру наказания во всякий день, включая и праздники. С обвиняемыми по этому закону осуждаются их дети. В отдельных случаях – и дети детей. Родственникам казнённых запрещено их оплакивать». Мастер и Маргарита (экр. 2005)
Бостанджи с силой захлопнули за ними тяжёлую каменную дверь, и Зюльфикяр, проследовавший за воспитанником в темницу, вновь предпринял безуспешную попытку обнять его. – Искандер! – Я сказал, убирайся. – Сынок мой, ну послушай же… Искандер с размаху залепил ему пощёчину. – Полагаю, паша, что будь у вас сын, вы раздавили бы его по слову султана Ахмеда. Стоило ли долгие годы сетовать на Аллаха за свою бездетность? Зюльфикяр оскорблённо дрогнул, и Искандер понял, что затронул самое больное. – Мой ребёнок родился и вырос на твоих глазах. Он плоть и кровь Хюмашах Султан. Он верил тебе. Он любил тебя. Как ты мог натравить на него солдат? – Искандер схватил его за грудки и прижал к каменной стене. – Как ты мог донести ей обо мне, зная, что его убьют вместе со мной?! – Я никогда не хотел вам навредить! Клянусь, что я не хотел… – сглотнув, залепетал Зюльфикяр. – Я только надеялся отправить вас из столицы… Поделился с Кёсем Султан, потому что был уверен, что она никогда не пожелает тебе смерти… – Но немного просчитался. – Этой женщине неведома честь. Она нас обоих ударила в спину... Но Повелитель справедлив и милосерден, он никогда, никогда не причинил бы вам вреда... – потерянно закивал Зюльфикяр. – Да я и ей бы не сказал, не увидев, как далеко может зайти Сафие Султан. Она государственная изменница, предавшая своего падишаха и Османскую династию. Твоя мать – преступница, Искандер, и если бы она использовала одного из вас… – Не говори о моей матери, – прорычал молодой человек. – Грязные подозрения и нож в спину – вот всё, что после стольких лет я увидел от вас, паша. Ни собственный кров, ни семья для вас не святы. Вы уничтожили мою жизнь. Заранее сделали из меня преступника. Запачкали свой дом во имя тех, для кого ваше горе – забава. Очевидно, мы вам всем здесь мешали... Ну что же… Дай Аллах лишь, вы не забудете, что однажды они и вас могут выбросить мёртвым на свалку. – Искандер… – Паша успокаивающе, с теплотой коснулся его плеча, не осмеливаясь поднять взгляда. Его голос стыдливо дрожал. – Пожалуйста, пойми. То, что случилось с Исмаилом… это случайность. Это… трагическая случайность. Искандер долго рассматривал его лицо. – Ты не знаешь, что такое семья. Тебе никогда не понять этого… – Он лишь покачал головой; в глазах его стояли слёзы. – Я прибыл в эти земли найти родных. Я покину этот мир, зная, что не предал ни одного из них. Зная, что не запачкал собственный кров и не вонзил нож в спину тем, кто любил меня. Этих людей было совсем немного… но на пороге смерти я сумею хранить в сердце их имена с чистой совестью. – На его губах мелькнула тень усмешки. – Так что это не я достоин жалости, паша. Зюльфикяр вздрогнул, будто снова получив удар по лицу. – Искандер… Шехзаде вдруг яростно, с силой принялся теснить его к двери и, задыхаясь, требовать наконец оставить его в одиночестве. Когда же Зюльфикяр, споткнувшись о собственную ногу, случайно столкнулся с Искандером почти вплотную, тот столь же внезапно замер. – Сынок, – дрожащим голосом позвал Зюльфикяр. Не встретив новой вспышки агрессии, он порывисто заключил воспитанника в объятия, с неловкой теплотой опустил ладонь на его затылок, – будто успокаивая маленького мальчика. Искандер, больше не сопротивляясь, молча содрогался от слёз. – Сынок мой… – Нет!.. Зюльфикяр закрыл глаза, коснувшись подбородком его волос, боясь пошевелиться. Незаживающая гнилая рана где-то глубоко внутри него впервые за эти дни как будто начала затягиваться. Искандер, не поднимая головы и безуспешно силясь произнести: «Уходи», вцепился в ткань его кафтана. – Мы давали клятву, помнишь? – пробормотал паша потерянно. – Наш долг – служить падишаху, а не судить его. Ты должен понять… Воспитанник отпрянул от него как от огня. В мёртвых карих глазах мгновенно вспыхнули отчаянные, безумные искры. – Да пусть Аллах накажет твоего падишаха! – Он повысил голос так, чтобы его стало слышно за пределами камеры. – Он не обретёт ни покоя, ни прощения после зла, которое творил! Его душа никогда не получит благословения и не найдёт дороги в Рай! – Искандер!.. – Едва не задохнувшись от гнева, Зюльфикяр угрожающе занёс руку. – Не смей. – В голосе молодого человека зазвучало ледяное и властное спокойствие. Потупившись, паша отступил. – Ради всего святого, Искандер, мы здесь не одни. Что же ты делаешь?.. – Он так набожен и так страшится этого… – На губах шехзаде появилась страшная холодная улыбка. – Передай же ему, что я буду молить об этом Аллаха даже из могилы. Передай – настанет час, и он заплатит за каждый миг страданий моего ребёнка!.. Со стороны двери послышался шорох и затем – быстро удаляющиеся шаги. Зюльфикяр метнулся к зарешёченному окну. – Этого молодца, часом, не Кюбатом звать?.. – У паши вырвался резкий вздох. – Ну что, доволен? Искандер с презрительным равнодушием глянул на дверь, и Зюльфикяр понял, что произошло именно то, чего тот добивался. Двигаясь словно в тумане, шехзаде приблизился к скамье, на которой несколько часов назад мучился от боли Исмаил, и, тяжело опустившись на неё, с отрешённым, ужасающе спокойным лицом принялся рассматривать всеми забытый свёрток со сладостями, который Мелике принесла для его сына. – Прощай, Зюльфикяр. Надеюсь, больше не увидимся. – Тебе больно? – Ахмед осторожно накрыл её туго перевязанную ладонь своей. Кёсем слабо улыбнулась. – Заживёт. Главное, что ты вернулся. – Несчастная моя госпожа... – Султан привлёк её к себе и поцеловал в лоб. – Кёсем моя. Прошу, прости меня. Если бы я прислушался к тебе сразу, ничего бы не произошло… – После долгой тишины его взгляд потемнел. – Сердце Искандера так же ядовито, как сердце его матери. Но теперь он заплатит за свои преступления сполна. Кёсем устало вздохнула, прислонившись головой к его плечу и затем откинувшись на спинку софы. – Оставь его, Ахмед… Не надо. – Никогда. За время своего заключения он дважды пытался напасть на стражу, а за доброту, оказанную его сыну, отплатил покушением на твою жизнь. Я никому и никогда не спущу такого. Она в замешательстве посмотрела на него. – Может, позволишь взглянуть в лицо тому, кто предоставляет тебе эти сведения? – Помедлив, Кёсем решительно подалась вперёд. – Ахмед, это абсолютная ложь. Когда Исм… мальчик умер, Искандер выхватил лекарский нож и попытался покончить с собой, а я всего лишь была рядом и остановила его. Тогда я по случайности и получила эту рану. Зюльфикяр, Бюльбюль, лекари – все тому свидетели. А если ты о случае в темнице, – Искандер бросился вовсе не на стражу… а Хаджи, вероятно, забыл упомянуть, как оскорбил его умирающего сына. – Султанша покачала головой, и у неё вырвался тяжёлый вздох. – Не знаю, что за слуг мы воспитали, Ахмед, но наш главный евнух – настоящий Иблис. Ни в коем случае не прислушивайся к нему… – Почему? – отстранённо осведомился владыка Османской империи. Разоблачение наговоров как будто не произвело в его настроении особых перемен и не слишком сильно удивило его. – Это общий вопрос. – Для чего ты остановила его, Кёсем? На её лице отразилось недоумение. – Он… пережил страшное горе. Хотел перерезать себе горло. – Вероятно, полагая, что в его нынешнем положении это было бы к лучшему. – Ахмед… – начала она потрясённо. – Не ты ли хотела его смерти, Кёсем? – Он обернулся и слегка наклонил голову, не отрывая от неё пристального, напряжённого взгляда. – Не ты ли ненавидела его все эти годы? Я никогда не желал того, что случилось, однако ты всеми силами убеждала меня, что Искандер – угроза для наших детей. Что же переменилось за эти несколько часов в лазарете для слуг? – Стиснув зубы, он почти выплюнул последние слова: – За несколько часов моего отсутствия? – Ты просто не видел того, что видела я, – отрешённо пробормотала Кёсем и с излишней поспешностью отвернулась, так и не заметив болезненного, недоброго подозрения в его глазах. Её голос едва заметно задрожал: – Его ребёнок умер у него на руках, а перед смертью этот малыш несколько часов мучился от такой боли, что сломила бы любого взрослого. Искандер обезумел, он сам не ведал, что делает и говорит... Это так страшно, Ахмед… – Она по-детски обхватила себя руками и подавила судорожный всхлип. – Я никогда не сумею забыть их лица… Я знаю, что буду помнить это до смерти. Как глупо, как ужасно, что я не сбежала… Оглянувшись, она замерла на полуслове. – Ахмед, что произошло? Возможно, он позволил себе что-то, о чём я не знаю? Падишах упорно хранил молчание. Его лицо походило на ледяную маску, в глазах же горела ядовитая ненависть. И нечто, вполне явно напоминающее… страх. «Отец-Повелитель истязает иначе. Оскорби его гордость, и он не просто отнимет жизнь, – он не успокоится до тех пор, пока не вырвет и не растопчет твоё сердце и не отравит душу. Задень его сокровенные страхи, и он станет истинным сыном Мехмеда Третьего. Только лишь если жертва полностью сломлена, втоптана в грязь и лишена рассудка, он наконец-то ощущает свою силу». – Кёсем вздрогнула. Прежде даже воспоминание о давнем разговоре с Османом, состоявшемся после крупной ссоры отца и сына, всегда повергало её в неистовый гнев. – Что же ты намерен сделать? – сглотнув, спросила она. – Мучить его? Поставить на место? Неужели наказания, которое уже постигло Искандера, для тебя недостаточно? – Ответь лишь на один вопрос. Ты всё ещё желаешь, чтобы я казнил его? «Пожалуйста, не дайте убить папу… вы же защитите его, да?..» Её горло сдавили слёзы. Она судорожно поднесла руки к щекам, подавляя безумный порыв прикрыть уши. «Защитите... Защитите...» – Не истязай душу безумца, убитого горем, вот и всё. Не унижай, не насмехайся, не делай того, чего после сам станешь стыдиться. Иначе Аллах никогда нас не простит. – Прошу вас, паша, послушайте хоть вы. Мне необходимо ещё раз взглянуть на тело! – Вы, никак, ума лишились? – стиснув зубы, процедил Зюльфикяр с небывалой ненавистью, отталкивая его и Бюльбюля со своей дороги и наблюдая краем глаза, как бостанджи за его спиной следуют его примеру ещё более грубым манером. – Или же вы недостаточно измучили его перед смертью? – Да поймите же, ради Аллаха. Шехзаде может быть ещё жив… Зюльфикяр замер, едва не споткнувшись на месте, и оторопело посмотрел на лекаря. Его сердце забилось быстрее… – Lethargia… – Запинаясь, Эрдем Ага пустился в объяснения: – Это состояние называют мнимой смертью, его легко спутать с летальным исходом. Это большая редкость. У пациента наблюдается снижение температуры тела, бледность кожных покровов, отсутствие дыхания и сердцебиения… однако он продолжает жить и, спустя определённый отрезок времени, с большой вероятностью может прийти в себя. Именно поэтому в некоторых странах Европы возник обычай хоронить лишь на третий день. Чаще всего это случается с пациентами, страдающими нервными недугами, но бывает и множество других причин. То, что перенёс шехзаде Исмаил, вполне могло способствовать… – Фикрет Ага – ваш старший коллега. Он подтвердил смерть. – Фикрет Ага с самого начала делал негативные прогнозы, и всё же у меня есть серьёзные основания полагать… – Стража! – повысил голос Зюльфикяр. – Вывести из дворца этого шарлатана. – Паша, остановитесь! – в бессильном отчаянии закричал лекарь из-за спин бостанджи. – Вы можете похоронить ребёнка заживо! – Петрарка, – пробормотал вдруг Бюльбюль рядом с ним. – Кто?.. – скривился паша в раздражении. – Поэт, – чуть покосившись на него, пояснил Бюльбюль. – Известен случай в XIV столетии. В возрасте сорока лет знаменитый итальянский поэт Франческо Петрарка перенёс тяжёлую болезнь и впал в состояние, называемое мнимой смертью. Очнулся он лишь на своих похоронах, – по счастью, это произошло во время погребальной церемонии, а не в могиле. После этого он жил и творил ещё тридцать лет… – Евнух, сконфузившись, помолчал. – Паша… Всё же Эрдем Ага – весьма опытный и благонадёжный лекарь. И за несколько часов, что вас не было с нами, он показал себя человеком благородной души и незаурядного ума. – Бюльбюль прикусил губу и неуверенно посмотрел на собеседника. – Паша… а вдруг чудо? – Довольно этой ерунды. – Зюльфикяр с усилием потряс головой, отгоняя непрошеную надежду, и нетвёрдым шагом двинулся вперёд, подавая безмолвный знак стражникам следовать за ним. – Аллах-Аллах, – ненавидяще и почти с иронией усмехнулся Искандер, снова увидев Зюльфикяра на пороге своей камеры, – и где я столько нагрешил?.. – Повелитель принял решение о твоей участи. – Я должен отвернуться и встать на колени? Лицо паши практически полностью скрывала тень. – Наш падишах прощает тебе дерзость и неразумные деяния, – произнёс он после молчания. – Ты будешь заключён в кафесе до конца своих дней. Шехзаде, в чьих глазах застыла мертвенная пустота, в прохладном удивлении нахмурился и, слегка склонив голову набок, отстранённо поглядел на наставника. – Также Повелитель выражает тебе искренние соболезнования. Он желает, дабы ты знал, что он скорбит о твоём мальчике вместе с тобой. – Неужели ложь ещё не опротивела тебе, паша? – Взгляд арестанта едва заметно дрогнул. – Не удивляйся так. В конце концов, Повелитель тоже отец. Искандер лишь холодно пожал плечами и поднялся на ноги. – Знаешь, – робко начал Зюльфикяр, – ведь это отнюдь не самая дурная участь… – Мне нет дела. Он спал мёртвым сном около четверти часа, когда двери комнаты, призванной служить ему новым местом заточения, громко хлопнули. Искандер сел в кровати, на которую, оставшись один, рухнул одетым, и устремил на источник шума растерянный взгляд, одновременно различив стремительно удаляющиеся, более лёгкие, чем у стражников, шаги. Обернувшись, он обнаружил на краю своей подушки небольшой тряпичный свёрток и развернул его. Портрет Кёсем работы Ясемин Хатун, который он хранил в своём доме, покоился поверх одежды, в которой умирал Исмаил. Его сердце забилось с бешеной скоростью, а дыхание перехватило так, точно воздух вокруг стал ядовитым. Чуть погодя, Искандер рассмотрел аккуратно сложенный детский бежевый кафтан, всё ещё запачканный кровью Сафие Султан, и рубашку со смешными узорами, в которой Исмаил мучился от боли последние несколько часов своей жизни. Портрет султанской фаворитки был демонстративно приколот к рубашке булавкой. Шехзаде в ярости сжал кулаки и вперил в двери запоздалый взгляд, полный омерзения и бессильной ненависти. Судорожно двигаясь, он опустил голову на кафтан сына, зарываясь лицом в мягкую песочно-бежевую ткань и прижимаясь к ней губами. Вскочив с кровати, едва заметил, как стол и что-то из мягкой мебели от громового удара о стену превратилось в щепки, как осколки хрустального графина десятками изрезали ему руки до крови. Его взгляд помутился. Пошатываясь, Искандер двинулся к дверям, затем бессильно упал на колени посреди комнаты. И начал неистово и громогласно хохотать. – Зачем ты привёл их, Осман? – проговорила Кёсем глухо. – Он… был шехзаде. Он был совсем ещё крошкой, как и твои братья. Увидев это, они станут страшиться. Да ещё маленького Касыма с собой… – Они сами просили, матушка, – развёл руками её названый сын. – Сами просили. Группа гостей вокруг маленькой могилы, выкопанной на невзрачной лесной лужайке вблизи дороги, оказалась неожиданно многочисленной и разнородной; и это был первый исключительный случай на памяти Кёсем, когда её дети добровольно находились в такой близости от замарашки-племянницы кухонного евнуха и девятилетних рабов, прислуживавших в корпусе бостанджи, да ещё и порой переговаривались с ними. Гевхерхан в аккуратном чёрном платьице, обхватив себя руками, отчаянно задыхалась от слёз и старалась избегать взглядов на покойного. Увидев мать, она тут же бросилась ей навстречу, и Кёсем сжала её в объятьях, в страхе глядя на личико Исмаила, завёрнутого в саван. Мурад и четырёхлетний Касым с опущенными головами подошли к ним. Молоденькая невольница из русских земель Мелексима, тихонько всхлипывая, опустила голову на плечо Османа. – А Мехмед, Айше?.. Фатьма? – помедлив, спросила Кёсем, безуспешно выискивая их среди присутствующих. Осман и Мурад быстро переглянулись, и на их лицах промелькнул гнев, а заплаканная Гевхерхан неожиданно топнула ногой, уперев кулачки в бока. Кёсем ещё не видела свою улыбчивую и грациозную семилетнюю дочь такой рассерженной. – Что произошло? – непонимающе нахмурилась главная хасеки. – Вы поссорились? – Всё в порядке, матушка, – отозвался Осман. – Просто они не придут. Зюльфикяр с красным от слёз лицом пытался поддержать рыдающую в голос Хюмашах Султан, но та, очевидно, не желала даже глядеть в его сторону. В стоявшем рядом с ними худощавом черноволосом молодом человеке с большими глазами и военной выправкой Кёсем неожиданно для себя припомнила Хасана Лагари – друга юности Искандера и ещё одного воспитанника Зюльфикяра из янычарского корпуса, успевшего, несмотря на свой возраст, прославиться выдающимися достижениями в конструировании и изобретательстве. В их единственную встречу много лет назад низенький лупоглазый мальчишка, широко улыбнувшись, едва не начал прямо в коридорах Топкапы перечислять их с Искандером заслуги по подготовке для неё, Кёсем, побега в Кефалонию, от которого она отказалась в последний момент, на что фаворитка султана грубо осадила новобранца и удалилась. – А что же Искандер? – безуспешно осведомлялся Лагари. – Как можно было не позволить ему присутствовать, что за зверство? Бывший наставник с напряжённым неодобрением покосился на него, а Хюмашах разрыдалась ещё сильнее. – Шехзаде Искандер заточён, а Сафие Султан прикована к постели, – шмыгнув носом, пояснил Бюльбюль тихо и печально. – Увы, но они… не сумеют даже его проводить. – Наверное, они нас проклянут, – произнёс Осман после молчания. Гюльбахар, Мелике, шестилетний Баязид, забитая рябая калфа из гарема и ворчливый евнух семидесяти лет, которому Хаджи обожал прилюдно давать затрещины, поймав взгляд главной хасеки, затравленно втянули головы в плечи, точно желая спросить, не совершили ли они государственной измены, придя на эти похороны. Стоящий поодаль в одиночестве шехзаде Мустафа созерцал происходящее с характерно-отстранённым видом, и Кёсем вновь презрительно задалась вопросом, понимает ли тот хоть что-нибудь. На её памяти Исмаил был единственным во дворце ребёнком, с которым этот вечно печальный, сторонящийся людей юноша никогда не стеснялся вступать в разговор; малыш, не смущавшийся ни странностями, ни угрюмостью шехзаде, мог часами приставать к нему с расспросами об очередной книге или же просто тараторить в его присутствии на различные темы, пользуясь тем, что собеседник в кои-то-веки не стремится его прерывать. – А где же батюшка? Или священник?.. – робко спросила Мелексима у Османа. – Или… как это здесь называется?.. Он придёт позже? – Мама… – вкрадчиво позвал Мурад, не сводя напряженного взгляда с кого-то позади неё и Гевхерхан. – А зачем на похоронах Исмаила стража? Кёсем резко развернулась и в недоумении вскинула брови. Зюльфикяр, издав тягостный вздох, отделился от остальных и молча подал четверым бостанджи знак приблизиться. Хюмашах Султан, которая, оставив безуспешные попытки справиться со слезами, теперь просто сидела на земле и ласково гладила тёмные кудряшки Исмаила, в раздражении переглянулась с мужем… и у неё похолодели руки. Ей вновь вспомнился их единственный за эти два дня краткий разговор, состоявшийся в Топкапы незадолго до отъезда на похороны племянника.~~~~~~~
– Вчера до полудня, вскоре после… после заточения Исмаила в темницу Повелитель получил послание. Письмо от твоей матери, Хюмашах. Она застыла в потрясении. – Вчера до полудня… – Губы султанши тронула страшная улыбка, исполненная ледяного презрения и небывалой ярости. – Вчера до полудня моя мать была при смерти, ибо на неё и ребёнка на её попечении напали султанские псы. Какое ещё письмо, Зюльфикяр? Зюльфикяр вздрогнул: до этого дня жена, всегда глубоко почитавшая его, невзирая на собственное высокое происхождение, не бросила ему ни одного оскорбления. – По словам Гюрбюза Аги, она прилагала немыслимые усилия, чтобы оставаться в сознании… пока диктовала своё послание. Запрещала давать ей средства, которые могли бы унять боль. – Он вынул перевязанный фиолетовой лентой свиток, и Хюмашах дрожащими руками развернула его. На последних словах матушки у неё перехватило дыхание от ужаса. «…Одного твоего слова будет достаточно, дабы мы более никогда не поднялись с постели. Сделай это, – и навсегда положишь конец этой войне. Ты в силах подвергнуть нас любой казни, любому позору, любым мучениям, коим сочтёшь нужным, но оставь жизнь двум невинным душам, что делили кров с тобой и твоими детьми». – Что ответил Повелитель? – прошептала Хюмашах. – Приказал бросить это в огонь. Однако дал слово, что некоторые из просьб Сафие Султан непременно будут исполнены.~~~~~~~
– Как ты посмел привести их сюда? – рявкнула Хюмашах Султан. – Что им здесь нужно? – Они здесь, дабы проследить, что приказ Повелителя будет исполнен. – Какой приказ? – услышала свой голос Кёсем. – В присутствии имама нет нужды, – наконец произнёс паша после гнетущего молчания. – Покойный – сын неверного, посмевшего оскорбить падишаха мира, а также внук предательницы государства, что не раз запятнала честь Османской династии своими злодеяниями. Совершать погребальную молитву над его телом приказом Повелителя запрещено. Хюмашах закрыла лицо руками и, задыхаясь, снова осела на землю. Дети сбились в перепуганную стайку; Гевхерхан отчаянно вцепилась в подол Кёсем. Опомнившись, главная хасеки стремительно приблизилась к Зюльфикяру и силой попыталась отвести его в сторону: – Повелитель не мог отдать такой приказ... – Оставьте меня, ради Аллаха. – Не взглянув на неё, Зюльфикяр, странно пошатываясь, двинулся к жене, которую усадили на широкий выступ между двумя деревьями; Бюльбюль поддерживал её за плечи, а Гюльбахар и рябая калфа суетливо обмахивали веерами. Вскоре заплаканная и мертвенно-бледная султанша села прямо, и Зюльфикяр, с удивительной для прежнего себя решимостью обняв её, принялся что-то шептать ей на ухо. – Матушка, как это может быть? – требовательно спросил Осман, приблизившись к Кёсем. – Почему отец так поступил? Как же он мог сделать такое? – Так что же, Исмаил не попадет в рай?.. – растерянно проговорил Касым. Гевхерхан в искреннем ужасе поднесла ладошки к губам. Мурад сжал кулаки. – Матушка… – снова начал Осман в горестном отчаянии – и сам же замолк. Кёсем, сцепив руки, поочерёдно поглядела на каждого из них. Затем вновь остановила взгляд на бледном личике Исмаила – бессмысленный, полный бессильного ужаса. Голос Гюльбахар прозвучал совсем недалеко от неё: – Да кто заступится за шехзаде, когда у него нет матери… Кёсем стиснула зубы. – Оставайтесь здесь, – объявила она громко. – Я поговорю с Повелителем, и он изменит своё решение. Она быстрым шагом направилась к карете, но Зюльфикяр тут же двинулся следом, пытаясь преградить ей путь. – Султанша, Повелитель не станет обсуждать это. Только не с вами… – Зюльфикяр… – Кёсем тяжело вздохнула. – Очевидно, что Повелитель всё ещё нездоров. Но нет нужды беспокоиться, нет такого вопроса, в котором он не послушал бы моего мнения. – Вы ходите по тонкому льду, госпожа. Она резко остановилась. – Повелитель вне себя от гнева. Если вы станете просить о какой бы то ни было милости для Искандера… то лишь подвергнете себя и своих детей угрозе законной расправы. – Что ты знаешь, Зюльфикяр? – прорычала Кёсем, почти нависая над ним. – Ты-то откуда смог узнать?!.. – Не бойтесь. Сейчас вам ничто не угрожает. Воцарилось тяжёлое молчание. – Он желает покарать ребёнка, умершего в муках… – медленно начала Кёсем, чувствуя, как всё у неё внутри сжимается от небывалого холода и нарастающего отвращения. – Потому что Искандер кого-то полюбил? – Проблема не только в его… преступных чувствах к вам. Искандер оскорбил Повелителя. Посмел, не стесняясь в выражениях, обвинять его в смерти своего сына, как до этого обвинял вас. – Искандер пережил страшное горе. Ахмед не мог этого не понимать. Он бы простил… – Он сказал недопустимые вещи – пожелал Повелителю вечных мук после смерти. А как вы знаете, нет участи, которая страшила бы нашего падишаха сильнее, чем эта. – Зюльфикяр оглянулся на мёртвого мальчика и судорожно вздохнул. Ещё никогда в голосе бывшего янычара не звучало столько безжизненной покорности, а его лицо не выглядело настолько пустым. – Искандер во всём повинен сам. В этом его наказание. Никто не смеет судить султана. – Мы все понесём наказание, если допустим это. Нас Всевышний проклянёт… «Повелитель, отказать ребёнку в погребальной молитве – преступление против веры, – отдались в памяти Зюльфикяра собственные полные тихого отчаяния слова. – Шехзаде Исмаил – сын правоверных мусульман. Он ваш кузен. Такое решение попрало бы все законы…» «Разве оскорбить меня не значит оскорбить весь исламский мир, Зюльфикяр? Я тень Всевышнего на этой Земле и верховный предводитель правоверных. На свете нет никого выше меня, кроме Аллаха. Как могут быть оказаны почести сыну неверного, посмевшего проклинать меня? В то время как я на пороге смерти совершаю молитвы об отпущении грехов, он желает мне вечных мук!.. – Голос султана звенел от ядовитой ненависти и отчаяния. – Искандер пожелал вызвать мой гнев, так пусть пожинает его плоды». – Как можно, ведь на это смотрят наши дети… – По правде говоря, Повелитель не ждал, что на этих похоронах будет так людно, и ваши дети пожелают проводить сына бывшего хранителя покоев в мир иной. До сегодняшнего дня никто из них не изъявлял такого рода желаний… В ответ на последнее замечание Кёсем одарила его особенно недобрым взглядом. – Султанша, я уже сказал Хюмашах Султан, – мы сможем отмолить Исмаила позже, тайно. К сожалению, сейчас Повелитель не уступит никаким мольбам, а мы не вправе бросать тень на его решения. Вы клялись, что покараете любого, кто предаст султана Ахмеда, что никому и никогда не позволите сомневаться в его правоте и справедливости. Разве это не то, чем вы так гордились? Кёсем с невероятным стыдом оглянулась на Исмаила и закрыла лицо руками. – Но матушка, ведь это самая настоящая подлость, – настойчиво произнёс Осман. – Разве мы можем так поступить? – Исмаил наш друг, – вскинул голову Мурад. – И он теперь наш брат, вы сами так сказали. – Султанша, а если бы это был ваш ребёнок? – в отчаянии смотрела на неё Мелике. Шехзаде Мустафа тихим шагом двинулся мимо них в сторону умершего. – Я не стану повторять дважды. Воля падишаха – закон, и никто не смеет её оспаривать. Такова кара предателей за их преступления. Заканчивайте похороны, – с оледеневшим лицом прибавила Кёсем, обращаясь к бостанджи и кивая на могилу. До неё неотчётливо донёсся обрывок явно саркастического содержания комментария Гюльбахар, которая, склонившись к уху Бюльбюля, пробормотала нечто вроде: «Что я говорила?..» – Вам не стыдно? – вкрадчиво осведомилась Мелике. Кёсем не сразу осознала, что вопрос был адресован ей. – Мелике, ты лишилась рассудка?! – Я лишилась рассудка в день, когда связалась с вами! – Девушка почти кричала. – Ребёнком по вашему желанию я помогла отнять человеческую жизнь. Я принесла в жертву жизнь моей матери, дабы вы не были убиты! И всё для того, чтобы однажды увидеть, как вы его… – Мелике вскинула голову; глаза её светились отчаянной, бессильной яростью и презрением. – Не трудитесь возвращать меня во дворец. Я и на день не останусь с вами под одной крышей… – Шехзаде, что вы собрались делать? – раздался вдруг ошеломлённый голос младшего из бостанджи. Спорящие обернулись. Мустафа с несвойственной ему размеренностью посмотрел в глаза четверым стражникам, после чего перевел взгляд на Исмаила и, точно припоминая по памяти некий текст, заговорил – как всегда, крайне тихо. – «Намереваюсь выполнить погребальную молитву за лежащего предо мной покойного», – проговорил он ният к намазу и поднял кисти рук. – «Аллах – велик…» Кёсем открыла рот и снова закрыла его; все замерли, потрясённо воззрившись на молодого человека. Мустафа, избегая теперь любых взглядов, произнёс первый такбир и приступил к чтению, – текст молитвы явно был ему неплохо знаком, а его арабский звучал вполне чисто. Кёсем не сразу осознала, что Гевхерхан выпустила её руку, и поняла это лишь тогда, когда девочка, обогнув бостанджи, встала чуть позади Мустафы и с выражением отчаянной решимости на мокром от слёз красивом личике принялась вслушиваться в его слова и шёпотом пытаться повторять их. «Твоя дочь стоит десятка таких, как ты», – отдались в памяти Кёсем давние слова Хюмашах Султан. Что-то стиснуло ей горло. – «О Аллах, Ты далёк от всех недостатков, и я восхваляю Тебя. Бесконечно присутствие имени Твоего во всём, высоко величие Твоё; и кроме Тебя, мы никому не поклоняемся». Мурад и Баязид, переглянувшись, твёрдо последовали примеру Гевхерхан. Осман робко посмотрел на Мелексиму, после чего, решительно кивнув самому себе, также двинулся к маленькой группе, – молоденькая русская рабыня следовала за шехзаде словно тень, крепко вцепившись в его руку. Взрослые могли лишь в безмолвном потрясении смотреть на них; на лице Хюмашах Султан застыла ласковая улыбка, исполненная беззаветной теплоты и восхищения. Она, Мелике и семидесятилетний евнух присоединились одновременно, – за миг до того, как к группе двинулись бостанджи. – Ни шагу дальше. – На пути у султанской стражи вырос Лагари, наполовину обнажив ятаган. – Что ты творишь? Тебя лишат головы! – воскликнул Зюльфикяр. – Не пугайтесь, наставник, ваша голова останется в целости. – Молодой янычар, лукаво изогнув одну бровь, взглянул на пашу с лёгкой усмешкой и холодным презрением. Зюльфикяр побагровел от гнева… и спустя несколько секунд сам стоял перед стражниками, веля им отойти. Вздохнув, Кёсем знаком приказала бостанджи следовать за ней. – То, что произошло здесь, останется тайной. Если Повелителю или кому-либо другому во дворце станет известно об этом намазе, вы будете казнены первыми. – Оставив султанскую стражу беспомощно переглядываться между собой, она вслед за Гюльбахар заняла своё место в женском ряду. – «О Аллах, пусть он опередит нас в Раю. Да будет он заступником пред Тобою, получающим право ходатайствовать за отца своего и за нас». – Вот тебе и раз, – пробормотал один из стражников, обращаясь к своему сослуживцу, но Кёсем услышала его. – Приказ султана растоптали дети и сумасшедший. Двое девятилетних мальчиков из корпуса бостанджи, очевидно, не успевшие толком узнать хоть что-то о похоронных традициях земель, куда были проданы в рабство, незадолго до окончания молитвы отделились от остальных и вскоре вернулись с целым ворохом аккуратно срезанных цветов белокрыльника – видимо, заранее добытых в чьём-то саду. Племянница кухонного евнуха и Гевхерхан, стоявшая в обнимку с мертвенно-бледной Хюмашах Султан, тут же принялись помогать им. – У нас… тоже всегда приносили белокрыльник на могилы, – вдруг произнёс Зюльфикяр едва слышно. – «У нас»? – в растерянности нахмурился стоявший рядом Лагари, не в силах припомнить, чтобы аги из корпуса когда-либо делали что-то подобное. – Дома, – пояснил Зюльфикяр коротко. Молодой человек посмотрел на наставника. Никогда прежде тот не казался таким отрешённым и усталым. Завершив намаз, шехзаде Мустафа, рассматривая траву у себя под ногами, тут же покинул поляну и двинулся в сторону дороги. Мурад, Баязид и Касым тихо всхлипывали, то и дело утыкаясь друг дружке в плечо; Гевхерхан, подбежав к ним, обняла всех троих. – …Это же была его любимая. Её его матушка сшила, – донесся обрывок их спора до Кёсем. Баязид кивнул на игрушечного тряпичного ангела в руках у сестры. – Ты собиралась положить её в могилу, как другие игрушки. – Исмаил расстроится, если её заберут, – закивал Касым. – Нет! – топнула ножкой Гевхерхан, отчаянно воззрившись на покойного и прижав ангела к сердцу. Тихо плача, она убежала от них прочь. Кёсем осторожно коснулась плеча Мелике, сидевшей теперь на том же месте, где недавно сидела Хюмашах Султан; обняв себя за плечи, девушка горько плакала, выглядя такой же маленькой и беспомощной, как в день, когда была убита её мать. Мелике оглянулась, встретив её взгляд, и, поднявшись на ноги, молча ответила на её объятия. Несколько мгновений спустя они вместе остановились перед выкопанной могилой. – Подождите! – вдруг закричала молодая женщина Осману, Зюльфикяру и Лагари, которые уже склонились над Исмаилом, собираясь начать погребение. Те, переглянувшись, отошли в сторону. Двигаясь словно во сне, Кёсем опустилась на колени возле покойного. «Я тоже… раньше хотел иметь маму…» У неё вырвались всхлипы – рваные, без слёз. Помедлив, она вынула из внутреннего кармана своего плаща хрустальную ласточку матери Исмаила, которую так и проносила с собой после того, как ювелир вернул её слишком поздно. О случившейся в лазарете неприятности теперь напоминала лишь весьма заметная трещина, темнеющая в глубине хрусталя. Спрятав ласточку в складках савана Исмаила, Кёсем поцеловала малыша в лоб и судорожными движениями принялась гладить его по щекам. «Прошу вас… – снова раздался голос в её памяти. – Прошу, он же умрёт… Не бросайте здесь моего ребёнка…» Кёсем сцепила руки, безуспешно пытаясь унять дрожь. Два взгляда, два исполненных страданий и отчаяния лица, сливаясь в одно, преследуя её, точно стенающие души, снова и снова вставали перед её внутренним взором. «Вы ненавидели мою мать и сестру. Вы желали покарать их. Вы переступили через невинную кровь, и думаете, что Аллах не видит?..» «Пожалуйста, скажите, зачем вы хотите мне помочь?.. Вы же радовались, что мы умрём?» – Исмаил… – со слезами ужаса прошептала Кёсем. – Исмаил, солнышко, я никогда… «Я вырывал тебя из рук смерти… Вы желали оплевать наши могилы…» «Султанша, мне очень больно, п о м о г и т е!..» Кёсем обняла тело Исмаила и, прижавшись лицом к его худенькой груди, зарыдала в голос. – Госпожа, – донёсся откуда-то издалека чей-то прохладный голос. – Мы не можем оставаться здесь надолго. Если Повелитель узнает правду о похоронах, мы все поплатимся. Послышались тяжёлые мужские шаги. Кёсем вцепилась в Исмаила ещё крепче. – Сыночек… – шептала она отчаянно, неслышно. – Сыночек, сыночек, сыночек… – Мама? За её спиной кто-то из женщин закричал от ужаса. Кёсем подскочила, впиваясь безумным взглядом в прежде недвижные черты. Веки Исмаила дрогнули, и малыш едва слышно застонал. – Эрдем Ага! – вдруг заорал не своим голосом Зюльфикяр. – Так вы ж его прогнали, – сообщил ему Бюльбюль. – Что… – тихонько пробормотал Исмаил, хлопая ресницами и озираясь. Когда он увидел в непосредственной от себя близости выкопанную могилу, его глаза испуганно расширились. – Что… что… что тут… Кёсем, не поднимаясь с колен, молча взяла завёрнутого в саван мальчика на руки и, когда подлетели обезумевшие Хюмашах и Зюльфикяр, со столь же безмолвной категоричностью отказалась его отдавать. – Это чудо Всевышнего… – послышался голос. Кажется, это был кто-то из стражников. Гюльбахар Султан, Мелексима и Мелике, ахая, прижали ладони к губам. Семидесятилетний евнух в почти что патологическом потрясении принялся шёпотом восхвалять Аллаха, а один из мальчишек-рабов перекрестился. Как только прошла всеобщая оторопь, поднялся невиданный, полный сумасшедшей радости переполох. Все присутствующие дети, издав синхронный ликующий вопль, толпой кинулись обнимать Исмаила. – Не надо, не надо, вы его испугаете! – отчаянным голоском безуспешно пыталась урезонить их Гевхерхан. Исмаил слабо засмеялся этим её словам, не сводя с девочки – с неё одной – завороженно-тёплого взгляда широко распахнутых карих глаз. Гевхерхан, громко шмыгая носом, не переставала гладить маленького шехзаде по голове, а Кёсем, по-прежнему не произнося ни слова, вдруг крепко прижала к себе их обоих. Очнувшегося наперебой успокаивали, кутали, спрашивали о его самочувствии; Зюльфикяр, Лагари и Осман вдруг счастливо расхохотались в голос и почти что вприпрыжку обнялись. Прибежал недоумевающий Мустафа и от замешательства даже осел на землю. После чего искренне, светло улыбнулся – впервые за множество лет. Дети начали по очереди виснуть у него на шее, повалив навзничь на траву. «Чудо… Это чудо…» – то и дело повторяли присутствующие. На губах Исмаила мелькнула слабенькая, но задорная мальчишеская усмешка, которой Кёсем не видела у него прежде, – но которая не раз озаряла лицо тринадцатилетнего Искандера, бесследно исчезнув после того, как ему и другим юношам из янычарского корпуса впервые довелось побывать на войне. Сокровище, украденное много лет назад. Губы Кёсем дрогнули в рассеянной улыбке; слёзы катились и катились по щекам, унося тьму и кровь последних дней. – Мам, я домой хочу, – сонно сообщил Исмаил, взглянув на неё чуть прищуренными отцовскими глазами и прислонив голову к её плечу.