Город золотой

«Не должно родителям хоронить детей». Властелин колец: Две крепости

      – Маленький мой… – Искандер со слезами в глазах принялся целовать мертвенно-бледное личико, как Сафие Султан два дня тому назад целовала его самого.       – Папочка, – сонно пробормотал мальчик, и спустя миг его взгляд озарился невероятным счастьем. – Тебя освободили? Ты помилован?       Кёсем, пошатнувшись, прислонилась к стене.       – Да... – Шехзаде улыбнулся спокойно и тепло. – Да, малыш, всё позади. Нас больше не потревожат.       Мальчик просиял – и тут же с болезненным утомлением поморщился. Искандер было вскочил за обезболивающим, но Исмаил покачал головой.       – Я совсем превратился в размазню, – насупившись, пожаловался маленький арестант. – Извини. Ты правильно говорил, из меня никогда не получится османский солдат.       – Сыночек, прости меня… – пролепетал Искандер и запнулся на полуслове. – Подумай, зачем мне какой-то там солдат? Ты самый лучший. Самый добрый, храбрый, мудрый и одарённый мальчик, которого только можно желать.       Исмаил ошеломлённо расширил глаза, после чего слабо улыбнулся, выглядя абсолютно счастливым. Искандер робко оглянулся на Кёсем – точно в поисках поддержки, и султанша, глядя на него с искренней теплотой и одобрением, повторила улыбку его сына; при этом щёки у молодой женщины чуть заметно запунцовели.       Со стороны дверей донеслось неуверенное покашливание Бюльбюля.       – Шехзаде... – Евнух прикусил губу, осторожно глядя на Искандера. – У нас гость.       За его спиной стоял Зюльфикяр.       Взгляд Искандера мгновенно потемнел, а Исмаил тепло улыбнулся ему:       – Паша, а папу помиловали, представляете?       Зюльфикяр потерянно понурил голову, голос его едва заметно дрожал:       – Я очень рад, малыш. Как хорошо, когда ты улыбаешься…       – Пап, а можно, он посидит с нами? Пожалуйста!       Искандер снова посмотрел на гостя. По холодному ужасу, застывшему на лице паши, было очевидно – ему известно, что ребёнок, выросший у него на руках, по всей вероятности, вот-вот уйдёт из жизни.       – Можно.       Слегка оживившись, Зюльфикяр принялся пододвигать к кровати маленькое круглое кресло, когда двери с громким стуком распахнулись.       – Паша, я уже отчаялся найти вас, – недовольно промолвил Хаджи Ага. – Наш Повелитель вернулся во дворец. Он немедленно ждёт вас у себя.       Кёсем взволнованно вскинула брови, Зюльфикяр же застыл как вкопанный. Побледнев, он снова воззрился на Искандера и Исмаила.       – Я… – нехарактерно запинаясь, начал он. – Я сейчас не могу…       – И что теперь будем делать? – саркастически отозвался Хаджи. – Вас зовёт падишах. Что вы из себя мните? Позабыли, кто вы есть?       – Здесь все евнухи ведут себя как великие визири? – громко поинтересовался молодой персидский лекарь по имени Садат, с ехидством глядя в затылок вошедшему.       «Нет, только те, что служат главной хасеки», – подумалось Искандеру. Зюльфикяр, потерянно, с обречённостью глядя на его сына, казалось, умирал от стыда.       – Не переживайте, паша… – Шехзаде устало вздохнул. – Придёте к нам, как только будете свободны. Правда, Исмаил?       – Хорошо… – Мальчик грустно прикусил губку. – Не расстраивайтесь!       – Я приду, – тихо пообещал Зюльфикяр и, больше не осмелившись взглянуть на свою семью, вышел из лазарета.       – Как здоровье Повелителя? – напряжённо осведомилась Кёсем, когда они с Хаджи отошли в сторону.       – Гораздо лучше, султанша. Во всяком случае, умершие предки его более не преследуют, – непринуждённо улыбнулся тот. Она вздохнула с облегчением. – Повелитель очень бодр и полон решимости обсудить с вами завтрашний день, – для приготовлений он и позвал пашу.       Завтрашний день. Кёсем потерянно оглядела лазарет – белые цветы и стопку потрёпанных книг у кровати Исмаила, несуразный комнатный садик со скамьёй, разномастные кресла, заваленный Аллах-ведает-чем маленький стол, который успели обжить Бюльбюль и трое лекарей, – и с непривычной, пронизывающей всё тело боязнью впилась взглядом в двоих арестантов. Никто не счёл нужным предупредить её, что маленькие миры рассыпаются в прах так быстро.       Что ж, жизнь Ахмеда сейчас вне опасности, а праздники могут и подождать.       – Хорошо, ты можешь идти. – Жестом отпустив Хаджи, она направилась к Искандеру.       – Неужели в то время как падишах желает обсудить с вами празднование никяха, вы намерены и дальше находиться возле выродка предательницы? – На этот раз главного евнуха слышал весь лазарет.       – Ты – тот, кто будет указывать, где мне следует находиться, Хаджи? – Кёсем медленно обернулась и, слегка склонив голову набок, принялась рассматривать извечного спутника как удав кролика. – Я услышала тебя верно?       – Никях? – ровным голосом переспросил Искандер, подняв на Хаджи мёртвые глаза. – Сейчас?       Евнух одарил его злорадной улыбкой и приготовился ответить, но Исмаил опередил его.       – Если вы ещё раз его обзовёте, Кёсем Султан вас ударит.       На пару мгновений в лазарете снова повисла тишина. Мертвенно-бледный мальчик, едва заметно вскинув подбородок, спокойно и твёрдо глядел в глаза тому, к кому только что обратился; при этом вид у него был до того естественный, будто он всего-то спрогнозировал погоду на улице на ближайший час.       – Посмотри, где ты находишься, и постыдись, Хаджи, – оторвав взгляд от Исмаила, произнесла наконец Кёсем. – И ступай уже с Богом…       – Завтра в полдень, – самодовольно усмехнувшись, сказал евнух Искандеру. – А шанс раз и навсегда отплатить твоей дряни-матери за злодеяния станет лучшим подарком к этому дню. Чего же ты ждал? Что Повелитель и госпожа отложат свадьбу из-за казни такой грязи, как ты?       Кёсем в ужасе опустила взгляд, почти ощущая, как её лицо покрывается красными пятнами. Затем быстро оглянулась, – Искандер, практически не изменившись в лице, продолжал молча смотреть на искривлённую в глумливо-самодовольной ухмылке физиономию Хаджи, и глаза у молодого человека были в точности как у его сына, когда тот спрашивал Зюльфикяра о возможности спокойно умереть.       От её пощёчины главный евнух едва не рухнул навзничь. Исмаил философски поджал губу.       – Стража! – крикнула султанша в отчаянной ярости.       Бостанджи выволокли Хаджи из лазарета, и Кёсем быстрым решительным шагом вышла вслед за ними; Искандер едва посмотрел им вслед. Чуть внимательнее изучив содержимое лекарского столика, он задержал взгляд на беспорядочно разбросанных флаконах и инструментах рассеянного Эрдема Аги и вскоре нашёл то, что искал, – в открытой деревянной шкатулке блестела сталь.       Значит, подарок. Его предсмертная молитва, боль и страдания его ребёнка, двойное убийство станут не более чем подарком к семейному празднику султана Ахмеда и Кёсем Султан. Всего лишь ещё один способ поглумиться над старым врагом, всего лишь милое забавное дополнение к королевской свадьбе… «Матушка, я очень устал…»       – Папочка, ну пожалуйста, не слушай его, – снова слабым отчаянным голоском позвал Исмаил, дёргая его за рукав. – Он всё обманывает, на него не надо обращать внимания. Ну пойми, это же его уровень, а совсем не твой...       Искандер молча поцеловал тыльную сторону его ладошки, на несколько мгновений зарывшись лицом в больничное одеяло, и мальчик принялся робко гладить его голову.       – Султанша! – Хаджи Мустафа Ага снова сделал безуспешную попытку стряхнуть с себя стражников. – Султанша… как это плеть? За что?!       – …впал в неистовое негодование, услышав, что вы без ведома Повелителя приказали на время освободить шехзаде Искандера из темницы. Отпустил оскорбительное замечание о его раненой матери, а когда арестант попытался словесно дать отпор, выплеснул ему в лицо горячий шербет. Подтвердить может каждый из нас, – кивнув на сослуживцев, закончил информировать её молодой светловолосый бостанджи польского происхождения.       Кёсем снова посмотрела на Хаджи и перевела дух, всё ещё не в силах прийти в себя от потрясения. За годы их знакомства гаремный ага, ставший её верным другом и советником, особенно не отличался сентиментальностью с окружающими… но, тем не менее, всегда казался ей не более чем заводным и где-то в глубине сердца вполне добродушным чудаком, который, как и все остальные, всего лишь по мере сил стремится соответствовать нравам дворца Османов. Исполненное же какой-то первозданной злобы ядовитое наслаждение, которое вызывали у него страдания и возможная скорая смерть молодого человека, никогда не сделавшего ему зла и годами служившего с ним под одной крышей, поистине ужасало.       – Мне изолировать тебя от людей или просто руки тебе отрубить? – Её голос дрожал от гнева.       – Султанша… – Глаза главного евнуха впервые расширились от ужаса, – казалось, на миг он и правда поверил, что она осуществит свою угрозу.       – Если ты ещё хоть раз тронешь их… – неотрывно глядя ему в глаза, выпалила Кёсем. – Если скажешь шехзаде Искандеру или его сыну хоть слово, если просто подойдёшь к ним…       – После того, как Сафие Султан покушалась на Повелителя, как вы можете заботиться об этих отродьях? Называть его шехзаде!.. Если бы вы были преданы падишаху, то прислали бы ей их головы!       На несколько долгих мгновений в коридоре воцарилось ошеломлённое молчание, и когда султанша наконец нарушила его, её голос был полон величайшего презрения.       – Уберите его с глаз моих.       Последний час стал настоящим адом. Дыша с трудом и порой едва слышно плача от боли, Исмаил продолжал хвататься то за отца, то за неё; в те же минуты, когда боль становилась невыносимой, и Искандер стоял на коленях перед его кроватью и, стараясь сдерживать рыдания, с невероятной нежностью что-то шептал сыну, Кёсем была в силах лишь сидеть поодаль и молча смотреть на них. Её били мелкая дрожь и озноб, и она знала, что уж теперь этот взгляд надолго отнимет её спокойный сон. Прежде приговорённые никогда не приходили в её ночные кошмары.       – Боритесь, шехзаде, – донёсся до неё вкрадчивый голос Эрдема Аги. Кёсем в недоумении и с усталой злобой посмотрела на неуклюжего круглолицего лекаря, попутно заметив то же выражение на лице его старшего коллеги Фикрета. Исмаил потерянно моргнул.       – Но я не могу…       – Можете, – спокойно возразил лекарь, поднося очередной флакон к его губам. – Уж вы-то можете.       Вскоре после новой порции лекарств от Эрдема и Садата малыш обратил заплаканные глаза к Кёсем.       – Не уходите.       Осторожно поглядев на Искандера, который после треклятого визита Хаджи упорно продолжал делать вид, что её здесь вовсе нет, она приблизилась к кровати и, опустившись на колени рядом с ним, принялась гладить мальчика по голове.       – Исмаил, солнышко, не плачь, сейчас всё пройдет...       – Мне очень нужно вас попросить… Пожалуйста…       – Что такое, милый?       – Пожалуйста, не дайте убить папу. – Взгляд маленького шехзаде был пронзительным и очень несчастным. – Вы говорили, мне можно просить, как… как если бы вы были моей собственной матерью…       Искандер в ужасе поднял взгляд на султанскую фаворитку, надеясь подать ей безмолвный знак не причинять горя его ребёнку в последние минуты жизни, – но Кёсем, ошеломлённо расширив глаза, теперь смотрела только на Исмаила. Она затаила дыхание, и Искандеру почему-то показалось, что последняя фраза, являвшаяся, вероятно, копией собственных слов женщины, отчасти поймала её в ловушку.       – Помогать Аллаху – это защищать невинных людей, а… а совсем не султанов и их законы. (Бюльбюль, закашлявшись, что-то выронил). Я знаю, вам не всё равно. Я знаю, я знаю… Помогите ему, пожалуйста. – Плача, дыша всё тяжелее, Исмаил в отчаянии посмотрел на отца. – Вы же его защитите, да?..       Кёсем закрыла глаза ладонью; Исмаил от вида её слёз растерянно захлопал ресницами и заплакал ещё пуще.       – Не плачь, мой хороший… – Она наклонилась и от души поцеловала его. Искандер потрясённо глядел на обоих, невольно вспомнив мать.       – Пожалуйста, пожалуйста…       – Да. Да. – Молодая женщина закивала. – Я тебе обещаю. Не плачь, солнышко...       Исмаил счастливо улыбнулся. Искандер смерил Кёсем холодным взглядом, но в этот момент мальчик снова посмотрел на него, и его голос был слабым и едва слышным:       – Пап, они любят... Они обе тебя любят, понимаешь? Это может всё остановить… – Его личико осветила ласковая улыбка, полная сострадания и теплоты. – Папочка, не плачь…       – Малыш? – Искандер в ужасе вцепился в своего сына. – Малыш! Малыш!       Трое лекарей снова подскочили к кровати. Кёсем, бессмысленно уставившись перед собой и смертельно побледнев, поднялась на ноги и медленно отступила назад.       – Родной мой! Сыночек, открой глаза! Исмаил! – Молодой человек снова и снова сдавленно кричал его имя.       Лесная опушка была залита солнцем и пестрела летними красками, а хрустальная гладь реки празднично сверкала золотистыми бликами. Исмаил широко улыбнулся, подставляя лицо тёплым лучам и чуть прикрывая глаза.       – Посторонись-ка, малыш. – Мимо него прошествовал темноволосый человек, неся на плече молодое оливковое дерево с ярко-зелёной листвой и большую лопату.       – А-А! Вы Проклятый Падишах? – отскочив, пискнул Исмаил.       – Падишахом меня ещё не называли. – На губах незнакомца мелькнула добрая, полная задора усмешка.       Он как ни в чём не бывало занялся посадкой оливы, а Исмаил изучающе нахмурился, рассматривая его. Миндалевидные глаза, каштановые волосы с проседью, стрижка и длина бороды на европейский манер – ни дать ни взять ожившая иллюстрация одной из его старых книг. Выглядел странный человек примерно сверстником Зюльфикяра Паши, и нечто в его облике и манерах (совершенно непонятно, почему) отчаянно напоминало… Мурада. Одет незнакомец был, как греческий купец...       Отзвук боли в сердце вновь заставил Исмаила пошатнуться. Человек тут же быстрым шагом приблизился к нему, поддерживая и успокаивая. Когда мальчик открыл глаза снова, на месте только что вкопанной в землю молодой оливы находилось вековое дерево с невероятно крепкими и массивными корнями. Незнакомец, доверительно улыбнувшись Исмаилу, заставил его сложить руки ковшиком и слегка приподнять их, и в какой-то миг шехзаде показалось, будто солнечный свет проникает прямо под его кожу.       – Вы кто?.. – переведя дух, спросил он снова.       – Борись, мальчик, – отозвался незнакомец, чуть потрепав его по волосам, – и устремил тягостный взгляд на нечто у Исмаила за спиной. – Твоему папе и моей дочери грозит великая беда... Тебе никак нельзя покидать их.       Обернувшись, Исмаил, к своему огромному испугу, за лесными зарослями вновь увидел очертания дворцового лазарета – и сгорбленные силуэты мужчины и женщины. «Папочка, султанша… почему вы плачете?..»       – Так вы папа Кёсем Султан? Тот, который умер?.. – чуть помедлив, прошептал мальчик ошеломлённо. – Вы… вы что же, ангел?       Человек тихо вздохнул.       – Вот уже долгие годы душа моей дочери движется в адскую бездну. Мне известны итоги её жизненного пути; известен и финал. Я пытаюсь помешать этому, – пока ещё можно помешать... Делаю, что могу.       Опустившись на одно колено, он легонько стиснул плечи шехзаде.       – Ты чудесный мальчик, Исмаил. Ты моя величайшая надежда… как и твой отец.       Кёсем стояла всё на том же месте, тщетно пытаясь заставить себя броситься прочь из лазарета. Искандер так и не поднялся с колен, опустив голову на худенькую грудь сына и безмолвно обняв его тело; воцарившаяся тишина оглушала. Застывшее личико Исмаила как никогда повторяло отцовские черты лица в юные годы, и это нелепое, неуместное осознание вызывало у молодой женщины какой-то новый ужас – давящий и перерастающий в дурноту.       А потом Искандер начал кричать.       Как зверь – не как человек. Кёсем отпрянула, поднеся ладонь к губам и расширив глаза, чувствуя, как сострадание в её душе уступает место искреннему страху. Безысходный, неистовый, леденящий сердце крик боли перерос в отрывистые, душащие всхлипы, после чего, наконец, затих. Кёсем обхватила себя руками, отстранённо ощущая, как слёзы текут по щекам.       Она бросила последний, полный почти детского ужаса взгляд на Исмаила и, стараясь ступать как можно тише, направилась к дверям.       – Теперь ты счастлива? – заговорил вдруг Искандер. – Ты насладилась местью в полной мере? Убийца.       Фаворитка падишаха медленно обернулась и ошеломлённо вскинула брови.       – Что?       Искандер обессиленной поступью приблизился к Кёсем, впиваясь в неё взглядом, нависая над ней.       – Вы ненавидели мою мать и сестру, – раздельно повторил он с мокрым от слёз лицом и ядовитой, страшной полуулыбкой на губах. – Вы желали покарать их. Вы теперь довольны? – Глаза Искандера приобретали всё более безумный блеск; арестант словно был в лихорадке. – В довершение лишь осталось оплевать наши могилы.       – Искандер!.. – в потрясении выдохнула Кёсем, едва не схватившись за голову.       – Полагаю, если бы удавка грозила вашему мужу или сыну, праздники вас не так бы занимали. Но мы другое дело. Мы для вас не люди. Нас позволено обливать грязью… ибо нет лучшего способа унизить Сафие Султан, чем устроить свадебный пир на крови её сына и внука...       – Искандер! – Она в отчаянии покачала головой и подняла руку, не то призывая его замолчать, не то собираясь коснуться его щеки. – Прошу тебя. Мы поговорим, когда ты успо…       – Не я ли в ту ночь дал вам слово?.. – Его голос дрожал. Казалось, он вот-вот упадёт, и только снедающая его ярость помогала ему удержаться на ногах. – Вы пришли в мой дом. Вы улыбались моему ребёнку, как сегодня. Я поклялся, что мы покинем эти земли и отныне не потревожим вас. За что вы устроили на нас эту травлю? За что натравили на него своих вооруженных извергов и бросили его в это Богом проклятое подземелье? Я вырывал тебя из рук смерти со дня нашей встречи, – неужели после этого тебе не по силам было отпустить нас?.. – С мгновение он молча разглядывал её лицо, после чего вновь закричал: – Ты убила моего сына, ты слышишь меня или нет?!       Лицо Кёсем оледенело, глаза испуганно распахнулись; она не дышала.       – Моей единственной мечтой было видеть тебя невредимой... Я был готов умереть за тебя, ты же презирала меня за это. Единожды в жизни помощь понадобилась мне, и ты стала первой, кто ударил меня в спину, – наконец произнёс Искандер отрешённо, бесконечно усталым голосом. Из его горла вырвалось нечто, напоминающее сдавленный ядовитый смех. – Интересно, подданные, что приглашают тебя в свои дома и позволяют прикасаться к своим детям, способны помыслить о таком? Что благородная Кёсем Султан – на самом деле убийца? Что у неё нет уважения ни к невинной крови, ни к покойным? Что, ненавидя врага, она смешает с грязью безвинно казнённых, деливших кров с её семьёй? Оскорбит усопших шехзаде? Оскорбит династию, которой служит?       Кёсем по-прежнему не отводила от него взгляда, совершенно потрясённая. Её губы сжались в гневную линию, а плечи подрагивали, словно её знобило.       – Вы переступили через невинную кровь, и думаете, что Аллах не видит? – выпалил Искандер. – Пусть под вашим кровом имя Сафие Султан обеляет любой грех – Всевышний знает, кто вы на самом деле. И вам не будет прощения за этот праздник, как не будет и покоя.       Шехзаде быстро бросил тёплый, невероятно усталый взгляд на сына, после чего принялся смотреть себе под ноги; в глазах у него светилась мертвенная пустота.       И лекарский нож возник у него в руках с такой быстротой и внезапностью, что Кёсем даже не успела понять, где и каким образом Искандеру удавалось его прятать.       – Шехзаде!.. – потрясённо и как-то жалобно выдохнул Эрдем Ага – очевидно, владелец пропавшего инструмента.       – Стража! Стража! – завопил Фикрет Ага во всю мочь, одновременно вприпрыжку пятясь к дверям и безвозвратно скрываясь в коридоре. – Султанша в опасности!       – Что же, ты просила его об этом? Этого хотела? – произнёс Искандер, обращаясь к Кёсем. – Так получай.       За несколько мгновений до того, как лезвие оказалось у его горла, Кёсем обеими руками вцепилась в его запястье.       У Искандера вырвался раздражённый рваный вдох, – он мгновенно и весьма запросто разжал её пальцы, но Кёсем, воспользовавшись моментом, заслонила его горло ладонью правой руки, после чего схватилась прямо за лезвие ножа. Боль заполнила её разум, и в какой-то миг ей показалось, что кисть руки попросту разрезали пополам; кровь хлынула на её рукав и окрасила его пальцы. С секунду Кёсем просто рассматривала застрявшую в её плоти сталь; молодая женщина упала бы, если бы не опёрлась на его плечо – или если бы он не подхватил её. Она резко вскинула подбородок, и их взгляды встретились.       А затем трое конвойных набросились на Искандера и, оттеснив фаворитку султана, скрутили арестанту руки.       – Нет! – вскричал шехзаде. Окровавленный лекарский нож с лёгким звоном упал на каменный пол, и взгляд Искандера затопило отчаяние. – Нет, отпустите!..       – Ты что, с ума, что ли, сошел?!       Кёсем отвела взгляд от глубокой раны на ладони (казалось, новый шрам странным образом перечёркивал старый, оставшийся в память о колдовском ритуале для излечения Ахмеда от оспы). В лазарет стремительно прошествовал Зюльфикяр, – глаза его были красны от слёз; поглядев на Исмаила, он зажмурился, пытаясь справиться с охватившей его дрожью. Игнорируя султанскую стражу, он подскочил к воспитаннику и, схватив за воротник, принялся встряхивать молодого человека, будто мешок с овощами, в разных версиях обзывая идиотом. Искандер, казалось, не видел его, снова и снова пытаясь вырваться из рук бостанджи.       – Что вам за дело?! Дайте умереть!..       Зюльфикяр, игнорировав попытку Искандера ударить его, прислонил его голову к своему плечу, одновременно бросив ещё один взгляд на лежавшего в постели малыша. И зарыдал сам.       – Убийцы! – Шехзаде затих в объятиях наставника всего на несколько мгновений, после чего отстранился с ненавистью. – Убийцы! Предатели! В Судный день вы оба будете держать ответ!..       Когда за ними закрылись двери лазарета, Кёсем, не ответив на десяток вопросов о своей ране и своём самочувствии, опустилась на край ближайшей кровати и, пересилив себя, исподлобья устремила взгляд на Исмаила. Малахольный Эрдем Ага всё ещё в одиночестве кружил над покойным, то и дело как заведённый проверяя пульс и реакцию зрачков; когда Кёсем, обратившись к нему, как к умственно отсталому, приказала покинуть лазарет, лекарь бесцеремонно проигнорировал её, и его выволокли силой. Возгласы утратившего чувство реальности болвана о некой «ошибке» доносились даже из другого конца коридора.       Она продолжала рассматривать крошечное личико, – то, которое не исчезало из её сердца с первого вечера, когда этот малыш появился во дворце, то, чьи черты всегда так отчаянно и явно напоминали черты Искандера, – пока слуга не закрыл носилки, на которых покоилось тело шехзаде, светлой тканью. Кёсем опустошённо опустила глаза. Её сильно знобило; она попыталась обхватить себя за локти, и рана на правой ладони снова отдалась рваной болью. Обе руки, как и шёлковое платье цвета слоновой кости, были запачканы кровью.