***
Он шагает вперёд, минуя все преграды — сваленные в огромные стены валуны и камни. Неудивительно то, что он не мог его почувствовать. Альфа на славу спрятался и побеспокоился обо всём, даже пути к этому маяку оный завалил на совесть. Но омегу это не остановит. Ни за что. Не тогда, когда он так чётко прочувствовал каждую эмоцию альфы. Не тогда, когда внутри него разожглось то пламя, что доселе тлело маленькой вспышкой, что вот-вот была готова потухнуть. Он перебирается через камни, спотыкаясь и чуть было не скатившись к обрыву. Инстинкт самосохранения решил взять отгул. Ну, или просто он всячески игнорирует здравый смысл, что вопит об опасности и требует не лезть сюда. «Плевать, — злится омега, смотря на виднеющийся вдалеке светлый образ маяка. Его цель уже так близко, не время робеть. Стоит прибавить шагу, и он уже совсем скоро окажется рядом и сможет увидеться с альфой. — Я доберусь до тебя, даже если придётся переломать себе все кости». И его цель становится всё ближе к нему. Шаг за шагом. И он, наконец, достигает её. Но не время расслабляться. «И как попасть внутрь? — он обходит всё здание в поисках двери, которой нет. Чувство злости накрывает собой. Омега злится на альфу. — Меня не остановит и это!» Надрываясь в попытке подпрыгнуть без помощи Всепокрытия, омега карабкается вверх, цепляясь за неровности стен. Он так близко. Сердце внутри буквально чечётку отбивает. Руки то холодеют, то наливаются кровью, нагреваясь словно обогреватель. Каменные выступы заканчиваются, и начинается карниз балкона по окружности самого маяка. Он цепляется за него и подтягивается, чтобы перехватиться за перила выше и взобраться на сам балкон. Деревянные половицы чуть скрипят под ногами. Омега шагает вперёд, чуть нахохлившись от ощущения холода, что пробегает стайкой мурашек по коже. Смутное чувство того, что ему здесь не рады, привлекает внимание. Ему приходится прислушаться к внутренним ощущениям. Попытаться понять, что это на самом деле такое. Потому что это не его чувства. Потому что это то, что чувствует его альфа. — Как ты нашёл меня? — доносится из приоткрытой двери в маяк, и омега замирает в напряжении. Он ждёт, что альфа выйдет к нему. Но оного нет. — Зачем пришёл? Грусть в голосе альфы подмывает внутренности. В животе скручивает, стягивая всё в крепкий узел. Паника подступает незаметно. Омега, переминаясь с ноги на ногу, думает, стоит ли заходить без разрешения. Но все сомнения отбрасываются прочь. «Он сам меня звал, когда Шото поцеловал Изуку. Он кричал, что хочет, чтобы я нашёл его. Так почему же сейчас он такой…», — омега негодует, смотря на приоткрытую дверь. Все «за» и «против» уже не имеют значения. Он делает первый шаг, распахнув дверь, и замирает на месте. Перед ним непроглядная темнота. Даже купол стеклянной крыши не в силах дать больше света. День, как бы ни было это неожиданно, подошёл к концу, и солнце скрывается за линией горизонта. — Г-где ты? — голос его начинает дрожать. Но он намерен позвать альфу. — Шото? — Не зови меня этим именем, — рычит альфа. Голос его доносится откуда-то снизу, омега слышит, как голос альфы превращается в эхо, поднимаясь. — Я не он. Понятно? — Как скажешь, — омега почему-то улыбается. Он делает шаг вперёд, стремясь подойти к краю. Но снизу слышится рычание, протяжное, немного напоминающее скулёж. — Не упади, там нет перил. — О, — омега отшатывается назад, чуть попятившись. Ему бы сейчас что-то на подобии фонарика, чтобы осветить путь вперёд. Но, как говорят, мечтать не вредно. Потому он опускается на пол, став на четыре конечности, и подбирается ближе, пока пальцами не ощущает обрыв. — Ты там где? — он держится за край, улёгшись на живот, и смотрит вниз. Попытка рассмотреть что-то внизу — бесполезная трата времени. Потому что там темнее, чем вокруг него. — Шото? — Внизу, — отвечает альфа, в этот раз не став сопротивляться имени. — Какого ты пришёл сюда? Омега щурится и пыхтит. Пыль с пола попадает в нос и щекоткой пробегает по чувствительным рецепторам. Он чихает, стараясь быть тише. Но альфа всё равно слышит его. — Простудился? — в его голосе столько заботы и волнения, что омега расплывается от накрывающей эйфории. Наверное, он бы даже запрыгал от радости, будь он не в таком положении. — Нет, — улыбаясь, тянет он. — Просто тут пыльно. У тебя есть внизу свет? Ну, не знаю, лампочка, может, какая, или переключатель? Мне тебя не видно, — он вглядывается в темноту. — Можешь подняться ко мне? — Иди лучше отсюда, подобру-поздорову, — голос альфы сочится недовольством. — Тебе нечего здесь делать. Ты зря пришёл сюда! Горький привкус металла липнет к нёбу, и омега только сейчас замечает, что он прикусил щёку изнутри до крови. Это странно. Не ощущать боли, конечно, привычно, ведь он сам всего лишь прообраз, созданный подсознанием Изуку, что олицетворяет его принадлежность, и он не должен чувствовать боли. Но сейчас… Ему хочется почувствовать её. Потому и странно. — Шото… — начинает говорить омега, но его перебивают. — Я сказал не звать меня этим именем! — он утробно рычит. Омеге даже кажется, что само рычание альфы чувствуется кожей, будто вибрация по телу пробегает. — Я не собираюсь связываться с тобой! Мне ты не нужен! И омега не понимает, что происходит. Не понимает. Раз. Два. Три. И, вдруг, его словно молнией пробирает до костей. Он поднимает голову вверх, смотря на стеклянную крышу, и видит, как со стороны медленно появляется диск мрачной, но такой яркой луны. И он смотрит вниз. На дне, на первом этаже этого маяка, виднеется клетка. Прутья клетки перекосило в разные стороны, будто внутри случился взрыв не малой силы, и её, клетку, покорёжило. В ней, на полу, свернувшись в клубок, сидит альфа. Он обнимает свои ноги руками, уткнувшись лицом в колени. Он такой безобидный и хрупкий. Хочется в сию секунду спрыгнуть к нему и, разломав прутья, ворваться в клетку, обнять, прижимая к себе изо всех сил, и никогда не отпускать. — Вы все меня предали, а теперь ломаете комедию, — альфа поднимает голову вверх, и на какую-то долю секунды они встречаются взглядами. — Шото. Изуку. Даже ты! — он поднимается на ноги, подпрыгнув на месте. Клетка вздрогнула, покосившись в сторону сильнее. — Ненавижу вас всех, слышишь! Так своему носителю и передай! Ненавижу! Влага скапливается в уголках глаз, и омега, прикусив губы, часто-часто моргает, смотря на то, как альфа беснует в клетке, разламывая и без того сломанные железные крепления. — Шото, — он шепчет растерянно. — Не говори так, пожалуйста. Ты нужен мне! Я не предавал тебя! — Ха! Смешно! — альфа останавливается на месте, поднимает голову вверх, чтобы снова встретиться глазами с омегой. Он щерится, оголив зубы, и рычит. — Ты позволил ему быть с другим! Ты сам был с другим! — Не говори так! — омега начинает кричать, еле сдерживая слёзы. — Не говори того, чего сам не знаешь! — он мажет грязными руками по лицу, размазывая сорвавшиеся с ресниц слёзы, мешает их с пылью. — Ты не знаешь того, что было со мной! Ты не знаешь того, что мне пришлось пережить! Боль, обида, злость, разочарование — все эти чувства вмиг распространяются по телу, от чего даже руки кажутся не подъёмными. Он старается держаться, смотреть на альфу, и говорить дальше то, что его беспокоит. Но не может и слова вымолвить. — Изуку предал меня. Он, даже после того, как понял, кто я для него, — альфа отворачивается в сторону, смотря куда-то с особым интересом. Будто он говорит не омеге это всё, а себе. Убеждает себя в собственных словах. — Он даже после этого спал с бетой. И ты хочешь сказать, что я нужен ему? Тебе нужен? Лжец! — Он поднимает голову. — Ты и он — просто шлюха, что ловит кайф от того, когда его ебут! И откуда в нём столько злости и ненависти? Почему он настолько озлобился и старается сделать больнее словами, говоря ужасные вещи, в которые сам не верит? Альфа давится подступающим к горлу комом и дёргается в сторону, расхаживает в клетке, будто запертый хищник, перед чьим лицом разделывают тёплую тушу, его же добычу. — Пожалуйста, — шепчет омега, пряча в изгибе локтя лицо. — Не говори так, это ведь неправда! — Неправда? О-о, — сверкнувшие в темноте глаза альфы пугают. — Я видел глазами Шото, как ты извивался в оргазме! Я видел то, как ты кончал от того, что тебя просто трахают! Тебе плевать на нашу истинность! Даже в течку, — альфа зубоскалит, раскинув руки в стороны. — Я чувствовал тебя! — омега поднимается на ноги. Он стоит над пропастью и смотрит на альфу сверху. Хочется вытрясти из него эту гниль! Хорошенько вмазать по лицу за то, что смеет говорить такие ужасные вещи. — Ты… ты! Ты ведь даже не знаешь, что значит истинность! Не смей говорить мне, что я предал тебя! Я… я… — Ну, давай, — альфа усаживается на пол, буквально сдувшись, как воздушный шар. Он облокачивается на пару прутьев клетки, принимая вульгарное положение полулёжа. — Расскажи мне о том, как же я ошибаюсь. Скажи мне, что ты на самом деле спал с бетой, после Шото, из-за того, что хотел понять, кто лучше. Навешай мне лапши на уши. Но предупрежу, я не поверю ни одному твоему слову! — Да, Изуку переспал с бетой, — омега сипит, смотря на самодовольного альфу. Он, поди, уверен в своих словах. Его правда для него важнее. — Потому что не понимал, что значит истинность на самом деле. А сейчас… — Это не меняет того, что Изуку предатель! — Дослушай, — вскрикивает омега, — пожалуйста, — он вздыхает. — Изуку, он любит тебя. Он любит Шото, несмотря на то, что в нём нет тебя. Что он не альфа, — омега горестно вздыхает, отведя взгляд в сторону. — Он поздно понял свои чувства. Он… — голос пропадает на секунду. Но, удивительно, альфа терпеливо ждёт, не смея перебивать его. — А тот раз, единственный наш… Изуку думал, что это из-за истинности. Ведь Шото сказал ему «нет», когда я перестал чувствовать тебя. Ты просто не знаешь, каково ему было. Изуку сам думал, что им воспользовались в течку. Не говори, что он предатель. Они смотрят друг на друга. В полнейшей тишине, в которой нет ни единого звука, не слышно даже их дыхания. Что-то внутри бунтует, омега видит, что альфа переживает. Он видит, что альфа задумался. Но… — Меня тогда не было, — шепчет альфа. — Изуку не знает этого. Знаю это только я и теперь ты, — омега усаживается на краю, свесив ноги. — Шото и Изуку, и я, мы любим тебя. Тебя всего. Искренние слова срываются так легко и непринужденно, будто он репетировал добрых сотню часов, чтобы выработать лучшее произношение. Омега чувствует, как на душе становится легче. Он должен будет рассказать всё Изуку. Иначе никак. — Мне плевать на все твои оправдания, — альфа подтягивает ноги к себе и обнимает их. — Вали отсюда, шлюха. Видеть тебя не хочу… Внутри всё обрывается. Что он сказал? Зачем? Почему? Неужели для него, альфы, его слова пустой звук? Быть не может. Омега не желает верить в это! Но сохранять спокойствие он уже не может. Слёзы уже катятся по щекам, окропляя тёплыми каплями кожу. Сердце словно в тисках. Ему больно, оно вот-вот разорвётся на тысячи частиц и разлетится по всему свету, оседая мелкой крошкой под ноги людям, чтобы его растоптали в пух и прах. И он, омега, не отвечая и слова, враз срывается с места, развернувшись, убегает к двери. И громко хлопнув ею, убегает прочь. Оставляя альфу, как он думал, одного. — Ты не вовремя, Шото, — гортанно рыкнув, произносит альфа. — Свали и ты с глаз моих вон.***
Когда он открывает глаза, ему хочется петь и танцевать. Настроение зашкаливает выше привычного и даже то, что сегодняшний день обещал быть тяжелым — его не пугает. «Надо будет поговорить с Тодороки-куном о том, что произошло вчера, — он мечтательно прикрывает глаза, с наслаждением потягиваясь в постели. — Я больше не намерен сбегать от того, что происходит. Я хочу поговорить с ним, и мы, скорее всего, начнём встречаться», — он почти визжит от собственных мыслей и ожиданий, и чтобы не быть слишком громким, приходится накрыться подушкой. — Боже-е — он вздыхает, убирая подушку, и, наконец, поднимается, усевшись в кровати. Изуку тянется к телефону, чтобы посмотреть сколько сейчас времени, ведь он проснулся не от трели будильника, а сам, и поражается. — Ого, на полчаса раньше проснулся, — улыбка снова просится на уста. — Может, написать ему «с добрым утром»? Омега прикусывает нижнюю губу, чуть пожёвывая её от волнения, и не смеет сомневаться. Всё-таки он настроен на то, чтобы стать более решительным. Он всё-таки хочет, наконец, переступить эту грань скованности и стеснения и стать к Тодороки ближе. Он быстро открывает приложение, набирая текст, и уже готов его отправить. Но палец замирает над иконкой, и Изуку пялится в экран, не понимая, что ему мешает. В сообщении будто бы чего-то не хватает. Он делает именно такой вывод. Приходится медлить, рассматривая сообщение, будто оно что-то не из мира сего. Скользя взглядом по словам, он не может понять, что именно смущает его, пока глаза не падают на закладку сбоку клавиатуры. «Смайлики, — омега переводит телефон в режим эмоджи и листает подгруппы смайликов, выискивая тот, который может подойти этому сообщению. — Этот слишком глупо, — он смотрит на подмигивающий смайлик, — этот не подходит, — смеющийся смайлик ему так же не кажется подходящим. Взгляд цепляется за смайлик с чуть порозовевшими щеками и поцелуйчиком. — Этот, конечно, милый, — будто оправдывается Изуку, — но не слишком ли это будет? Я не хочу, чтобы Тодороки-кун смущался, — он пролистывает дальше, делая мысленную пометку, что этот смайлик он использует, когда будет желать альфе спокойной ночи. — Вот то, что нужно!» [Исходящее сообщение]: Доброе утро, Тодороки-кун. Как спалось? 😊 [Отправлено] И только сейчас его накрывает неловкость, становится от чего-то страшно. Просто, а вдруг Тодороки-кун не это имел в виду, когда поцеловал его? Вдруг он думал что-то другое или не предполагал, что Изуку так воодушевится, что станет писать чуть ли не любовные письма. «Боже, хватит, — Изуку закрывает лицо ладонями. — Ведёшь себя глупо, Мидория Изуку. Твой омега закатил бы глаза, услышав это», — и он встаёт с кровати, закинув телефон в карман своего тактического пояса геройского костюма. Не надо терять время на то, что и так понятно. Нельзя думать уж совсем по-детски и убегать от правды. Тодороки сам решил сделать первый шаг, и ему тоже стоит позаботиться о том, чтобы альфе было как можно менее неловко. «Вперёд к новому дню».***
— Тодороки-кун, — Изуку, подходя к столику в столовой, где сидели Бакуго и Тодороки, присаживается к ним. — Каччан, доброе утро! Он улыбается ярко и без натяжки, смотря на парней, что, к удивлению омеги, сидели вместе и даже не ругались. — Ага, Деку, — Катсуки поворачивает к нему голову и кивает на приветствие. Разговор между бетой и альфой сразу стихает. — И тебе, Мидория, — а вот с Тодороки будто что-то не так. Изуку смотрит во все глаза, и ему не верится. Тодороки даже не поднял на него глаза. Просто кивнул, отворачиваясь от беты, и опустил глаза в стол, рассматривая содержимое своей тарелки. Внутри похолодело разом. Пальцы на руках стали ледяными, будто герой Шото использовал на нём один приём из своего арсенала льда, а в груди протяжно заныло. «Он, наверное, просто стесняется, — оправдывает Изуку действия Тодороки. — Ему просто неловко, ведь всё так быстро вчера произошло. Мы даже не смогли поговорить об этом!» Но и следующее, и после, взаимодействие с альфой напоминает общение с чужим человеком. Он просто отворачивается от него, когда Изуку выискивает его взгляд, чтобы улыбнуться или поддержать, сказать, что «нет ничего страшного в том, что мы его не догнали» или «мы ещё сможем его нагнать и перегнать». Тодороки его и г н о р и р у е т. Как бы не звучало это неприятно и больно, но это так. Первую половину дня они, вместе со Старателем, патрулируют город, обходя прилегающие территории префектуры, и гоняются за карманниками, переводя бабушек через дороги или помогая спустить котов с деревьев. В какой-то момент Старатель вопит о том, что им совершенно нечего делать в такой тишине и отправляет школьников в главный офис, учиться заполнять отчёты и составлять рапорта, для лучшего понимания, что работа героя включает в себя не только поимку злодеев, но и бумажную волокиту. — Я пришёл сюда не для того, чтобы учиться быть книжным червём, — негодует Бакуго, когда его под руку уводит в кабинет Жжение. — Отпусти меня! Я должен быть на патруле в городе! И голос его стихает, когда девушка прикрывает за ними дверь. Бакуго, как самого активного и взрывоопасного героя, увели заполнять рапорт на имя Старателя о том, что по его вине был взорван таксофон. И, разумеется, парню это было не по нраву. Но не стоит недооценивать всю серьёзность работы. Ведь быть героем, это не только бегать по городу, но и знать, как правильно выкрутиться из любой возможной ситуации, когда по твоей вине что-то взрывается. — Тодороки-кун? — Изуку дёргает альфу за складку костюма на поясе, идя чуть позади него. Им дали поручение более нудное, но не менее важное. Найти в архиве дела по преступникам-карманникам, коих они сегодня поймали, и передать их в руки полиции. — Ты сегодня будто бы сам не свой. Плохо спал? И он просто кивает, продолжая идти вперёд. Даже не повернулся к нему. Даже не посмотрел. Изуку закусывает губы, чувствуя жгучий ком обиды в горле, и не может себя успокоить. Становится так обидно от того, что Тодороки его игнорирует. Становится грустно и так пакостно на душе. И он просто не может пересилить себя, чтобы идти дальше вслед за ним по коридору, к комнате архива. — Скажи, — начинает говорить Изуку тихо, — почему ты игнорируешь меня сегодня весь день? — Голос предательски дрожит и выдаёт всё то, что у него на душе. Он чуть не скулит, подняв взгляд на альфу и встретившись с ним глазами. — Тебе неприятно? Я тебе неприятен? И это будто последняя капля в море, которая провоцирует огромное цунами. Перед глазами всё плывёт от нахлынувшей волны, слёзы скапливаются в уголках глаз. Но их не так много. Это просто от обиды. — Нет, почему ты так решил? — альфа мнётся на месте, сжимая ладони в кулаки. Он смотрит как-то странно. Изуку чувствует то, что его что-то тревожит. Правда, чувствует. — Всё в порядке. — Нет же, — шмыгнув носом, отрицает омега. — Ты даже не смотрел на меня сегодня, будто, — вздрогнув от мысли о том, что это поведение для Тодороки привычно, Изуку охает. — Ну, то есть, я думал, что то, что было вчера… ммм, что оно немного изменит между нами что-то. — А-а, — Тодороки выпрямляется. — Ты о поцелуе? Я, понимаешь, мне неловко, — выглядит это, словно Тодороки пытается отмахнуться. — Я не знал, как заговорить об этом. Прости, не думал, что ты подумаешь что-то такое, — альфа подходит ближе и поднимает голову Изуку за подбородок, заглядывая в глаза. — Ты не неприятен мне, Мидория, — он перехватывает лицо обеими ладонями и смотрит в глаза. — И мне было приятно, очень. Держа за лицо омегу, альфа наклоняется к нему. И Изуку готов провалиться со стыда сквозь землю. Как он мог вообще подумать о том, что Тодороки нарочно игнорировал его. Ведь он не такой. Да. Ему просто неловко, и он просто не знал, как ему быть. Вот же глупый ты, Изуку. Они касаются друг друга лбами и смотрят глаза в глаза. Этот момент настолько интимный и особенный, у Изуку даже мурашки бегут по спине. Он поднимает руки и кладёт их поверх ладоней Тодороки. И, как же жаль, что его геройский костюм предполагает собой эти толстокожие перчатки, через которые нет возможности ощутить теплоту ладоней Тодороки. Он поднимает лицо чуть выше, касается носом носа альфы и трётся об него, фыркая, будто животное. Это непередаваемое ощущение тепла и трепета внутри, оно наполняет его. Уши начинают гореть, и Изуку понимает, что и щёки его начинают пылать. — Могу я ещё раз…? — альфа не договаривает. Он надеется, что Изуку поймёт. Толкаясь носом малость сильнее, Тодороки наклоняет голову в бок и ждёт ответа. А ответом служит не кивок, или гулкое мычание. Изуку тянется сам, касаясь губами его. — Не хочу, чтобы ты спрашивал об этом всегда, Тодороки-кун, — мямлит Изуку, стискивая ладони альфы, коими оный продолжает держать его за лицо. — Хочу, чтобы ты целовал меня, — омега пытается посмотреть альфе в глаза, но смущение настолько сильно, что внутри всё переворачивается к верху дном. — Всегда. Всегда, когда ты захочешь. Потому что я… — он боится. Изуку боится сказать это. Этот страх не обоснован, и он пугает ещё больше. Бояться неизвестности так же страшно, как остаться без Тодороки. — Я хочу всегда быть с тобой, чтобы ты целовал меня. Чтобы я тоже мог целовать тебя и… — Изуку отпускает руки альфы, чтобы закрыть своё лицо. Он смущён настолько сильно, что больше не может смотреть на него. — Шото, позволь мне быть с тобой… — Изуку… Сердце готово вырваться из груди и, совершив невероятное количество экстремальных кульбитов, рухнуть в руки Тодороки, даря себя ему. Он, где-то на периферии сознания, слышит тихое и невнятное «я тоже хочу быть с тобой» и утопает в нежных, чуть влажных поцелуях, растворяясь в беспамятстве. «Выходит, мы теперь пара».***
Если у Изуку спросят, счастлив ли он, он без сомнений скажет, что счастлив и очень. А ведь всё дело в том, что всё начинает налаживаться. Всё точно идёт в гору, и это не может не радовать. В груди рождается новое, неизведанное, приятное чувство, что заставляет с каждым днём, с каждой прожитой минутой взлетать на седьмое небо и парить над миром, не зная бед. Они с Шото вместе. Вот так, переступая через всё, что было, просто забывая обо всех невзгодах и недомолвках, они начинают строить свои отношения, отдавая друг другу всех себя. И это, можно сказать, прекрасно. Начать с чистого листа, не боясь чего-то дурного и непонятного. Они, Изуку уверен, будут стараться и вскоре смогут поговорить обо всём, что раньше терзало. А пока стажировка. Она идёт своим чередом. Дни заменяют друг друга, и все трое парней, одноклассников, учатся чему-то новому у героя номер один, познавая тонкости геройского дела на практике, применяя всё на собственном опыте. — Бакуго, Шото, — Старатель, подбоченившись, стоит нерушимой скалой над пойманными ими злодеями, хулиганьём, что, пользуясь причудами, поджигала фасады зданий на окраине префектуры. — Вам отвести их в ближайший участок. Мы с Деку идём вперёд по маршруту Z, в ваших же интересах быть быстрее. И большего не говоря, мужчина, используя воспламенение причуды, срывается вперёд, нарочно провоцируя омегу быть быстрее. Он не только практикует их, позволяя в рамках действия временной лицензии работать в агентстве, он, максимально просто и доступно, показывает в деле то, что им стоит уметь. Быть быстрее, точнее, уметь в экстренной ситуации принимать правильное решение и никогда не сомневаться в них. — Как у вас обстоят дела с Шото? — неожиданно и как-то с лёгкостью спрашивает мужчина, когда Изуку его, наконец, догоняет. — Вижу, что между вами что-то изменилось. И, наверное, Изуку бы правда подумал, что Старатель такой внимательный к жизни детей, подумал бы ещё что-то милое, но не может. Потому что в пределах агентства они с Шото не проявляют открытой симпатии. Они на стажировке. Грубо говоря, на работе. Но ему, буквально ударом под дых, Старатель сбивает неверие с плеч. — Он стал улыбаться чаще и смотрит на тебя как-то по-другому. — Это так заметно? — Изуку изумляется вниманию со стороны героя номер один. Это так неловко. Но он понимает, что Старатель, Тодороки Энджи, он отец Шото, а значит, это нормально, смотреть за своим ребёнком и подмечать изменения. Каким бы он не был отцом раньше, он старается. — Мы встречаемся. Старатель, сбавив скорость, а потом и вовсе остановившись, поворачивается к нему и улыбается. Не широкой и яркой улыбкой, что как у Всемогущего могла растопить сердца юных дам и свести их с ума. А живой, искренней улыбкой, что еле пробивается через привычную строгость внешнего образа этого мужчины. — Рад это слышать, — он, подобравшись ближе, кладёт Изуку руку на плечо и осторожно сжимает. — Если будет нужна поддержка, или будут вопросы, я готов помочь. Хочу, чтобы ты мог рассчитывать на меня. — С-спасибо, — омега невольно заикается, багровея от смущения, и не успевает обратить внимание, как рука Старателя пропадает с его плеча. — Быстро, они нагоняют. Нужно проверить окрестности до захода солнца. Завтра у вас выходной, а после начинается новый семестр, — Старатель снова срывается с места, увеличивая скорость до максимума, что Изуку приходится попотеть, чтобы нагнать его. Вечер. Каждый уходит к себе в комнату, чтобы собрать вещи. Но не каждый решает сделать это прямо сейчас. — Тодороки-кун? — Изуку удивляется визиту своего парня. Он стоит наполовину раздетый в центре комнаты, всё ещё не сняв с себя геройский костюм. А вот Тодороки уже в домашнем. — Ты так быстро? — Ещё вчера собрал большинство вещей, а сейчас нечем заняться, — Изуку знает, что Шото ему говорит не совсем правду. Вещи он, может, и собрал, да и заняться теперь и нечем. Но всё это специально, чтобы прийти к нему в комнату, дабы компанию составить. — Я не буду тебя смущать? Могу уйти. — Нет-нет, — Изуку стремительно быстро снимает костюм, отбрасывает его в сторону и тянется за шортами. Смущения вроде и нет, они оба, как ни как, парни. Чего тут стесняться. Но порой от взгляда, которым Тодороки осматривает его… Боже, от этого становится так неловко. — Просто как ты успел так быстро душ принять? — А я ещё не был в душе, — он усаживается на пол у кровати, спиной откинувшись на неё, и смотрит на Изуку снизу вверх. — Хотел предложить перед ужином выйти на пробежку, а потом уже принимать душ. — О, ты сегодня полон сил? — слегка с хитрецой, сияя счастьем и переливаясь наслаждением, Изуку натягивает на себя футболку и завязывает вечно развязывающийся шнурок на шортах. — Но на улице холодно, уверен? — Старатель оборудовал для своих подчинённых отличный спортзал, — с некоторой небрежностью говорит Тодороки. — Думаю, против он не будет, если мы воспользуемся им. — Ну, тогда чего же ты ждёшь? — Изуку забрасывает на плечо полотенце. — Вперёд на пробежку. Тодороки улыбается, прикрывая глаза и чуть кивает. Но Изуку видит его почти что насквозь. Каждая деталь его поведения для Изуку, как заученная строчка наизусть. А ведь они вместе всего ничего, почти неделя, а он чувствует всё так, словно они всю сознательную жизнь вместе. — Поцелуя, — Тодороки улыбается шире, смотря хитро и не навязчиво. — Я думал, ты поймёшь. И Изуку не может сопротивляться этому. На самом деле, разговора после у них не состоялось. Они, стоя посреди коридора, тогда вечером, только признались, что хотят быть друг с другом. Но не более. Изуку не может заставить Тодороки говорить с ним на такие серьёзные темы сейчас, когда стажировка подходит к концу, как и зимние каникулы, и им необходимо возвращаться в академическое общежитие. «Думаю, что нам стоит поговорить, когда мы вернёмся на привычное нам место и немного передохнём, — Изуку лежит в кровати, раскинув руки в стороны. Тело приятно ноет, после трудового дня, непродолжительной кардионагрузки, сбалансированного ужина и тёплых объятий перед сном от Тодороки. Точнее после объятий ему будто дали зарядиться, а теперь отправили спать. Ему бы горы покорять, взбираться на их высоченные вершины и кричать о том, на весь мир, что он счастлив. — Если он не расскажет мне сам, о том, что произошло тогда, то мне придётся сознаться. Это неправильно, молчать, зная правду». Мысли отвлекает смс-сообщение, озвученное тихой вибрацией корпуса телефона по деревянной поверхности прикроватной тумбы. [Шото-кун] [Входящее сообщение]: Спишь? [Вы] [Исходящее сообщение]: Нет :) [Шото-кун] [Входящее сообщение]: I'm here ^_^ И Изуку радуется, совсем как маленький. Тодороки кажется ему слишком милым и немного наивным. Всё просто потому, что парень старается быть креативным и как-то шутить в сообщениях, используя фразы на английском языке. «Я практикую английский, — оправдывается Тодороки, смотря чуточку хмуро. — Неужели это смешно?» Изуку тогда долго смеялся. Удивлённое лицо Шото, а потом нечто новое в сообщениях, смайлики, Боже. Изуку обожает этого парня. Он тихонько открывает двери, пропуская молчаливую тень к себе в комнату. Шото выглядит ещё более удивительно сейчас. Он укутан в плед, с головы до пояса так, что видно только нос. «Как он дошёл сюда в таком виде?» — Тодороки-кун? — Я замёрз и подумал, что ты сможешь согреть меня, — наглая-наглая ложь. Изуку бы, может, смог поверить, если не: причуда парня, наличие отопления и улыбка на его лице. — Серьёзно? — Изуку закрывает дверь на замок и, развернувшись, раскидывает руки в стороны, приглашая в объятия. — Тогда давай я тебя согрею? И Тодороки, словно маленький ребёнок, быстро ныряет в его объятия и стискивает омегу настолько крепко, что рёбра чуть хрустнули. Но Изуку не возмущается, а сам в ответ сжимает его так же сильно. — Я соскучился, — говорит Тодороки. — Можно я побуду с тобой немного? И Изуку даже не думает возразить. А зачем? Оба перебираются к кровати, не смея разомкнуть объятий, и валятся на неё вместе на бок. Идеально. — Тодороки-кун? — через какое-то время тишины Изуку подаёт голос, проверяя, не уснул ли альфа. Ответом служит вялое «мм?» — Я хотел поговорить об этом по возвращении в академию, но раз у нас выдалась возможность. Позволишь спросить кое-что? — Да, спрашивай. — Ты ничего не хочешь рассказать мне? Тодороки в растерянности расцепляет объятия и отстраняется, смотрит испуганным взглядом и не отвечает сразу. Лишь спустя долгие пару минут, за которые Изуку готов был взять свои слова обратно, извиниться и больше никогда не стараться завести серьёзного разговора. — Ну, да, — Тодороки садится в кровати, подтягивая за собой Изуку, заставляет оного усесться ему на ноги. — Есть то, что я хотел бы сказать. И будто ледяной водой его окатывает с головы до ног, в самое морозное утро, на улице и без одежды, так это ощущается. Но лишь на мгновение. — Тебе об этом старик рассказал? — Тодороки смотрит зашуганно, с долей неверия и непонимания. Но продолжает говорить, перебарывая дрожь в голосе. — Хотя, нет. Скорее всего, это и так заметно, — последнее адресовано скорее самому себе. — Подавитель, из-за него я… не совсем альфа. И над ними образуется огромное облако молчания, которое каждый из них не смеет нарушить. Слышится даже, как в соседней комнате один из про-героев блаженно похрапывает, бурча что-то во сне. Но оба молчат, будто бы воды в рот набрали. Изуку чувствует нутром, что Тодороки боится говорить дальше. Это заметно по чуть дрожащим пальцам, которыми он несильно стискивает край его футболки. Ему так хочется поддержать Тодороки, сказать что-то ободряющее или же просто произнести хоть что-то, но язык будто каменный, он не желает двигаться, а губы будто склеились между собой. Необъяснимое желание, что-то, что внутри него, подталкивает к тому, чтобы толкнуться вперёд и уткнуться носом в шею альфы. Тот вздрагивает, но не делает больше ничего. — Даже такой ты — это ты, Тодороки-кун, — он трётся носом, опуская ворот футболки ниже, и касается кожи прохладным кончиком носа. — Каким бы ты ни был, ты — мой альфа. — Изуку? — Я хочу быть с тобой, несмотря ни на что. Я хочу поддерживать тебя, — Изуку обвивает руками торс альфы и теснее жмётся к нему, почти что укладывается на него. — Я буду поддерживать тебя, Шото. Только больше не отворачивайся от меня, ладно? — Больше никогда.