В плену своих чувств

      Темнота окутывает всё вокруг. И нет хода из этого места. Тело бездвижно, он не ощущает себя, будто бы парит в невесомости. Всё не имеет смысла. Да и сам он бессмысленный сгусток энергии, что беспрестанно скитается здесь. Но здесь это где?       Внутри него что-то клокочет. Переворачивается в бессмысленном танце, не смея коснуться твёрдой поверхности. А вокруг вообще есть что-либо? Чувства сумбурны, страшны и несоразмерно велики. Они внутри него словно воздушные шары гигантских размеров. Они расширяются, надуваясь и заполняя всё пространство вокруг. В шарах этих мерзкая, тягучая, чёрная слизь, что в медленном движении перемещается, будто смешивается. Всё это грозит невероятным взрывом и извержением этой мерзости наружу.       Чувство тошноты невероятно пугает. Ведь это единственное, что он ощущает ярко и, можно сказать, красочно. Его глаза открываются, чтобы снова увидеть темноту.       «Где я?», — задаёт он немой вопрос. Собственная проекция голоса пугает, он раньше не слышал его. А что такое раньше? Хочется закричать: «помогите», но тело скованно настолько сильно, что даже рта не открыть.       Сознание начинает крепчать, а перед глазами загорается маленький лучик света. Зрение, случаем, не подводит его? Или что с ним вообще происходит? Где он? Кто он?       «Как я оказался здесь?», — парень поднимается на ноги. Чувство твёрдой поверхности приходит сразу, как только удаётся оглянуться. Вокруг ничего. Только лишь над головой мелкая точка, ярко светящейся не то звезды, не то лампочки. Но оно, это светящееся нечто, далеко, до него не дотянуться рукой.       Вопросов слишком много. Но их некому задать. Он здесь один. Словно провалившись в бездну, он находит себя на дне, совершенно одиноким и ненужным.       «Не нужен? А кому я был нужен?», — он оглядывается снова. Хочется увидеть хоть какой-то ориентир, хоть что-то, что поможет ему вспомнить себя. Потому что: — Кто я?       Сколько времени проводит он здесь, та ещё загадка. Но он, находясь здесь, словно в заточении, понимает только одно. Он ненужная вещь, которую выбросили и вычеркнули из журнала жизненного цикла. Брошенка. Мусор. То, что стало ненужным.       Лишь собственные чувства придают сил. Он наполняет себя, с каждым днём, мгновением, прожитым здесь, ненавистью к тому, кто его упрятал сюда. И от одной только мысли о том, что настанет тот момент, когда он сможет отомстить, разжигает в нём огонь. Он хочет дожить до этого момента. Он хочет вернуться туда, откуда его прогнали, отняв всё. И отнять самому.       Всё крутит и вертит. Он, как птица в клетке, заперт по сей день. Но всё, что происходит вокруг, его, несомненно, начинает радовать. Близится то, чего он так с упоением ждал. Час расплаты. Даже клыки начинают расти и чесаться. Это, кажется, называется болью. Но она ему нравится. Он так чувствует, что жив.       «Я жив!»       И день этот наступает.       Однажды, просто открыв в очередной раз глаза, он понимает, всё вокруг преобразилось в нечто, что пестрит цветами. После тех прожитых мгновений в кромешной темноте, с единственным лучиком света, эта яркость заставляет ощетиниться. Он в какой-то момент сам себя пугается.       Он рычит. Оскалившись, встав на все свои конечности, поднимая голову к потолку ненавистной ему тюрьмы, где он оставался слишком долго, он рычит. Почти захлёбываясь и упиваясь ощущением томящегося внутри предчувствия.       «Ты придёшь сюда, я знаю, — расхаживая по краю обрыва, думает он. Память, пусть и частично, но возвращается к нему. Он теперь знает кто он. Он помнит себя, помнит и то, в какой момент попал сюда. Помнит то, как его оторвали от привычной ему жизни. И он не может не злиться. Потому что. — Ты отказался от меня. Зашвырнул в темноту своего сознания. На что ты надеялся? На то, что я не восстану против? Что я всё прощу и вернусь? Ни-за-что!»       Ненависть, взращённая, кажется, за годы пребывания здесь, заставляет идти на худшее, что можно представить. Он помнит, он был неплохим человеком. Но его бросили гнить в промозглой темноте, вдыхать затхлость воздуха, пропитанного чёрным смогом, давиться чувствами и ненавидеть себя. За то, что он есть. За то, что он просто существует.       «Я сделаю тебе больно, — тело его невесомо, и он может перемещаться везде. Это его мир, что создан из воспоминаний того, кто скинул его в пропасть. Это его поле, его дом. И всем, кто появится здесь, будут не рады. — Я найду возможность заставить тебя чувствовать себя хуже, чем я. Ты будешь молить о пощаде».       «Ты не нужен ему. Нет ничего в мире, что может связать вас без вашего согласия», — он произносит каждое слово, упиваясь вкусом наслаждения. Это чудовище здесь, и теперь у него есть возможность отомстить.       «Ты был создан лишь для того, чтобы выполнить волю отца. Зачем противишься судьбе?» — противный скрежет собственного голоса уже не пугает. Он наслаждается тем, что предстаёт его глазам. Он не может остановить себя.       «Не человек, а творение. У творения нет собственной воли».       Они стоят на обрыве. Эти двое. Он ненавидит каждого из них всем своим естеством. Нутро рвёт и мечет. Оно вопит о том, что надо сделать всё быстро. Но расчётливость ума и мгновения, прожитые в построении плана мести, не позволяют ему совершить глупость и дать слишком просто уйти отсюда.       Картины одного и того же происшествия, он запускает снова и снова. — Пожалуйста, — шепчет на грани слышимого мальчишка, которого он раз за разом сталкивает с обрыва. — Перестань делать нам больно.       Этот наглец ещё смеет перечить. Этот мальчишка, чей рост немногим меньше его, стоит спиной и не видит его лица. Наг-лость! Сначала тебе стоит обернуться и посмотреть, сколько боли испытал он, сколько всего написано на его лице, а потом только попробовать молить о прощении.       И он опять толкает их.       То, какую власть он имеет над этим мальчишкой, он понимает не скоро. Сколько раз это всё повторялось? Не счесть. Он даже не старается. Но что-то в груди замирает раз за разом, когда голос мальчишки с каждым прожитым этим линчеванием становится тоньше, а потом и вовсе переходит на писк. Мыслей в голове больше нет. Он чувствует что-то инородное в себе и пугается этому.       «Зачем ему ты, беспородный омега, потрёпанный бетой?» — мальчишка, чьи глаза искрятся чем-то ему непривычным, пытается бороться. Напрягает. Хочется уничтожить его. Столкнуть к чёрту в ту самую бездну, где он сам, и просто забыть о нём. Но в груди становится тяжело от одной только мысли, что он больше не посмотрит в эти глаза, что он больше не услышит этого голоса, что он больше не посмотрит на него так!       А когда он успел увидеть его лицо? Почему, когда закрывает глаза, видит его образ? Будто высеченный на подкорке, этот образ не желает пропадать. Как ни старайся.       «Он должен достигнуть высот, что Старателю и не снились. Ты лишь обуза на его пути», — он пытается вывернуть всё. Помня то, что помнил тот ирод, он использует всё в достижении своей цели. Но мальца не пронимает и это.       «Он сам отказался от тебя, а теперь пользуется удобством истинности, что связывает вас», — помня тот единственный раз, когда тела переплелись в танце страсти и похоти, он выуживает то, чего на самом деле и нет. Он теперь врёт. Нагло перевирает все факты, что доступны ему.       Парень стоит к нему спиной, приходится наклониться, чтобы, касаясь губами кромки ушной раковины, произнести: — Ты не омега, а просто шлюха.       Ирод срывается с обрыва, и мальчишка срывается с места. Ну что за наглость? Он, понимаете ли, открывает ему гниль чужой души, а его просто игнорируют! — Отпусти, отпусти, отпусти! — кричит мальчишка, пытаясь вырваться из его крепкой хватки. — Я нужен ему! Он… он… — Он это я, — гортанное рычание вырывается самопроизвольно, он сильнее стискивает руку мальчишки, принося боль телесную. — Ты ему не нужен, — говорит он почти по слогам. — Не говори так! Он мой истинный! Я… я… — мальчишка задыхается, будто вынырнув из-под воды, ему не хватает воздуха. — Шото, дай мне шанс… я, правда, правда, хочу быть с тобой…       Голос мальчишки срывается на каждом полуслове. Он шёпотом проговаривает просьбу и оборачивается, смотря чистыми, полными слёз глазами, теми, что он видел в воспоминаниях этого ирода. — Шото… я ведь… тебя…       Голос обрывается. Всё меркнет вокруг, и он впервые сожалеет о том, что вообще решился на что-то. Лучше бы сидел на дне своей бездны и захлёбывался гнилью. Может, было бы легче.       Решение пришло само по себе. Точнее, просто в какой-то момент перед ним появилась она — клетка. И он, не понимая, что творит, запер себя, выбрасывая ключ прочь. Долой с глаз и из памяти. Но это было не его желание! Он не хотел запирать себя в чёртовой клетке, что взлетела под купол, невесть откуда взявшегося, маяка.       «Ты снова решил избавиться от меня? Испугался за жизнь своего щенка? — он расхаживает по клетке, учится держаться в ней без лишних движений, чтобы она не ходила ходуном. — Я вырвусь, обещаю».       И что больше всего странного в том, что вообще с ним произошло, так то, что этот мерзавец сам пришёл к нему! Ну что ж, сыграем с тобой в игру. — Ну и глупец, — брезгливо произносит он, слыша, как шаги парня выдаются неуклюжими, и тот, кажется, спотыкается. — Какого? — изумляется парень, голос так и пестрит удивлением. — Ты кто?       Игра началась. Непреодолимое желание запудрить мозги раздулось до огромных размеров, оно заполняет собой всё, лезет во все щели и давит на горло. План, что сам собой появляется у него, принимается, как лучший.       Но что-то внутри вдруг начинает протестовать. Плевать. Он не намерен отступать. — Кто я, говоришь? Хах. Я — это ты, Тодороки, — он специально говорит громко, внятно и с расстановкой. Мол: «посмотри на меня, видишь, что ты сделал?», но парень пялится на него с непониманием в глазах, что аж зубы сводит. «Не строй из себя незнающего!» — А ты, я смотрю, совсем глупый, да? Тебя, твоё подсознание, закидывает настолько глубоко, что вот он ты, напротив меня. Но ты всё равно ничего не понимаешь, верно?       И он молчит, смотря на него, запрокидывает голову. Рассматривает и щурится от света над ними. — Я — это тот, кто ты внутри. Неужели не понимаешь?       Но поговорить не получается. Чувства, что доселе ни разу не просыпались в нём настолько ярко, почему-то сбивают с толку именно сейчас. А ведь он так хотел высказаться ему, высказать всё, что копилось в нём!       Он поднимает голову к куполу и смотрит ввысь, на небо, переливающееся нежными оттенками золотистых цветов. И над их головами раздаётся звон стекла. Сверху, словно снег, на головы валится мелкая крошка стекла, разлетаясь по всему помещению враз.       Буря. Агония его чувств и вакханалия у него внутри захватили пространство снаружи. Почему это происходит? Почему всё привычное спустя столько времени стало меняться? Это так раздражает. Но, прислушавшись к себе, он понимает — это не его рук дело. Точно! Он решил, что сам не сдержал себя, но нет же! — Он тоже здесь, — шепчет он, не переставая смотреть вверх, и поднимается на ноги.       Страх встретиться лицом к лицу с мальчишкой, заставляет действовать глупо. Он не может удержаться и клетка раскачивается. Чувства просятся наружу. Те чувства, что разбудил один только взгляд. Его накрывает огромной волной.       Обида, ненависть и злость затмевают разум. Но голос парня внизу отвлекает всё внимание на себя. — Что там? Что ты увидел? — Ничего, — со злостью в голосе отвечает он. — Опять ничего. Он не чувствует нас.       Голос, кажется, выдаёт его полностью. Всю ту гамму чувств и эмоций, что он испытывает сейчас. Он ведь и правда разочарован, что тот мальчишка не нашёл их, что прошёл мимо. Душа выворачивается наизнанку, и всё то, что томилось в нём раньше, просится наружу. — Почему это происходит? Зачем? Зачем?! — он хватается за прутья клетки и стискивает их с такой силой, сколько есть в теле. Он заключенный им, самим собой. Хочет вгрызться в его глотку клыками и растерзать. «Почему он может быть свободен, а я нет?» — Какого чёрта они сделали с нами? Шото!       Кого он имеет в виду, сам даже не понимает. Просто всё, что есть: ярость, злость, разочарование — всё вырывается из крепких тисков его собранности. Он даёт себе волю, вопит и рычит, бросается на прутья словно зверь. — Ничего! Опять ничего! — рычит он. — Но ничего, это только начало, Шото. Я смогу избавиться от этих оков! Слышишь! И тогда поплатятся те, кто запер меня!       Перед глазами, в зеркалах глаз другого он видит тех, кто, по его мнению, виновен.       «Я отомщу тебе, сделав больно ему, тому, за кого так дрожит наше сердце». — Береги его, Шото… — хотелось, чтобы это прозвучало грозно и с чувством, но скулёж вырывается быстрее, чем он успевает осмыслить.       «Побереги от меня его».

***

      Наверняка, это совесть. Ведь его гложет изнутри что-то огненное и опасное, подкидывает идеальные кошмары по ночам, от которых он буквально готов сойти с ума. Ему снится, из раза в раз, сон, в котором вся семья собирается за обеденным столом, а его там нет.       Переполняющее чувство выходит за рамки его возведённых стен от всего мира. Эти чувства пытаются вырваться в свет. Решимость и желание, он переполнен ими. Он хочет исправить всё то, что когда-либо совершил. Но всего не исправить. Ведь всё это в прошлом. А прошлое, оно на то и прошлое. Оно должно быть забыто.       Вот только всего не забыть. И всё, что ему остаётся — просто принять происходящее и постараться для будущего. Постараться ради своей семьи и ради того, чтобы те, кто верит в него, не потеряли эту веру. Но чувство бессилия порой загоняет в угол. Пусть в него верят, хоть кто-то, как в героя, но нет ничего, что помогло бы ему вернуть веру в самого себя. Как в родителя.       Остаётся хотя бы постараться быть хорошим героем. Чтобы не посрамить веру народа в Старателя, веру дочери и младшего в героя.       Всё то, что происходит вокруг, заставляет чувствовать себя ещё менее комфортно. Вернее сказать, то, что происходит на его глазах — это доставляет больше боли и разочарования. Ведь есть старая привычка, уже ожидаемая реакция в поведении ребёнка, а она разнится с тем, что происходит на самом деле.       «Они будто игнорируют друг друга», — спустя пару дней после начала стажировки учеников Юэй, Энджи замечает нечто странное.       Смотря на мальчишек, он замечает то, чего попросту не увидел бы раньше. То, чего он никак не ожидал увидеть, помня то, какой по нраву его младший сын. Двое парней, как ему ранее было известно, пара истинная в принадлежностях, они ведут себя странно. Будто и не истинные даже. Выглядят они, как обычные друзья. С его сыном тот же бета контактирует больше, в основном перекидываясь парой фраз нелицеприятного характера.       Но ведь истинность, он знает, что она на самом деле значит. Потому и не верит своим глазам.       «Шото, — смотря на сына, думает Энджи. — Неужели ты перестал противиться тому, что говорю тебе я? Но зачем?» — Родительское нутро бунтует. Принадлежность внутри вопит от негодования, и то, что видят глаза, не желает усваиваться. Он не может поверить во всё то, что происходит с сыном, и просит помощи у дочери. Просит совета, на что она, даже не спрашивая причин, предлагает устроить ужин в стенах их дома. — Полагаю, это не поможет Шото принять твоё раскаяние, — больно бьёт она правдивыми словами в самое сердце. Но что поделать, правда колет глаза. — Но для его омеги это многое будет значить. Всё-таки ты герой номер один, — она улыбается, склонив голову в сторону и прищурившись самую малость. — Давай, я приглашу их, а ты уже сам поговоришь с ними о всём том, что тебя беспокоит? — Хорошо. — Я как раз хотела познакомиться с друзьями Шото.       Терпению, мало-помалу, приходит конец. Ведь всему в этом мире отведено своё время. Вот и он ждал. Ждал, что всё изменится, что Шото и этот Мидория, мальчишка, что до дрожи в коленях напоминает ему Всемогущего в молодости, перестанут вести себя, словно чужие. Но нет. С каждым днём всё становилось всё хуже.       Они, пусть и не стали вести себя более отстранённо, просто ему надоело то, что он видит! Он видит то, как они смотрят друг другу в спину, как стараются держаться рядом и ни на шаг не отстают друг от друга.       «Какого происходит? Как вернуть всё на свои места и подтолкнуть их к тому, что достаточно избегать друг друга», — он негодует, хмурится и злится, смотря на молчаливые рукопожатия по окончанию дня и на то, как они расходятся в разные стороны общежития при его агентстве.       «Хватит», — думает он и набирает смс-сообщение дочери. [Исходящее сообщение]:       Фуюми, как насчёт того предложения с ужином?       Он отправляет сообщение, и остаётся стоять на месте. Мысли бурным потоком блуждают в его голове. Словно искристые воды в русле реки, что стремится к обрыву, дабы превратиться в огромный водопад. Он хочет вывернуться на изнанку и высказать всё то, что его мучает. Но стоит ли это делать?       «Нужно поговорить с омегой тет-а-тет», — решает для себя мужчина и обращает внимание на пискнувший телефон в его руке. [Входящее сообщение]:       Я напишу Шото и приглашу его с ребятами. Как думаешь, я понравлюсь его омеге?       И мужчина не может ответить на это. Потому что не знает. За то время, сколько ученики провели под его опекой, сложно судить о том, какой он, омега выбранный Шото. Просто то, что ему было доступно, говорит только о том, что герой из него выйдет прекрасный.       «Из плохого человека не выйдет хорошего героя», — как-то однажды сказала ему его, на тот момент возлюбленная, ныне жена, Рей. Может, она была права? Малец он отличный, понимающий, хоть и гиперактивный. Хочется верить в это всем сердцем.       «Из-за меня Шото держит дистанцию с ним, — гнетущие мысли прорастают словно сорняки на чернозёме. Они снова заполняют собой. Кажется, нет от них никакого спасения. Совесть кусает его изнутри. — Он не должен был воспринимать мои слова всерьёз и действительно отказываться от отношений с омегой», — чувство вины гложет. Он не может спокойно жить и не волноваться на этот счёт. Всё-таки он решил стать тем самым, лучшим для своей семьи. А значит, следует предпринять что-то, чтобы помочь своему сыну. Хотя бы сказать то, что он не против их истинности.       «Заочное знакомство с омегой, ужин, что устроила Фуюми, чтобы помочь мне исправить свои ошибки — я не достоин всего этого, — он поднимает глаза на зеркало заднего вида, чтобы уцепиться взглядом за отражение Мидории. — Фуюми хотела познакомиться с теми, кто так изменил нашего Шото. Ради неё я должен постараться всё исправить. Чтобы мои дети стали чувствовать себя комфортнее. Я должен исправить то, что испортил».       Ребята на заднем сидении тихо перешёптываются. Энджи видит взгляд своего ребёнка, видит то, как он наблюдает за омегой. В груди всё сковывает. Ведь на его лице всё написано. Но почему-то он отворачивается и не стремится поддерживать разговор. Почему он ведёт себя так, словно его не касается всё происходящее вокруг?       «Зачем ты поступаешь так, если хочешь обратное? — задавать вопрос в слух не имеет смысла. Потому Энджи снова возвращает взгляд к дороге.       Их особняк за следующим поворотом. В то время, как авто паркуется у входа, голоса на заднем сидении стихают. Внутри у него всё переворачивается к верху дном. Кажется, они обсуждали сначала то, как прошёл сегодняшний день, а после разом замолчали. Чувство чего-то тягучего и вязкого заставляют его хмуриться пуще привычного. Неужели эти мальчишки чувствуют, как изменилась обстановка и то, как напрягся Шото? Подступающий страх заставляет Энджи закусить щёку с обратной стороны.       «Как бы не испортить всё», — в панике думает он, когда тихое урчание мотора стихает, и хлопают двери.       Решительность вдруг куда-то решила запропаститься. С чего бы? Неужели чувство стыда заставляет его переживать? Но как же быть? Как заставить себя переступить через всё это и просто поговорить с омегой?       «Он должен знать, что всё, что происходит с Шото — это моя вина. Ведь, скорее всего, всё то, что между ними, он видит абсолютно в ином свете. Он думает, что это Шото не хочет брать на себя ответственность и просто избегает его». — Я хотел бы поговорить с тобой, — начинает Энджи, остановившись у входа в дом, и дождавшись, когда Шото и Бакуго пройдут дальше. — О вас с Шото. — О-о, — тянет омега, потупив взгляд в сторону одноклассников. Но потом словно опомнившись, смотрит на Энджи слегка потеряно. — А… эм. Хорошо? — Не сейчас, после ужина, — мужчина смотрит на сына и его друга. Снова препирательства и «кусания» со стороны взрывного мальчишки. Но он, почему-то именно сейчас, благодарен ему. Будто бы почувствовал, что нужно отвлечь Шото и старается изо всех сил. — Разговор будет долгим.       Омега шумно сглатывает, пялясь потерянно. По его лицу, за секунду, а то и меньше, пробегает столько эмоций. От страха до полного ужаса, а потом к немой агрессии. — Я не откажусь от него, — чеканит омега каждое слово. — Можете даже не уговаривать. Я не отступлю.       И Энджи сейчас так рад. Услышать это, даже не произнеся и слова о том, что он точно хотел бы обсудить. Он поражён сообразительности мальца. Он очарован его настойчивостью и уверенностью. Вот она — истинность! Она именно так и должна была проявиться! Они именно так и должны относится ко всему этому. Потому он и рад. Омега любит его сына. Это прекрасно.       Улыбка просится на уста, но он старается сдержать себя. Он уже в холле, а омега за порогом. Но с места ни сдвинуться. Они стоят друг напротив друга, а на фоне слышатся голоса. Бакуго. Фуюми. Шото. Они что-то обсуждают, всё отдаляясь. Но тело будто опоясало чем-то крепким. — Рад это слышать. А теперь… Добро пожаловать в дом Тодороки, — еле выговаривает мужчина, отступая в сторону и давая пройти омеге в дом. — Простите за вторжение, — Изуку переступает порог.       Ужин проходит в относительном спокойствии. Если не считать неурядицы, скандала с Нацуо. На что только надеялся? Решил, что если младший ребёнок относится к нему более-менее спокойно, то и старший будет таким же покорным? Хах. Просто он думал, что такого не повторится при друзьях Шото. Что Нацуо не станет устраивать сцен при публике, которой этого и знать-то не стоит. Но… Есть то, что есть. — Пройдёмся? — после мытья посуды, когда Фуюми отвлекла Бакуго, а Шото вышел в свою комнату, Энджи всё же подходит к омеге. — Д-да, — слышно по дрожи в голосе, что омега волнуется. Хоть и внешне не подаёт вида. Ну разве что руки подрагивают, когда он хаотично почёсывает затылок. — Пойдёмте. — Я хотел просто сказать тебе то, что… — он смолкает, понимая, что начал совершенно не так. — Нет. Я хотел извиниться, в первую очередь, — мужчина склоняет голову в почтительном жесте перед подростком, из-за чего тот непонятно пищит и просит подняться его. — Это из-за меня у вас с Шото нет связи истинных. Из-за того, что я решил сам, без его ведома, что он будет принимать подавитель. Из-за того, что его сущность блокирована, я полагаю, что вы поэтому не вместе. — Но откуда вы..? — Мидория изумляется, переставая уговаривать мужчину подняться. — Откуда вы знаете, что мы не вместе? — Я вижу, — коротко объясняет он. Но омега хлопает глазами, явно не понимая. — Я вижу то, как вы смотрите друг на друга и отворачиваетесь, стоит второму посмотреть в ответ. Я хотел бы исправить то, что сделал, но… это не в моих силах.       Молчание воцаряется между ними. Каждый думает о своём и о том, что происходит сейчас. Энджи ловит себя на том, что это не совсем то, что он хотел сказать. Но и другого сказать он не может. Будто язык не желает изворачиваться. Они стоят во дворе, погруженные в себя, и ничто не может их отвлечь, казалось бы. — Я… — начинает Мидория, но Энджи вдруг озаряет. Он не должен дать возможности мальчишке взять вину на себя. Он точно понимает, что омега стремится сказать. — Это только моя вина. То, что вы избегаете друг друга, это из-за того, что я сделал тогда, — он тихой поступью подбирается к Мидории и кладёт ему руку на макушку, осторожно взъерошив волосы. — Ты показал себя достойно. Я вижу, что ты хороший человек. Я хотел бы видеть вас с Шото в будущем вместе, — Мидория стоит словно каменный, замерев на месте и не смея шелохнуться. — Считай это родительским одобрением. Хотя Шото оно совсем не нужно.       Грусть наполняет изнутри. Ощущать себя так разбито и одновременно правильно ново для Энджи. Он ступает шаг назад, убрав руку. И уже было собирался уходить, как его хватают за руку. — Для меня это много значит, правда, — шепчет Мидория, испуганно отдёрнув руку. Будто обжёгся о него. — Но, вы знаете, это сложно. Я правда хотел бы стать для Шото-куна кем-то большим. Но мы…       Хрип из гортани омеги заставляет мурашки подняться и табуном пробежать по телу, от затылка к конечностям. Он, действуя скорее инстинктивно, тянется снова рукой к омеге, но не касается. Ему кажется это чуждым и неправильным. Но с секунду поразмыслив, он всё-таки роняет руки на макушку Мидории, чтобы снова, только уже жестче потрепать. — Я думаю, он сторонится из-за того, что альфа в нём спит, — произносит он и не узнаёт собственный голос. Столько в нём нежности и заботы. — И то, что я ограждал его от мира не даёт преимуществ. Ему сложно проявить себя и свои чувства, поэтому, Мидория, наберись терпения или действуй сам.       Мальчишка поднимает голову и еле сдерживает слёзы в уголках глаз. На секунду Энджи уже испугался. Ведь это не было в его планах, довести омегу до слёз. Но тихое «спасибо», и полный благодарности взгляд вселяют надежду на лучшее. И то, как он стремительно быстро скрывается из виду в доме, перед этим извинившись, опускается приятной тяжестью на сердце.       И он ни за что не сознается никому, что повторил слова Фуюми. Что это она помогла ему придумать то, что он так и не смог сам сформулировать. Он доволен тем, что смог. Счастлив тому, что хотя бы немного помог. Он надеется, что это и правда поможет.       «Ну, а теперь остаётся только ждать», — решает про себя мужчина, возвращаясь в дом и слыша разговоры подростков.       В этом адском доме давно не было так оживлённо и, он не постесняется этого слова, весело.

***

      Темнота коридора, тишина, царящая в стенах общежития, призывает распрощаться и скорее направиться в свою комнату спать. Но двое всё никак не могут сказать друг другу этого и просто стоят у небольшого автомата с напитками, облокотившись о стену. — Мой старик, — начинает Тодороки, когда молчать уже нет сил. — Надеюсь, он не сказал тебе чего плохого?       Тодороки, как может судить об этом Изуку, волнуется. Это чувствуется на уровне собственных чувств. Это сложно передать, но, кажется, это что-то очень особенное, что есть только у них. Просто хотелось бы верить в то, что он не ошибается, и это та связь, о которой когда-то говорил ему Всемогущий. Ну или, может, он просто хотел так думать. — Н-нет, всё хорошо. Просто, — а что просто? Что сказать Тодороки, когда ты дрожишь от того, что разговор с родителем истинного, по сути, нёс в себе то, что должно остаться между ними. Не врать же ему, верно? — Просто он сказал, что… что…       И Мидория теряется в подкинутых сознанием вариантах. Слишком много лжи. Нельзя. Нельзя обманывать Шото. Но и правду сказать будет лишним. Потому он просто смолкает, обернувшись, чтобы увидеть альфу. — Он просто попросил проявить терпения и получше стараться, — вырванный из контекста кусочек информации не несёт в себе лжи. Но стыдно становится моментально. — Плохого он не говорил, правда.       Альфа мычит как-то неоднозначно и отрывается от стены, чтобы подойти ближе. Изуку не уверен сейчас ни в чём. В какой-то момент он готов был поклясться, что Тодороки развернётся и молча уйдёт к себе в комнату. Но тот стал напротив него. Он готов был перекреститься, потому что альфа стал к нему ближе и ближе. А на лице его не было и грамма эмоций. Или, может, это виновато освещение? Не важно! Сейчас важно то, что делает он. Как наклоняется ближе к лицу. Как, чуть прикрыв глаза, смотрит на него сквозь ресницы и… касается своими губами его губ.       Банка, что была в руке падает в ту же секунду, но до пола не долетает. Её перехватывает Шото, всё так же касаясь его губ губами.       Вроде бы невинное прикосновение. Но ноги подкашиваются. Омега еле держит себя на ногах, или это Тодороки, подхватив его за талию, чуть прижимает к себе, одновременно надавливая губами чуть сильнее. Дыхание сбивается. Голова начинает кружиться.       Призрачный фантом, опоясывающий с ног до головы пеленой чего-то тёплого и насыщенного — аромат альфы окутывает его. В голове, что кишела мыслями до этого момента, разносится хлопок. Всё выветривается, будто через открытое окно, и всё вокруг так неважно.       Изуку, забыв о том, что он до этого держал банку с напитком, что она сейчас в руках альфы, стремится обнять оного. Но целомудренный поцелуй прекращается, не смея перерасти в что-то большее. — Извини меня за наглость, — тихо произносит Тодороки, но не спешит отстраняться. — Это… я долго решался и…       Договорить у него не получается. Потому что Изуку сносит все ограничители, и он, обеими руками обняв лицо Тодороки, притягивает его к себе и снова прижимается губами, целуя.       Одно. Второе. Третье. Пятое. Восьмое касание. Губы чуть покалывает от хаотичных поцелуев. Так сложно сдерживать себя, чувствуя, как рука на его талии сильнее сжимается и притягивает к себе.       Десятое. Тринадцатое касание, и Изуку уже сбивается со счёта. Зачем считать прикосновения, когда можно насладиться ими всласть? Зачем прекращать это, когда ощущаешь в груди покалывающую щекотку, а по телу проходится электрический разряд возбуждения. — Шо…то… — он тянется на мысках, стараясь быть ближе. Руки сами по себе. Они перебирают разноцветные пряди, зарывшись в волосы на висках. Бормотать имя в поцелуй немного неправильно, но это как-то по-особенному.       Тело дрожит. Он чувствует, как начинает терять связь с миром. Но всё прекращается слишком быстро. — Кто-то идёт сюда, — отстранившись шепчет Тодороки, целуя его в висок. — Возвращайся к себе в комнату скорее, пока дежурный по общежитию не нашёл нас.       И снова поцелуй, которым Тодороки награждает его, приходится в щёку. Сил нет, но надо скорее уходить. И уже только тогда, когда дверь закроется за его спиной Мидория осознаёт.       «Мы целовались!»