В плену своих чувств

— Я уже устал видеть тебя, если честно, — бурчит парень, развалившись на траве, поодаль от уже привычного пейзажа Бичи-Хед. Он, запрокинув руки за голову, смотрит в небо, что в этот раз затянуло тёмными облаками и приобрело оттенок синевы, как при возможном дожде. — Сколько можно? — Не знаю, — шепчет Изуку, поджав ноги и обняв колени. Ветреная погода во сне — что-то из разряда нового. Но он чувствует, что эти перемены здесь связаны с тем, что происходит с ними в реальности. — Я тоже устал постоянно возвращаться сюда.       Они уже, наверное, привыкли друг к другу, настолько часто стали они видеться, что теперь это всё в рамках нормального. Изуку изучил поведение его внутреннего «я» и с точностью может сказать, что он, этот парень, есть он сам. — Я — омега, — сварливо комментирует Изуку-второй, поднимаясь с земли и усаживаясь. — Сколько можно искать заместительные, чтобы обозвать меня? — Мне всё равно дико называть тебя собой, — Изуку отворачивается от парня-омеги и смотрит на край обрыва, ожидая увидеть Тодороки. — Разве они не появляются здесь одновременно с нами?       Но омега не отвечает. Он, показательно хмыкнув, отворачивается и падает обратно, в этот раз, скрещивая руки на груди. — Они не появятся, когда ты просто ждёшь. Это по-другому работает. — Я неделю сплю и вижу один и тот же сон. Неделю во снах общаюсь с тобой и всё до одного места. Скажи, к чему это всё, что здесь происходит? Почему это вообще происходит с нами? И почему, если у нас с Тодороки-куном сны одни на двоих, почему он не приходит сюда? — нервы сдают. Почему-то именно во сне у него просыпается эта вся агрессия и недовольство. Он, может, и правда, устал. Устал мучиться в попытках разгадать этого омегу, понять происходящее. — А ты его сюда не звал, так скажи мне, разве он должен прийти?       И разговор между ними заканчивается, так и не начавшись. Изуку старательно дует губы, отвернувшись от омеги, и смотрит вдаль, рассматривая удивительно ровную линию горизонта. Зато у него вдоволь времени подумать обо всём, что происходит с ним.       К примеру, стоило бы обдумать всё поведение в определённые моменты и постараться извлечь из всего, что он сможет сейчас вспомнить, урок. Ведь, когда ещё ему может представиться возможность поразмышлять обо всём без ущерба его личному времени, что всегда так катастрофически не хватает? — Каччан не зря тебя задротом называет. — Ой, перестань.       И, уже не обращая внимания на присутствие омеги, Изуку сам откидывается на спину, укладываясь в траву, и смотрит в небо. Удивляться, конечно, не стоит, но это всё-таки достаточно поразительно, насколько переменчива здесь погода. Вот только мгновениями ранее небо грозилось пролиться сильным дождём и снести всё потоками воды, как вдруг на небосводе уже ни тучки и солнце ярко слепит глаза. Потому их приходится закрыть, чтобы не слезились от яркого света.       Их общение с Киришимой-куном стало в разы лучше после того раза, когда оба решили раскрыть свои тайны. Это произошло спонтанно, но от этого всего так легко на душе. Словно тяжкий, неподъёмный груз сняли с плеч. Их двоих мучала недосказанность и непонимание всех остальных, ведь их ситуации такие сложные и неловкие. Такое не каждому можно рассказать, но если расскажешь, нет гарантии, что тебя точно поймут. Потому Мидория поначалу очень беспокоился, точно ли Киришима поймёт и не осудит ли, растолковав по-своему его рассказ. Но как оказалось, Киришима парень смышлёный. Мало того, что он не стал многого требовать от него, расспрашивать обо всём, пытаясь разобраться в ситуации. Так он ещё и не отвернулся. — Мидория, привет! — альфа кладёт руку ему на плечо и, наклонившись к уху, говорит немного тише. — Как ты, бро?       На сердце, буквально говоря, распускаются клубни нежных цветов, и сам Мидория чуть ли не благоухает. Это приятная новость, то, что Киришима не стал его осуждать, и, по всей видимости, даже пытается поддержать. Это очень радует омегу. Он улыбается, ткнув альфу в бок, как бы намекая на чрезмерную близость. Оный тут же отступает, но руку с плеча не убирает. — Я в порядке, спасибо, — лёгкая неловкость присутствует. Изуку вроде и не привык быть настолько близким к кому-то противоположному по принадлежности, но это всё равно как-то приободряет. Когда они последний раз были ближе друг к другу, чем расстояние вытянутой руки? Неделю назад? Кажется, да. — Как у тебя дела, Киришима-кун? — Место в раю обеспечено, ведь я смог восстановиться на стажировку, где… ну… ты понял.       Парень неловко жмётся, чуть раскрасневшись щеками. Оба поняли, о чём говорит Киришима, потому то Изуку и не просит объяснить, в чём причина его красных щёк. Он только улыбается ему своей самой очаровательной улыбкой во все тридцать два. — Здорово! Я очень рад за тебя! — Ты знаешь, — Киришима воровато оглядывается, всё-таки лестница не самое лучшее место для личных разговоров. Но не поделиться хорошей новостью он не может. — Он согласился сходить со мной на свидание! Чёрт! Это, конечно, не романтический вечер при свечах, томные взгляды и держания за руку. Но! Боже, мы вместе пойдём в кино!       Пока Киришима говорит всё то, что скопилось у него за пару дней, ну, не каждый же день ему капать Изуку на мозг, парни переступают последние ступеньки к первому этажу. — Ого! Это определённо круто! А что за фильм? Про героев? Блин, я бы хотел присоединиться, чтобы увидеть вас вместе, но боюсь, что из-за меня он будет смущён, — Изуку оглядывается на парня и видит очень-очень румяные щёки. Боже. У него самого начинает сосать под ложечкой от предвкушения. Это хоть и не его свидание, но у него у самого это вызывает не меньше радости. Он очень счастлив за друга! — Удачи вам, Киришима-кун! Я помолюсь за тебя! — Ха-ха-ха! Спасибо, Мидория! — Киришима сильнее стискивает плечо Изуку, заботливо потрепав.       Он наклоняется на секунду, чтобы сказать: «А я за тебя, по-мужски!», и улыбается во весь рот. И, кажется, он хотел что-то ещё сказать, но их внимание, не только их двоих, а всех, кто был на первом этаже, привлекает крик Тодороки. — Не прикасайся!       Взмах руки и растерянное выражение лица Яойрозу, вот что предстаёт глазам одноклассников. И никто ведь даже не догадывается об истинной причине образовавшегося недопонимания. Изуку тоже на секунду теряется в догадках, пока Киришима не подталкивает его. — Я думаю, он заметил нас.       Киришима акцентирует на том, что Тодороки смотрел в их сторону, и, возможно, это «не прикасайся» предназначалось ему. Но Изуку не намерен думать на этот счёт, потому что он уже стоит рядом с альфой и бережливо касается его плеча. — Тодороки-кун? — Изуку склоняется к нему, заглядывая в глаза. То, что он пытается сейчас сделать — глупо, но почему-то ему кажется, что Тодороки на какое-то мгновение стал пахнуть в разы и разы приятнее. — Ты в порядке?       Теряясь в собственных ощущениях, Изуку прикрывает глаза и вбирает в себя воздух, до колющей боли в лёгких. Он, правда, правда пахнет! Изуку хотел было обрадоваться и броситься на шею с объятиями, как вдруг осознаёт — это же неправильно. И в груди в тот же момент колит в разы сильнее. — Тодороки-кун? — снова обращается он к парню, уже двумя руками сжимая его плечи. — Ты как? — Дурно стало, — стыдливо шепчет Тодороки, наклонив голову ближе к Изуку и почти соприкасаясь с ним лбом. — Не выспался и голова болит.       В момент, когда невесомое и почти не ощутимое прикосновение пробегает стайкой мурашек по коже, Изуку хочется взвыть. И не потому, что противно, или ещё чего такое. Нет. Просто в этот самый момент, в ту самую секунду, ему хотелось закрыть глаза и поддаться вперёд, врезаясь своими губами в губы альфы. Но это ведь неправильно! Так нельзя! — Ты просто дурак! — комментирует поток воспоминаний омега, повернувшись лицом к Изуку. — Надо было сделать так, как хотелось… — Что? Ты хоть представляешь себе, что бы из этого всего вышло? — негодование берёт верх, и Изуку подрывается на ноги, силясь подойти к омеге. Но что-то держит на месте. — Нельзя разрушать хотя бы то, что Тодороки-кун старается восстановить. Это неправильно. — Мм, неправильно, — передразнивает омега. — Тогда почему ты не рассказал ему о том, что ты чувствуешь к нему? Ведь была возможность, и врать тоже не хорошо, — омега скалится на Изуку, и, если бы образ был не его, то Изуку вполне бы представился волк, что рычит и машет хвостом от недовольства. — Я… я не хочу обременять его и взваливать то, что не по его вине появилось. Это мои чувства и только. — Изуку, ты дурак! — Сам такой же!       Парни, что оба части друг друга, отворачиваются в разные стороны и надуваются, словно сычи. От реальности не уйдёшь, как и не уйдёшь от собственных чувств. Изуку снова впадает в прострацию, взмывая ввысь и отдавая себя в лапы воспоминаний. — Он ревнует тебя! — с придыханием ворчит Киришима, раскладывая происходящее Изуку на пальцах. — Ты вообще видел, как его лицо теряет маску безразличия, когда мне стоит оказаться к тебе ближе, чем на полтора метра? Мидория!       Они вышли из кабинета, чтобы обсудить только это? Изуку просто хотел пройтись на перемене где-нибудь, но не сидеть в душном помещении. А Киришима увязался за ним. Нет, он-то не против. Пускай, компания не вредит ему. Просто то, что Киришима старается донести ему, практически один в один, что он слышит от второго я во снах. — Киришима-кун, нет, — он улыбается мягко, но голос звучит достаточно грубо. — Тебе это просто кажется. Ка-жет-ся. Я не думаю, что Тодороки-кун стал бы сам себя пытаться обмануть, окажись нечто подобное правдой.       У него своя правда. Правда, подкреплённая поведением Тодороки, когда Изуку почти в лоб спросил его о том, что тот чувствует к нему. Тодороки просто не знает, как ему быть. Тодороки просто боится обидеть друга. Не больше. Ну почему они все так назойливо твердят об обратном. — Тодороки-кун…!       Изуку набирается решимости, чтобы снова повторить то, что когда-то выбило почву из-под ног. Произносить это, конечно, не приносит удовольствия. Но это главная причина, почему Изуку не может поверить в то, что у Тодороки что-то есть к нему. Ведь Тодороки сам отказался от него, а то, что произошло после, самое обычное последствие течки и гона между истинными. Но не произносит. Слова не желают покидать уста. — У тебя зажевало пластинку, — Киришима тот, кто никогда не переходит границ личного пространства. Так считал всегда Изуку, потому что по отношению к нему парень не позволял себе более раскрепощенной лексики с обвинениями в чём-либо. — Ты смотришь на всё это только со своей стороны и не видишь того, что, к примеру, вижу я. Мидория! Он, точно тебе говорю, следит за тобой и мне морду начистить готов, сделай я что-то, что ему не понравится. — Нет. Киришима-кун, нет! То, что ты говоришь, не заставит думать меня по-другому.       Он противится изо всех сил. Потому что Изуку уверен в том, что знает, переубедить его сможет разве что открытое заявление из уст самого Тодороки. Они уже почти подходят к повороту, за которым будет видна дверь в кабинет. Изуку решительно настроен сказать, что Тодороки вовсе не обязан ему ничем. — Тодороки-кун?!       Как в этот самый момент, перебивая и заставляя проглотить не высказанное вслух, к слуху парней доносится шум, схожий с падением, а после сдавленный голос. — Мидория…       Его пробирает до костей. Изуку вытягивает по струнке; развернувшись от Киришимы в сторону знакомого голоса, он готов провалиться сквозь землю. Уши горят огнём, когда он вылетает из-за поворота и видит его, протягивающего руки в направлении себя. В голове что-то лопается, и он мчится скорее к нему, спотыкаясь и падая в подобие объятий.       Лихорадочная дрожь пробирает тело, когда они соприкасаются оголёнными участками кожи. Собственный голос подводит, и спросить у альфы, что же с ним, не получается. Изуку жмётся к нему теснее, носом, скорее на уровне инстинкта, пробираясь к ключицам через приоткрытый ворот рубашки.       Мир вокруг взрывается яркими вспышками. Подобно фейерверку в тёплый летний вечер, всё вокруг пестрит и сияет. Пространство сужается до крошечного клочка, где они находятся вдвоём, а всё остальное прекращает существовать.       Вишнёво-миндальный эликсир, коим благоухает кожа Тодороки, тотчас сводит его с ума. Изуку прижимается крепче, вцепившись крепкой хваткой на спине альфы, он чуть не разрывает на нём одежду. Хочется больше! Больше оттенков вкуса этого аромата. Больше нежнейшего привкуса на языке, в котором он узнаёт запах любимых маминых тубероз. — Шото, — шепчет Изуку, касаясь губами тонкой кожи на шее. Он поднимается выше, даря невесомые поцелуи, целует за ухом. И только спустя мгновения замечает, что Тодороки не реагирует. — Ч-что…?       То, что парень без сознания, он понимает через секунду, как отстраняется. Тодороки, обмякший безвольной куклой, то ли сидит, то ли лежит в его руках. Страх того, что ему стало плохо в руках Изуку и то, что омега только сейчас обратил на это внимание, переполняет. В груди сводит от ужаса.       «Нет-нет-нет», — паника поднимается к горлу колючим комом и перекрывает дыхательные пути. Белый шум проецируется на главном экране его мозга, и всё, что беспокоило его до этого: не взаимность чувств, непонимание со стороны окружающих, страх быть отвергнутым — всё такая ерунда. — Мидория, — Изуку приходит в себя, когда чужая ладонь касается плеча. Кто знает, сколько бы он ещё пробыл не в себе. — Ему надо в медпункт. — Ты даже после этого не решился сказать ему того, что чувствуешь, — сварливо отзывается омега, появившись призрачной тенью в углу, вмешиваясь в воспоминания. — Трус.       Когда они подходят к медкабинету, Изуку перестаёт ощущать дурманящий запах феромонов Тодороки. Идея дать Киришиме отнести альфу на руках не удовлетворила его, а потому он сам взял на себя ответственность, отправляя альфу в класс, отнести Тодороки. Ему хотелось бы поговорить с медсестрой наедине, спросить её о том, что он только что понял. — Добрый день, Исцеляющая дева, — стыдливо проговаривает он, проходя в помещение. — Простите, но… — Почему ты мне сразу не сказал этого?! — Изуку рвёт и мечет, сшибая на своём пути камни и высокую траву. — Ты должен был сказать! Это… Это! — он почти задыхается от переполняющей его обиды и злости. Хоть происходящее вокруг и не реальность. Пусть это лишь плод его подсознания, игра разума, да хоть что, но Изуку чувствует то, что его наполняют абсолютно все эмоции, что он испытал ранее. — Ты ведь это я! Так почему? Нам бы… мне! Мне бы было проще понять то, что происходит с Тодороки-куном!       Омега, насупившись, смотрит на мечущегося парня, восседая на ветви дерева и молчит. Ему нечего сказать — это точно. Да и не обязан он. Не в его это юрисдикции, говорить Изуку про то, о чём он должен был сам догадаться! — Успокойся. — Нет. Боже! Нет! — Изуку возмущён и с каждым разом говорит всё громче. — Тодороки-кун… он так переживает, он с таким столкнулся и снова переживает всё в одиночку… Насыщенное, пробирающее до костей разочарование переваливает за рамки его духовного сосуда. Душа извергается жгучими ручьями боли, словно гейзер, из него рвётся наружу всё то, что копилось так долго. Изуку сейчас не в силах мыслить рационально. Он не в силах понять мотивов его сущности. Он готов разрушить здесь всё от бессилия и своего неучастия. — Ты сделал хуже не мне, — упав наземь, он смотрит на свои руки. — А ему, нашему альфе… Тодороки-куну.       И в пору бы возмутиться омеге, закричать что есть сил. Вот только он просто слушает. Будто размышляет над тем, как правильно ответить парню. — Не-ет, — Изуку роняет первые слёзы. Чувства реальны даже во сне. — Ты травил меня с момента определения, — начинает говорить омега. Его голос тихий. Его едва слышно. Но оба знают, что и этого достаточно. — Ты хотел избавиться от меня. Ты с бетой хотел быть! И что? Теперь я во всем виноват? Опять?!       Всхлипнув, омега спрыгивает с дерева и мчится в сторону Изуку. Он хватает оного за грудки, встряхивает. В этот самый момент, Изуку поклясться готов, омега словно в зверя превращается. Его глаза горят ярким огнём. Зелёные всполохи, подобные привычному свечению причуды, переливаются на коже. А у самого Изуку сводит зубы, и ему становится страшно. — Ты рассчитываешь на мою помощь тебе? — в очередной раз он трясёт Изуку, чуть более сильно. — Ты решил, что я тебе должен? — Он рычит, оскалив зубы. — Ты хренов эгоист! Ты сам виноват в том, что происходит с тобой! Ты сам не видишь того, что происходит вокруг, сфокусировавшись только на себе и своих ощущениях! — омега толкает Изуку в грудь обеими руками, да так сильно, что тот падает навзничь. — Не смей мне больше говорить, что я хоть в чём-то виноват.       Сущность отворачивается и уходит прочь. Но, буквально как на прощание, он оборачивается, чтобы бросить через плечо: — Ты будешь возвращаться сюда, пока не поймёшь всего.       Образ омеги растворяется в белой дымке, оставляя Изуку одного. Мыслей в голове его нет. Он без сил раскидывает руки в стороны и ловит себя на том, что слёз-то больше нет. — И опять ты об этом, — вздыхает омега, лёжа на спине. — Я тебе говорил, что я тогда был на эмоциях. Сам же такой, чего губы дуть?       После произошедшего разговора оба парня не разговаривали один сон точно. Изуку, в очередной раз оказавшись в этом месте, не видел омегу. Даже искать его не стал. Он просто сидел на краю обрыва и смотрел в небо, размышляя над тем, что произошло. Внутреннее спокойствие пришло непривычно быстро, в руки получилось взять себя буквально за сутки. — Я просто думаю о том, как сказать ему, что я в курсе, — Изуку поднимается, усевшись. — Это как-то даже неправильно то, что я знаю. Если он мне не стал рассказывать о таком… — Вот я поражаюсь твоей глупости.       Омега тоже усаживается и оглядывается на Изуку. Они смотрят с выжиданием, когда оба встречаются взглядом. Омега ждёт, что ему не придётся говорить вслух, по его мнению, очевидные факты. Но Изуку пялится в ответ малость растерянным взглядом и не понимает. — Боже… — вздыхает омега. — Он думал, что ты это заметил — от него не пахнет, он не реагирует на твой запах. Логика, Мидория Изуку. Ло-ги-ка. Представитель принадлежности стучит пальцем по виску, якобы намекая, что головой надо было думать. — А-а, — тянет Изуку. — А-а-а! Так вот оно что!       Изуку подрывается на ноги и летит в сторону омеги, пугая того. Радостный вопль заставляет зажмуриться в ожидании чего-либо, омега уже и не знает, чего ожидать от этого мальчишки. И ведь не скажешь, что они единое целое. Скорее всего, во многом виновато прошлое, в котором Изуку совершил достаточно много глупостей. — Спасибо! — Изуку пищит, словно как какая-то девчонка, навалившись на внутреннего омегу. — Спасибо-спасибо! — он обнимает его, придавив омегу к земле. — А тогда говорил, что не будешь помогать, чтобы я сам… — Я просто уже не могу… — омега резко осекается. Под тяжестью тела он вошкается и шипит, пытаясь оттолкнуть парня. — Я хочу к нему, понимаешь?       Изуку замирает на месте, поднявшись на руках над омегой и утвердительно кивает. Как тут не понимать, он ведь и сам хочет. Но чёртово непонимание с обеих сторон спутало все карты ещё тогда в больнице, а после этот эффект только усиливался. Если бы Изуку только мог отмотать время назад. Если бы он только мог вернуть доверие альфы, не делать ему больно. Больно? — Слушай, — он садится по-турецки рядом с омегой и кладёт руки на лодыжки, не зная куда их деть. — А можешь помочь мне понять ещё кое-что?       Омега кивает, тоже, как и он, усевшись. — Течка, в которую… мы с Тодороки-куном… ну… ты понял…? — Изуку не договаривает, потому что вид омеги немного сбивает с толку.       Сущность кривится, словно от съеденного лимона, а после, наверное, со всей силы бьёт себя по лбу, тяжко вздохнув. — Альфы не было тогда, если ты об этом, — говорить о таком, даже для сущности, смущающе. Слишком.       И ведь недаром Изуку думал, что весь этот пейзаж, всё происходящее во сне — проекция его чувств и эмоций. Потому что погода крайне остро реагирует на перепад его настроения и, наладившаяся погода до этого, в раз портится снова. Небо затягивает серыми облаками, и с него чуть ли не гром с молниями стремятся вырваться на землю. — Выходит, что он сам… по своей воле, — шепчет Изуку. — Да, — чуть позже соглашается омега.

***

      Сон накануне первого дня стажировки ввергает его в пучину непонимания, страха и, конечно, приносит с собой огромное количество осознанной информации. К нему, наконец, приходит то, что должно было прийти раньше.       А именно то, что Тодороки неспроста сказал ему «нет». Что парня всего лишь мучало чувство страха и отрешения омеги от него, потому что он стал не тем альфой, которым был. А ещё чувство ответственности за самого омегу. Вероятно, именно этим и руководствовался Тодороки.       «Тодороки-кун слишком хороший», — думает Изуку перед самым выходом.       Первый день обещал быть тяжелым, он сразу так и подумал. Просто потому что голова гудела от того количества информации, с которой ей пришлось бороться после пробуждения. А тут ещё и встреча со вторым из топа героем, Ястребом. Изуку слишком в тот момент перенервничал. — Я подумал, что Старатель мог угодить в передрягу, — приземляясь, бодрым голосом щебечет Ястреб. — Вот я и тут как тут.       Изуку в тот момент явно ощутил, как подкосились его колени. Запах этот, что исходил от героя — омежий. Об этом словно кричала его внутренняя сущность, уловив шлейф. И то, что он подобрался ближе именно к Тодороки… Изуку разрывало изнутри. — Разве похоже, что я угодил в передрягу? — сварливо басит Старатель. — Именно это он и сделал, не так ли, Шото? — омега шагает ближе к Тодороки, и Изуку готов сорваться с места. Ему кажется, что то, как обращается к Тодороки Ястреб — не правильно. Он в момент забыл о том, что альфа использует своё имя, как геройское прозвище. Просто забыл и воспринял обращение, как за фамильярство. — Чт… а… наверное… — Тодороки на секунду растерялся перед героем, смотря на него чуть более ошалело, будто впервые в жизни видит кого-то подобного.       Фантазия Изуку уже подкинула тысячу возможных сценариев их милой беседы. Всего лишь пара секунд, пара мгновений, а он уже сходит с ума от ревности, смотря, как омега крутится возле альфы.       Выдохнуть с облегчением помогает дальнейший разговор и то, что Ястреб к нему самому обращается. Но та сияющая переливами бликов солнца в глазах героя заинтересованность заставляет его напрячься и смотреть во все глаза. Он, может, конечно, соврать, что не специально, но смысл, он специально становится ближе к Тодороки и хмурится. — Палишься, — бросает ему Бакуго через плечо, когда Старатель передаёт злодея в руки полиции. — Пернатый специально действует на нервы.       И они дружно направляются в офис, чтобы продолжить знакомство с агентством. Вереница событий так и кружит голову. Старатель принимает их на обучение и просит рассказать о себе, о целях, что те хотят достичь. Изуку вроде бы отвлекается от гнетущих мыслей. Но места так себе и не находит.       Он увлеченно рассказывает о своей причуде, её возможностях, об использовании и нынешних минусах. Ему льстит то, как Старатель слышит его! Как он, прислушавшись к каждому его слову, предполагает возможные варианты и делает выводы. Боже, это очень волнительно. А самое главное то, что Изуку замечает изменения в нём.       «И смотря на него, такого понимающего и внимательного, мне не верится в то, что он мог поступить в очередной раз с сыном подобным образом, — Изуку переводит взгляд на Тодороки и видит, как тот, будто забитый зверёк, смотрит на них со стороны. — Я хочу помочь тебе ещё раз, Тодороки-кун. Только бы поговорить с тобой об этом».       Невольно, но он снова думает о том, что тогда сказала ему Исцеляющая девочка. — С ним точно всё в порядке? — взволнованный и испуганный всем тем, что произошло, Изуку, наконец, относительно спокойно пытается поговорить с медсестрой, усевшись на соседнюю от Тодороки койку. — Просто… он выглядел болезненно. Что с ним происходит? Это последствия того, что он был… в коме? Да? — То, что ты сейчас услышишь, должно остаться между нами, — женщина почти шепчет, потирая переносицу пальцами. — Дело в том, что его родитель посчитал нужным… чтобы ребёнок принял сильный блокатор. Но он, к сожалению, слишком опасный для подросткового организма. Последствия, с которыми столкнулся Тодороки младший… они ужасны.       Её голос дрожит, то ли от усталости, то ли от груза вины, которой Изуку не чувствует за ней. ОН не видит её вины. Но то, как она выглядит сейчас… она явно винит и себя тоже. Она не смотрит на него, просто тихо говорит то, что её тревожит и при этом тяжко вздыхает. Изуку самому становится как-то не по себе. Он ощущает, как собственные уши краснеют, как сердце начинает трепетать быстрее в груди, будто птицей в клетке, которой крылья переломали любопытные зеваки, эдакие мародёры. — То есть… Боже. Вот оно что… — Изуку оглядывается мельком на Тодороки, прикрывая лицо руками, чтобы не быть громким. — Неужели Старатель мог сделать что-то такое ужасное с ним? Он сможет поправиться? Это… Боже… — Мидория, — женщина подсаживается к нему, кладёт руку на голову и тянет к себе, заставляя положить свою голову ей на плечо. — Ему сейчас нужна твоя поддержка. Ты его истинный и ему просто необходимо, чтобы ты был рядом с ним. Понимаешь? — Я буду, — срывающимся на шёпот голосом проговаривает он, чуть ссутулившись. — Буду… — Вот и хорошо. — Мидория, — доносится хриплое не то шипение, не то сопение со стороны койки Тодороки, и Изуку в ту же секунду спешит к нему. Он берёт его за руку и шепчет бессвязные глупости, обещая быть рядом. Он целует его запястье и старается не ронять на его кожу свои горячие слёзы.       «Тодороки-кун, почему ты не сказал мне этого… ведь тебе так тяжело…».       Он, будто поплавок на воде, всплывает из пучины воспоминаний и снова возвращается в реальность происходящего.       Рассказ Каччана. Изуку чуть было не прослушал его. Мысли слишком глубоко увели его.       Он слушает его и не может не думать над тем, как он изменился. А ведь прошло совсем немного, правда? Они совсем недавно делились всем, что их беспокоило, и из-за чего оба переживали. А сейчас… Каччан, буквально говоря, повзрослел на глазах.       Он всё ещё такой же уверенный в себе парень. Само начало его рассказа говорит об этом. Он пришёл сюда, чтобы понять, что он не может делать. Это вдохновляет. Такая уверенность в себе, кажется, и ему передаётся. Внутри Изуку ликует. Он рад тому, что Каччан переступил через всё произошедшее и продолжает стремиться к поставленной цели. Как сам Кацуки говорит: «Я буду сильнейшим, даже если у меня будет только одна причуда».       Хочется сказать что-то привычное, что-то такое, как он всегда говорит: «ты такой классный» или «Каччан, ты лучший». Но он этого не говорит, потому что попросту не то время. — Замечательно, — Старатель, кажется, доволен тем, что услышал от них. Он разворачивается уйти в то время, как Шото обращается к нему с тем, чтобы самому рассказать о себе. И всё, о чём Изуку может думать, так это о том, что этот монолог будет тяжелым.       Все опасения, не полностью, но окупили себя. Сама фраза «я использую тебя», кажется, в ней Шото смог выплеснуть всё то, что было в нём. Но Изуку-то знает, уже знает, что в нём ещё много всего, что он мог бы сказать отцу.       «Это было очень сложно, слышать всё то, что говорил Тодороки-кун», — думает омега, смотря на чуть погрустневшее лицо Старателя. И нет, ему не жаль его. Просто это всё должно было быть когда-то озвученным. Вот и всего.       Весь оставшийся день они стремглав носились по городу, выполняя поручения и соревнуясь с первым героем.       Общежитие встречает их непривычной тишиной. Но оно, на самом деле, не удивительно. У каждого из их одноклассников сегодня был первый день стажировки, а значит, все устали не меньше них. — Завтра без опозданий, — басом рапортует Бакуго, буквально ввалившись в помещение.       Все трое до этого, будто по договорённости, соблюдали молчание. Старатель вызвал им такси, дабы они не попали в неприятности, а в нём они между собой не разговаривали. Изуку было очень неловко. Находясь между ними, теми к кому чувствовал и чувствует тёплые чувства, ему просто было не по себе. Парни, конечно, не показывали неприязни, но и дружеской ауры от них не исходило. И потому ему пришлось засунуть куда подальше своё желание обсудить сегодняшний день на потом. Так сказать, до лучших времён. — Ага, — соглашается Тодороки. Парень мнётся на месте, с секунду смотря в спину удаляющего Бакуго, а потом разворачивается к Изуку лицом. — День был сложный, но мы справились.       На губах альфы расцветает мягкая улыбка, от которой у омеги колени подкашиваются. Оба смотрят друг на друга и просто молчат. Но Изуку, будто опомнившись, кивает. — Ты хорошо постарался, Тодороки-кун.       Он почти прикусывает себе язык, смотря на то, как Тодороки отрицательно машет головой из стороны в сторону и говорит: — Не больше, чем ты. Ты тоже был на высоте. — Спасибо.       Они стоят в прихожей, не двигаются с места ещё какое-то время. Кажется, что оба думают об одном и том же. Хочется растянуть этот миг в бесконечность, чтобы побыть подольше вместе. Может быть, поговорить. Или обсудить что-то. Но оба молчат.       «Я не могу начать говорить об этом первым, — Изуку мученически вздыхает, разминая кости, и глупо смеётся от того, что Тодороки повторяет за ним. — Я не должен был этого знать. Тодороки-кун не хотел говорить мне. Так почему мне кажется, что он хочет сказать что-то?». — Нам ведь на стажировку к девяти? — отведя взгляд, говорит Тодороки. — Не хотел бы ты выйти на пробежку? Со мной. Вдвоём.       Тот взгляд, коим награждает Тодороки Изуку, несравним ни с чем. В его глазах плещется и надежда, и мольба, и плохо прикрытое желание. От этого всего просто крышу сносит. Изуку не в силах отказать. И неважно уже то, что он обещал Всемогущему утреннюю тренировку. Всё так неважно становится вмиг. Потому что вот оно! Это первый шаг со стороны Тодороки! Его нельзя упустить. — Конечно! — слишком громко говорит он, подойдя и схватив альфу за руки. — Конечно, я только за. О-ох.       Изуку неуклюже пятится назад, осознав, что подобрался слишком близко к парню. Но как тут удержаться? Никак. Да только тёплые руки Тодороки приходится отпустить. Оба заливаются краской. — Т-тогда к половине шестого на крыльце? — Изуку готов поклясться, что это лучшее, что произошло с ним за этот день. Даже стажировка у топового героя не сравнится с тем, что сейчас он ощущает от этого предложения.       «Господи, будто на свидание пригласили, — смеётся он с себя, а Тодороки даёт согласие. — Я ужасно волнуюсь». — Ну тогда до утра? — Аг-га, — смущенно чешет затылок омега и опять глупо улыбается, вызывая этим улыбку у альфы. — С-спокойной ночи тебе, — Тодороки делает маленький шаг к Изуку навстречу и смотрит ему в глаза. Сомнение словно отпечатано на лице. — Приятных снов.       Могло ли показаться Изуку, что Тодороки хотел его, о Боги, обнять? Ведь это всё не плод его больной фантазии? Или может это и вовсе из-за того, что ему так пытался доказать Киришима, что Тодороки к нему неровно дышит?       Ему самому хотелось бы его обнять, но смелости на этот жест нет. Изуку страшно от того, что его могут оттолкнуть. Изуку страшно. — И тебе приятных снов, Тодороки-кун, — застенчиво шепчет он, смотря на него влюблённым взглядом. И оба двигаются с места в сторону лифта.       И Изуку в какой-то короткий момент осеняет — ведь им ещё нужно подняться, как минимум, на его этаж, чего же это они сейчас распрощались. И не удержав немного нервного смешка, Изуку расходится в более смелый хохот. Тодороки оглядывается на него с некоторым недоумением в глазах. — Ах-ха-ха, да я просто только сейчас понял, — еле выговаривает омега, когда двери лифта открываются. — Нам ещё вместе до моего этажа ехать, а мы уже пожелали друг другу спокойной ночи.       И Тодороки тоже улыбается, но не так ярко, как сам Изуку. Но ему и этого достаточно. Для него и эта улыбка больше, чем просто ослепительная.       Лифт мелодично звенит, оповещая о том, что они приехали на этаж. Как-то быстро. Но Изуку не придаёт значения. Он выходит из лифта, оборачивается на альфу и, склонив голову, улыбается во весь рот. — Спокойной ночи, Тодороки-кун. — Спокойной, Мидория.       Инстинкт буквально на максимум, он ощущает то, что находится уже не в своей комнате, а в другом месте, и даже знает в каком. Ему даже не стоит открывать глаза, чтобы понять, что он уже не в реальности, а во сне. Но он всё так же лежит на спине, ощущая всё то, что происходит вокруг кожей. — Привет, — сквозь пелену белого шума, который господствует в его голове сейчас, Изуку слышит собственный голос, который принадлежит не ему. Он мычит в ответ. — С сегодняшней ночи мы меняем привычный тебе сон.       Голос омеги серьёзен, как никогда до этого. Изуку, ощутив прилив страха из-за изменений тона, в тот же момент открывает глаза и поднимается с земли. Глаза его щиплет от чрезмерно яркого света. Приходится какое-то время прикрывать веки ладонью, чтобы дать глазам привыкнуть к освещению. Получается у него это не слишком быстро, но омега терпеливо ждёт. — Что значит «меняем»? Мы могли изменить происходящее здесь? — Изуку в недоумении оглядывается по сторонам, чтобы найти омегу. Но у него не получается этого. Голос-то он точно слышал, ему показаться не могло. Но где же он? — Где ты? — Здесь, но меня ты видеть не можешь, — всё так же серьёзно говорит омега. — Я сам не могу понять, что происходит. И да, можем менять. — Тогда… — но Изуку договорить не дают. — То, что было — было нужно для тебя. Потому я не стал вмешиваться. А сейчас… — он почему-то смолкает на секунду, но всё равно продолжает, будто обдумывал следующие слова. — Я почувствовал его. Альфу Тодороки, — поясняет он. — Я хочу, чтобы ты помог мне его найти.       Голос омеги наполнен тоской. Даже не так. Он переполнен ею. У Изуку в груди всё будто бы сводит, подобно судороге. На уровне сердца, ближе к солнечному сплетению, всё начинает саднить, как будто там рана. Но одновременно с этим ощущением чувствуется что-то тёплое, расползающееся к конечностям. Это непривычно, но приятно. Его словно наполняет изнутри чем-то.       Словно душу его кто-то пытается обогреть. — Нам нужно скорее найти его, — Изуку прислушивается к голосу омеги и осознаёт… — Ты у меня в голове… — Что?.. Нет! — возмущенно шипит омега. Будто желая огрызнуться, он шумно втягивает в себя воздух. И тут же выдыхает. — Ты меня чувствуешь? — Кажется, да? — Изуку кладёт ладони на грудь, ровно в то место, где чувствует теплоту. Он точно уверен. Ему не чудится. — Ты простил меня?       Но омега молчит. Так проходит минута, а может и больше, но он всё так же молчит, словно партизан, набравший в рот побольше воды. Кажется, даже, что не слышно дыхания. Хотя? До Изуку, медленно, но доходит. Омега дышит вместе с ним. Это он. Он сам и есть омега. — Ты принял меня, а я тебя, — голос звучит сварливо, даже как-то обижено. — Но я не простил. Потому что ты сам себе не можешь простить… — Понятно. — Там на окраине есть одно место, где я ещё не был. Пойдём, посмотрим там?       Изуку даже ответа не даёт, потому что чувствует, как внутри всё будто в узел завязывается. Он может только предположить, что это. Но даже это кажется ему чем-то нормальным и правильным. Он, наконец, становится со своей сущностью одним целым, об этом кричат его инстинкты. Об этом вопит нутро, и всё где-то там, в глубине души, переворачивается вверх дном.       Он всё-таки шагает в ту сторону, о которой говорил омега. Не видя, не предполагая даже, где это. Он идёт, чтобы найти своего альфу. И вся ночь пролетает в миг, наполненный поисками и тихой борьбой внутри себя.       Они теперь с омегой одно целое. Теперь ему становится проще дышать. Теперь всё правильно.       «Я найду тебя, Тодороки-кун. Найду тебя в нашем сне».       А ведь он даже не задаётся лишними вопросами о том, зачем им его искать, и что вообще происходит. Потому что он верит своей принадлежности. Остальное неважно.       Утро не за-да-лось. Он проспал. Проспал! Просто не услышал будильник! Часы уже показывали ужасающие цифры, пять сорок одну. — О Боже! — Изуку спрыгивает с кровати и путается ногами в одеяле, падает на пол, смачно ударившись носом. Хорошо, что ещё не разбил его. Было бы не здорово появиться на второй день стажировки с опухшим носом. — Тодороки-кун говорил, что в половину шестого на крыльце встретимся. О Боги! Нет!       Он собирается впопыхах. Быстро хватает спортивные штаны и натягивает на ноги и только через секунду осознаёт, что он натянул их на домашние шорты. — Нет-нет-нет!       Уже после, когда ему всё удалось справиться со штанами, он бросается искать в ящике комода чистую футболку. Находит, натягивает. И опять чертыхается. Задом наперёд. Но времени снять её и спокойно надеть нет. Потому он вылетает в коридор в таком виде и на ходу стягивает часть гардероба. Два лестничных пролёта приходится преодолевать с голым торсом, потому что он должен видеть, куда ступают его ноги. На повороте он совсем немного медлит. Но когда перед глазами виднеется просвет из панорамных окон первого этажа, он набирает скорости. Только вот футболка-то в руках, а не на положенном месте. — Только бы он был там, — почти молится Изуку, натягивая на ноги привычные красные кроссовки. — Хоть бы подождал. И тень на земле, когда он вылетает из здания, вселяет в него веру в то, что Тодороки его ждёт. Он уже вываливается на порог, улыбаясь смущённо и глупо, как вдруг со спины слышит голос, что окликивает его. — О, Мидория! Доброе утро! — Каминари, улыбаясь во все тридцать два, стоит за его спиной, бодрый и довольный. — Ого, а ты не замёрзнешь?       Альфа окидывает его взглядом с головы до ног, почти оценивая. И до Изуку доходит. Он, стоит в проходе, раскрыв двери, практически раздетый, в руках его футболка, а на дворе, на секундочку, не знойное лето. — Оу, ну да, — Изуку ощущает себя очень глупо. Он быстрым движением натягивает футболку, оглядывается на улицу и уже готов шагнуть был наружу, как его хватают за руку. — Простудишься так. Вот, — Каминари стягивает с себя олимпийку. — Я всё равно не иду на пробежку, Джиро дала отбой, — поясняет он и ждёт, протянув руку к омеге. — Запоздалое спасибо за помощь с домашкой на прошлой неделе.       Изуку пытается припомнить момент и улыбается альфе, всё же взяв вещь. — Спасибо. Я потом постираю и верну. — Ага, — Каминари светится от счастья. Его добродушие всегда было визитной его карточкой. Он рад помочь и очень благодарен, когда помогают ему. — Я, кстати, хотел тебе передать вчера, но ты поздно вернулся, — он заговорчески щурится, наклонившись ближе к омеге, и шепчет. — Дан-го. Твоя помощь была очень кстати, совет сработал на ура, и Джиро больше не обижается на меня.       В памяти вспыхивает момент, когда Каминари, практически обливаясь слезами, ввалился к нему в комнату и просил совета, как попросить прощения у девочки-омеги. Потому что он, мелкий засранец, как сказала его девушка, опоздал на свидание и все его способы помириться с ней были отвергнуты.       Они в тот вечер просидели больше двух часов к ряду, разбирая статьи из интернета и рассуждая над тем, что предпринимал сам парень. На вопрос, почему именно, он Каминари ответил просто: «потому что ты единственный из омег парней, кто мне может помочь в таком деле. К девчонкам я не могу пойти, они расскажут всё ей. Да и не могу же я потерять авторитет грозного альфы в их глазах. Такое нужно спрашивать только у проверенных людей».       «Точно, он же тогда расхваливал сладости, что нравятся Джиро», — Изуку кивает сам себе. — Спасибо, Каминари-кун, но мне пора, — он оглядывается, и паника подмывает изнутри. Тени Тодороки-куна уже нет. — После пробежки, хорошо? — Окей, — парень показывает большой палец и скрывается в помещении. А сам Изуку вылетает из здания, торопясь натянуть кофту. На улице и правда, прохладно.       Нагнать альфу было не трудно. Трудно было отдышаться, когда, догнав Тодороки, пришлось подстраиваться под его темп. — До-доброе утро, — задыхаясь, здоровается омега. — П-прости, что опоздал. Я проспал. — Доброе, — голос его ровный, он будто бы и не бежит вовсе, а расслабляется на берегу океана. — Извини, что не дождался. — Всё в порядке, — Изуку привыкает к темпу бега, и ему становится проще дышать.       И ему бы хотелось сказать что-то, спросить его о том, как ему спалось. Но что-то не даёт и рта открыть. Тодороки смотрит вперёд, бежит уверенно, и весь вид его говорит о том, что ему не до разговоров. И Изуку решает всё-таки не лезть лишний раз. Не докучать своими разговорами.       «Главное то, что мы сейчас вдвоём, — он переводит взгляд вперёд, набирая скорости, чтобы быть наравне с альфой. — Поговорить можно и после. Ведь разговоры собьют дыхание».       И они бегут вперёд, петляя по территории академии. Изуку смотрит перед собой и под ноги, не замечая играющих желвак Тодороки и того тяжелого взгляда, коим смотрит альфа на его одежду.

***

— Моя сестра позвала нас на ужин, — смотря на сообщение в своём телефоне, Тодороки проговаривает это с долей безэмоциональности. Тяжелый трудовой день, очередная стажировка, выжала все силы из парней, и проявлять что-либо помимо относительного безразличия нет желания.       Они уже вошли на территорию дома Тодороки и шагают по направлению к зданию. Мыслей полная голова. Она, будто пчёлы в улье, жужжа, летают из стороны в сторону, не давая и момента на то, чтобы сфокусироваться на чём-то одном.       Дальнейший разговор, а точнее препирательство Бакуго с Тодороки, Изуку не слушает, потому что к нему обращается Старатель. — Я хотел бы поговорить с тобой, — начинает он, остановившись у входа в дом, тем самым тормознув Изуку. — О вас с Шото. — О-о, — тянет Изуку, чувствуя, как остатки сил покидают его тело. — А… эм. Хорошо? — Не сейчас, после ужина, — мужчина смотрит на то, как двое мальчишек разуваются, отходит в сторону, пропуская омегу. — Разговор будет долгим.       Изуку сглатывает образовавшийся ком в горле. Становится страшно.       «Зачем ему это? Чего он хочет добиться? Он хочет, чтобы я перестал общаться с Шото?», — и в голове тут же перещёлкивает. Он говорит быстрее, чем успевает подумать. — Я не откажусь от него, — чеканит он каждое слово. — Можете даже не уговаривать. Я не отступлю.       Старатель кивает, будто бы сам себе, и растягивает губы в подобии улыбки. — Рад это слышать. А теперь… Добро пожаловать в дом Тодороки. — Простите за вторжение, — Изуку переступает порог.