***
Лазурная гладь, искрящаяся на солнечном свете переливами разных цветов; шум волн, рассекающих песчаный берег, что, разбиваясь, превращаются в пену и ложатся чуть менее ровным слоем поверх тех, что уже есть на берегу; зов одинокой чайки, что, кружа над морской поверхностью, то и дело пытается присмотреть сквозь воду наивных и глупых рыбёшек, в коих нет страха всплыть слишком близко к поверхности, и поймать их, дабы набить своё опустевшее брюхо. Изуку шагает босыми ногами по тёплому песку и смотрит в сторону бескрайнего моря, любуется искрящимся горизонтом и не чувствует и капли тревоги. Всё вокруг, внутри, всё такое идеальное. Словно в штиль выйти в море и насладиться красотами природы. Всё чрезмерно хорошо. Он шагает вперёд и смотрит себе под ноги. Понимание, что это сон, и что всё вокруг нереально — въедается в подкорку, но не насладиться этим спокойствием он не может. Просто так умиротворённо и гладко не было уже очень давно. Он так давно не наслаждался спокойствием и не волновался обо всём на свете, что сейчас всё, даже нереальное, приносит наслаждение. Но крик над головой заставляет напрячься и оглянуться в поиске. — Там! — разрывается его нутро громоподобным воем, когда его взгляд цепляется за смутные очертания фигур на краю мелового обрыва. Когда эта громадина образовалась за его спиной — неизвестно. Но он не поддаётся волнению, ведь он понимает, что всё это нереально и что вполне возможно, что будут происходить вещи странные и, может, пугающие. Это сон. Это фантазия, подсознание. Потому Изуку решает для себя просто проверить то, что происходит там, наверху. Просто выяснить и не сметь подходить ближе. Уж слишком ему хочется насладиться спокойствием и не подвергать себя и здесь стрессу. Он активирует полное покрытие и прыгает вверх, чуть поразившись тому, насколько лёгким оказался прыжок, и даже не обратив внимания на то, с какой максимальной отдачей он активировал причуду. Потому что впереди него предстала довольно странная картина. Слишком странная. Непонятная и страшная. Он сам толкнул Тодороки с обрыва. Перед ним его собственные глаза, они смотрят с насмешкой, прищурившись и с хрипотцой прошептав: — Ну что ж ты, лови его. И Изуку, не понимая, каким образом, услышал его, почему в секунду оказался так близко, почему всё закрутилось так быстро. Ни разу не обдумав и плана того, с какой стороны ему поймать его, альфу, просто бросается вперёд, раскинув руки в ожидании того, что в его тело сейчас врежутся. Но. Тодороки пролетает сквозь него! Они просто превращаются на секунду в призрачные образы, размываются, смешиваются, пролетая мимо друг друга, сквозь друг друга. И Шото падает вниз. Изуку не может отвести от него взгляд. Да и альфа, словно с презрением, смотрит в глаза, вглядываясь в душу. Он падает, а Изуку просто замер на месте и смотрит на то, как альфа разбивается об гладь песчаного берега, не издав и звука, превращается в кровавое месиво, а потом и вовсе испаряется. Будто бы и не было его здесь. Изуку закрывает глаза и старается не закричать в голос. Но вокруг всё, словно заговорённое, начинает нашёптывать: — Это всё твоя вина, Изуку. — Это ты виноват в том, что Тодороки-кун больше не с нами. — Ты убил в нём всё. — Это ты, ты причина бед. — Из-за тебя, Мидория Изуку, Тодороки-кун страдает даже там. — Из-за тебя! — эхом раздаётся повсюду, а в глазах темнеет. Вокруг больше ничего нет. Изуку делает вдох, но вокруг нет даже воздуха. Чувство, словно лёгкие сжимаются. Голова начинает кружиться, и его чуть подташнивает. Удивления тому, что всё слишком реально — нет. Он пытается разрушить стены темноты перед собой, размахивает руками в разные стороны, хватается за сгустки чего-то непонятного, сжимает в руках, но тщетно. И когда уже сознание понемногу отступает от него, а вокруг всё затмевает сизым дымом, Изуку открывает глаза снова. — Мальчик мой! — слышит он знакомый голос и пытается отозваться, но в горле першит. — Как я рад, что ты пришёл в себя, — мужчина с облегчением вздыхает и поднимается к изголовью кровати, что-то делает и снова садится на уровень глаз Изуку. — Я так волновался, юный Мидория, ведь ты потерял сознание в моих руках. Что случилось? Мужчина смотрит на омегу и пытается распознать в каждом взгляде намёк либо отголосок правды, ведь он понимает, что мальчишка не скажет того, что на самом деле произошло. Он знает, что этого омегу сковывает, и понимает, что он не сможет рассказать всего. Но он и не будет просить. Ведь ему лишь хочется, чтобы его наследник не страдал. — Мидория мальчик мой, что ты делал так поздно в парке, и почему ты был в… Изуку не даёт ему договорить. — Всё в порядке, — резко и громко говорит Изуку, чуть приподнявшись на локтях. Он оглядывает мимоходом помещение и делает вывод, что находится в здравпункте. — Просто надо было спустить пар, а ничего лучше… пробежки или же рукопашного на дереве, что же сказать, — мальчишка начинает бубнить, неосознанно сдавая себя с потрохами, — ох, — он поднимает глаза, — я… сказал вслух, да? Всемогущий кивает. — Просто это то, о чём я не хотел бы говорить, — спустя минуту говорит Мидория, понурив плечи и уронив голову на грудь. — Извините. Дверь в помещение открывается, и Изуку только сейчас обращает внимание на то, что они находятся за шторой, и что в окно чуть пробивается солнечный свет. — А сколько сейчас времени? — Половина шестого, — произносят за шторой, а потом отдёргивают преграду в сторону, — пора бы тебе уже подняться и идти приводить себя в порядок. Но перед этим, — Исцеляющая девочка показывает шприц в своих руках и ватный тампон, — я поставлю тебе укол. — Что это? — Успокоительное, — говорит Всемогущий. И Изуку даже не интересуется, зачем ему ставят именно этот укол. Просто, возможно, он догадывается, как себя вёл, пока был в отключке. Омега прикрывает глаза, а перед глазами предстаёт образ альфы. «Как же мне теперь быть…»***
Утро проходит непримечательно и даже в коей-то мере незаметно. Изуку не спеша, почти вальяжно, плетётся в душ, чтобы привести себя в порядок, а после, мокрый и чуть разгорячённый, идёт на кухню, дабы поставить чайник. Но его кто-то уже опередил. — Доброе утро, — Киришима стоит у столешницы, облокотившись на неё, потирает кулаком всё ещё спящие глаза. — Сегодня и ты, смотрю, рано поднялся. Неужели паришься из-за теста по геройскому делу? А Изуку так и стоит, разинув рот. Он не ожидал, что кто-то уже проснулся, потому без зазрения совести щеголял из душевых в одних только шортах. Заметно смутившись, омега перекидывает правую руку на левое плечо, в надежде хотя бы чуть прикрыть свою наготу. — Мидория, брось ты, — смеётся Киришима. — Ведёшь себя так, будто мы не в одной раздевалке переодеваемся. Альфа хохочет в голос, но ради омежьего удобства всё же отворачивается лицом к чайнику. Плечи его кажутся Изуку напряжёнными, и то, как он упирается ладонями в столешницу — странно это. Мидория хоть и не мастер в понимании, но видит — Киришиму что-то тревожит. Собственное чувство неловкости уходит на второй план. Чувства друга сейчас куда важнее собственного достоинства. — Да, всё в порядке. Киришима-кун, — он подходит ближе, чтобы достать две чашки и поставить их рядом с альфой. — Если ты не против, налей, пожалуйста, кофе и мне, а я пока оденусь. Хотелось бы… с кем-нибудь пообщаться. И не дожидаясь от альфы ответа, омега рысью поднимается в свою комнату, хватает первую попавшуюся футболку, благо, она чистая, и стремительным шагом спускается на кухню, попутно натянув на себя предмет одежды. Дыхание совсем немного сбивается, но это уже и не важно. Изуку чувствует острую необходимость с кем-нибудь пообщаться, кто не причастен к тому, что произошло вчера. Хочется выдохнуть и окунуться в повседневную жизнь, без всех тех проблем (что он сам создал). Мидория спотыкается, запутавшись в собственных ногах, но не падает. Удержался. — Хах, не надо было так спешить, — Киришима помешивает ложкой в чашке, что ближе к нему. Взгляд он умело прячет, выискивая в стороне что-то интересное. Но вторую чашку всё-таки подталкивает к Мидории. О, стоит ли упомянуть, что от столешницы он так и не отошёл? Видимо, Изуку и правда был быстр. — Не знал, любишь ли ты со сливками, потому налил просто чёрный. Мидория пару секунд пытается собраться с мыслями и тупо пялится на предложенную ему чашку. Секунда. Две. Он кивает головой, негромко сказав: «Спасибо», и тянется к посуде. — Расскажешь, что тебя тревожит? — Что? Ха-ха, с чего ты решил, что… — Эйджиро встрепенулся и с удивлением воззрился на Мидорию. Но ему хватило и одного взгляда в эти понимающие глаза, чтобы сдаться, так и не начав бороться. — По мне видно, да? — Угу, — Изуку отпивает горького напитка глоток и чуть кривится. Немного меньше сахара, чем он привык класть, но это нестрашно. — На лице будто бы написано, Киришима-кун. Ещё один глоток, и Изуку понимает, что так не сможет насладиться напитком. А потому, пока Киришима решается, он добавляет ещё пару кубиков сахара. Говорят, сладкое настроение поднимает. Что ж, Изуку хотелось бы в это верить. — Чёрт… — взгляд альфы мечется из стороны в сторону, не находя предмета, что мог бы отвлечь. Нервозность приглядывается даже в мельчайших движениях. Изуку смотрит на парня, выжидает некоторое время, не смея давить на него. Он понимает, что это сложно — перед кем-то другим открыться и вывалить всё, что в душе. Вот ему, к примеру, это слишком сложно. Ему ни разу не удавалось раскрыться перед кем-то полностью, совсем обнажая невзрачные уголки своей почерневшей души. Но сейчас ведь не о нём, а о том, кто сейчас переминается с ноги на ногу и кусает губы. — Киришима-кун? — Я… я расскажу. Но перед этим, — он поднимает взгляд пронзительных, ярких, рубиновых глаз, — я хотел бы извиниться. Ага. Нам не выпадало момента, да и не слишком стремился к этому разговору… в общем, — Киришима делает шаг вперёд, протянув ладонь для рукопожатия Изуку. — Мидория, прости меня за мой немужественный поступок. Изуку рефлекторно хватает Киришиму за руку и пялится на сцепленные пальцами ладони. Он медлит, перед тем как крепче сжать и поднять глаза на Альфу. Это как бы… немного странно. Спустя столько времени говорить с ним о том, что произошло, и тем более просить прощения. Но Изуку всё-таки принимает всё как есть. — Я не держу на тебя зла, Киришима-кун, — Изуку улыбается мягко-мягко, растянув губы в чуть более широкой улыбке, чем до этого. — Не стоит беспокоиться, правда. Неловкое молчание сковывает обоих. Никто из двоих не стремится разрушить тишину и начать говорить. Время на часах неумолимо спешит вперёд, растворяясь в тишине утра, так же как растворяется возможность спокойного разговора. С каждой упущенной минутой, близится время, когда проснутся все, и им уже будет не до деликатных разговоров. А может это и к лучшему, что они решили помолчать? — Каково это быть с истинной парой? — вопрос, словно оглушительный хлопок, раздаётся в воздухе и будоражит нутро. Изуку поднимает испуганный взгляд на Киришиму и не может понять, что парень имеет в виду. Издевается ли? Или же он спрашивает это серьёзно, с намёком на собственное будущее? Как знать. Но как бы то ни было, что бы ни имел в виду Киришима, у омеги всё равно этот вопрос тлеет на кончике языка, принося жгучий, невыносимо терпкий вкус. Его это задело и сильно. — Эм, в каком это смысле? — омега пытается выглядеть непринуждённо и более-менее расслабленно. Даже смеется. Глупо, с натяжкой. Вот только дрожь в голосе, кажется, сдаёт его со всеми потрохами. — Я не с-совсем понимаю… Киришима ждёт. Он смотрит выжидающе, долго рассматривая омегу, от чего у оного бегут мурашки по коже, и молчит. Изуку понимает, что уже ошибся с ответом. Чёрт. Его будто бы проверяли на контрольной, и он с треском провалился. Он только было открыл рот, дабы сказать хоть что-то, но Киришима перебивает его. — Вы не вместе? И почему-то сейчас Изуку чувствует себя ужасно. Внутри всё переворачивается, буквально кверху пузом, а уши начинают гореть. Он стыдливо прячет взгляд. Просто хотя бы, потому что это невыносимо, видеть в рубинах напротив искренний шок и непонимание. — Я… — внутри всё дрожит, подобно осеннему листу на ветру. Изуку старается взять себя в руки, старается. И благо, что седативный препарат всё ещё блуждает в его крови. Иначе бы он точно разбился на тысячи частичек и излился в миллионы ручьёв. — Просто так получилось, что… раньше это казалось… а теперь я… И именно в данный момент Изуку чувствует, как к горлу подкатывает ком осознания. Он один. Брошенный, но это заслуженно. Он смотрит себе в ноги и чувствует бархатисто обволакивающее спокойствие от человека напротив. Это помогает понять. Изуку не прислушивался никогда к внутренней сущности и шёл на поводу того, что называл чувствами. А по сути, главенство захватил разум, что кричал о возможной опасности, ведь: «С Каччаном мы столько лет вместе. А здесь что-то, чего я никогда прежде не ощущал». На глаза накатывается мутная пелена скудных слёз. Изуку смотрит на Киришиму и тихо-тихо начинает говорить: — Я сначала не хотел, хоть природа и просила быть вместе, — он хлюпает носом, — а потом получилось так, что уже Тодороки-кун отказался от отношений со мной. Почему-то было так больно… что даже сейчас плакать хочется. А потом… И теперь… Киришима-ку-ун… Чашка приземляется на поверхность стола, а руки сами обнимают себя. Изуку старается не вспоминать, не погружаться слишком глубоко. Но он уже там. Хм, нет. Он не поднимался с этого дна, с тех пор как опустился туда. А это произошло уже очень давно. Омега хлюпает носом, прогоняя перед глазами яркие вспышки воспоминаний о том, что и когда произошло. Он вспоминает тот самый момент, когда впервые вкусил аромат альфы. Насколько, что тогда было страшно и трепетно. Табун мурашек пробегает по коже, и Изуку ёжится, словно черепашка прячет голову, он вжимает её в плечи. Стоило первому всхлипу сорвать с его губ, как Киришима двинулся к нему. Альфа осторожно приобнимает омегу за плечи, сжимая ладони, тянет к себе. Изуку утыкается носом в чужое плечо и на мгновение замирает. Чужой запах раздражает рецепторы. Против собственной воли хочется зарычать, оттолкнуть от себя чужака. Мидория понимает — это омежий инстинкт, что противится чужому альфе. Он противится мельчайшему на лишнее намёку. От накатывающей на него истерики и следа не остаётся. Киришима тихонько смеётся, отступая. — Но ты принял своего альфу, — объятия превращаются в дружеское похлопывание по плечам и Киришима совсем отстраняется от Мидории. — Понимаю, начало у вас не заладилось. Но, сейчас-то, у вас как? И почему сейчас нет желания говорить и просить помощи? Он вроде и разбит. Уничтожен собственными руками. Но попросить помочь, просто рассказать всё как есть, и спросить чисто человеческого совета. Почему ему этого не хочется? Изуку какое-то время, может, пару секунд от силы, молча смотрит на парня и решается на что-то. Но принять решение сложно. — Всё сложно… и я сам слишком много ошибок допустил, — омега пятится. — Я, наверное, не хотел бы говорить всего, это… слишком. Просто… мы не можем быть вместе с Тодороки-куном. И Изуку искренне надеется на то, что Киришима поймёт его и не станет лезть в душу. Потому что ему самому от себя противно, а что будет, если о том, что произошло, ещё кто-то узнает? Нет-нет-нет! Он готов молиться Богам, лишь бы избежать дальнейшего разговора и раскрытия правды. Да, поговорить хотелось, но не об этом. Уж точно не об этом. — Я… — Изуку набирает больше воздуха в грудь и готовится принять на себя все удары судьбы. Конечно, ему хотелось бы оправдать себя. Но какой смысл? — Понимаю тебя, — вдруг неожиданно шепчет Киришима и, опустив взгляд в пол, сутулится. И это смотрится на самом деле так дико. Непривычно видеть его таким поникшим. — Когда не можешь быть со своей парой, это сложно и… больно. Омега, от полной беспомощности, чуть оседает на столешницу. Он смотрит на парня перед собой и пытается распробовать, понять, прочувствовать то, что только что произнёс альфа. Он его понимает, серьёзно? Изуку шокировано смотрит на Киришиму и пытается взять себя в руки, чтобы что-то сказать. Но Киришима продолжает говорить. — Дело в том, что я… — он мнётся на месте и смотрит на Изуку из-под упавшей чёлки. А ведь он ещё даже причёску не сделал, — я нашёл свою пару и долго пытался принять свои чувства. Это ведь так не круто, быть альфой и в тоже время полным тупицей, чтобы не понять, что ты чувствуешь. Он… тот омега… чёрт… Это так непривычно — видеть его таким, перекошенным и нерешительным, мнущимся на месте и выкручивающим собственные пальцы. Но Изуку смотрит сейчас именно на этого Киришиму и ловит мысль того, что теперь чуточку больше знает этого суматошного парня. — Мидория, я могу попросить тебя о том, чтобы этого никто не узнал? Я не хотел бы, чтобы у моего омеги были проблемы из-за меня. Надежда в глазах этого парня подкупает. А потому, чуть натянув улыбку на уста, он старается создать вид более уверенного в себе омеги, Изуку качает головой, чуть слышно прошептав: «Я никому ничего не скажу». — Мой омега… он старше меня, — щёки вспыхивают алым цветом в тон его волосам. — Мы, по началу, делали вид, что нас не тянет друг другу. Но так вышло, что мы… ну… поняли, что нам никуда не деться. — Киришима застенчиво чешет затылок, уводя взгляд в сторону, и пытается говорить менее скованно. — Я… он мне нравится, как человек в первую очередь. А ещё он крутой герой. Мы классно работаем в тандеме. Он понимающий и такой… такой… добрый. Но этого не одобрит геройское сообщество. Понимаешь, ведь я совсем ещё ничего не добился, а он, и это всё… наша истинность, чувства. В общем… я понимаю то, что ты чувствуешь. Это больно быть рядом, но не вместе. Доверчивый взгляд, скованное движение рук и крайне неловкое объятие. Мидория не знает, чем именно он руководствовался, но ему вмиг стало так грустно от того, что рассказал Киришима, что захотелось его хотя бы как-то поддержать. А ничего лучше крепких объятий в голову ему не пришло. — Ты пропахнешь другим альфой, Мидория, — смеётся Киришима, но, как кажется Изуку, он только крепче сжимает его в руках, прижимая ближе. — Спасибо, что выслушал. Это неловко. Но я очень стараюсь держаться и не говорить об этом. Но это… просто хочется поделиться тем, что я смог принять себя и свои чувства. Я пытался, первое время, убежать от того, что ощущаю, но… это лучшее, что могло бы быть. — Ты любишь его, правда? — тело покрывают мурашки, да и голос дрогнул в конце. Мидория жмётся к альфе с той же силой, что и альфа держит его. И кто бы знал, для чего это всё, но Изуку чувствует, что понемногу внутри рассеивается поволока из непонимания, и ему становится на пару грамм легче. Но омега внутри готов разорвать его в клочья. «Хватит быть настолько близко к чужаку». — Люблю, но понимаю, что не смогу ему дать абсолютно ничего. Мне ещё нужно стать героем и построить карьеру, обеспечить и дать уверенность в том, что он может быть спокоен со мной. — Киришима отстраняется от омеги и придирчиво окидывает его взглядом, буквально с головы до пят. — Тебе бы снова душ принять. Не хотелось бы, чтобы из-за моего запаха на тебе Тодороки слишком нервничал. Раз уж у вас и того не ладится. Мидория понимающе кивает, но пойти к душевым не успевает. Стоило им перевести тему в более будничное русло и отойти чуть дальше друг от друга, как в комнату стянулось чуть больше половины их класса, и мысль о том, чтобы пойти смыть с себя чужой запах канула в Лету. Но может, об этом Мидория и забыл, но вот альфа не перестал посматривать на него издалека. И то, что он увидел, ему не совсем понравилось. «Интересно».***
Время не желает лететь прочь и позволять дням сменять друг друга. Изуку смотрит на настенные часы их классной комнаты и мысленно проговаривает успокаивающие слова. Дело всё в том, что до конца учебного дня ещё пару часов, после которых он сможет скрыться у себя в комнате. Запереть дверь на замок, погрузиться в собственные мысли и не показываться никому из всего его класса до начала следующего дня. Просто, как бы не звучало это сейчас глупо, ему стыдно перед парнями. Смотреть в спину Каччана не хватает смелости. А ощущение того, что его затылок сверлят парой гетерохромных глаз, сводит с ума. И ладно бы, было бы круто знать, что всё это правда. Что Тодороки-кун смотрит на него и ждёт того, что омега подойдёт сам. Что они поговорят, и что, возможно, всё не то чтобы наладится, но хотя бы вернётся к самому началу. Но ему чертовски стыдно и страшно проверять эту догадку. Мурашки бегут по коже, и Изуку дёргает плечом. «Сегодня вечером Айзава-сенсей просил прийти к общежитию учителей. Интересно, зачем?», — он смотрит на спину преподавателя Полночи и пытается вспомнить в деталях разговор с Айзавой-сенсеем, но разговор словно в тумане. Всё из-за переутомления, он слишком выложился на тренировке по общим нормативам, что сейчас еле держался в сознании. Спать хотелось неимоверно. «Держись, Мидория Изуку! — он бьёт себя по щекам, быстро-быстро хлопая ладошками, надеясь, что это принесёт ему бодрости. — Нужно держаться, ты как-никак будущий герой!» Он переводит взгляд в сторону и смотрит на соседнюю парту, через одну. Киришима держится молодцом — единственная мысль, что крутится в его голове при мысли об утреннем разговоре. Смотря на то, как альфа, всё с тем же рвением и отчаянием, на переменах докучает Каччану, смеётся и шутит, складывается впечатление, что у него всё отлично. И нет никаких проблем вовсе. Но Изуку слышал, что говорил Киришима, чувствовал то, как собственное сердце сводило от боли. В какой-то мере ему становится завидно. Ведь быть на высоте, такой же, как альфа, для него не представлялось возможным. Но с другой стороны… Изуку наконец-то задумался о том, что ему как бы уже хватит хандрить. «Я пришёл в академию, чтобы стать героем!», — он пытается себя мотивировать. «Сам Всемогущий поверил в меня. Доверил мне свою силу!», — он старается изо всех сил поднять свой боевой настрой и придать себе моральных сил. «То, что происходит с тобой и твоей личной жизнью, не должно касаться твоей цели и мечты!», — он поднимает глаза, возвращая внимание к доске. «Достаточно слёз и истерик. Мидория Изуку, хватит раскисать!» Он мотает головой из стороны в сторону, смахивает подступившую слезинку в уголке глаза и, с большей яростью, записывает последнее с доски себе в конспект. «Да. Действительно, хватит».***
Когда он возвращается в общежитие, на общем этаже остаётся лишь парочка ребят, которые не обращают на него внимания, занимаясь своими делами. И славно. Он тёмной тенью шагает к себе в комнату, оставаясь незамеченным до тех самых пор, пока дверь за ним не закрывается. Силы покинули его добрых полчаса назад. Тогда, когда они резвились с малышкой Эри у учительской общаги. Мидория потягивается, шагая к кровати, попутно стягивает с себя форменный пиджак. Голова по удивительному стечению обстоятельств пуста, это не может не радовать. Он скидывает с себя и рубашку, повесив её на спинку стула, разворачивается и буквально с разгона падает на кровать. «Эри такая молодец, — думает Изуку, перевернувшись на спину и уставившись в потолок. Лёгкая улыбка растягивается на губах, и он устало прикрывает глаза. — Столько всего взвалилось на её хрупкие детские плечи. Но она молодец, не прекращает бороться с судьбой». Изуку вспоминает их разговор в учительском общежитии и чуть хмурится. «Ведь ты спасла мою жизнь», — эхом раздаётся в голове собственный голос. Он сказал ей это, чтобы напомнить, что она, будучи ещё совсем маленькой, уже стала героем. Его Героем! «И как ты смеешь раскисать, когда ты должен показать пример непоколебимости и силы, — он ругает себя, стиснув в кулаках простынь. — Как ты можешь сам колебаться и страдать, терять надежду на лучшее, — разговоры с самим собой становятся чем-то привычным. — Кому-то, по сравнению с твоими проблемами, в разы хуже, но они не теряют дух и идут к своей цели. Ты не должен быть для всех остальных обузой. У тебя есть цель, Изуку, так почему ты продолжаешь пускать нюни?» Каждая свободная минута посвящается им для самотерзаний. Изуку старается взять себя в руки и прекратить убиваться, но что-то не отпускает его всё равно. И ладно бы, он ведь сам виноват. Да только как ни крути, всё одно да потому же. «Нужно подумать о чём-то другом, — мысленно командует он себе, поднимаясь с кровати в прыжке, и принимаясь стягивать с себя брюки. — Интересно, а кто всё-таки омега Киришимы-куна». Мысли уводят его далеко от себя. Он нарочно думает о чужих проблемах, потому что так, кажется, ему становится проще, чем есть. «Он говорил, что омега его старше, — Изуку смотрит перед собой, — то, что они работают вместе, и то, что омега его — хороший герой. Кто бы этого мог быть?» В голове, словно на зло, абсолютная тишина. Это немного разочаровывает. Неужели даже одного предположения нет? Быть не может. — Я всегда думал, что между Ашидо и Киришимой что-то есть, ведь они пришли в академию с одной средней школы. Да и отношения между ними… крайне тёплого характера. Но возраст… она точно не в счёт. Плюс ко всему, Киришима-кун сказал «мой омега», так что могу предположить, что это всё-таки парень, — он в задумчивости прикусывает губы и, усевшись за стол, достаёт тетрадь, чтобы сделать пару пометок на полях карандашом. — То, что он упомянул про хорошего героя… чтобы это могло значить? Не значит ли это что его омега взрослый человек? Или же всё-таки кто-то из старшеклассников? Как его там звали? А, точно. Пожиратель Солнца! — Изуку чиркает крестики и выводит тонкие линии, параллельно полям тетради. — Они как раз работают на практике вместе. Тогда на миссии они были вместе. Может ли это быть он? Пожиратель Солнца прекрасный герой. Стоит вспомнить, как он один победил трёх злодеев. Это было просто потрясно! — Изуку подрывается с места, чуть обрадовавшись своей догадке, как его словно молнией поразило. — Но, если бы это был он, они бы смогли быть вместе, никто бы их не стал осуждать. Да и у Пожирателя Солнце не было бы проблем с общественностью. Блин. Изуку запускает руки в волосы на висках и протяжно стонет от собственного бессилия. — Почему они не могу быть вместе? Почему Киришима-кун считает, что он своему омеге принесёт лишь проблемы? Разве это плохо, быть с истинной парой? Я не думаю, что общественность… стоп. — Изуку опускает руки вдоль тела и оглядывается по сторонам. — Раз Киришима-кун говорил об общественности и о том, что их не поймут, значит, человек этот точно в разы и разы старше. Это получается, что он работает в одном агентстве с ним. Стоит посмотреть списки омег? Или… нет. С кем ещё работал Киришма-кун, пока проходил практику у Жироножвача? Ступор, который охватил его в ту же секунду, когда омега вспомнил о про-герое Жирножваче, охватил его от ушей до пят. Он не смеет даже моргнуть, пока в его голове крутятся и вертятся шестерёнки, доводя мысль до апогея, подводя к осознанию и шоку. — Быть не может… — шёпотом проговаривает Изуку и прикрывает себе рот, дабы не вскрикнуть от удивления и не закричать что есть сил о своей догадке. — Неужели это правда, и Киришима-кун истинный самому Жирножвачу. Тогда это объясняет тот момент, что они не могут быть вместе. Киришима-кун… — Изуку смотрит в потолок, — неужели ты настолько наперёд продумал? И его озаряет. Изуку приходит к пониманию того, насколько его одноклассник умнее и сообразительнее. То, насколько тот дорожит своей истинной парой, что не желает приносить тому проблем, что волнуется об их совместном будущем, будучи таким же подростком, как и он сам. И Мидории становится настолько неловко от этого понимания. Ведь он так не смог. Он не смог подумать сам наперёд, пораскинуть мозгами и уберечь то, что у него было. — Даже в такой ситуации, когда весь мир против, Киришима-кун не оставляет надежды быть со своей парой, — лёгкая истерика подступает к горлу, отдавая кислым послевкусием на языке. — Тогда, как я могу быть полной размазнёй и распускать сопли, когда все вокруг стараются? Нет. Достаточно. — Изуку шмыгает носом, кивает головой самому себе, смотря на свое отражение в стекле окна. — Если нет возможности всё исправить, то я хотя бы постараюсь вернуть всё к тому, что было раньше! Да! Нужно двигаться дальше.***
Он открывает глаза, чтобы увидеть перед собой меловой обрыв. Он раз за разом возвращается сюда в своих снах, чтобы увидеть то, как собственными руками сталкивает Тодороки с обрыва. Это начинает надоедать. Раз за разом одно и то же. Сколько можно? Это начинает сводить с ума. А ещё в нём просыпается странное чувство. Чувство, что всё происходящее вокруг пытается помочь ему что-то осознать. Это странно. Боль в груди, когда Тодороки падает, не вымолвив и слова. Его взгляд на того Изуку, что толкает его. Ах, точно! Сны понемногу всё-таки меняются. Раньше, когда он только-только сознался Тодороки в своих поступках, ему снилось, что Шото стоит к нему, тому Изуку, спиной, а теперь лицом. Но сути это не изменило. Мидория-не-Изуку всё так же продолжает сталкивать Тодороки с обрыва, при этом как-то странно корча гримасы. Это должно было когда-то надоесть, оно и надоедает в один прекрасный момент. И этот самый момент крайне и крайне неприятный. Потому что Изуку почувствовал то, чего боялся больше всего. Он не может забыть Тодороки Шото. Он не может перестать смотреть тому в спину, когда сам идёт позади всех. Не может перестать пытаться поймать его взгляд, когда все сидят в столовой и мирно поглощают свой обед. Мидория даже один раз пытался заговорить с ним. Кажется, это было опрометчивое решение. Но благо тогда его выручил Киришима, потому что было ужасно неловко. Это было будничное утро. Первый этаж их общежития гудел от обилия подростковых разговоров, когда Изуку спустился к завтраку. Сегодня, кажется, была очередь девчонок готовить, потому он позволил себе поспать подольше и спуститься чуть ли не последним. Настрой был получше, чем пару дней назад, потому можно было бы побыть чуть более доброжелательным. — Доброе утро, — Изуку улыбается каждому, кто встречается ему на пути и каждый, что неудивительно, отвечает тем же. Тёплой улыбкой и пожеланием отличного дня. Да. Сегодняшний день точно обещает быть лучшим. Улыбка растянута практически максимально. Он смотрит перед собой, наливая в чашку кипятка, заваривая кофе, и слышит на периферии сознания, как кто-то ещё спускается к завтраку. — Доброе утро, — начинает омега, обернувшись к пришедшему. Взгляд вонзается в сонные гетерохромные глаза, дух перехватывает от того, кем именно оказался подошедший к нему. Но Изуку не теряется. Он, набравшись смелости, решается продлить момент их «разговора», — Тодороки-кун. Кофе будешь? Изуку улыбается и чувствует, как его накрывает щемящей в груди нежностью. Ему в одно мгновение становится ещё лучше, и мир радужнее зажигается вокруг. Всё будто искриться начинает. Тодороки смотрит на него пару секунду и будто бы не понимает того, что Изуку говорит ему. Но это омегу не останавливает, он подталкивает свою чашку ближе к парню, наклоняет голову в сторону, уже поднимая руку к шкафу на стене. — Я налью ещё. Как спалось? Ему хочется выглядеть более непринужденным. Изуку старается и держится изо всех сил. Он должен постараться наладить их отношения хотя бы до уровня одноклассники-соседи-по-общаге. Он пожертвует своими руками ещё раз, переломает и другие свои кости при падении, но с Тодороки-куном он постарается всё исправить. Ведь он обещал себе идти дальше, невзирая на то, что ему больно? Он обещал взять себя в руки! — Тодороки-кун? Изуку смотрит на альфу и замечает, как в его глазах что-то меняется. Тодороки смотрит на него теперь уже испуганно и вообще выглядит каким-то загнанным. Он переводит взгляд и окидывает комнату, Изуку самопроизвольно делает тоже самое. И происходит то, чего Изуку уж точно не ожидал. Тодороки сбегает! Изуку готов поклясться, что не слышал, чтобы кто-то кого-то звал в этот момент. Да и вообще рядом с ними никого не было. Но Тодороки промямлил что-то похожее на: «ты меня звал? Я иду!» и ретировался прочь, оставляя Изуку одного не понимать, что происходит. В один миг всё вокруг потускнело. Внутри всё сжалось в комок, спуталось и завязалось в тысячу узлов и так захотелось разрыдаться в голос. Благо в этот момент к нему подоспел Киришима. — И всё-таки мне интересно, как ты умудряешься пить кофе без молока. Невкусно же, — альфа морщит нос, подойдя почти вплотную к нему и потянувшись к шкафчику, у которого замерла рука Изуку. — Нальёшь кофе и мне? Изуку всё ещё смотрит в спину удаляющегося парня. Он старается держать себя в руках. Изуку переводит взгляд медленно от разноцветных волос на глаза парня перед ним. И остаётся спокойным. Потому что видит поддержку во взгляде Киришимы, видит то, что альфа беспокоится за него. Это заставляет его не раскисать снова. Но сам себе он всё-таки даёт мысленный подзатыльник. «А что, ты хотел как-то по-другому? Ты как бы предал его, Изуку». — Спасибо, — вслух произносит Мидория и берёт из рук Киришимы чашку, собираясь налить кофе и ему, — Киришима-кун. После этого Мидория не предпринимает попыток заговорить. Он решает, что быть молчаливым наблюдателем будет проще. Если надо будет, он поможет. Но чтобы ещё раз так, как в то утро, нет. Ему больше не хочется испытывать тот ком обиды и разочарования. Ему больше не хочется видеть Тодороки таким растерянным и причинять ему дискомфорт. Но это не отменяет того, что Изуку начинает давиться ревностью. И он точно знает, что это она. Потому что по-другому уже и быть не может. Он хоть и был глупым, не видел ничего перед собой раньше, но сейчас-то понимает. Изуку любит Тодороки. Ведь у тебя не будет сводить в груди от боли, когда человеку, что безразличен тебе, больно? Тебе не будет обидно от того, что тот человек смотрит не на тебя? Когда тот самый человек улыбается не тебе? О, Изуку до сих пор вспоминает момент, когда после физической подготовки героя, весь класс наперегонки к душевым ломанулся, а эти двое остались заниматься дальше. Вдвоём. Ещё так нежно улыбаясь друг другу. Боже! — А вам не кажется, что между Тодороки и Яойрозу что-то происходит волшебное, — однажды вечером слышит Изуку на первом этаже общежития, только-только войдя в помещение. По голосу это Хагакуре, кажется. И Изуку не хотел бы слышать дальнейший разговор, как и знать, кто именно что считает. Но вот сложилось всё именно так, что он дальше не мог пойти, иначе точно будет стыдно. И ему, что он подслушал, и им, тем, кто решил посплетничать. Вот он уже решился зайти в комнату через окно, как вдруг услышал: — Лично я думаю, что они словно принц и принцесса. Такие из себя загадочные и порядочные, — слащаво вздыхает девушка. — Но разве Тодороки не с Мидорией? — Я думаю, нет. Вы вообще видели их до этого вместе? Вот и я нет. А вот с Яойрозу — да, они часто вместе. Даже кушают только вдвоём, — тихий вздох раздаётся по этажу эхом. А в сердце Мидории это словно осиновый кол. «Что? Как я раньше не замечал? Тодороки-кун, может, поэтому не хотел со мной быть? Потому что он любит другую, потому не мог мне признаться? Почему ты сам этого не видел?», — пока он терялся в своих мыслях, говорящие, видимо, принялись спорить о том, что каждая считает по-разному. Сути разговора он не уловил. Но вот остаток разговора всё-таки ухватил и воспринял по-своему. — Да даже если они и истинные — это не даёт ровным счётом ничего! — с возмущением говорит одна из них. Изуку уже не признаёт их по голосам. Девчонки стали говорить на повышенных тонах. — Такому как Тодороки действительно нужна принцесса. Не в обиду Мидории. Но правда, девочки. — Так говоришь, словно ты против того, чтобы Мидория был с Тодороки. — Нет. Просто… Боже, как бы объяснить. Ааа! Ну неужели вы не понимаете? Мидория будто бы из другой сказки, ну не смотрятся они вместе. Ноги начинают дрожать. — Я считаю, что они просто не подходят друг другу. Голова начинает кружиться. — Мидория, он… он герой. Я не вижу его заботливой мамочкой с дюжиной детишек от Тодороки. — Ты ужасна, Хагакуре. — Уж простите, это моё мнение. А Изуку дальше уже и не слушает. Он словно на ватных ногах выползает из общежития, ощущая себя не в себе. Многие даже не считают, что они подходят друг другу, да? А ведь и правда, кто он такой, этот Мидория Изуку? Он не подходит ему, ни внешне они не смотрятся вместе, ни по положению. Он просто омега из среднестатистической Японской семьи. А Тодороки… он же сын Второго, ныне первого Героя. Изуку ему не ровня. Совсем. Пусть ему сейчас и больно, но какой в этом смысл? «Я только осознал, что на самом деле чувствую, — перебирая ногами, прочь от общежития, думает Изуку. — Но в этом нет совершенно никакого смысла. Я буду только мешать. Пусть он будет по-настоящему счастлив с тем, кто ему не безразличен». После он бродит почти час по окрестностям, что принадлежат академии, перед тем как вернуться к себе в комнату. На этот раз помещение встречает его темнотой и пустотой. Вот и славно. С него и так достаточно. Хочется лечь и просто окунуться в мир Морфея, утонуть в спокойствии. Но и во сне его преследует кошмар. Сон с падающим со скалы Тодороки точно его доконает. — Я люблю тебя, Шото… — говорит омега во сне, обнимая скрученное в кокон одеяло.***
Начавшееся утро не радует его вовсе. Изуку еле смог сомкнуть глаза к утру, а уже нужно вставать. Он лениво потягивается в кровати и смотрит в потолок. Во рту привкус крови, видимо, во сне он прикусил язык либо щеку — это уже не удивительно. Последствие кошмаров во сне сказываются на нервной системе, и он невзначай ранит себя, находясь в бессознательном состоянии. «В этот раз щека», — думает парень, найдя саднящее место, маленькую ранку на нежной коже во рту. Изуку вставать не спешит, покуда взгляд не цепляется за настольные часы, что не стоят в привычном положении, а лежат на боку. «Какого?», — хотелось было возмутиться, но подняв их, Изуку видит, сколько оные показывают времени. Чёрт! Зарядка — важнейшая составляющая его распорядка дня. Пропустить её — равнозначно лжи и обману. Лишь иногда он даёт себе послабления. В случаи особенные, к примеру, в течку, либо же после слишком изматывающего вчерашнего дня. А здесь, ничего примечательного. А потому, проспав лишние полчаса, он явно не успеет размяться нормально, либо же лишится полноценного завтрака в спокойствии. Но уж лучше он выпьет кофе с парой бутербродов на скорую руку, нежели нарушит режим тренировок. «Сосуд должен укрепиться и быть готовым принять мою силу», — вспоминает Изуку слова Всемогущего, спускаясь по лестнице, вперёд к спортзалу на пробежку. Сегодня точно не до прогулок по мощёным тропинкам академии. Разминка занимает не больше тридцати минут, и это угнетает — день явно начинается не с того. Но Изуку не собирается падать духом и после контрастного душа спешит позавтракать. После уже и на учёбу. В помещении практически пусто. Вот за столом Киришима, Каминари. Парни завтракают, лениво перебирая ложкой в тарелке. Из разговора понятно, что обсуждают они предстоящий итоговый тест по геройскому делу. Точнее, по протяжным вздохам и коротким фразочкам на манер «мне точно кранты», Изуку решает, что парни совсем не готовились. Остальные присутствующие остаются совсем без внимания. «Надо будет предложить им подготовиться сегодня вечером вместе». — Доброе утро, Мидория, — Изуку оборачивается на голос и видит перед собой… — О, доброе, Яойрозу. П-проспала? Как некстати ему вспоминается вчерашний подслушанный разговор. Да и всё бы было в порядке, но ему почему-то стыдно именно перед ней. Потому-то и голос дрогнул. И колени задрожали тоже от этого? Да нет, бред. Просто зарядка в спешке и слишком прохладный душ тому виной. Точно. — Нет. Просто жду одного соню. А ты? Всегда же раньше просыпаешься, а тут… — она задумчиво склоняет голову в бок и смотрит на него чистейшим ангельским взглядом, без капли ненависти или лжи. Слишком искренняя. Слишком милая. Слишком хорошая. «Как раз такая, какая достойна его». — Не высыпаешься? Выглядишь… прости, но не очень бодро. — О, а! Нет, что ты, — перед глазами буквально появляется счётчик Гейгера, и он неимоверно зашкаливает. Чувство подступающей паники путает карты, и Изуку готов вслух начать молиться, лишь бы отвязаться от такой слишком идеальной омеги и не видеть её лица. Пусть он желает альфе с ней счастья, но сам в этом участвовать не собирается. Там уж как-нибудь сами. Не лезьте к нему. У него всё хорошо! Понятно? — я просто не рассчитал время для тренировки и самую малость задержался. Не беспокойся. Хах! Да она и не беспокоится! Девушка, лишь кивнув, разворачивается и уходит. Будто бы это не она только что спрашивала его о самочувствии и прочее. Что на неё нашло? И Изуку понимает, почему она уходит. Спустя секунду или две, в комнату с лестницы заходит Тодороки! Его взгляд рассеянный и сонный. Он обводит комнату взглядом перед тем, как девушка подхватывает его под руку и уводит в сторону столика, на котором, о Боже, приготовлен завтрак на двоих! Желваки ходят ходуном, руки сами по себе сжимаются и разжимаются. Кажется, он вот-вот готов сорваться с места и оттянуть Тодороки от неё. Лишь бы она не прикасалась к нему. Изуку, ты обещал себе, что не будешь мешать. Лишь бы она убрала свои руки от его альфы. Ты пожелал ему счастья с той, кто ему небезразлична! Лишь бы он больше не смотрел на неё. Изуку, не смотри на них! Лишь Шото больше никогда не улыбался ей, как сейчас… Изуку! ИЗУКУ! — Ты как? — Киришима вытаскивает его из плена нахлынувших ощущений, что накрыли его огненной волной. Он переводит взгляд, кажется, испуганный, на альфу перед собой и просит его увести его подальше отсюда. Дальше-дальше. Прочь из этого помещения. Только бы не видеть этих двоих. — Это слишком больно… — шепчет Изуку, когда дверь в его комнату закрывается за спиной альфы. — Извини, что… — Всё в порядке, Мидория, — Киришима смотрит на него исподлобья. Взгляд его тяжёлый, но одновременно такой заботливый, что Изуку против воли расслабляется. — Ты… как бы правильно сказать. Ты ведь не знаешь, что с принадлежностью Тодороки? — Что? — Просто я сейчас заметил, да почему и подошёл-то к тебе. Мидория, от тебя прям разило. Ревность, она… дурно сказывается на запахе. И её слишком слышно. И почему твой истинный альфа на неё не среагировал… я не понимаю. Даже меня это заставило отреагировать. А он… Киришима Эйджиро, паренёк буквально не от мира сего. Почему он так отчаянно лезет и пытается всем помочь. Почему сейчас он спас Изуку от его, однозначно, позора. Изуку не понимает, чем вообще заслужил таких друзей. Он столько напакостил за последнее время, что в пору бы было его и вовсе линчевать. А тут такой друг, буквально помощник. — Я не понимаю, Киришима-кун… — Мидория! — он подходит ближе, хватает оного за грудки и трясёт, — неужели ты сам не заметил того, что с Тодороки что-то не так? Он же совсем… чёрт. Я просто обратил внимание раньше, но думал, что мне это показалось. — Взгляд у альфы серьёзный, словно сияющий блеском металла. Изуку чувствует, как начинает задыхаться от проступающих феромонов парня. Это пугает, хочется завопить, кричать, чтобы тот отступил от него. — Чувствуешь мой запах? А что насчёт Тодороки? Неужели ты, его омега, не заметил, а? Мидория! — он встряхивает омегу ещё раз и отпускает, сделав шаг назад. Плечи его поникли, а тяжесть во взгляде усилилась в разы. — Да что с вами не так-то? С самого начала до этого момента, что с вами происходит? Почему у вас не как у всех остальных? Почему вы сразу-то не поняли, что истинные? Это ведь просто. Почему сейчас не чувствуете друг друга? Твой кислотный запах чистой омеги сводит с ума! А твой альфа будто не слышит твоих призывов! Что за бред? Это неправильно. Киришима не смотрит на него. Последние слова он проговаривает, отвернувшись от омеги. Потому что он больше не может смотреть в эти глаза, что с каждым сказанным его словом всё больше и больше расширяются не то от шока, не то от осознания. — К-ки-киришима-кун… ч-что? — Ты же был с альфой, но от тебя им даже не пахнет, — медленно проговаривает Киришима, пытаясь объясниться. — Тодороки сидел в одной комнате с тобой, когда ты источал приторно-кислый запах ревности и обиды. Почему вы не реагируете друг на друга? — Прости, но я не понимаю… Омегу начинает колотить. Внутренний тремор заставляет сжаться и обнять себя руками. Что значит «почему вы не реагируете друг на друга», а что, выходит, что они должны? Изуку качает головой, чувствуя, что в голове это явно не отложится. Это что-то шибко новое для него. Он этого не знает. Ему совершенно вся эта муть с принадлежностями изначально была чужда. А теперь, когда ему она уже не нужна, ему пытаются что-то растолковать и спросить? Да он сам ничего не знает! Отстаньте вы от него! Что за хрень тут происходит, и где чёртова кнопка, чтобы всё это остановить, в конце-то концов. — Я не понимаю, Киришима-кун, не понимаю… — слезы скатываются по омежьим щекам, и альфа дёргается, смотря на него. Дёргается с места, но не смеет подходить ближе. — Я хотел бы понять, но… не сейчас, ладно? Мы на учёбу опаздываем… Когда они спускаются с этажа, холл уже пуст и со столов всё убрано. Плюс Ультра. Не стоит опускать нос.***
Весь день словно на иголках. Киришима его взбудоражил, и это не есть хорошо. Он то и дело оборачивается на последние парты, чтобы увидеть его глаза, когда он смотрит на него сам. Но нет. Шото даже и бровью не ведёт. А вот от Айзавы-сенсея Изуку уже выхватил неуд за то, что тот не может сидеть спокойно. Неуд, конечно, не пошел в журнал с оценками, это очень хорошо, но то, что теперь абсолютно все в классе обращают на него внимание — довольно неприятно. — Я точно получу неуд, — взвывает Каминари, развалившись на своей парте лицом вниз. Перемена в самом разгаре, но практически никто из их класса из кабинета не вышел. — Нет в наших преподавателях ни капли жалости. Начало недели, а нас уже травят контрольными. Омега слушает голоса вполуха, но смысла слов одноклассников не теряет. — Учиться просто надо, а не балду пинать, — Джиро, ткнув в спину разъёмом для наушников своего альфу, тихо смеётся над его несостоятельностью в учёбе. — Я тебя предупреждала, чтобы ты на выходных не рубился в приставку, а занялся самоподготовкой! Бестолочь! — Вам бы всем просто заткнуться и повторить конспекты, — Бакуго скрещивает руки на груди и смотрит в сторону парочки. — Тема херня, а вы ноете. Голос беты заставляет Изуку вздрогнуть и отвлечься от собственной тетради и повтора тем перед внеплановой контрольной. — Бакуго-кун? — зовёт со своего места Урарака, — а ты позанимаешься со мной по этой теме? А то… эм… я, кажется, тоже неуд получу. И почему же больше не удивляет его то, что Урарака и Каччан стали чуть ближе? Они ведь даже разговаривать начали. «Меня не касается это». — Я, кстати, тоже не сильна в этой теме. Тодороки-сан? — девушка осторожно тыкает альфу в локоть колпачком от ручки, дабы привлечь внимание и с неповторимой наивностью смотрит на него, будто разжалобить пытается. — А не мог бы ты позаниматься со мной сегодня вечером? И зачем он обернулся именно в этот момент? Почему его слух уловил это тихое обращение к девушке и расслышал каждое слово, обращённое только к ней? Изуку! Закрой глаза не смотри! ИЗУКУ! — Приходи сегодня, разберём, что тебе непонятно. — О, а вы не против, если и мы вечером к вам зайдём? Каминари не помешало бы общество одного из лучших по успеваемости учеников, — Изуку слышит голос Джиро, но не видит её. Он зажмурился, в попытке абстрагироваться ото всего, что сейчас происходит за его спиной. Но слух улавливает каждое слово. — Ну, или договоримся с Айзавой-сенсеем о том, чтобы занять читальную комнату. — Это было бы неплохо. Я договорюсь. — Шото. Его голос хоть и приносит что-то приятное и щекочущее, но то, с чем он ассоциируется, то о чём он готов сам договориться с учителем. Ради кого! Сил больше нет сдерживать в себе это чувство! Изуку оборачивается, чтобы что-то сделать или что-то сказать. Он не решил ещё что, но слёзы уже скопились в уголках его глаз. Он поднимается на ноги, смотрит назад и… Вот оно! Они встречаются взглядами. — Тодороки-сан, что с тобой? — верещит Яойрозу, когда Шото опрокидывается на стуле и падает на пол. Грохот, что сопровождает его, стоит на удивление неимоверный. И выдох, с которым он упал, звучал минимум странно. Словно последний вздох. — Я в порядке… — еле выдавливает Шото, скрипящим голосом. — Мне просто стало нехорошо… Яойрозу берёт его под левую руку, под правую Сато. Они помогают подняться ему на ноги и чуть отходят в стороны, когда он кладёт руки на парту. — Может, тебе сходить в медпункт, Тодороки-сан? — взволнованным голосом проговаривает омега, так и не отходя от него ни на шаг. Изуку скрипит зубами, смотря на это вот всё, и не знает куда себя деть. Он ведь не должен показывать того, что чувствует! Это уже не его Шото! — Я помогу… Изуку шагает ближе, становится совсем рядом и… теряется вмиг. Шото смотрит именно на него! Они смотрят друг другу в глаза, и Изуку становится невыносимо больно, больно и страшно. Он не знает, что сейчас подумает о нём Тодороки. Только бы не подумал, что для Изуку это забава, смотреть на то, что альфе дурно. Только бы не решил, что ему в радость смотреть на страдания его. Только бы не заметил того, что на его шее теперь, после разговора с Киришимой, снова красуется ошейник. — Тодороки… — шепчет беззвучно Мидория, смотря, кажется, в самую душу этих гетерохромных глаз. Рядом будто бы никого и нет. Только они вдвоём. Они смотрят друг другу в глаза, просто взгляд, кажется, что не более. Но внутри происходит невообразимая химия. Что-то переворачивается и сжимается в глубине. Нутро призывно начинает выть, прося подойти ближе. И он дёргается чуть вперёд, буквально отдав на мгновение контроль над своим телом принадлежности. Но что-то не так. «Не смотри на него, пожалуйста», — Изуку дёргает руку вверх, в желании прикрыть чёртов ошейник, но не успевает сделать этого. Его глаза расширяются от увиденного, а в лёгкие, словно тысяча игл, впивается запах альфы! Лишь на миг. Но ему и этого достаточно, чтобы слететь с катушек и сорваться с места в ту же секунду, когда глаза альфы закрываются, и он стремительно быстро падает на пол. Куда не приземляется. Потому что Изуку успевает подхватить его. — Тодороки! — Тодороки-сан! — Половинчатый? — Шото! Все разом окликнули альфу. Все в тот же момент протянули руки к нему. Но зелёная вспышка оказалась быстрее. — Мидория… — срывается из уст альфы тихий шёпот. — Я рядом… — отвечает в самое ухо омега. Он сидит так с пару мгновений. Делая несколько продолжительных вздохов, наполняя свои лёгкие остатком запаха, что предательски быстро испаряется с кожи Тодороки. Он рычит, ощущая кожей то, что к нему кто-то пытается подойти. Любая омега для него угроза. И как бы не растерзать саму Момо. Изуку не может сейчас мыслить адекватно. Он просто сидит, с альфой в отключке, на полу и не представляет себе, что же будет дальше. Но нюх, кажется, подводит его. На плечо приземляется чужая рука, от чего он вздрагивает. Чужое прикосновение омерзительно противное и чуждое. Рык снова вырывается из гортани. — Деку-кун, послушай, — это Урарака. Но знание этого факта его точно не успокаивает. Потому что успокаивает его следующее. — Тодороки плохо. Ему бы в медпункт. Слышишь? — Угу… Он и правда соглашается с ней. Но не потому что она действительно права. Не потому что ему хочется уйти с Тодороки на руках прочь из этого помещения, где так противно начинает вонять всеми возможными запахами принадлежностей, и он от этого давится. Он хочет уйти отсюда, потому что Тодороки дышит реже и почему-то вздрагивает на каждый последующий вздох сильнее. Это пугает его. А потому, собрав всю волю в кулак, дабы не зарычать на слишком близко подошедшую Яойрозу, парнишка поднимается на ноги, удерживая альфу в своих объятиях и уходит, тихо хлопнув дверьми. Одноклассники остаются на местах, опешившие от увиденного. И лишь пару минут спустя первый вопрос сорвётся с губ омеги Яойрозу о том, что же здесь всё-таки произошло. Но никто так и не сможет ей ответить нормально. Потому что никто не в курсе. Все и сами в шоке. А вот Киришима просто предпочел промолчать и не отвечать на вопросы, пожимая плечами. Здравпункт встречает Изуку практически идеальной тишиной, чистыми стенами и стерильным запахом медикаментов. — Исцеляющая дева? — робко зовёт он, переступая порог кабинета. Руки совсем немного начинают дрожать от тяжести тела альфы. Но Изуку решает для себя, что это приятная дрожь. Как он долетел до медкабинета, кого встретил по пути, как себя вёл — загадка. Всё в тумане, потому что перед глазами лицо Тодороки, чьи брови сведены к переносице. — Да-да? — отзывается женщина, повернувшись на стуле. Улыбка, что была на губах, в момент гаснет, и лик её становится серьёзнее прежнего. — Что-то случилось? Что с ним? — Я-я не знаю, — он чуть заикается. — Тодороки-кун просто ни с того ни сего упал без сознания, и я, мы… может, вы осмотрите его? Я… то есть мы волнуемся. Всем классом. На негнущихся ногах, с дрожащими руками, с зудящими зубами и вырывающимися наружу чувствами Изуку борется что есть сил, но альфу всё же укладывает на кушетку. Да только далеко не отходит. Садится рядом на прикроватный стул и внимательно наблюдает за манипуляциями женщины. Изуку страшится того, что в нём взревело тогда в кабинете классной комнаты. Он что, серьёзно готов был броситься на девушку с клыками? Вроде и нет. Но тогда откуда это чувство разрывающей изнутри ненависти на то, что он видел и слышал? Ревность? Но тогда почему она такая всепоглощающая, что он даже не смог удержать её в узде? Ведь ему в тот момент и взгляда хватило, чтобы среагировать, применяя причуду, и первому подоспеть к Тодороки. «Не позволю, чтобы она касалась его», — что-то внутри него противно рычит и скалится. Он смотрит на то, как женщина, качая головой из стороны в сторону, отходит от кровати, и у него по загривку бегут мурашки, поднимая волоски дыбом. Исцеляющая дева не обращает на него никакого внимания, сама себе что-то под нос бурчит, погружаясь в стеклянный шкафчик с медикаментами и что-то выбирая между них. — Что с ним? — Изуку всё-таки не выдерживает. — Что-то серьёзное? — Помолчи немного, малец, — она даже не оборачивается на него. — Скажи только мне вот что, ты почувствовал что-то сам перед тем, как Тодороки упал без сознания? — Я? А при чём здесь я? — Изуку совершенно не понимает ничего. Он ведь не является причиной того, почему Тодороки плохо, правда? Потому что если да, то он точно не вынесет этого. — Нет, вроде. Ну как сказать, просто я… я хотел подойти к нему, когда мы посмотрели друг на друга, но он в ту же секунду упал. Я виноват, да? Это из-за меня? Но дева предпочитает не отвечать. Она молча вскрывает пару разных по форме ампул и через шприц вводит лекарство в одну ёмкость. Изуку понимает, что она подготавливает для Шото капельницу. Но это точно ему не приносит радости. — Скажите же мне, это из-за меня? — Нет! — отвечает она резко. — Это из-за его собственной глупости. Его организму необходим покой, а на лицо все симптомы переутомления. Восстановление требует много энергии, но организм этого не получает. Вот и результат, потеря сознания от испытанного эмоционального всплеска, возможно. Жить будет, — женщина проговаривает всё медленно и внятно, неспешно работая руками. Капельница иглой погружается в руку, а жидкость начинает капать. — Побудешь с ним? Мне отойти надо. — Я и не собирался уходить, — бурчит Изуку, но громче говорит: — Конечно. — Он, скорее всего, проспит пару тройку часов, но ты всё равно посиди пока тут. А учителя я предупрежу, что ты будешь отсутствовать на уроке. Шаркающим шагом женщина выходит из помещения и оставляет их наедине. Изуку почему-то слишком волнуется, но, когда слышит за своей спиной щелчок дверного замка, все тревоги, неимоверным способом, отступают. — Вот мы и остались наедине, Тодороки-кун… — шепчет он в тишину и смотрит на умиротворённое лицо парня. Разноцветные ресницы чуть подрагивают, а брови всё сводятся к переносице, раз за разом взмывая обратно, на положенное место. Что ему снится, Изуку не в курсе. Но чувство, будто он должен это знать, не покидает его. Как избавиться от этого сводящего его с ума чувства, омега не знает. Но знает он одно. Кажется, сейчас было бы самое удачное время произнести вслух то, чего он так и не смог сказать раньше. — Я понимаю, что ты меня вряд ли услышишь, но я по-другому не смогу этого сказать. Ты, кажется, и слушать меня после всего произошедшего не станешь. Но я так хочу об этом поговорить… хотя бы так. Тодо… хм, нет. Шото-кун, — он тянется рукой к лицу альфы и невесомым прикосновением касается щеки, ведёт кончиками пальцев по линии скул, обводит подбородок и поворачивает Тодороки к себе лицом. — Прости меня, за то, что натворил. Я такой дурак, правда. Я был уверен в том, что люблю Каччана, я так держался за него, потому что он был тем самым первым. Но из-за этого я не смог рассмотреть того, что я начал чувствовать к тебе, — он делает короткий вздох, всхлипнув. — Кажется, это всё началось намного раньше… Ну то, что я стал теплее к тебе относиться. Помнишь ли ты, думаю, помнишь, ты тогда мне рассказал о себе… много рассказал. Я испугался в тот раз. Для меня такое откровение со стороны чужого человека было слишком новым чувством. Но мне после того так захотелось… позаботиться о тебе. Я… тогда я полез не в своё дело, стал говорить многое, лезть тебе в душу. Но знаешь, я об этом не жалею. В груди щемит от непонятного доселе чувства. Изуку смотрит на спокойное лицо Тодороки и не понимает, куда себя деть. То, что он чувствует сейчас, желание ещё и ещё прикоснуться к нему — это, наверное, слишком грязно. Воспользоваться ситуацией и посметь коснуться губами на вид таких нежных губ альфы. Он их не успел тогда распробовать. Хочется ещё. И Изуку будет ужасно стыдно. Но он сделает это сейчас. Дыхание перехватывает. Омега воровато оглядывается, словно они сейчас не в помещении медпункта, а на станции метро, среди тысячи пассажиров, спешащих домой. Ком, образовавшийся в горле, не позволяет вздохнуть. Уши закладывает. Но он наклоняется к его лицу, прикрывая глаза альфе ладонью. Будто бы это спасёт его от стыда. Вот ещё. Невесомое, лёгкое и почти неощутимое прикосновение к губам Тодороки, но у Изуку выбивает воздух из лёгких. Руки покрываются испариной, и омега только сейчас замечает то, что держит альфу за плечи, стискивая ладонями его. Боже-Боже-Боже. Голова начинает кружиться, и он вот-вот сейчас упадёт. — Шото, — срывающимся голосом омега еле выговаривает слова. — Шото, я… я так виноват перед тобой, — слёзы катятся из глаз и срываются, падая прямо на нежные скулы альфы, продолжают свой путь и теряются где-то в вороте одежды Тодороки. — Я… я так… я… Шото… — Изуку трётся лбом о чужой, пытается держать себя в руках и не плакать, но всё это зря. — Шото, я… я так люблю тебя! Скулёж, вой и тихие стоны боли доносятся из-за закрытой двери медкабинета. Он стоит, подперев стену, прислушивается к одинокому голосу и, кусая щеку изнутри, перебирает возможные варианты собственных действий. Собственное нутро просит помочь омеге. Ворваться в помещение и успокоить. Но он же не дурак. Он понимает, что этому омеге нужен только тот альфа, что сейчас не слышит его мольбы о помощи и таких искренних признаний в любви. В груди щемит от чувства беспомощности. Он и себе-то помочь не может, а тут ещё помочь кому-то… — Много услышал? Доносится до ушей знакомый голос, и парень поднимает голову на пришедшего. — Достаточно. Ты-то зачем здесь? — Затем же, что и ты. Эти идиоты, они всё ещё…? Киришима смотрит на Бакуго, а Бакуго на Киришиму. Мда, очень удачное место для встречи случайной и незапланированной. Нечего и сказать. Но они не удивлены тому, что встретились именно здесь и сейчас. — Типа всё очень сложно, — альфа пожимает плечами. — Заебали. — Не планируешь что-то предпринять? — А мне нужен этот гемор? — Кацуки скалится на альфу, но это выглядит как-то безобидно и в кой-то мере мило. Киришима смотрит на него исподлобья и ухмыляется, качая головой. Он знал, что Бакуго не останется в стороне и тоже решит их проверить. И как же греет душу тот факт, что он оказался прав. — Ну… — Мне достаточно и того, что меня круглолицая пинает. А теперь ты, дерьмоволосый. Как же вы заебали. Бета разворачивается, чтобы ретироваться, но не спешит уходить. — Хорош уши греть, пошли на урок. — Угу. И парни уходят, каждый с мыслями на своей волне, только тогда, когда из медкабинета перестают доноситься какие-либо звуки. «Пусть отдохнут», — думает Киришима. «Когда же кончится вся эта херня», — Бакуго просто не может не возмутиться. Хотя бы мысленно.***
Изуку открывает глаза и находит себя на краю того самого мелового мыса. Того самого, про который однажды упоминал Тодороки в своих рассказах о своей семье. Кажется, он говорил, что сестра мечтала побывать здесь. Посмотреть красоты так называемого края мира. Насладиться тишиной и покоем, что так не хватает в городской суете. «Интересно, почему мне снится именно это место?», — поражается Изуку и оглядывается по сторонам. В этот раз это что-то другое. Нет привычной картины, что сопровождает его во снах каждый день. Нет того ужасного видения, что приносит нестерпимую боль. «Тодороки-кун». На краю мира пусто, всё затянуто в туман, и ничего не слышно, даже звуков разбивающихся волн не доносится до его ушей. Но где-то внутри на уровне лёгких всё сковывает будто бы тиски, что становится невероятно трудно дышать. «Что происходит?» — Неужели страшно? Изуку оборачивается и видит… себя? — Что? — Ты, наконец, понял, что чувствуешь к альфе? Долго же ты, Изуку. Точно такой же, как и он сам, стоит сейчас напротив и смотрит такими же зелёными глазами в самую душу, прожигает взглядом и заставляет сжаться. — А ты…? — Я это ты. Но если тебе будет удобно, считай, что я тот, кто есть твоя принадлежность. — Шутишь? — Нет. Туман сгущается, скрывая за собой все прелести местности и красоты безграничного неба. Изуку смотрит с удивлением и шоком на того, кто сейчас назвался его собственным именем и не верит в происходящее. «Это просто сон, Изуку. Ничего больше» — Но я не отпущу тебя из этого сна, ты же понимаешь это? — Ты и мысли читаешь? — Изуку изумляется, но не удивляется. Что-то подобное он почему-то ожидал. — Хотя не важно. Что тебе от меня нужно? — Ого, — парень усмехается, смотря на в раз посмелевшего Изуку, и скрещивает руки на груди. Разговор, похоже, обещает быть интересным. — Дерзко. Да ладно. Не думаешь ли ты, что пора прекратить строить из себя жертву? Сколько ты ещё будешь ждать, что за тебя всё решат, Изуку? — сущность из сна шагает навстречу к Изуку, и ему будто бы нет преград. Ему будто бы и не страшно от того, что он может чисто случайно рухнуть с обрыва и разбиться. Хотя с чего бы вдруг? Он ведь, получается, плод воображения самого Изуку, верно? — пора бы сделать самому тот самый первый шаг навстречу и поймать то, чего ты так жаждешь. Ты слепой котёнок, понимаешь? Почему ты не откроешь глаза? Ты так привык, что за тебя все твои проблемы решает Каччан, что совсем расслабился и ждёшь, что и Шото будет с тобой так же решителен? Глупо с твоей стороны ждать того же и от него. Они ведь разные люди. Парень наседает на него, надвигаясь тёмным силуэтом. В один момент он растворяется в воздухе и каким-то образом материализуется за его спиной. Обнимает за плечи и кладёт голову на правое плечо. — Хватит ждать того, что Шото поймёт тебя без слов. Хватит. Ты такой глупый. Он ведь не разбирается во всём этом, откуда ему знать, что ты тонкая омежья душа, ждёшь розовых гор, пряностей на подносе и вязких соплей нежности, — эта сущность сжимает его плечи и разворачивает на сто восемьдесят градусов, повернув лицом к тому, что сейчас происходит за их спинами. — Посмотри. Видишь? Он тоже видит сны, но они другие. Вы так тесно связаны, но не можете понять друг друга… Обидно, правда? И Изуку хотел бы вырваться из рук этой сущности, рвануть вперёд, туда, где на обрыве стоит Тодороки. Но у него не выходит сдвинуться с места. Он отталкивает от себя это нечто, трепыхается и кричит. Изнутри всё вот-вот разорвётся на части. Становится больно. Голос пропадает в тот момент, когда к Тодороки подходит его сущность. «Не надо, — мысленно просит он. — Прошу, не делай этого! Прекрати!». Но на него больше не обращают внимания. На обрыве разыгрывается привычный сюжет, идеальная постановка. Но что-то идёт совершенно не так. «Что?» За спиной сущности Изуку появляется, в ярких рясах красных оттенков, Тодороки. Он обхватывает Изуку, прижимается телом и, кажется, намеревается столкнуть и его следом за тем Тодороки, что только что упал. Но нет. Он держит его. До слуха доносятся обрывки фраз. — Я просто шлюха, я не достоин, быть с тобой… — Не говори ерунды… — Отпусти… Изуку закрывает глаза в тот момент, когда те оба подходят к краю обрыва. У него больше нет сил смотреть на то, что там происходит. Это слишком больно. А в голове сейчас происходит неимоверная пляска. Всё сводит его с ума, в буквальном на то смысле. Хочется не то перестать дышать, не то хотя бы просто проснуться. И он действительно просыпается. — Боже… — тихо шепчет парнишка, усевшись на кровати и уставившись на свои руки. Воспоминания вчерашнего дня бешеным калейдоскопом вертятся в голове, переворачивая всё вверх дном. Он вспоминает, как пробыл почти два с половиной часа наедине с Тодороки в медкабинете, как расцеловывал его лицо и как стыдливо заливался краской, когда в кабинет вернулась Исцеляющая дева. Он вспоминает и то, как просил её не говорить парню, что он вообще приходил сюда к нему. Просил сказать, что это одноклассники принесли его в медпункт, что, такого как Мидория Изуку с ним и рядом не крутилось. Он смутно помнит то, что говорила ему медсестра, потому что убегал он сломя ноги. Ему было ужасно стыдно за свою слабость, а ещё за то, что он только сейчас понял, что он не может без Шото. — Ужасный сон… — шёпотом констатирует факт омега, снова падая на подушку и раскинув руки. — Ужасный, но… ведь и правда, я только и делаю, что жду, пока меня поймут… Хотя сам к этому ни грамма усилий не прикладываю. Он прячет лицо в ладонях и протяжно скулит. — Какой же я идиот… — всхлип вырывается из самой глубины души. И это уже не бессмысленные истерики от жалости к самому себе. Он скорбит об утраченной возможности. Он плачет от того, что не может просто прийти и сказать альфе о том, что он чувствует. — Шото-о-о…