В плену своих чувств

      «Отец вышел из меня никчёмный», — сетует мужчина, смотря на своё изуродованное лицо в отражении зеркальной поверхности стеклянной двери в больницу.       Он пришёл сюда, спустя столько времени, за тем, чтобы выведать у старого, уже давно и не друга, о том, каким образом можно было бы ускорить восстановление организма после получения травмы. Потому что собственная совесть прогрызает изнутри огромную дыру в сердце. Потому что произошедшее будто бы поставило всё на свои места, и он, сам Тодороки Энджи, наконец, задумался над последствиями своих поступков.       Отставка Всемогущего. Кричащие новостные полосы, сияющие билборды о том, что теперь номер один отошёл от дел, и его место, заслуженно, что приписывают везде, занимает сам Старатель…       «К чёрту сдалась мне эта первая строчка в рейтинге героев. Не таким образом я желал стать первым. Не такими успехами добиться признания», — он открывает двери и шагает в прохладу помещения, чуть морщась от противного запаха больничных коридоров. Не так давно и он был на койке в больничной палате, пригвождённый тысячью ранений, что чуть было не свели его на тот свет, в первые часы его пребывания на строчке под номером один.       Тот бой с Ному, чёртов высший класс, он тогда не желал отступать и не отступил. Мысли о семье, о причине, что сподвигла его найти её, собрать их… Всё это будто сделало что-то, что доселе было невозможным. Он задумался над тем, что же он всё-таки натворил. — Тодороки? — изумляется мужчина, когда дверь его кабинета открывается медленно, после предварительного стука. — Не ожидал тебя увидеть. — Да, — вздыхает он тяжко. — Симидзу, скажи, как проходит выздоровление Шото?       Чувство стыда, неловкости и полнейшее отвращение к самому себе заполняют его по самые края. Он понимает то, что выглядит сейчас, минимум, жалко. Это постыдно, явиться сюда и спрашивать о том, как происходит противоположное тому, чего хотел он. — А, это, — врач поправляет съехавшие на нос очки и, отложив в сторону папку с бумагами, кои были в его руках, встаёт с места. — Его медкарта в данный момент находится в академии. Исцеляющая дева взяла на себя контроль над его состоянием, но не забывает звонить для консультации. Сейчас, к сожалению, сказать не могу, идёт ли на поправку Шото. Но то, что тенденция к выздоровлению имеется — это точно.       Дальнейший разговор много времени у него не отнимает. Всё то, что он хотел услышать — он услышал. А потому, поговорив о его собственном состоянии, наблюдался он отнюдь не в этой клинике, Старатель, с чувством меньшего отвращения к себе, покидает здание.       «Шото, сын, — странная привычка, появившаяся во время боя с Ному, говорить с самим собой, помогает ему рассудительно и рационально взвесить все происходящие вокруг него происшествия и вынести из этого вывод с минимальными потерями. — Я был чертовски не прав!»       Ястреб. Высокомерная выскочка. Развитый не по годам мальчишка герой, чей язык слишком многое себе позволяет. Энджи готов поклясться, что после церемонии присуждения строчки ТОП он готов был прибить засранца. — Какого ты себе позволяешь, — он хватает парня за грудки и чуть было не поднимает над полом его. Весовая категория слишком разни́тся, да и принадлежность заставляет поумерить свой пыл. Так или иначе, прибить героя со второй строчки, омегу, было бы делом малоприятным. — Может, расскажешь мне, что ты там пытался провернуть, мальчик?       Но малец смеётся, чуть отвернувшись. Видимо, заполняющий помещение запах феромонов Энджи, слишком бьёт его в нюх. Это заставляет Старателя победоносно ухмыльнуться, до той поры пока этот самый мальчишка не открывает свой рот. — Аха-ха, прости за неудобства! Ну, все такие скучные речи толкали, что я и подумал, что стоит удивить всех, — юнец улыбается слишком невинно, что это и в самом деле утихомиривает запал переломать крылья выскочке.       Но подсознание не зря вопило о том, что здесь что-то неладно. Информация о новом виде Ному, разговор за обедом, после и бой. Но сил моральных ушло больше во время обеда. — Мне нравится твой сынишка, — проговаривает Кейго с самым невиннейшим видом, прожёвывая кусочек варёной курицы. — Кажется, мы могли бы быть прекрасной парой, что скажешь?       Энджи не говорит. Ничего не говорит он потому, что он давится глотком воды и чуть было не выплёвывает внутренности собственного организма на стол от вопиющей наглости с этим ангельским выражением лица.       А парнишка в этот момент продолжает рассуждать о том, что это была бы очень даже выгодная партия. Но только не уточняет кто и кому. Да и не важно! — В невестки набиваешься, пернатый? — вспыхнув на мгновение, с яркой вспышкой ярости во взгляде, проговаривает мужчина. — Ничего не же… — Нет, что ты, — перебивает Ястреб Старателя, — просто интересно, насколько ты готов ещё пренебречь выбором своего ребёнка относительно хорошей партии. Я, к примеру, номер два, не желаешь породнится?       И теперь этого засранца не узнать. Вся эта придурковатость, игривость и позитив в миг улетучились. Перед статным альфой сейчас восседает едко ухмыляющийся омега, чьи глаза блестят от солнечного света, что проникает в комнату через окно.       Всё сводится к тому, что они не говорят и слова. Эта игра затягивает в тихом молчании на самое дно. Энджи готов проклинать тот момент, когда согласился выйти с этим героем в более уединённое место, под предлогом разговора тет-а-тет. Но он ни в коем случае не подозревал, что этот разговор зайдёт в такое русло. — Совсем страх потерял, пернатый? — мужчина почти что шипит, стискивая под столом кулаки до белеющих костяшек. Он готов воспламениться и поджечь все перья этому наглецу. Но до сих пор этого ещё не сделал. Что-то странное кроется в блеске этих глаз. Что-то определённо кроется в этом дурацком предложении породниться. Но что? — Хах, поверил что ли? — омега откидывается назад, упираясь рукой в пол за своей спиной, и смотрит на то, как альфа подрывается на ноги в бешенстве. — Мне бракованный альфа не интересен.       И это, кажется, заставляет время остановиться, а сердце в груди Тодороки замереть на пару мгновений. — Что ты сказал?! — То, что ты только что услышал, номер один. Я не интересуюсь… — Нет! — рёв мужского голоса, перемешанный с рыком, сопровождается яркой вспышкой огня, что заставляет Ястреба прикрыть глаза и даже вздрогнуть от неожиданности. — Откуда… Что тебе известно и откуда? — Ха-а-а… ты такой горячий, в курсе? — Кейго, прикрыв глаза, растягивает губы в приторной улыбке, и роняет подбородок на ладонь, упираясь локтем в стол.       «Засранец ещё и играется со мной!»       Воспоминания прерываются в тот же момент, когда и дверь родного дома закрывается за его спиной. Мужчина скорее скидывает обувь, осторожно поставив её на полку со всей обувью, что имеется на пороге и проходит внутрь дома молчаливой тенью, не произнося слов приветствия.       Нет у него такой привычки. Да и некому ему говорить «с возвращением». Он давно испортил всё, что мог.       Мужчина шагает на удивление тихо и снова поддаётся веянию ветра воспоминаний, припоминая разговор с Ястребом, перед тем, как сесть в такси и вернуться домой. — Рад, что с твоим левым глазом всё в порядке, — юноша, будто бы настоящая птица, всё щебечет и щебет извинения, стоило им выйти из здания больницы и направиться к парковочной зоне такси. — Но мне по-настоящему жаль насчёт всего, что произошло. Это я во всём виноват. — Хватит строить из себя добряка, — у Энджи сдают нервы. Этот мелкий наглец, мало того, что перед самым боем имел наглости лезть в его личную жизнь, так ещё и сейчас продолжает крутиться рядом. Будто и правда он запал на его сына и теперь подбивает клинья через его отца. — Я сам ответственен за свои ранения. — Эй, а звучит-то круто… Можно я так же скажу, когда буду ранен? — У тебя и не было никаких намерений извиняться, да? Но что более важно… — Энджи чувствует, как кровь начинает бурлить в его венах сильнее прежнего. И это отнюдь не от слов мальца о крутости его слов, не от того, что чёртовы Ному, при таком удивительно точном стечении обстоятельств, оказались в нужном месте и в точный момент, целились прямо в них. Но чёрт бы с ним. Его сейчас переполняет другое. — Какого чёрта тебе известно о Шото?       Кейго, чуть опешив, останавливается на месте и смотрит на альфу с насмешкой во взгляде. Мол: «это же проще простого, о чём ты». Но тут же меняется в лице и говорит: — Те вещи, что ты приобрёл для ребёнка, уже давно запрещены для распространения, и их распространение расценивается, как торговля наркотиками, — лицо парня становится чрезмерно серьёзным. Особенно если сравнивать его с тем, что Старатель видел до этого. — Ты понимаешь, что подверг опасности не только жизнь своего мальчишки, но и дока? — Тебя это волновать не должно. — О, нет. Я, как ПРО, могу засадить даже тебя, номер один. За то, что ты купил это, даже не говоря о применении.       Старатель поворачивается на наглеца и смотрит на него, чуть было не ломая зубы от сильного нажима челюсти. — Какого чёрта тебе надо от меня, пернатый?       Омега смотрит внимательно, выжидает удобного момента, потому что вокруг, как назло, материализовалось много людей. А потом, склонив голову в сторону, он улыбается по-блядски широко и обворожительно. — Я просто беспокоюсь за тебя, Старатель. Ты ведь мой кумир, — он строит невинное лицо и шагает вперёд Энджи. Затем разворачивается, — не хорошо будет, если номера один повяжут за запрещённые средства. И повесят клеймо деспота, тирана и хренового отца.       И почему его это так сильно задело? Не сказать, что раньше он старался думать наперёд, просто для него это было в порядке нормы — стремиться к цели и добиваться её всеми возможными и невозможными методами, прилагая максимум сил. Да только теперь, смотря на всё под углом в девяносто градусов, повернувшись к семье лицом, Тодороки Энджи действительно видит то, что никогда раньше и не замечал. — Отлично справился, — улыбаясь, проговаривает Фуюми, присаживаясь за обеденный стол. — Ты, должно быть, устал.       Энджи смотрит на них всех, его детей, и только и может, что сказать, что они давно не виделись, и молча смотреть на лица его семьи. — Шото даже попросил о разрешении уйти со школьной территории на пару дней, знаешь! — с воодушевлением щебечет дочь, не замечая воинственных гляделок отца с младшим сыном. — Я сказала учителю, что мы были бы рады и его приходу, но он вежливо отказался. Ну, в любом случае, я просто тебя поздравлю с отличной работой…       Они переглядываются между собой, всё то время, пока Фюуми рассказывает о том, что произошло у них. Никто даже не обращает внимания на то, что происходит вокруг. Энджи Тодороки даже с места не двигается. Он будто приморожен к полу на месте, этим колким и буквально веющим холодом взглядом своего младшего ребёнка. В голове его слишком много мыслей о своих деяниях. Столько противоречий. Столько дум, что вскарабкиваются на импровизированные весы, усаживаясь в чаши, что подписаны «за» и «против». Но всё это выветривается прочь, рассыпаясь на части, когда, смотря чётко глаза в глаза, Шото бормочет: — Ну и… жуткий у тебя шрам.       «Жаль, что этим не искупить того ужаса, что тебе удалось пережить из-за меня…».       А дальше всё из рук вон плохо.       Скандал с Нацу, ругань приобрела немалый запал. Громкие слова о том, что прошлого не изменить, и то, что Энджи теперь уже не будет от него отворачиваться, буквально выводят сына из себя, и он ретируется прочь, на прощание лишь извинившись перед сестрой.       Не такого ожидал он, возвращаясь домой. Но, чего греха таить, Старатель совсем не ожидал и того, что его дочь постарается приложить руку к воссоединению семьи. Фуюми сетует на свою надежду о счастливой семье и о том, что она была действительно счастлива, говорит что-то Шото, пускает слезу, и ему, Энджи, становится настолько неловко, что он готов здесь и сейчас испепелить себя в собственном огне. Но внимание привлекает экран телевизора и громкая речь репортёров. — Прошло два дня с того жестокого сражения. А мнение о герое номер один начало меняться.       Кто-то говорит о волнении, беспокоясь о состоянии номера один. Ведь: «он был весь покрыт кровью». Кто-то, ехидно ухмыляясь на камеру, говорит о промахе героев и о том, что они снова упустили Лигу, пусть и схватили несколько ному.       Весь этот телевизионный трёп заставляет Фуюми нервничать. Она просит Шото выключить телевизор. И Энджи слышит, как Шото отказывается, продолжая слушать голоса фанатов, приверженцев и просто мимо проходящих зевак, пока и сам, прожевав, не начинает говорить. — Герой Старатель… он… — как никогда раньше у старшего Тодороки сводит мышечный мешок в ожидании слов. — Изумителен. Выдающийся герой. Но… практически всё, что сказал Нацу, было правдой, как по мне. Я всё ещё не простил тебя… за то, как ты изводил маму, — Шото смотрит перед собой, и одному Богу известно, сколько всего в его голове мыслей. Сколько он ещё думает, произнося это. И насколько сдерживает себя. — Поэтому… я хочу увидеть, каким отцом ты станешь с этого момента. Одно малое вдохновение может полностью изменить человека. Я знаю об этом, как никто другой.       Практически сразу, после слов Шото, он ретируется прочь, погружённый в свои мысли. Он просит прощения, говорит, что не те подобрал он слова. Но его мысли абсолютно не здесь в этот момент. Его захватывает по самые уши в ураган, что развязался в душе. Он больше не может быть тем, кто есть сейчас, и намерен он всё это исправить. Но только как, вот какой остаётся вопрос.       Не чувствуя ничего, кроме раздражения и недоумения в своем сердце, он продолжает жить, выполняя положенное ему дело. Он продолжал идти по привычному для него пути, невзирая ни на что позади себя. Преследуя ту цель, что ему была важна. А сейчас, развернувшись и оглянувшись на всё, что сотворил, ему ничего не остаётся, кроме как взять себя в руки и попытаться исправить хотя бы ничтожную часть.       «Возможно, уже поздно, но… всё, что я сейчас могу, это искупать свою вину. Это единственный путь вперёд». — Простите меня, мои дети… я уничтожил своими руками ваше будущее. Но сейчас я намерен приложить максимум усилий, чтобы искупить перед вами вину…

***

— Всего лишь тридцать минут после получения временной лицензии! Эти двое ставят самих ПРО в невыгодное положение своим героизмом! — щебечет репортёр, сидя напротив двоих учеников академии героев, учеников класса 1-А — Тодороки Шото и Бакуго Катсуки. — Вы двое, должно быть, очень сдружились во время тренировочного курса, правда?       Парни сидят поодаль друг от друга, расположившись на одном диванчике. Один из них явно не в духе. Его внешний вид словно кричит всем о том, что он недоволен и взбешён, до самой крайней степени. В то время как второй, откинувшись на спинку, расслаблен и выглядит чуть лучше, чем просто в порядке. — Если это так тебе видится, то сходи к врачу и глаза проверь! Или голову сразу! — Мы отлично ладим. — Чё? Харе нести херню! Когда это мы друганами стали? — Мы были ими на протяжении временных учений, разве нет? — Да чё у тебя в голове за система?! Время и дружба не прямо пропорциональны, чтоб тебя! — Что ты имеешь в виду под «системой»? — Мне откуда знать?! Это тебе нужно башку проверить!       Конец декабря приносит с собой уйму новостей, происшествий, а что самое главное, среди всего класса к этому моменту стихает накал страстей, и все тихо продолжают жить, каждый отдавая себя своим интересам, ну и, разумеется, учёбе.       «После удачной сдачи на временную лицензию Тодороки-кун и Каччан стали немного лучше ладить между собой», — в один момент замечает Мидория, когда, после неудачного интервью, застаёт этих двоих на первом этаже одних, обсуждающими что-то.       Вся неловкость и ненависть между ними, кажется, будто бы исчезла. Нет, не так. Они перестали относиться друг к другу с той остервенелостью, желая вонзиться друг другу в глотки и разорвать на части. Изуку может предположить, что это всё связано с тем, что им, по факту, больше нечего, точнее некого, делить. Но он не смеет думать об этом всерьёз. Ведь это так… самонадеянно, полагать, что они враждовали только из-за него. Потому старается не придавать значения этим изменениям.       «Потому что всё, что могло быть вскрыто, больше не тайна. Каждый из них знает абсолютно всё и теперь… это всё не имеет смысла», — он сидит в классной комнате, вполуха слушая одноклассников и листая новостную ленту в своем смартфоне.       Всё возвращается на круги своя. Нервозность и рассеянность больше не сопровождают его на каждом шагу. Он выяснил для себя, что ему важно и идёт вперёд, не давая себе поблажки.       Пример маленькой девочки Эри, и то, как борется с неравноправием судьбы Киришима — всё это помогает поддержать в тонусе собственный дух и не унывать по чём зря. Хотя иногда, может, даже чаще чем того следовало, Изуку замечает, что готов снова зарычать на всех. Потому что… — Как поездка на выходные домой, Тодороки-сан? — Фуюми приготовила холодную собу. — О, ты так любишь её? — Ага.       Яойрозу. Она всё ещё не даёт ему покоя. Точнее говоря, она-то конкретно ему не мешает. Просто то, что она не оставляет попыток быть ближе к Тодороки… у Изуку порой слишком сильно чешутся клыки. И собственное озарение, принятие чувств к альфе явно не помогают отпустить всего этого и жить спокойно.       «Порой так хочется объясниться с ним… Но я не думаю, что он станет слушать меня. Хоть и прошло уже больше десяти дней».       А ведь и правда. Прошло больше недели с того самого признания. И ещё четыре дня с той потери сознания Тодороки в классе. Изуку тогда волновался особенно сильно, размышляя на тему, как поймут его поведение другие. Но все тактично молчали, предоставляя возможность просто плыть по течению. А не барахтаться в этой сети, не зная, каким образом выбраться.       «Жаль только, что Тодороки-кун не знает правды. Может, это помогло бы нам завязать разговор», — он оборачивается назад, в надежде проскользить взглядом по разноцветной макушке, как вдруг неожиданно для самого себя встречается взглядом с гетерохромными глазами. Во рту мгновенно пересыхает. Мысли выходят прочь, и он с секунду пялится на Тодороки.       А в районе груди скручивается всё в тугую спираль, что грозится пробить рёбра и выбросить через рот сердце прямиком в руки альфе.       В ушах оглушительный шум голосов одноклассников перебивается шумом собственной крови и стуком сердца. Но всё в одночасье стихает, когда взгляд цепляется губ альфы. Он видит их движения, но ничего не слышит. Фантазия сама подкидывает под картинку, что видит Изуку, голос альфы. — Давай поговорим? — читает он по губам.       И он готов поклясться, что ему это показалось. Но настойчивый взгляд, что вопросительно ожидает ответа, не позволяет усомниться в происходящем. Потому Изуку кивает, словно болванчик, чуть было не теряя голову от нахлынувшей в миг радости. Ему прямо сейчас хочется подорваться и вытащить альфу прочь из кабинета, чтобы услышать его голос. Голос, обращённый к нему. И не важно, что желает сказать ему Тодороки-кун. Изуку счастлив уже от того, что Шото хочет поговорить с ним!       У Тодороки чуть дёргаются уголки губ, когда он прикрывает глаза, наклонив голову в сторону. Он, видимо, шепчет, потому что губы снова двигаются, но слов не слышно, хоть одноклассники и притихли. — Тогда после урока.       Подскочивший к горлу ком не даёт возможности вздохнуть нормально. А когда в кабинет заходят учителя, всё вроде проходит и само. Только на языке остаётся послевкусие странного оттенка, что Изуку называет предчувствием. — Сегодняшний урок будет посвящен конкретной теме — «медиа»!       Реквизит, в лице камер, расставлен подле подиума, на котором красуется фон с гравировкой «UA». Леди Гора, приглашённый гость, что будет проводить лекцию, восклицает, призывая всех выложиться на полную в практике геройского интервью. И первым, что для многих не удивительно, она приглашает Тодороки. — Ты отлично справился, Шото! — протянув к его лицу микрофон, Леди Гора замирает в ожидании слов парня. — Что вы имеете в виду? — Представь, что ты только что завершил сложную миссию или типа того! Мотор!       Изуку смотрит на парня, затаив дыхание и слушая его каждое слово, он не может не заметить.       «Тодороки-кун всё остаётся тем же, что и раньше. Не смотря на всё то, что произошло с нами… с ним в частности, — это подстрекает Мидорию взгрустнуться на мгновение. — Он не теряет своего лица и продолжает быть всё тем же, открываться миру и познавать его. Он продолжает идти вперёд, тогда как я рассыпаюсь на каждом шагу. Вот, почему я должен, несмотря ни на что, продолжать идти. Должен! Должен!»       Изуку поднимает глаза и понимает, что пропустил значительную часть выступления. Это огорчает. Но, кажется, он слышал, что можно будет взять копию и пересмотреть интервью, чтобы выудить ошибки.       «Надеюсь, мне позволят взять копию интервью Тодороки-куна?» — …Если наградишь всех пострадавших девушек своей улыбкой, они будут падать направо и налево! — говорит Леди Гора, и Изуку ощущает, как внутри него что-то лопается.       Ревность. Он снова чувствует непреодолимое желание заграбастать Тодороки и спрятать его от мира всего. Лишь бы ни одна девушка не увидела его улыбки. Но то, что он слышит, позволяет расслабиться и даже чуть улыбнуться. — Они погибнут от моей улыбки?       «Какой же ты милый, Тодороки-кун!»       Собственное интервью — отвратительное. Никто ему, конечно, такого в лицо не сказал. Но по реакции и тихим смешкам было понятно многое. Но Изуку не спешит расстраиваться, спускаясь с подиума. Потому что там стоит он, Тодороки.       «Немного колени дрожат», — в пору бы было списать всё своё волнение на преддверие разговора. Ведь они не говорили друг с другом столько времени. Но Изуку не хочет искать себе оправданий. — Поверить не могу, что ты там не нервничал, — на выдохе произносит Изуку, остановившись рядом с Тодороки.       Тодороки кивает, но не отвечает ничего, так и продолжив стоять рядом, пока учителя не отпускают их с лекции. — Идём? — произносит альфа, качнув головой в сторону одноклассников, что дружной гурьбой направились к академии.       Кажется, в этот момент у Изуку задрожали колени. У него такого не было даже перед лицом злодея. Голос Тодороки раздался где-то над ухом и совсем близко-близко, что, он готов поклясться, почувствовал дыхание альфы. — А-ага…       Момент, как и насколько быстро он переодевался, вылетел у Мидории из головы. Потому что он, обнаружив себя у выхода из раздевалки самым первым, почувствовал сумасшедшую неловкость. Ему не терпится скорее оказаться с Тодороки наедине.       «Господи-Господи-Господи. Лишь бы всё прошло нормально, и мне не было потом стыдно», — нервно перебирая лямки своего рюкзака, думает омега. Он изо всех сил пытается не смотреть на переодевающегося альфу. Пытается! Но из этого всего не выходит абсолютно ничего. Тодороки замечает его пристальный взгляд и, не застегнув до конца свой пиджак, хватает сумку и идёт на выход.       Как же Изуку всё-таки неловко.       Блуждая по коридорам академии, шагая вниз по ступенькам и выйдя, наконец, из помещения на улицу, парни и парой слов не обмениваются. А это очень сильно задевает Изуку. Он начинает волноваться ещё сильнее. Хотя и кажется, что хуже быть уже не может.       Ему становится только сейчас страшно, от осознания того, что разговор этот может оказаться последним.       «А вдруг он решил что-то и хочет поставить точку даже в общении, как одноклассники?» — Прости, Мидория. Но не мог бы ты больше не смотреть в мою сторону? «Если он скажет что-то такое?» — Мне отвратительно от мысли, что мы с тобой истинные. Не мог бы ты больше не подходить ко мне?       «Или же ему неприятно находиться со мной рядом, и он попросит меня перевестись в другую школу?»       Паника захватывает с головой. Его, словно родившегося оленёнка, бросают на произвол судьбы, оставив на поле, где вокруг бродит тысяча голодных волков. Чувства странные и пугающие. Но до этого было всё совершенно не так. Будто бы с небес на землю за пару секунд. Хах, попробуй не разбиться. — Ты снова бубнишь, — произносит Тодороки, когда они выходят на крыльцо академии.       Улица снова встречает их прохладой и насыщенной тишиной, что полнится лишь шумом жухлых листьев, кои не успели убрать роботы-дворники. Ни один из них не желает нарушать тишины. Просто потому что это в некотором смысле страшно. А вдруг не будет пути назад, и этот их разговор поставит точку на всём, что вообще могло было быть? — Как насчёт пройтись к автомату с горячими напитками? — Изуку заламывает себе пальцы, смотря куда угодно, но только не на парня перед собой. — Угу, — соглашается альфа, чуть пожав плечами. — Пойдём.       Усталость сковывает тела, после того, как оба парня, пройдя к автомату и купив напитки, усаживаются на скамейку. Разговора снова не получается. Дежурными фразочками, коими перекидываются они, не развязать полномасштабного разговора, на который надеялся Изуку. И беда скорее всего в том, что он сам боится говорить. Отвечая односложными предложениями, а иногда и просто кивая на вопрос Тодороки об учёбе, оный видимо совсем отбивает у альфы желание говорить. Потому-то они и сидят уже добрые пятнадцать минут молча, рассевшись по разным сторонам лавочки. — Мне понравилось твоё интервью, — всё-таки говорит Изуку, сжимая в ладонях всё ещё теплую баночку кофе. — Ты держался уверенно. Тебе идёт.       Хотелось бы одарить ещё тонной комплиментов, сказать, какой он прекрасный, и заикнуться о том, что он его на самом деле не просто воспринимает, как истинного альфу, а любит. Любит всем сердцем. Но Изуку молчит. Молчит и пытается не расплакаться от того, что не чувствует ничего.       «Почему я не чувствую твоего запаха?» — Да, спасибо, — чуть отрешённо благодарит Тодороки, откинувшись на спинку лавочки.       Своё кофе он выпил пару минут назад, а потому пустая баночка, наверняка, холодила его ладони. Изуку видел, как тот порывался встать к мусорке, но не встал. Будто бы уходить не хотел.       В сердце зародилось маленькое зёрнышко надежды. Но на декабрьском холоде ему не взрасти. — Я должен был сделать это раньше, Мидория — вдруг, неожиданно, по крайней мере, для Изуку, Тодороки начинает говорить. — Но я не знаю, почему не сделал этого. Наверное, для меня всё ещё сложно это… общение с ровесниками и понимание чувств других людей, — Тодороки смотрит себе в ноги, упёршись локтями в колени. Весь его вид кричит о том, что слова даются ему слишком сложно. Что он долго шёл к тому, чтобы заговорить. — Я не хочу, чтобы ты думал, что я использовал тебя… или как это правильно сказать, — вдох. Выдох. У Изуку замирает сердце на секундочку. — В тот цикл. Это было осознано, и я не собирался сбегать, — Шото дёргает плечами, вероятно, в попытке подняться. Но что-то ему не даёт этого сделать. Он трясёт головой из стороны в сторону, будто отпугивает непрошеные мысли. — Я понадеялся на то, что всё будет решено само собой, и то, что мы поняли друг друга правильно. Но… — он всё-таки поднимает глаза на Изуку, чуть повернув лицо в сторону омеги. Глаза его полны слёз, и, кажется, они вот-вот прольются огромными водопадами. У Изуку в груди всё сводит от этого вида. — Я оказался слишком наивным. Я думал, что быть истинными уже значит, что мы вместе, а в итоге… надо было просто поговорить. Ведь из-за моей глупости я заставил тебя чувствовать себя ужасным человеком. Хотя вся проблема во мне!       Тодороки поднимается на ноги, делает пару шагов вперёд, запустив в урну пустую банку, поворачивается к Изуку. — Прости, что в истинности достался тебе такой болван как я, — он тихой поступью крадётся к омеге. Он смотрит на него, открыто, нежно, с горечью во взгляде, чуть ли не роняя себя к омежьим ногам. — Мало того, что я не смог повести себя как настоящий мужчина, я ещё и отнёсся ко всему, словно мне кто-то что-то должен… — Тодороки-кун… — Прости… — Тодороки, уже практически впритык подобравшись к омеге, делает шаг назад, словно забыл о чём-то. Он отходит и тут же склоняет перед Изуку голову в почтительном поклоне, снова и снова произнося: — Прости. Прости меня, за всё то, что тебе пришлось пережить из-за меня. Я… — Тебе не за что извиняться, Тодороки-кун! — Изуку поднимается на ноги и стремится подойти к Тодороки.       Но его вдруг словно обдаёт кипятком. Он отшатывается, убирая протянутые к альфе руки за спину, истерично ругая себя за слабость и глупое желание коснуться его. Какие могут быть прикосновения? Да, бесспорно, желание ошеломительно огромное. Но о нём-то, Изуку, ты подумал? О том, что почувствует в этот момент Тодороки? Вдруг ему станет противно? А может, он просто идёт на уступки перед омегой, чтобы не портить отношения совсем? М?       «Изуку, не будь дураком!» — Это я! Я должен извиниться перед тобой! Я хотел, но ты первый предложил поговорить, было бы неправильно перебивать, и это всё…       Тодороки выравнивается, смотря на Изуку удивлённым, даже испуганным взглядом. И ничего не может сказать, молчаливо пялясь на омегу.       Внутри словно извержение вулкана. Он так давно не видел эту смену эмоций вблизи, что голова идёт кругом. Глупая улыбка просится на лицо, и Изуку не сдерживает себя в этом порыве. Потому что понимает, что сейчас лучший момент. Либо сейчас, либо никогда в другой раз. Потому что ему самому не хватит смелости. А для Тодороки… для него этот шаг тоже многого стоил. Наверняка. — Это неловко, — бубнит Изуку. — Неловко от того, что произошло, и то, что ты решился раньше меня на разговор.       Изуку смотрит в гетерохромные глаза и плавится под тёплым взглядом этих глаз. Мурашки по коже начинают своевольничать и блуждать везде, поднимая мелкие волоски дыбом. Тодороки слишком прекрасен для этого мира. И то, что он, не являясь причиной всех происходящих бед, просит прощения первым.       «Я не заслуживаю такого прекрасного человека, как он, — сокрушается омега внутри. — Он достоин лучшего в мире».  — Я… Тодороки-кун, позволишь ли ты остаться тебе другом?       Мир взрывается вокруг слишком яркими вспышками, от которых в глазах начинает пестрить. Это словно взрыв сверхновой. Изуку щурится, отчётливо понимая, что, если альфа сейчас откажет ему в этом, мир перестанет для него существовать. И ему, как бы не звучало это грубо, больше не нужны будут все эти отношения, с кем-либо после. — Тоже самое я хотел спросить у тебя, Мидория. Позволишь ли и ты мне…?       И вся эта неловкость просто-напросто исчезает, под тяжестью улыбок и тёплых взглядов, обращённых друг к другу. Изуку чуть смеётся, смотря на то, как Тодороки переминается с ноги на ногу и, по всей видимости, не зная, как вести себя в этой ситуации. И он берёт себя в руки, стараясь перевести тему в более тихое русло, чтобы не создавать ещё большей неловкости. — Мне было страшно заговорить об этом, — Изуку отворачивается от альфы и делает первый шаг в сторону их общежития, одновременно улыбаясь до боли в щеках. Он рад даже тому, что между ними больше не будет этого гнетущего недопонимания.       «Но я бы хотел точно не этого…» — Пойдём, вернёмся? Нам много задали домашнего задания, а скоро ведь рождество. Не хотелось бы застрять в комнате за домашкой, тогда как все остальные отдыхают на вечеринке?       И то, как Тодороки сам улыбается, с чуть погрустневшим взглядом в спину омеги, для самого него остаётся тайной. Потому что…       «Хотя бы остаться друзьями с ним было бы уже неплохо… — думает каждый из них. — Но… как бы хотелось быть больше, чем друзья».

***

      Вечеринка подошла к концу. Каждый из ребят помогает разнести всё по местам и убрать грязную посуду в раковину, чтобы другие вымыли её. Для каждого есть своё занятие, вот и Изуку не остался без дела. Разговоры перед ужином немного расстроили его. Ведь возобновление стажировок без места стажировки дело проблематичное.       «Может, и правда пойти в агентство с Киришимой-куном? Он ведь предложил», — но мыслительный процесс прерывается голосом, от которого у него всегда бегут мурашки по коже. — Мидория. Бакуго, — Тодороки смотрит на них и ждёт, пока каждый обратит на него внимание. — Если вам больше некуда идти, не хотите пойти со мной проходить стажировку у героя номер один?       Занавес. У Изуку на секунду перестаёт биться сердце.