В плену своих чувств

      Окутанный пламенем, он задыхается в скоплении запахов. Дым, горелая древесина, обугленный пластик и что-то ещё. Приходится часто моргать. Он разворачивается, пытается оглянуться по сторонам, чтобы понять, что всё, что вокруг мутное, оно буквально ненастоящее. Потому что вокруг него бушует огонь. Потому что ему не больно от огня.       Над головой раздаётся вопль. Он рикошетом от стен распространяется вокруг него, заполняя помещение. Сути происходящего не понять. Здесь творится что-то непонятное, неестественное. Противоестественное.       Где-то на уровне груди всё клокочет и бурлит. Это чувство заставляет выпрямить плечи и оглянуться, вглядываясь в мутные разводы смога и дыма. Будто бы предчувствие чего-то. Он пытается быть внимательным ко всему происходящему. Но всё как в замедленной съёмке.       До ушей доносится вой. Треск прогорающей древесины, скрежет разогретого бетона. — Не надо, слышишь… То… Шото-кун…       Вокруг него кокон чего-то мягкого. Его обволакивает приятной истомой. Кто-то прижимается к нему и что-то пытается говорить. Ему так хочется ответить, что-то сделать в ответ. Хочется отдать взамен что-то такое же нежное и щемящее в сердце. Но не получается.       Мир уходит из-под ног, и он проваливается, теряя связь со всеми тактильными ощущениями. Он так ничего и не увидел. Перед глазами непроглядная дымка, тогда как в ушах стоит вопль приятного голоса, который почему-то то и дело повторяет «не бросай».       Понять бы к чему это.       Он падает в пропасть, полную леденящего ужаса, стонов боли и криков о помощи. Вокруг ничего нет. Но всё равно тесно. Хочется распахнуть руки, отмахнуться ото всего, закричать о том, чтобы его не трогали. Но его сковывает по рукам и ногам, давит с немыслимой силой странное чувство. Тогда как из уст не вырвалось и слова.       Хочется зажаться в угол и заскулить. Ему становится страшно.       И страшно становится не просто так. В один жалкий миг всё вокруг озаряется красным маревом. Ярко красные всполохи пламени, мерцающие вспышки, трескучий ансамбль — словно фейерверк взрывается рядом с ним. Всё гремит и трещит, громоподобно разнося вокруг какофонию разных звуков. Но всё тут же прекращается. Всё затихает за секунду.       Лёгкие сковывает, дышать невозможно. Он чувствует, что уже не парит в тесной невесомости, а лежит на, кажется, полу. Ему холодно. Но изнутри всё будто кипит. По венам разливается кровь, и в нормальной обстановке люди не чувствуют этой циркуляции. А ему нестерпимо больно от этого.       Хочется звать на помощь и кричать, задыхаясь от подступающего спазма. Он открывает рот, и взамен собственного голоса слышится скрежет. В груди начинает колоть от непонятного ему чувства. — Не ломай себя, пожалуйста.       Собственный голос кажется нереальным. Он звучит отовсюду. Он хочет посмотреть, оглянуться, проверить догадку… Но…       Подобно хрусталю, из которого создают прекрасные вещи, его собственное «я» разбивается вдребезги от варварского отношения. — Ты не нужен ему. Нет ничего в мире, что может связать вас без вашего согласия. — Ты был создан лишь для того, чтобы выполнить волю отца. Зачем противишься судьбе? — Не человек, а творение. У творения нет собственной воли.       В голове тысяча разных голосов, и все они сводят с ума. Хочется рвать на себе волосы.       Он стоит у обрыва в бездонную пропасть, развернувшись к нему лицом. Вокруг неописуемая красота пейзажа Бичи-Хед. Белые меловые скалы под ногами привлекают его взгляд, и он, не замечая за собой, чуть наклоняется вперёд, чтобы рассмотреть всё это великолепие. Отвесной мыс завораживает. Плещущаяся на дне этого обрыва зеркальная водная гладь притягивает к себе. Но он не настолько слаб волей, чтобы поддаться проклятию Бичи-Хед.       За спиной слышатся знакомые голоса. Он бы повернулся на них, оглянулся, чтобы узнать тех, кто подходит к нему. Но тело, словно каменное, не смеет поддаться его желанию. Он стоит и не двигается, прислушиваясь к шороху ветра, на мгновение стихшим голосам, чтобы услышать. — Для меня вчерашнее ничего не значит!       Голос снова затихает. Потом подбирается ближе, говорит на самое ухо, растягивая слова в ленивой манере, извращаясь над гласными. — Я просто не хотел, чтобы ему было больно.       От этого голоса мурашки по коже. — Ты даже не альфа, почему я должен быть с тобой?       В ушах начинает звенеть, и он бы рад прикрыть ладонями их, чтобы не слышать последнего. — Я изменял тебе, слышишь, истинный?       И он ощущает лёгкий толчок в спину. Но и этого достаточно, чтобы пошатнуться и сделать мелкий шажок вперёд в пропасть. Рухнуть в пучину морскую, что разбушевалась в мгновение ока. Пенные волны съедают его вмиг перед тем, как он закрывает глаза, чтобы открыть их вновь.       Шото подскакивает на футоне в ледяном поту. Он чувствует, как по лбу стекает ледяная капелька пота и примерзает к коже на правом виске.       Этот странный сон, он преследует его порядком больше недели. С того самого дня.       Шото поднимается с футона и пинает оный ногой от человеческого бессилия.       Он устал. Устал видеть один и тот же сон, постоянно падать в пропасть собственной наивности. Видеть всё это своими глазами, слышать тот самый знакомый голос и чувствовать удар в спину. Тодороки не знает, сколько ещё протянет под такими изощрёнными выходками его нервной системы.       Следовало бы уже принять ситуацию и постараться успокоиться. Абстрагироваться от того, что он знает, и того, с чем теперь придётся жить. Но его до сих пор не то, что не отпускало. Его слишком сильно всё это держало. Словно какая-то надежда на лучшее. Но на что в такой ситуации надеяться? На то, что ему показалось? Или на то, что его подвели сразу все органы чувств?       Он не собирает футон последние три дня. Потому что, приходя сразу после учебы, тут же падает спать. Сна посреди ночи у него не бывает. Его мучает слишком много чувств и ощущений. В частности, и то, что альфа-принадлежность решила проснуться, но не полностью. И то, что сон повторяется, словно что-то пытается донести — совсем не радует.       Слишком больно.       Шото выходит из комнаты. Чуть было не врезавшись в дверной косяк, ведущий на лестничную клетку, он решает не экспериментировать. Безопасность его тела — залог спокойного и успешного дня. Он спускается на лифте. Видимо, он проснулся сегодня позже обычного — никого в лифте и по пути к столовой он не встречает. Лишь только в кухонной зоне сидят пару ребят, что допивают свой кофе.       И Мидория тоже есть среди них.       Внутри всё чуть ли не вибрирует от предвкушения чего-то необычного. Но вдруг, перед тем как подойти к кухонному гарнитуру, где как раз стоит омега, его перехватывают под руку и уводят в сторону. — Доброе утро, Тодороки-сан, — нежно говорит Яойрозу, мягко сжимая его локоть.       Она уводит его в сторону к одному из столиков и усаживает, буквально насильно. На столе уже стоит чашка зелёного чая и пара тостов с омлетом. — Спасибо, — как-то растерянно говорит Шото, явно не понимая, в чём тут дело.       Но он ей благодарен, что она помогла ему избежать контакта с омегой. Самому бы ему это не удалось, и он бы опять напортачил, как в прошлый раз. Когда тактично в момент слов Мидории о пожелании доброго утра, он развернулся и, высмотрев первого попавшегося, сказал «ты меня звал? Я иду», и ушёл. Наверняка Мидории тогда было очень неловко.       А сейчас, видимо, девушка догадалась, что между ними что-то не так, и сама его выручает. Вот уже в который раз? В прошлый раз, который был позавчера, она позвала его попить кофе, кажется. — Извини, что не предупредила раньше. Я же вижу, что между вами что-то происходит и хочу помочь, — она будто мысли прочитала, так думает Шото. — Ты можешь надеяться на меня, Тодороки-сан. — С-спасибо, — сконфуженно отвечает он, ощущая взгляд чьих-то глаз на своей спине. Так хочется обернуться. — Я был бы очень благодарен тебе за это. — Ты расскажешь, что случилось? — она приступает к собственному завтраку, чуть пнув его под столом ногой. — Ты уже неделю словно в воду опущенный. И я уж молчу о самом Мидории. Что между вами произошло? — Прости, но я не хочу отвечать, — говорит он, обхватив чашку ладонями и подтянув её к себе. — Расстались?       Он вздрагивает и, не ведая, что творит, качает головой в знак согласия. Что-то обрывается в этот момент. Шото поднимает взгляд на Момо, смотрит на её вмиг расширившиеся глаза и тихо, буквально одними губами проговаривает: — Не хочу, чтобы это вышло за рамки нашего класса. Мы даже не поговорили с ним нормально.       Девушка поднимает перед ним ладошки и качает головой. Буквально говоря жестами, что вопросов больше не будет. И они спокойно завтракают вдвоём, лишь пару раз заговорив друг с другом о школьных уроках и подготовленности к ним.       Половина трудового учебного дня проходит спокойной рутиной, пока Сущий Микк не решает дать на следующем уроке контрольную по английскому. — Я точно получу неуд, — тут же взвывает Каминари, развалившись на своей парте лицом вниз. — Нет в наших преподавателях ни капли жалости. Начало недели, а нас уже травят контрольными. — Учиться просто надо, а не балду пинать, — Джиро, ткнув в спину разъёмом для наушников своего альфу, тихо смеётся над его несостоятельностью в учёбе. — Я тебя предупреждала, чтобы ты на выходных не рубился в приставку, а занялся самоподготовкой! Бестолочь! — Вам бы всем просто заткнуться и повторить конспекты, — Бакуго скрещивает руки на груди и смотрит в сторону парочки. — Тема херня, а вы ноете. — Бакуго-кун? — зовёт со своего места Урарака, — а ты позанимаешься со мной по этой теме? А то… эм… я, кажется, тоже неуд получу.       Шото смотрит на бомбящего Бакуго и поражается его спокойному поведению. Это с одной стороны странно, видеть весь класс таким миролюбивым и дружным. Приятно, но странно. И он уже хотел было подумать о том, как на это всё реагирует Мидория, смотря на то, как общаются эти двое, как тут вдруг его внимание привлекает Яойрозу. — Я, кстати, тоже не сильна в этой теме. Тодороки-сан? — она осторожно тыкает ему в локоть колпачком от ручки, — а не мог бы ты позаниматься со мной сегодня вечером?       И, кажется, весь мир сходит с ума? Или Шото настолько сильно ушёл в себя и пропустил момент, когда лучшая по успеваемости ученица стала плоха в теме по английскому. Но он и вида не подаёт на то, что удивлен, а просто говорит что-то похожее на «приходи сегодня, разберём, что тебе непонятно» и ловит краем зрения взгляд Мидории.       «Что?»       Ему показалось это, или Мидория посмотрел на него и как-то по-другому? С какой-то обидой и завистью? Или как это понять? Он переводит взгляд с девушки на спину омеги чуть слева и смотрит на его алеющие уши, которые чуть виднеются за подстриженной шевелюрой вьющихся прядей.       «Мидория».       Они эту неделю всячески избегали друг друга. Особенно после случая с добрым утром, при котором Шото так трусливо сбежал. Ну, а чего? О чём им говорить, когда всё, что могло быть произнесенным, уже давно было произнесено?       Бесспорно, Шото хотел бы поговорить с ним и попытаться выяснить причины поведения оного. Но… Зачем? Если уж тот изменил, сознался в этом, а теперь, как и сам Шото, пытался научиться жить с этим, то зачем что-то менять? Разве они смогут изменить что-то?       Да, у Тодороки пусть и было желание поговорить, выяснить всё, спросить, в чём он был плох. Но, это всё-таки как-то стыдно. Очень неловко. Да и вовсе это не правильно. — О, а вы не против, если и мы вечером к вам зайдём? Каминари не помешало бы общество одного из лучших по успеваемости учеников, — Джиро обнимает подругу, вприпрыжку подойдя к парте. Она кокетливо строит глазки, смотря на Шото, от чего оному как-то неловко. — Ну, или договоримся с Айзавой-сенсеем о том, чтобы занять читальную комнату. — Это было бы неплохо, — Шото, смотря на девчонок, прикидывает в уме, что это будет лучший расклад. Вести кого-то к себе в комнату нет желания. — Я договорюсь.       О чём говорят они дальше — Шото не знает. Перед его глазами взор зелёных глаз, что резко заискрились влагой в уголках, когда он в очередной раз посмотрел вперёд и увидел то, что Мидория посмотрел на него.       Внутри всё сворачивается в тугой узел. Затягивается, без возможности распуститься. Дыхание сбивается при каждом ударе мышечного мешочка, от чего становится дурно. Что-то неладное происходит с ним. В животе тянет, хочется прямо сейчас сорваться со своего места и уйти прочь.       Не хватает. Ему не хватает чего-то. Он знает чего. Понимает. Но… — Тодороки-сан, что с тобой?       Шото обнаруживает себя на полу. Он лежит, опрокинувшись со стула, раскинув руки в стороны и ощущает, как его сознание играет с ним. Всё плывёт и расплывается. Он буквально находится на границе между реальностью и полной потерей рассудка.       Обеспокоенные лица одноклассников, запахи их принадлежностей — всё смешивается в один огромный комок и давит на лёгкие. От разности вкуса ароматов вокруг режет глаза. Он прикрывает лицо ладонями, чтобы не видеть всего этого танца перед ним. Мир переворачивается с ног на голову. Вестибулярный аппарат начинает подводить, ибо комната не может вращаться.       Тошнит.       Вокруг него вакуум формирует стены, настолько плотные, что даже голоса, что буквально в тридцати сантиметрах от него, кажутся за мили и мили дальше. Но совладать с собой получается, пусть и не сразу. — Я в порядке… — еле выдавливает Шото, скрипящим голосом, что будто надорвался от крика. А может, он кричал? — мне просто стало нехорошо…       Яойрозу берёт его под левую руку, под правую Сато. Они помогают подняться ему на ноги и чуть отходят в стороны, когда он кладёт руки на парту. — Может тебе сходить в медпункт, Тодороки-сан? — взволнованным голосом проговаривает омега, так и не отходя от него ни на шаг. Она, Яойрозу, заполняет собой все его лёгкие. Так приторно и сладко. Тошнит его, по всей видимости, именно от этого. Шото пытается проглотить ком, подступающий к горлу. — Я помогу…       И он бы уже готов был бы принять помощь, лишь бы покинуть помещение, вырваться туда, где он не будет настолько остро ощущать палитру запахов омег его класса. Как вдруг, сквозь переливы и контрасты разных людей, принадлежностей, он чувствует тончайшую нить, словно паутину, его запаха.       «Мидория».       Чертовы зелёные яблоки, облачённые тонкой гранью карамели с чем-то мятным и свежим. Шото поднимает глаза и видит его лицо в метре от себя, за спиной Токоями. И мир перестаёт вращаться, становится на положенное место.       Они смотрят друг другу в глаза, просто взгляд, кажется, что не более. Но внутри происходит невообразимая химия. Что-то переворачивается и сжимается в глубине. Нутро призывно начинает выть, прося подойти ближе. И он дёргается чуть вперёд, буквально отдав на мгновение контроль над своим телом принадлежности. Но что-то не так.       Шото видит испуг в глазах омеги, чувствует это малейшим колебанием его запаха. И, словно на подсознательном уровне, на уровне, что выше простых мыслей, он понимает, что Изуку страшно сейчас. Но чего он боится? Почему-то именно этого Шото понять и не может.       Чувство горечи и разочарования оседает на языке, тогда как взгляд цепляется за ошейник на шее омеги.       «Какого?»       В глазах потемнело мгновенно, кажется сразу после того, как их взгляды снова коснулись друг друга. И ему стало вмиг так легко, что даже радостью наполняются лёгкие. Странное чувство освобождения. Сейчас так плевать стало на всё, что вокруг. Это ему больше не надо. Ему не интересно. Ничего.       Одно только тревожит его, то, что его омега боится его. Это доставляет огромную боль. Но с этим ничего не поделаешь. Да и тоже становится не столь значимым, в сравнении с тем, как им овладевает чувство наполненности. Завершенности.       Внутри столько противоречий, что, кажется, в целую жизнь ему не разобраться в себе. Он вновь видит себя. Чувствует то, что бывал уже здесь. Но почему-то его тело парит над огромной пропастью. Словно он завис над краем земли и держится на последней надежде, дабы не кануть в лету и не простыть в забытье, растворяясь безмолвным свидетелем жизни.       Вздох. Лёгкие наполняются приятным, чуть солоноватым ароматом морского бриза. Вокруг него прорисовывается картина.       Он стоит на всё том же обрыве. Мыс Бичи-Хед, он знает это место. Его сестра не раз говорила о том, что грезит мечтами о поездке туда, дабы оценить красоты отвесной меловой скалы, что находится в графстве Восточный Суссекс, Англии. Ему, как и ей, нравится вид, что открывается с высшей точки этой скалы. Но сейчас он буквально страшится этого пейзажа. Потому что он уже знает, что сейчас будет. Он чувствует, слышит. — Для меня вчерашнее ничего не значит! — слышится голос у него за спиной.       Он хочет прервать этот сон, но понимает, что это нереальность, и что его ждёт тот конец, что и всегда. Но сейчас всё буквально не так.       Он поднимает ладони свои на уровень глаз, сжимает, разжимает. Он видит то, что его правую руку обволокло до локтя ледяной коркой. Это странно. Да и то, что он может двигаться, стоя здесь, это невообразимо.       Он решает обернуться.       «Что?»       Отвернувшись, но находясь всё также близко к нему, перед ним стоит Мидория. Его плечи поникли, а глаз не видать из-за упавшей на лицо чёлки. В голове набатом бьётся глупая мысль, слишком банальная догадка о том, что это неспроста, и что сейчас следовало бы сменить привычный ход действий этого сна и создать новую реальность.       Он протягивает руки к омеге. — Я… — он запинается, — просто не хотел, чтобы ему было больно. — он качает головой из стороны в стороны, в отрицании.       Голова его поднимается вверх, он смотрит на Шото полными слёз глазами. В груди всё сводит спазмом. Желание обнять, прижать к себе омегу безграничное, необъятное. Но Мидория чуть пятится затем, чтобы сделать шаг вперёд. Словно против воли. — Ты даже не альфа, — проговаривает он, прикусив губу, — почему я должен быть с тобой?       Шото не дают и ответить. Ему уже не кажется, что это омега говорит от преобладающей ненависти или обиды. Что-то другое. Но он не может понять.       Хочется взвыть. Закричать, моля о том, чтобы он прекратил. Шото же видит, что омега говорит это всё через силу. Его словно заставляют.       Слёзы срываются с тёмных ресниц. Омега обнимает себя дрожащими руками и смотрит на него, заглядывая в самую душу. Он снова и снова трясёт головой в разные стороны. Снова и снова пытается что-то сказать, но у него не выходит. А Шото ждёт того, что должно быть дальше. Ожидает конца этого фильма. Глупой постановки, что приобретает совершенно другой, странный смысл.       Ему даже страшно становится на мгновение, потому что он улавливает то, что Мидория шепчет перед тем, как сказать: — Я изменял тебе, слышишь, истинный?       А губы шептали: «Прости».       Он ступает назад, а сзади пропасть. Он падает, раскинув руки в разные стороны и видит, как за омегой, чьи слёзы срываются с обрыва беспросветным дождём, стоит он. Сам он, альфа, Тодороки Шото, стоит за спиной омеги и толкает в плечи оного с обрыва.       Он открывает глаза.