В плену своих чувств

      Внутренности выворачивает наизнанку, руки трясутся, а подступающий ком к горлу то и дело, передавливая дыхалку, мешает дышать. Лопнувший от перенапряжения пузырь самообладания рассыпался на миллионы частиц, острых и опасных. Они режут его изнутри. Но ему совершенно не больно.       Не веря себе и тому, что чувствует его сердце, Катсуки перебирает ногами, прорываясь вперёд через толщу страха и отрицания.       Это ненормально. Это всё неправильно. Нереально!       Собственный голос, его отголоски, приносят нечто странное и настолько противоречивое… что это всё кажется странным. Катсуки однозначно где-то свернул не туда.       Растерянный взгляд некогда постоянного спутника в его жизни вышибает раз за разом всю почву из-под ног. Испуганные, блестящие серебром слёз, зелёные глаза — это то, что вспоминается ему, пока он, не щадя собственных рук, врезается кулаком в ствол непричастного древа. Костяшки начинают саднить, но Катсуки не прекращает своего занятия. Он ещё и ещё раз ударяет по дереву, покуда кожа не лопается и по рукам не стекает первая капля крови.       «Придурок!», — диктует внутренний голос, когда Катсуки осматривает мелкие ссадины на руках. Он точно уверен в том, что то, что он делает сейчас — бессмысленная трата сил и времени. Нужно вернуться в общежитие. Но это, блядь, просто невозможно.       Как ему вернуться туда, где он снова увидит растерянное лицо этого придурка Деку? Ведь сейчас видеть его совершенно не хочется. С одной стороны даже противно от себя. Ты что, струсил? Боишься снова посмотреть в глаза тому, кому только что всё подосрал? Ха-ха, Бакуго Катсуки, да ты, я смотрю, просто реальный недогерой, трус и тряпка.       Он смотрит по сторонам, усевшись на землю где-то в посадке деревьев, чтобы перевести дух. Прошло около часа, как они разошлись, а сердце всё никак не может вернуться к привычному для него ритму. Это не столько странно, сколько изматывает. Катсуки чувствует усталость, она подкашивала его ноги не раз, пока он выпускал эмоции через кулаки.       «Ты моральный ублюдок. Гнида и мразь, — Катсуки не скупится в обращении к самому себе, такая характеристика кажется нормальной. — Какого хрена ты вообще заговорил? Нахуя ты раскрывал свой рот!», — бета ставит руки локтями на колени, роняя подборок на сцепленные пальцы в замок. Мысли, подобно своре бешеных псов, мечутся из стороны в сторону. Всё галдят и вопят, разнося своими лапами мусор из собственных чувств и ощущений повсюду. Грёбаное понимание и осознание, как всегда, кстати. Чёрт!       Ну, вот зачем ему это всё было нужно? Прошёл бы мимо. Оставил бы Деку со своими разговорами одного, и тогда бы не было того… что было. Катсуки вздыхает и смотрит перед собой. Ведь и без разговоров всё было до простого понятно. Зачем?       Чего-то сверхъестественного, нового или просто неприятного он не чувствует. Просто немного подташнивает от повторения одной и той же херни, что происходит с ним в разном исполнении. Актёры те же, только ситуации чуть различаются. Смысл ровно тот же.       Заебало.       Одним рывком он поднимается на ноги и буквально срывается с места, сразу переходя на бег. До общежития он добирается за считанные секунды. Скинуть обувь, ворваться в тихое пространство и ломануться к кухонной зоне. Парень не отдаёт полного отчёта себе. Но так ли оно ему надо?       Открыть слишком резко шкаф гарнитура, достать пачку кофе. Включить чайник, бросить пачку кофе на стол, развернуться спиной к гарнитуру и обомлеть от шока. Всё словно в ускоренной съёмке, и всё такое нереальное, что человек перед ним воспринимается подобно призраку. — Твою мать! Круглолицая!       Внутри всё дрожит от неожиданности. Но Катсуки не подаёт вида. Он упорно игнорирует тремор рук, стараясь как можно быстрее взять себя в руки и придать своему лицу более злобного вида. Он не хочет показывать, что испугался. Его совсем не тронуло её внезапное появление. — Бакуго-кун, извини, я не хотела испугать тебя, — она неловко жмётся и перекатывается с пятки на носок, потом обратно. — Как ты себя чувствуешь? — Никто и не испугался! С чего бы бояться твоих круглых щёк! — стыд берёт верх, Катсуки отворачивается от неё, обращая своё внимание на чайник. — Нормально. Какого ещё не в своей комнате? — Эм, — она становится рядом, подтягивается на носочках и, открыв дверцы шкафчика, достаёт пару чашек. Протягивая их парню, кивает на чайник и улыбается. Мол: «Я с тобой тут кофе попью». Бакуго уверен, что она даже не спрашивает. — Подумала, что тебе будет нужна компания, вот и осталась. Как-то так.       Она становится спиной к столешнице и, пару раз глупо моргнув, склоняет голову, касается подбородком плеча. Катсуки бы увидел в её глазах что-то похожее на волнение. Но нет. Он усиленно делает вид великой занятости, пока разливает по чашкам кипяток, заваривая растворимый кофе. Сахар он не кладёт ни в одну, молча подталкивает чашку с сахарницей к девчонке.       И он почему-то совершенно не задумывается над смыслом её слов. «Остаться, чтобы составить ему компанию»? Наверное, он вспомнит об этом позже.       Первый глоток, и он кривится. Слишком много кофе. На вкус полная хрень. Но в честь того, что произошло, он решает себя наказать подобным образом.       Ситуация хрень и наказание не очень. Ну и хуй с ним. Второй глоток идёт уже легче. — Не нуждаюсь в компании, мне и без того за-е-бись.       Катсуки не заметил, да и не старался, положила ли девчонка сахар в свою чашку, но то, что она так и не притронулась к чашке губами, не заметить было бы странно. Она отставляет от себя керамическую посуду, тянется к нему ближе. Лёгким движением руки, перед тем как коснуться его плеча, она убирает свои волосы за ухо. Надеждой переполняются эти карие глаза, а из-за этого у Катсуки почему-то сводит зубы. — Я беспокоюсь о тебе, — говорит она как-то особенно томно.       Катсуки видит в ней, в её поведении то, чего не было раньше. Что-то другое. Чёрт. Голова сейчас кругом! Он явно не в себе и что-то додумывает. Ведь будь он на её месте, давно бы открестился от придурка.       Потому-то он и «взрывается». — Чего тебе, блять, надо от меня, Круглолицая? — он отталкивает её руку слишком грубо и, отвернувшись телом, упирается руками в столешницу, склоняет голову.       Слова сами, огромным потоком, льются из уст, не видя преграды. Всё то, о чём он думал, всё то, что терзало его на протяжении долгого времени, начинает выливаться прочь. Всё стремится накрыть с головой эту девчонку, что сама провоцирует его. Зачем она выдёргивает пробку, позволяя бочке его души излиться? Зачем она вообще что-то делает?       Катсуки совершенно не соображает в данный момент. Почему-то перед его лицом не тёмное пятно кофе, смотрящее на него из чашки, а образ тупого Деку, которого он сегодня предал.       В пору и самому себе подосрать всё. Он вдруг ощущает невообразимый запас энтузиазма и рвения. К чёрту, так раздаётся громоподобно из глубины его души. К чёртовой матери! Не ему одному, дурачку Деку, быть худшим из худших! — Всё крутишься и крутишься вокруг! Да ты глаза-то раскрой! Посмотри на то, какое на самом деле я дерьмо! Я чёртов кусок говна, что не знает, когда надо остановиться! Сука! — он хлопает ладонями по столу, и только Господь знает, каким образом он сейчас держит причуду под контролем. — Только и делаю, что порчу всем всё… Деку… — он хлюпает носом и сейчас непонятно, то ли это подходящая истерика вызывает слёзы, то ли от переизбытка эмоций слизистая работает в усиленном режиме, дабы предотвратить ожоги в случае взрыва квирка. — Я не любил его, ясно? Просто мне нравилось, что он всегда рядом, что он мой… Я привык. Думал, что всё это никогда не изменится, и он всегда будет рядом. Я хотел, чтобы было так! Потому что Он любил меня, я хотел дать шанс… А потом… Сейчас…       Катсуки задыхается на мгновение. Чувство огромного кома, подошедшего к горлу, не даёт и вздохнуть. Внутри закручивается тугая спираль чего-то опасного. Катсуки на грани срыва. Он хватает всё ещё горячий кофе и опустошает чашку в пару глотков, обжигает язык, чуть было не выблевав сраный кофе на стол.       Он поворачивается к ней. Потерянное лицо девчонки ничуть не трогает его, ему будто бы мало её реакции. Хмыкнув, Катсуки растягивает губы в подобии ухмылки. Его лицо сейчас отображает вселенскую скорбь и огромную боль. Но он намерен сделать это. Не одному Деку нести эту ношу. — Я трахался с ним, пока ты была уверена в том, что мы встречаемся. Ясно?! — горечь от кофе сгущается. Или же это неприятный осадок от собственных слов?       Глаза девчонки на мгновение расширяются, но она тут же роняет голову. Урарака опускает взгляд в пол, и взгляду Катсуки предстаёт картина того, как девчонка начинает содрогаться в молчаливой истерике. Но ему будто бы и этого недостаточно. Он хочет полностью засадить себя, с головой, в огромную кучу дерьма. Добить себя. И её. Показать ей, какой он. — Нахуя тебе такой кусок дерьма? Я не умею беречь то, что мне дорого! Я… — внутри всё стягивает и сводит. Грёбаная спираль вот-вот лопнет от перенапряжения и сломает его полностью, — я ему всё испортил! Двумордый не прогнётся… — первая слеза срывается с его ресниц и одиноко скатывается по щеке к уголку губ.       Надо заткнуться, перестать говорить всё это! Но Катсуки не может. Он видит её, как она молча слушает, пусть уже и не смотрит ему в глаза. — Видишь, — с хрипотцой говорит Катсуки, когда ему удаётся угомонить внутренний тремор, — видишь же, какой я? А теперь, Круглолицая, посмотри на меня и скажи ещё раз. Что ты что-то чувствуешь ко мне, что хочешь быть со мной, что готова на всё… — горькая усмешка дрожит в уголках его губ. Он снова чувствует теплоту влаги скатывающихся по его щекам. Ну, нет, достаточно. Он и так слишком распахнул двери своей души. — Я даже тебя проёбываю. Говорю всё это дерьмо, хоть и мог промолчать.       Рваный вдох.       Выдох.       В тишине помещения слышится лишь сбивающиеся дыхание двоих людей. Где-то выше этажами доносится возня, кто-то всё никак не может уснуть. За окном, на тёмном небосводе, виднеется единственная тучка, что, кажется, отбилась от стайки своих. Катсуки в ней признаёт нынешнего себя. Он специально решил оторваться от всех. И ладно. Так будет проще. — Круглолицая, пошли же меня на хер. На хер такого честного мудака. Пожалуйста.       Вспотевшие ладони не сводит в предчувствии громкого взрыва. Полная апатия ко всему и даже к собственному дыханию заводит Катсуки в непроглядную темноту, где положило начало гниение его эго. Он знает, что это не конец, что впереди будет всего в разы больше. Потому что жизнь только началась, и нет повода ставить на себе крест. Но чёртова вера в то, что он прогнивший нутром мудак, сводит его уверенность на нет.       Минута. Две. Три. Пошла четвёртая. Катсуки смотрит себе под ноги и не понимает, почему он всё ещё здесь. Он водит взглядом по столешнице, видит пустую чашку, как вдруг внутри всё обрывается. Спираль, что держала его в напряжении, с громким хлопком, словно лопнув, раскручивается. Повода остаться здесь ещё на минуту — нет. И, Боже, чего ты только что ожидал от неё? Что она простит тебе все грехи и бросится на шею? Что ударит со всей своей силы и, расплакавшись в голос, свалит восвояси? Очень смешно, Катсуки. Очень, блять, смешно.       Он делает шаг вперёд. Начало положено. Мимо неё. Прочь ото всех. Он покидает первый этаж под тяжелое молчание и шум собственной крови в голове.       Он разбит. Кажется, ещё бы чуть-чуть и был бы убит. Но это только кажется. Катсуки шагает по лестнице, вверх, к своей комнате. Тело неожиданно становится тяжёлым, а ноги ватными. Но он справляется с этим. Лишь на мгновение, но он задерживается на пролёте второго этажа. Там тихо.       Катсуки поднимается к себе.       Он ничего не почувствовал.       Собственная комната встречает его темнотой и прохладой нагрянувшей ночи. Он забыл закрыть окно по уходе на занятие, и сейчас в помещении не очень комфортно. Но это и к лучшему. Сейчас не хотелось бы чувствовать себя уютнее, чем есть. Потому, лишь многозначительно хмыкнув, он проходит вглубь комнаты, так и не решившись закрыть окно.       Глупые мысли роятся в голове и снуют туда-сюда. Катсуки переминается с ноги на ногу и находит в себе тяжесть век, ломоту мышц. Усталость снова даёт о себе знать и берёт своё. Ему становится немного, но всё-таки дурно. Развернувшись на пятках к двери, вспоминая о том, что следовало бы закрыть дверь на замок, Катсуки припоминает сегодняшнее пробуждение. Его передёргивает.       Начинать очередное утро с вопля Дерьмоволосого о чудесном дне — нет никакого желания. Но он несказанно рад тому, что его друг пришёл в себя, и что он просто друг.       Но все мысли выветриваются разом. На пороге его комнаты гость. — Нехорошо, вывалив всё, о чём думаешь сам, сбегать, поджав хвост, — Урарака, вся в слезах, покрасневшая и запыхавшаяся, стоит у порога его двери. На ней нет того настроения, что было там, на первом этаже. Она сейчас стоит перед ним, с нежной, немного хитрой ухмылкой на губах, чуть подрагивая от, кажется, волнения. — А теперь, — она откашливается в кулак, нагло шагает вперёд, за порог комнаты Катсуки, так, словно ей здесь рады и, подбоченившись, говорит: — ты выслушаешь меня, Мистер Взрывная Задница! — Ты дура! — подкатывающий к горлу ком чего-то, смутно напоминающего истерику, настораживает его. Он чуть было не потерял дар речи от одного её вида. Здесь. В пороге его комнаты. — Чего тебе?       Он ждал чего угодно. Хренового конца по всем жанрам, ждал того, что небо рухнет, или Всемогущий снова вернётся из отставки на поприще героики. Но не этого.       У него, как и у Деку, должен был быть хуёвый финал. Не это! — Чего? — она почти взвизгивает от возмущения, алея щеками не то от злости, не то от стыда. — Хах, наверное, это не ты там, на кухне признался в том, что терять тебе меня не хочется?       Девчонка скрещивает руки на груди и пытливо всматривается ему в глаза. А его будто бы от холода колотит изнутри.       Вдох. Затем медленный выдох. Катсуки старается придать своему голосу спокойствия. — Тебе показалось. — А вот и нет, — тут же машет девчонка головой из стороны в сторону.       Шажок вперёд. Аккуратной поступью Урарака подбирается к нему и кладёт руки ему на плечи. Заглядывает в глаза и шепчет на грани слышимого:       «Не ври хотя бы себе».       А затем, Катсуки точно упускает тот момент, когда она решается на это, девчонка поднимается на носочках и тянется к его губам за поцелуем.       Казалось бы, может ли обычное прикосновение принести такую желанную разрядку и тонну блаженства? Но Катсуки сейчас словно освободился от всего того груза, который тащил за собой. Его плечи ощущают приятную тяжесть девичьих ладоней. На губах приятная мягкость нежной кожи. Правую щёку опаляет тонкая струйка воздуха. Урарака выдохнула, перед тем как отстраниться.       Катсуки хотел было возмутиться наглости этой девчонки. Но собственные же руки, против ли воли своего хозяина, обвивают девичий стан и притягивают ближе. — Чокнутая.       Она улыбается и утыкается носом в район его ключиц. — Бакуго-кун, пусть ты и говорил те вещи, — она трётся лбом о его плечо, — пусть ты думаешь, что ты настолько ужасен. — Она стискивает его настолько сильно, насколько может, обвив руками его тело поперёк груди. — Но ты не подумал о том, что…       Она резко смолкает. Толкается лбом, бодает его в грудь, водит носом из стороны в сторону, набирая его аромат глубже в лёгкие. Она будто бы настраивается на что-то. Будто борется сама с собой. А Катсуки не может и двинуться с места. Сейчас всё такое хрустальное. И да, он мгновениями ранее не хотел и думать о чём-то таком. И, Боже, он не смел думать о том, что был бы рад остаться именно с ней.       Чёрт. Как же сложно.       Он сжимает её в объятиях сильнее. Но она молчит. Кости чуть ли не хрустят под напором. Катсуки пытается дать ей собственной уверенности, и, кажется, это получается. Она решается заговорить снова. — Я почему-то именно так и думала, что ты не сможешь сразу принять меня… ждала чего-то такого. — Катсуки прошибает словно молнией. Подобно электрическим разрядом, по телу блуждает что-то, что приносит смуты в его ощущения. Он потерян. Растерян ходом мысли девчонки. Но закусив щёку изнутри, парень продолжает слушать её. — Но знаешь, ведь всегда можно попробовать с начала? — она отстраняется от него, смотрит в сторону, краснеет, а потом переводит взгляд карих глаз, заостряет внимание на его глазах.       И он чувствует, как что-то ускользает прочь. Он теряет себя в этом омуте бархата её глаз и, моргнув, кивает в манер болванчика, стремясь скорее прижаться к её губам своими.       Скрыть неловкость. Не показать своего смущения и того, что он, кажется, весь зардел. — Ты меня укусила, — с возмущением говорит Катсуки, тогда как он, ожидавший поцелуя, получил укус за губу. — Это твоё наказание, — её смех разряжает атмосферу.       Они, не разрывая объятий, прикрывают в комнату дверь. И почему он не сразу на это обратил внимание? Усевшись на кровати и переплетя пальцы рук, Катсуки откидывается назад, удобно устроившись на локтях. Он смотрит на её затылок, на напряженную спину и не понимает, чем она ещё может зацепить его? А чем уже смогла. Ведь просто обычная девчонка. Ну да, с формами, но и всего-то? Он никогда не выделял её из толпы.       Но не после всего того, что было.       «Она особенная?» — А если серьёзно, — хрипло начинает он, сжимая пальцами её пальцы сильнее, — ты уверена, что хочешь… повторить? Я тебя не понимаю, я ведь… — Ты дурак, — она даже не поворачивается. — Почему повторять? — теперь его пальцы хрустят от силы приложенной ею. Катсуки даже чуть морщится. — Я хотела бы начать сначала, с чистого листа. И так, чтобы безо лжи и обмана. Понимаешь? — Ага… Без всего этого дерьма. Я понял. — Так вот, — она отпускает его руку, поворачивается торсом к нему, облокотившись руками на кровать. Смотрит так устало, но внимательно, тянет улыбку. У него то ли под рёбрами сводит, то ли мурашки бегут. Всё так странно. Всё так ново. Мелкие волоски на затылке поднимаются дыбом. — Бакуго-кун, я бы хотела. А ты?       Он поднимается. Садится рядом, чуть толкает её своим плечом.       Усталость давно берёт верх над ним, сейчас бы не решать какие-то мировые вопросы, а просто увалиться спать. Но он сидит и старательно делает вид вселенской задумчивости, тогда как в голове набатом бьёт лишь одна здравая мысль.       «Хватай и беги».       Самому от себя становится смешно. Он такой дурак. — Твоя взяла, Круглолицая, — говорит он чуть опосля. — Хочешь быть рядом с таким мудилой, что ж, наслаждайся.       Как зверёнок, он набрасывается на неё с подобием рыка и, придавив весом собственного тела к кровати, утыкается носом куда-то в ключицу. — У тебя нос-то не болит?       Проходит почти десять минут после того, как оба улеглись на кровать, но никто так и не посмел поменять положения. Девчонке, скорее всего, тупо страшно, думает Катсуки, в то время как самому ему до невозможного лень двинуть даже пальцем. Плюс и тело всё ломит. — Нет… — А ссадины на щеке? — Круглолицая…       Урарака тихо посмеивается от ворчания и силится не рассмеяться в голос, от ощущения вибрации на коже от голоса Катсуки. Он нарочно касается губами ключицы, невнятно бурчит и просто наслаждается тем чувством, что наполняет лёгкие.       Ему, в кои-то веки, спокойно. Он просто наслаждается ленивой гармонией, мягким умиротворением в почти что объятиях щекастой девчонки. Но что-то его начинает настораживать.       Она напряглась всем телом и сильно сжимает ладони на его боках. — Что не так? — угрюмо спрашивает Катсуки. Ему бы следовало подняться на руках и посмотреть на неё. Может, ей просто тяжело? Ведь он мальчик немаленький. Но упрямство превыше, он остаётся на своём месте. Лишь перемещает голову, укладываясь подбородком на её плечо. Правым ухом он прислоняется к артерии на шее её. Кровь слишком быстро циркулирует, отбивая бешеным ритмом по его слуху. Волнуется. Но почему? — Круглолицая? — Если ты хочешь, я готова, — заикаясь, шепчет она.       Катсуки тут же поднимается на руках, чуть было не роняя себя обратно. Расслабившиеся на пару минут мышцы дрогнули. Он хмурится от колющего ощущения и смотрит на девчонку.       Она точно подумала, что разозлила его. Видно было, как задрожала нижняя губа перед, тем как она закусила её. — Ты о чём? — Катсуки не понимает.       Он точно не дурак. Но сейчас он совершенно ничего не понимает. И это заставляет чувствовать себя дерьмовее прежнего. Не понимает он, почему она испугалась его. Не понимает, почему вдруг она сказала ему это. Не понимает и того, что дальше она говорит. Потому что это ахинея. Полная. Чушь несусветная. — Ну… я же понимаю, что тебе надо, и вот говорю, что я… готова к этому, — закушенная губа, подступающие в уголках глаз слёзы и подрагивающие пальцы на его боках — чем не повод задуматься над девичьей тупостью? — если ты хочешь… секса, то давай.       Она отворачивается в сторону и жмурится.       А Катсуки накрывает. — Чего?       Он подлетает над ней, сначала садится рядом на кровати, потом соскакивает с неё и, будто ошпаренный, отшатывается в сторону окна. Он не смотрит на неё. У него руки дрожат. И ноги. Да и вообще, у него вот-вот эти самые ноги подкосятся от резко возросшего непонимания с окружающими.       Почему все интерпретируют его поведение и слова совершенно по-другому и выносят тот смысл, которого он совершенно не вкладывал?       Что за херня происходит вокруг него? — Я даже не буду спрашивать тебя, с чего ты решила, что я хочу сейчас переспать с тобой, — левой рукой он обнимает себя, правой щипает себя за переносицу. Нога нервно отбивает носком по полу неизвестный ритм, а уголок левого глаза начинает самопроизвольно дёргаться. — Где чёртова логика, тоже не буду спрашивать, — он тяжело выдыхает. — Но неужели «начать с чистого листа» в твоём видении именно это? А как же чёртова романтика и букетно-конфетный? Свидания и ёбаная подготовка к нашему первому разу? — он оборачивается, раскинув руки в разные стороны. Лицо его выражает скептицизм и острую стадию непонимания. — Мне одному кажется, что это было бы правильное начало? Серьёзно?       Тишина.       Они смотрят друг на друга и молчат, каждый думая о своём. Катсуки негодует. Он ждал чего-то странного, но это… Это не просто странно.       Вдох.       Выдох. — Меня зовут Бакуго Катсуки, — он подходит к ней, протягивает руку и, ожидая ответной реакции, надеется, что девчонка смекнёт, к чему это он, — приятно познакомиться.       Она протягивает ему руку в ответ. — Урарака Очако. Мне тоже очень приятно.       Приглушённый смех двух подростков доносится из-за двери комнаты на четвёртом этаже.       Это ли оно «начать с чистого листа»? Наверняка уже не важно. Главное то, что стало легче дышать. Хоть кому-то.