— Каччан, прости меня, — мальчишка сжимается в клубок, сидя на кровати, закутанный в одеяло, — я не знаю, что на меня нашло, но прошу, не обижайся.
На улице поздний вечер занимал своё законное место; солнце почти скрылось за горизонтом, балуя лишь остатками своих лучей, что, словно натянутые нити, дотягивались до жителей города, с каждым мгновением и вовсе скрываясь из виду. Опустившаяся темнота погрузила комнату во мрак, но одиноко стоящая настольная лампа, посреди письменного стола, разрушает эту плотную пелену наступающей ночи.
Двое парней, совсем ещё мальчишек, чьи года едва достигают возраста согласия, сидят вровень друг напротив друга, цепляются взглядом за всё, что только есть в этой комнате, но упорно избегают контакта взглядами с человеком напротив себя. Сколько они так будут ещё играть в молчанку, пряча друг от друга глаза, давиться своей недосказанностью, не ясно, но и смелости не хватает начать разговор, ни одному из них.
В коридоре слышится возня: поворот ключа в замке, затем хлопок входной двери, после весь основной шум заглушает голос, что принадлежит матери одного из них.
— Изуку, малыш, я дома! — громкий возглас сменяется на полушёпот, когда взгляд женщины падает на обувь в пороге, что явно не принадлежит ни одному из членов её семьи, — о, у нас гости?
— Мам, — быстро отзывается Изуку, поспешно подрываясь с кровати, быстро сокращая расстояние между собой и межкомнатной дверью, — Каччан, к нам пришёл Каччан. Прости, что не предупредил. Мы сейчас придём. — подойдя к двери вплотную, мальчишка открывает её и договаривает уже в приоткрытый дверной проём, на мгновение замечая мать в коридоре квартиры.
Матушка сдержанно соглашается, обещает к их приходу нагреть чаю и приговаривает о том, что вкусного к нему она, к сожалению, ничего и не купила; не забыв при этом тихо прыснуть в кулак от такого детского прозвища, коим кличет её ребёнок своего друга. «Это так мило» — бормочет женщина, ставя на плитку чайник.
Тяжело вздохнув, омега прикрывает двери и прижимается к ней спиной, сползая по ней до самого пола; ноги в упор не желают держать тело в вертикальном положении — или это навеянная усталость от испытанных эмоций, или же чрезмерная активность, кто знает, может, и вовсе последствия первой течки, что началась для него довольно бурно.
— Деку. — Парень-блондин, что сидел до этого смирно, тут же оживился, поднимаясь с насиженного места, стула, на каком ожидал он пробуждениям омеги, сидя напротив кровати, — ты объяснишь мне, в чём было дело, и я пойду домой.
— Я… это… — мальчишка замялся, пряча лицо в руках; ответить на то, чего сам не понимает, он не мог, — это всё из-за течки… Мне крышу снесло, я, если честно, сам в шоке… Я…
— Хватит. — Рявкнул парень, слушать оправдания глупо, — я не намерен вникать в эту хрень, в стиле «я не понимаю себя» или «оно само». — Катсуки фыркает сквозь зубы, ступая шаг в сторону мальчишки, — какого хрена ты вообще меня позвал? На что рассчитывал?
Изуку инстинктивно сжимается, пряча голову в плечи; парень перед ним закипал от злости, от того становилось не по себе. Произошедшее по приходе Катсуки выходило за рамки нормального, оно было странным, ведь, действительно, всё, что мог сказать Мидория в своё оправдание, это жалкие фразы о незнании в этой ситуации, не более.
Ему сложно понять собственное тело, что словно горело от желания близости, требовало внимания и облегчения. Но, по какой-то невиданной причине, подпускать к себе Бакуго было противно; что-то дрожащее внутри протестовало, всеми силами вырывалось наружу и заставляло юную омегу бросаться на бету чуть ли не с кулаками из раза в раз. Было дико, но с этим он не мог ничего поделать.
Сидя на полу собственной комнаты, подпирая дверь спиной, омега мучился от угрызений совести и собственной беспомощности. Мысли, что за короткий период, словно метеоры, промчались в его голове, не внушали спокойствия. Быть слепым и не видеть правды, что так услужливо находится перед твоим носом, не в его стиле. Он понимает, что к чему, но признаваться себе в этом не хочется; не хочется так же и произносить предполагаемую правду парню, что сейчас присел напротив него на корточки и вглядывается в лицо, скрытое руками.
— Прости… я ужасен. — Только и выдавливает из себя зеленоволосый, ком, подступивший к горлу, не даёт возможности спокойно вздохнуть, кажется, он вот-вот расплачется, — Каччан… прости меня, это всё эта дурацкая гендерная особенность… она…
Договорить не получается, из груди вырывается тихий писк, и одинокая слеза всё-таки находит выход, скатывается по щеке, а руки в тот же миг слабнут, падая на пол. Катсуки выглядел так же, серьёзно и немного зло, но выход эмоций Изуку не оставил его равнодушным; подобравшись ближе к парню, он становится на колени; руками тянется к плечам омеги, сжимая тянет на себя, погружая Деку в объятия, обхватывает руками полностью, носом зарывается в волосах.
— Мы справимся.
Единственное, что говорит бета перед тем, как отпустить мальчишку из кольца рук, напоследок даря нежный поцелуй во влажную щёку. Он ведь тоже не дурак и знает всё, понимает не меньше омеги. Бакуго не нужны извинения, но и быть ведомым истериками его партнёра не является для него перспективным. Тёплая улыбка появляется на его устах, он ерошит и без того спутанные волосы, наводит большего беспорядка; шепчет о том, что у них получится быть рядом невзирая ни на что: будут любить друг друга, и ничего не встанет между ними, не разрушит их отношения.
Но… Катсуки сам же и станет разрушителем хрупкого счастья, что так трепетно хранили они несмотря на то, что им не суждено быть вместе. Бакуго косвенно с самого начала признавал себя виновным в том, чего ещё не произошло, ведь понимал: Бете и Омеге не быть вместе. Это не тот союз, что будет одобрен природой, признан общественностью. Это же противоестественно. Бакуго сам виноват, что позволил этому быть, подарил надежду на то, что всё равно оборвётся в один миг.
Кто-нибудь, помогите… Пусть это будет неправда…
Сидя на сырой земле, он склоняет голову, лбом утыкаясь в колени. Душа словно почернела, изнутри веет холодом, и, кажется, даже слышится скрежет, словно несмазанные створки двери раскачиваются на ветру. Внутри всё продрогло, даже пальцы немеют. Хочется выть от своей беспомощности, рвать на себе волосы, разбежаться и врезаться головой обо что-нибудь… Лишь бы не было так тошно и мерзко от самого себя и от того, что он натворил…
Находясь поодаль, в стороне, прислонившись спиной к стволу дерева, тело его прошибает дрожью очередной раз; воспоминания о том, что только что произошло, чувство горечи давит с неистовой силой, буквально заставляя свернуться в клубок. Как же мерзко и отвратительно. Он собственными руками чуть не разрушил всё разом. Он поступил просто омерзительно. Какого чёрта ему так сорвало крышу и понесло не в ту степь? Зачем кинулся на мальчишку? Ему мало того, что теперь у него нет права быть рядом с ним, захотелось разрушить всё в крах, не оставить и камня на месте их чувств друг к другу? Да что ж за ублюдок такой, какого чёрта. Сам себя он точно никогда не простит. Даже несмотря на то, что Изуку ему в последствии улыбнулся, шептал сорванным от криков голосом о том, что всё в порядке, и такое могло случиться рано или поздно, на душе всё равно гадко. Катсуки посмел поднять руку, ударить и попытаться изнасиловать омегу во время течки. Подонок.
Руки подрагивают, смотреть на собственные ладони кажется невыносимым, противно только от одной мысли о том, что он мог и почти совершил. Он поднимает глаза, перед ним девчонка, что так вовремя подоспела и сбила ему всю плешь, вернула в себя. Её удар, так чётко пришедшийся на обугленное плечо, словно оживил его разум, заставил открыть глаза и осознать, что он творит!
— Бакуго! Идиот! — Очако вопила, впиваясь тонкими пальцами в блондинистые волосы, оттягивала назад со страшной силой, вот-вот и клок волос останется в её руках, — перестань! Бакуго!
Девичье лицо было залито слёзами, глаза расширились от ужаса до огромных размеров; тело лихорадило, как она себя держала в руках, просто чуду подобно, но она пересилила страх и ринулась на подмогу.
Оторвав бету от тела омеги, она с силой приложилась ладошкой к щеке парня, оставляя крепкую пощечину; этого не достаточно, просто ничтожно мало, но пусть хотя бы так. Моментально меняя центр своего внимания, девушка падает на колени, Мидория содрогается в плаче, что-то шепчет, но голос сорван, и понять его крайне сложно. Очако осторожно переворачивает его на спину, приподнимает и обнимает, новый поток слёз норовит вырваться из глаз, смотреть на мальчишку больно и просто невыносимо. То, в какой деликатной ситуации она их застала, думать не хотелось. Нужно быстро взять себя в руки и помочь Изуку.
— Деку-кун… Господи… Не плачь…
По пути из академии к общежитию девушка мысленно негодовала; Бакуго просто испарился с урока, а это уже давало уйму поводов запаниковать; и то, что она с одноклассниками наткнулись на бессознательного Шото, что весь был в побоях и, кажется, еле дышал, не оставило и места сомнениям. Догадка, а точнее уже просто неопровержимый факт, о том, где пропадал взрывной мальчишка, и чьих
это рук дело, появилась мгновенно как у неё, так и у остальных, кто мало-мальски был введён в курс дела о отношениях этой буйной троицы. Большинство одноклассников были заинтересованы в поддержке пары истинных, альфы и омеги, а видя альфу, что был в таком печальном состоянии… было просто жутко, и от этого, половина присутствующих просто нечеловечески завопила от страха.
Первый нашёлся Киришима: взять ситуацию под контроль и быстро скоординировать действия остальных, вот в чём проявлялся настоящий характер признанного природой альфы. Он первым бросился к Тодороки, проверяя его состояние: прислушиваясь к дыханию и проверяя пульс на шее, прощупывая сонную артерию; повсеместно давая напутствие остальным, кто был ближе всего. Как самый быстрый, Тенья был отправлен за Исцеляющей Девочкой, учителем Айзавой и Всемогущим. Остальные же были на подхвате: помочь зафиксировать тело, дабы избежать дополнительных повреждений, принести с общежития чистой воды и пару полотенец, чтобы обтереть с лица кровь и смыть грязь с ран.
Урарака же была в средней досягаемости и рваться в ряды добровольцев не стала; развернувшись на пятках, она оглянулась по сторонам, примечая детали местности и пытаясь быстро сообразить, куда мог уйти бета. Это было несложно, по крайней мере, она сразу поняла, что сбежал парень после драки в спешке и уйти далеко бы не успел; тому способствовала атмосфера, ныне стоящая здесь. Воздух всё ещё был раскалённым, даже запах гари от взрывов и огня не успел развеяться ветром, а значит, он не успел далеко уйти. Вперёд, по направлению к общежитию, пойти он не мог, открытая местность, а значит, единственным вариантом было свернуть в посадку.
Очако всем сердцем так же верила, что Катсуки был не настолько бессердечным ублюдком, чтобы оставить своего одноклассника в таком состоянии без возможности к его нахождению. Не настолько он был ужасен, она действительно в это верила. Может, просто не хотел быть пойманным, но не более.
Кинув жалостливый взгляд на суетящихся, что был полон так же и непоколебимой решительности, она, немедля, было кинулась в сторону деревьев, дабы найти этого буйствовавшего парнишку, но была остановлена крепкой хваткой ладони за локоть.
Каминари, чьё лицо было перекошено от неприкрытой неприязни, серьёзным взглядом всматривался в её глаза; аура, что источает перед ней этот альфа, даже ей, бете, была ощутима, словно по коже рой мурашек решил пробежаться, от копчика до затылка поднимая мелкие волоски, неприятно покалывая; было крайне не привычно видеть этого весельчака настолько хмурым и сердитым.
— Что-то не так? — нотки паники явно прослушивались в её голосе, но она не смела отступать от своей идеи найти Бакуго; сердце стучало о рёбра с дикой силой: девушка волновалась с каждой секундой всё больше. — Каминари?
Брови, сведённые к переносице, быстро метнулись вверх, глаза заискрились маленькими огоньками жёлтых вспышек; парнишка резко убирает свою руку и от Очако. Оглянувшись, словно преступник, что не желает быть замеченным, парень высматривает остальных; удостоверившись, что никто не смотрит в их сторону, он ступает шаг к бете, сощурившая глаза.
— Мой тебе совет, — сокращая расстояние между телами, начинает говорить Денки, — найди этого взрывного придурка, пока этого не сделали учителя или же альфы класса, — расстояние между парнем и девушкой чуть превышает десять сантиметров, альфа слегка склоняется к бете и говорит остаток фразы уже не в лицо, а в ухо, почти шёпотом, более грозно, чем было до этого. — Я не ручаюсь за благоразумие вторых, особенно, если он
хоть пальцем тронет Мидорию.
Резко отстранившись, он клацает зубами, как бы предупреждая, после, одарив Урараку красноречивым взглядом, разворачивается и уходит в сторону к суетящимся ребятам, предлагая свою помощь.
А вот с девчонки словно сто потов сошло — ещё никогда она так не боялась. Ей бывало жутко, не по себе, или же просто боязно, но чтобы так, откровенно страшиться своего одноклассника,
Нет. И ведь не скажешь, что он пытался её запугать, вовсе не так, он лишь просто предупредил, по-хорошему, что ей нужно скорее найти блондина, удостовериться, что Изуку не с ним. Денки не хотел её пугать. Да вот только эта гнетущая аура, что распространилась в миг от парня, это чувство тревоги, расползающееся в груди, от одного только взгляда в эти глаза, Очако стало моментально дурно. Неужели, вот оно, превосходство гендерной принадлежности? Как бы ей хотелось ещё порассуждать, подумать о том, как меняются люди, когда дело касается себе подобных, твоей гендерной идентичности, но нужно бежать.
В пять шагов она преодолевает расстояние до бордюра, для собственного успокоения, действительно, считая количество шагов, перешагивает изгородь и быстрым шагом направляется ближе к посадке деревьев, начиная петлять меж деревьев в поисках Катсуки. Запах, а точнее, вонь от горелой одежды немного помогает ей определить правильное направление, потому что, а может ей и вовсе кажется, что она слышала какую-то возню в метрах пятнадцати от себя, где-то справа от нынешнего её местонахождения.
Сердце пропускает удар, до её слуха доносится стон, больше похожий на мольбу о помощи. От копчика до затылка, похоже на удар током, проходятся мурашки, поднимая волосы на затылке дыбом, тело замирает на месте, слух напрягается до предела. Она не смеет пошевелиться, вслушивается в тишину дня, что подходит к вечернему времени, даже птицы перестают петь свои песни. Шелест листьев, где-то вдали слышится возня её друзей, учеников класса 1-А, но это за спиной. Впереди чётко и громко раздаётся звонкий писк, переходящий в рыдания и чётко сформулированное
«Пожалуйста, не надо.»
«Нет! Нет! Нет! Только не это!»
Она срывается с места, словно её подталкивает невидимая сила, бежит со всех ног, устремляясь на голос, нет, голоса, их теперь слышно два, и они с каждым шагом становятся громче и громче, а значит, девушка подбирается ближе. Каждый шаг даётся с трудом, ноги перестают слушаться, заплетаются, и девушка падает, больно ударяется носом о землю, распластавшись в виде звезды. От страха и волнения силы, кажется, покидают тело, девушку начинает лихорадить.
Жутко. Вдох-выдох. И снова крик. На этот раз кровь в жилах словно стынет, настолько он был душераздирающий и болезненный, что ей самой становится больно и плохо, только душевно. Сердце совершает немыслимый кульбит в груди, начинает дрожать и трепыхаться внутри, сбивая дыхание.
Приходится приложить усилия, чтобы подняться, не задумываясь о том, что, возможно, у неё лицо всё в грязи, девчонка стремительно набирает скорость и мчится снова вперёд, теперь уже следя за собственными ногами; нельзя больше терять времени!
Выбегая на поляну, она на мгновение снова теряет себя; контроль, над телом и разумом вкупе, рассеивается, словно пепел на ветру. Очако ниспадает на колени, зажимая руками рот, чтобы не вскрикнуть от ужаса увиденного. Если говорить более человеческим языком, не оставляя и доли сомнения, не лукавить, застала девушка парней в довольно пикантный момент.
Блондин, взгроможденный сверху, всем своим весом вжимает парня под собой в землю, по ритмичным движениям таза можно сразу догадаться о том, что сейчас происходит между ними. Стоны, в каких давится пассивный участник этого деяния, смешаны со скулежом; всхлипы и гортанное рычание, всё это вперемешку звучит поистине неприятно, но, кажется, активного участника это забавляет, ведь с каждым подмахиванием бёдер он ускоряется и сильнее толкается вперёд, будто вонзаясь в омегу.
— Бакуго, остановись… — шёпот, больше смахивающий на писк, срывается с губ, но остаётся услышанным он только девушкой, — пожалуйста…
С очередным грубым толчком омега прогибается в спине от дикой боли, что распространяется по телу; он снова предпринимает очередную попытку выбраться из рук парня, но лёжа на животе, повязанный собственным костюмом, Изуку не имеет и малой возможности сдвинуться. Руку заломлены за спиной, связаны лоскутом ткани на запястьях; геройский костюм расстёгнут до предела, сдвинут с плеч до локтевого сустава; комбез на заднице порван, как и нижнее бельё, являя доступ к анусу, не препятствуя процессу.
От члена Катсуки его словно режет изнутри, ощущения, словно его пытаются разрезать ржавым лезвием, пилят затупленным остриём с огромным усердием, намереваясь преподнести все круги ада в один миг, доставляя нестерпимую боль; пусть орган и проникает в него без сопротивления благодаря смазке, что выделяется телом, скользит подобно горячему ножу по маслу, но тот жгучий дискомфорт, что приносит каждое движение органа внутри, не сравнимо ни с чем, это адски больно. Тело готово распрощаться с сознанием, получая болевой шок.
От каждого толчка, каждого прикосновения к обнаженной коже, становиться тошно; чувство того, что его вот-вот вывернет на изнанку уже не кажется таким не заметным; его желудок снова скручивает, искры готовы посыпаться из глаз от всей какофонии ощущений. Мидории приходится всеми силами сдерживать рвотные позывы, от которых содрогается тело всё с большей силой, вот только держать себя в руках долго не выходит, и его всё-таки рвёт.
Урарака не выдерживает этого издевательства: лицезреть подобное противно и мерзко. Девушка в момент оказывается на ногах, в пару-тройку быстрых шагов сокращает расстояние и со всей своей силой бьёт Бакуго предплечьем по затылку, да вот только она промахивается и попадает по плечам; долго не теряясь, девушка пальцами впутывается в блондинистые волосы, тянет на себя с усердием, плюётся ругательствами, сдерживая собственные подступающие слёзы. В очередной раз дёргает посильнее, голова парня запрокидывается назад, и он огромными от удивления глазами таращится на неё.
Хлёсткая пощёчина и девичий крик, парень-бета отшатывается и спиной пятится назад; ошеломлённый появлением третьего, парень приходит в себя. Пелена словно падает с глаз, и он, проморгавшись, шипит сквозь зубы проклятия самому себе, стискивая голову в ладонях, оттягивая волосы. В голове полнейший хаос и беспредельный сумбур, мысли взбунтовались и сейчас, кажется, проломят ему череп. Парень натыкается спиной о дерево, поджимает колени и протяжно скулит от безысходности. Какой я ублюдок. Мудак. Ёбаное животное.
— Не плачь… слышишь, Изуку. — Носитель гена омега сжимается в клубок, пытаясь спрятаться в объятиях подруги. Рыдания и скрежет зубов, это всё, что доносится до слуха девушки; она пытается успокоить, осторожно поглаживая по голове одной рукой, второй крепко прижимая к себе, — Иизукуу…
Голос предательски дрогнул, первая влага собирается в уголках глаз, готовая вот-вот проложить влажные дорожки по щекам к подбородку и ниже. Очако бережно прижимает омегу к себе, шепчет на ухо самую нелепую чушь, обещая, что всё будет хорошо, что его больше никто не тронет и не обидит; в порыве нежности, задыхаясь от беспокойства, бета носом вжимается в ключицу, тихо сопит и водит кончиком носа по коже; как вдруг до её слуха доносится тихое, едва уловимое рычание.
— Ты чего? — шмыгнув носом и отстранившись от юнца, всё ещё сжимая его в своих объятиях, девушка-бета сквозь моральную тяготу тянет улыбку, жутко замученную, но самую искреннюю, что себе может она сейчас позволить, — ох, точно…
Спохватившись, Урарака огибает мальчишеский торс руками, касается его рук; проведя пальцами от верха до низа, нащупывает повязку. Пара ловких движений пальцами, узел поддаётся и ослабевает, руки Изуку высвобождаются из плена: слышится довольный стон облегчения, и омега позволяет себе шевельнуться, чтобы отстраниться от своей спасительницы.
То, какой был у него внешний вид, оставляло, конечно, желать лучшего, но большее внимание привлекала далеко не его потрепанность, а исходящая от него аура; это было чем-то схожим с чувством, когда Денки обратился к ней, ей так же было не по себе. Но ощущения разнились с тем, что она видела перед собой в этот момент; то, какими грустными и потемневшими были изумрудные глаза, что всегда искрились радостью и добротой, в данный момент наводили жути, а тело пробирало до мурашек; да только пугал не так взгляд, не аура, а его улыбка. Он улыбался, пусть помято и устало, но, чёрт возьми, он улыбался ей, сейчас: после всего того, что с ним произошло. В купе эффект был странный и очень животрепещущий. Странный он, этот мальчишка, он всегда умудрялся её удивлять.
— Урарака-сан… — прокашлявшись, начал Мидория, еле выговаривая слова, устало прикрыв глаза, — не трогай меня, пожалуйста.
Опешив, девчонка отпрянула; напуганная от разницы тона голоса и внешнего вида, она буквально запуталась в собственных ощущениях: поведение и поступки не вязались между собой. Тело всё сковало, и она замерла на месте, не смея двигаться в тот момент, когда Изуку шевельнулся.
Пара глубоких вдохов с последующим выдохом, и омега оборачивается на парня, что сейчас пребывает не в себе; стискивающий голову, вжимаясь лбом в колени, он выглядел по меньшей мере жалко и ничтожно.
— Каччан…— едва ли выговаривая, обращается Мидория к своему мучителю, растягивая губы в лучезарной улыбке, — всё в порядке, правда, я не сержусь. Когда-нибудь подобное произошло бы, я понимаю. — К чему было это напускное спокойствие, когда внутри всё трепетало и кричало о том, что ему стоит бежать, непонятно.
Превозмогая боль в мышцах, жгучую тяжесть и опустошение собственной души, парень поднимается на ноги и нетвёрдой походкой шагает в сторону блондина, чтобы успокоить и показать, что всё действительно в порядке.
Но ведь это не так.
Первый шаг даётся на удивление легко, и он ступает ещё, не рассчитывая тяжести собственного тела, не обдумав того, что с ним было, насколько был несдержан бета в своих ударах и захватах; заваливается в сторону, падает подобно мешку с картошкой, даже не выставив рук, дабы смягчить падение хоть немного. Сдавленный стон, от соприкосновения с твёрдой землёй, доносится до слуха взрывного, и он впопыхах срывается на ноги, бросается к омеге. Тело в этот момент действовало само, по наитию, автономно.
Прикосновения неизбежны, и Изуку, не дожидаясь того, когда парень коснется его, изворачивается, действует скорее на автомате, минует прикосновения, не желая, чтобы он прикоснулся к нему ещё раз. Из груди вырывается очередное рычание, с примесью шипения; мальчишка скалится, лёжа на спине, прикрыв лицо руками, защищается от, казалось бы, заботы; но для омеги это была словно угроза. Реакция Катсуки была хоть и ожидаема, но являлась действительно стремительной и резкой, омежье тело среагировало на это просто инстинктивно.
— Нет. Не надо. Не касайся меня! — он вопит, будто завывает. Чувства на пределе, ему ужасно плохо, и снова мучает тошнота.
«Шото»
— Это всё… эта чёртова генетика всему виной, Деку. — Слова, словно с осадком яда, вылетают из уст Катсуки, когда он ступает на шаг ближе к жмущемуся Мидории; пытается протянуть руку помощи, помочь подняться с земли, но резким движением мальчишка отталкивает его руку от себя, истошно рыча и пятясь назад от беты, словно от огня. — Вот видишь…
Остановившись в полуметре от Изуку, Бакуго замирает; тому удаётся подняться, и вот, он уже сидит между двух бет, на этой чёртовой поляне, подобно дикому зверю, загнанному охотниками, окружённый и беспомощный. Хочется говорить-говорить, наконец разъяснить все нюансы, поставить точки над i, перестать мучить и мучиться самому, терзать своё сердце сомнениями, в конце концов, прекратить идти против природы их тел и занять свои, по факту,
правильные места в этой жизни.
Ему, Бакуго, уже надоело смотреть на эту комедию и драму, надоело удивляться смене поведения и приоритетов мальчишки-омеги, наблюдать за его истерикой, неопределенностью и метаниями между двух парней, что манят его, каждый по-своему, по-особенному и крайне сильно. Пришло время закончить эту историю, закончить всё и начать новую жизнь, с чистого листа.
— Деку… — присев на корточки, бета протягивает руки, будто зовёт в объятия, сжимая и разжимая ладони, перебирает пальцами поочередно, сконцентрировав взгляд только на своих действиях, — я думаю, это конец… дальше нет смысла… я не смогу простить себе того, что только что сделал… — голос, едва различимый шёпот, будто на кронах деревьев шуршит листва, а не подростковый тенор-баритон, что вот-вот надломится и превратится в классический бас, — ты не сможешь быть со мной… я… чёрт, — он с силой сжимает ладони, от чего они немного искрят; нервы сдают, кажется, он вот-вот сорвётся и психанёт, уйдёт от этого разговора в спешке, отмахиваясь от всего разом, — твоя природа… моя… они несовместимы, мы знали это с самого начала… Я уверен… — Бакуго запрокидывает голову к небу, вглядывается в темнеющий небосвод, тяжело выдыхает, словно набираясь смелости, снова начинает говорить, — ты, как и я, знал и понимал это, просто не хотел отпускать того, что было между нами…
Подобно вспышке молнии среди ясного неба, раскату грома в ночной тишине, огромному снежному кому, свалившемуся на голову, звучат для омеги слова беты напротив. Хоть он и понимал, что такой конец однозначно в скором времени будет, ясно осознавал, что рано или поздно это всё должно кончится, но, чёрт возьми, это ведь
больно. Слышать из уст твоего, пусть не суженого, но просто родного человека, эти слова, косвенный отказ от всего, что когда-либо было… В груди от этого сердце, кажется, замирает, отказываясь выполнять свои функции, разгонять по телу кровь, даря жизнь, и просто работать… вокруг будто время остановилось. Изуку на всё плевать.
Он смотрит в алые очи напротив, что, как назло, не желают одаривать его хотя бы мимолётным вниманием, блуждают везде: по деревьям, траве, над головой у мальчишки, но избегают контакта глаза в глаза…
«Ну же, посмотри на меня.»
А так хочется плакать… Да только его тело живёт своей жизнью. Омега поднимается на трясущиеся ноги, слегка пошатываясь; на глазах его сухость, ярко выраженная усталость и тонна разочарования. Со спины подхватывают руки, женские, с тонкими запястьями, на вид такие нежные и мягкие, да вот он не чувствует ничего. Сейчас его это только раздражает, чужая забота и внимание, оно ему чуждо; огрызнувшись на жест, Мидория отмахивается. По инерции, тело тянет вперёд, но вовремя выставленная нога, предотвращает падение.
— Я… я тебя понял… — еле выговаривает мальчишка, потупляя взгляд в землю, рассматривая свои кроссовки, по привычке начиная бормотать, — не мудрено. Нет, я скорее просто не удивлён. Просто… ох… это сложно, и я не хочу всего понимать… неужели нельзя наплевать на все устои природы, остаться вместе, избежать этих чёртовых правил гендерной принадлежности, быть просто вместе, потому что нам это нравится, не взирать ни на что, радоваться тому, что мы есть друг у друга… — словесный поток резко прекращается, стоило Бакуго подняться на ноги, — Нет! То есть, Да! Я понял тебя! Если ты хочешь расстаться, я… я не стану препятствовать… ты прав… моя сущность… она… — неожиданный всхлип сбивает с толку, омега замолкает, оборачиваясь.
Стоявшая рядом, буквально за его спиной, Очако испарилась с уровня его глаз, просто осела на землю подле его ног и, закрыв руками лицо, тихо заплакала в свои ладони, тихонько всхлипывая и ощутимо вздрагивая. Он хотел бы её пожалеть, прильнуть к ней телом, обнять и сказать, что не стоит лить слёз от его беды и несостоятельности в жизни, но его опережают, буквально на доли секунды.
Бакуго действовал интуитивно, без лишних мыслей и раздумий. Находясь на грани сознания, пребывая где-то далеко, он поддался своему мужскому началу, подлинному, но забытому; правильному, но канувшему в лету. Просто инстинкт, он поддался ему; тело само бросилось вперёд. Перед ним девушка, что стала невольным свидетелем, просто стечение обстоятельств, не более. Она не должна плакать.
Шаг вперёд, второй и третий, стороной огибая омегу, парень-блондин оседает на землю, захватывая в объятия девушку, крепко сжимая её в своих руках.
«Пусть я буду после отвратительным и ужасным, пусть он будет меня ненавидеть, но я должен это всё закончить сейчас! Мне надоело… Изуку, тебе ведь не я нужен…»
— Глупая Круглолицая, чего разрыдалась?
Поцелуй. Поцелуй, что произошел после, просто рвёт все рамки на части; рушит границы и разрывает в клочья всё то, что когда-то было им настолько важно. Бакуго знал, что когда-нибудь всё будет именно так; пусть не в такой ситуаций, не с такими последствиями, но он всегда догадывался, что
именно ему придётся поставить эту точку и окончить мучения, хоть и были они в радость обоим.
«Прости меня, Деку…»
