***
В доме Ждановых царил жуткий переполох и устроил его ни кто иной, как Андрюша. Маргарита Рудольфовна вот уже битый час лавировала между всеми действующими лицами, пыталась хоть как-то разрулить ситуацию, но в конце концов махнула рукой и сдалась. — Пашка, да скажи своему сыну… — в сердцах вскрикнула она, однако муж перебил: — Ритуль, он такой же мой сын, как и твой, и меня он услышит так же, как слышит тебя. Одна надежда на Катюшу, может, хоть ей удастся утихомирить буяна. Катенька, — Павел Олегович повернул голову в сторону будущей невестки, — объясните, Андрею, пожалуйста, почему вы не можете сейчас расписаться. — Ну вот, — расстроилась Катя, — вы меня снова на «вы» называете. — Нет-нет, что ты, просто еще не привык. Извини. — Па, — встрял Жданов-младший, — оставь Катюшу в покое. Я прекрасно понимаю, что пока мы не расплатились по долгам «НикаМоде», не может быть и речи о регистрации нашего брака, иначе нам могут впаять сговор. — Сыночка, если ты все понимаешь, — вклинилась Маргарита, — то почему ты устраиваешь нам всем вырванные годы? — Я никому ничего не устраиваю, но из-за всяких дремучих представлений о морали, мы не собираемся расставаться хотя бы на час, не говоря уже о том, чтобы жить в разных домах. Точка! — Андрюша, — заплакала Елена Александровна, — мне и то тяжело принять, что моя дочь сожительствует… — Катерина ни с кем не сожительствует, — возмутилась Марго. — Из какой пещеры вы вытащили это старомодное слово? Видно, из той же, из которой доставали ее древние наряды. Дети любят друг друга! Любят! Андрей не сожительствует с вашей дочерью, он хочет прожить с ней всю жизнь, хочет видеть ее матерью своих детей, хоть сейчас готов жениться, но… — Так почему бы им не подождать пока они смогут зарегистрировать свои отношения, — перебила Елена, — а уже потом не начать жить вместе? Ладно я. Я и смирюсь, и стерплю, а вот Валерик, — она снова заплакала, — у него же сердце. Ему же опять плохо станет. И снова по кругу… К счастью, у Андрея в кармане зазвонил мобильный, он взглянул на экран, извинился и вышел из гостиной. — Алло. — Слушай, Палыч, мне очень нужно поговорить с Катей, — вместо приветствия, попросил Ромка. — Извини, сейчас не получится. У нас такие проблемы, что… — Что случилось? — У Валерия Сергеевича, — понизив голос начал рассказывать Жданов, — сердце, у Елены Санны принципы, поэтому пока мы с Катюхой не поженимся, мы не можем жить одним домом… — А пожениться вы не можете пока не расплатимся, потому что это будет сговор, — перебил Малиновский, — но и жить друг без друга не можете тоже. Так? — Да, так. — А что, Валерия Сергеевича уже выписывают? — Нет. Да и после выписки он сразу же отправится на реабилитацию, причем Елена Санна едет вместе с ним. — Так чего проще, скажите, что будете жить раздельно, а сами… — Не хочет Катя врать, понимаешь? — Понимаю. Зови Катюху и считай, что твоя проблема решена…Глава 42.
6 марта 2021 г. в 18:41
Тошка все время старался ухватить Романа своей тощенькой цепкой ручкой за нос и, когда ему это удавалось, заливался смехом, обнажая чуть взбухшие десна своего беззубого рта. Настя что-то болтала, не давая гостю скучать. Машка в основном смотрела в сторону, стараясь не встречаться с ним взглядом, играла с Ксюшей, накрепко вцепившейся в новую погремушку, но все же изредка отрывалась, подкладывала Малиновскому то кусочек зажаристого мяса (надо же, помнит, что он любил позажаристее), то салат, то картошку с грибами (когда только успели все приготовить?).
А Ромка млел, нежился в чужом счастье, как во взбитой перине, вспоминая детство, вечера на Машкиной кухне, их первый поцелуй, и их планы, которым уже никогда не сбыться. Малиновский не помнил, в какой момент он почувствовал себя в зоне комфорта. Возможно, когда не побрезговал прижать к себе плачущего и вонючего Антоху, а может, когда по уши влюбился в зеленоглазое чудо по имени Ксю, не исключено так же, что это случилось, когда она чесала свои десны о его подбородок, вусмерть исслюнявив его. Или когда Тошка уснул у него на руках, засунув себе в рот Ромкин палец вместо пустышки. Не помнил… Но разве это так уж важно, если ему впервые в жизни было так хорошо, так спокойно, словно он вернулся после долгой и опасной дороги домой. Где его ждали, где ему рады, где его всегда поймут и не осудят.
«Я в ловушке, пора выбираться, пока пути отхода не отрезаны», — подумал Ромка. Но подумал как-то нерешительно-вяло, лениво, можно сказать, подумал. Потому что выбираться из западни совершенно не хотелось, уж больно она была привлекательна, эта, сотканная из тепла, уюта и душевного покоя, паутина.
— Девочки, а можно я буду к вам заходить? — уже на пороге спросил Малина.
— Конечно, можно, — взвизгнула Настя. — У нас так редко бывают гости, что мы тебе будем оч… — и осеклась, под строгим и хмурым взглядом сестры.
— Ты извини, Ромка, — тихо сказала Маша, — Настена напряженно учится, я работаю. Очень много работаю, так что времени на прием гостей у нас… — она развела руками, — практически нет. Да и зачем?
Рыжая задумалась, как в детстве прикусила губу, и вдруг показалась такой родной и близкой, что у Малиновского засосало под ложечкой. Словно и не было ни долгих лет разлуки, ни его предательства. Он тут же забыл, что пришел всего лишь получить прощение, чтобы начать свою новую жизнь с чистого листа. Ему стало необходимо найти предлог, чтобы можно было вернуться. Сюда, где он почувствовал себя дома.
— Машка, я просто влюбился в твоих малышей, прошу тебя, позволь мне хотя бы изредка с ними вид… Стоп! Девчонки! У меня идея!
— Чего-чего, а идей у тебя всегда хватало, — улыбнулась Абалкина-старшая. — Ты ими фонтанируешь с детства.
— Я серьезно.
— Ага! И всегда серьезно, — хихикнула Настя.
— Послушайте, девчонки! Только не перебивайте, пожалуйста, дослушайте до конца, потом возражать будете. Я, конечно, не дядя самых честных правил, я могу, вернее еще недавно мог, и в ресторан сходить, и в бар, и вообще покуролесить, и времени свободного от работы и кутежей у меня не было.
— И что случилось? — ехидно спросила Мария. — Отчего буйный молодец перестал пить-гулять, да девчонок баловать? Печень посадил, али заразу какую подхватил?
— Машка, прекрати. Просил же выслушать, не перебивая, мне и так не очень просто сознаваться в грехах. — Малина немного помолчал. — У меня есть друг. Единственный. Вот с ним мы и прожигали жизнь… до недавнего времени. Но он влюбился, даже не просто влюбился, он всерьез полюбил, скоро женится, а одному мне мотаться по злачным местам скучно. Не интересно. Так что у меня появилось очень много свободного времени. И я предлагаю… Верне, не предлагаю, а прошу позволить мне… Девчонки, можно я хоть изредка буду вам помогать с детьми. Вы не думайте, я быстро научусь… Что там надо? Менять подгузники, или укачивать, или кормить…
— Кормить, — засмеялась Настя, — это особенно актуально. — У тебя грудь-то выросла? Молока много даешь?
— Ты кормишь их сама? — Ромка посмотрел на Машку с каким-то благоговейным ужасом.
— Нет, конечно! Особенно если удается отловить парочку таких кормильцев, как ты, — хохотнула Рыжая.
«Вот почему у нее такая высокая, налитая грудь, и кожа, как будто светится», — подумал Малиновский и, неожиданно даже для себя, смутился, как будто девчонки могли подслушать его мысли и узнать, что он пялился не только на Ксюху, завернутую в полотенце, но и на грудь ее матери, в запа́хе халата.
— Хорошо, не кормить! — с некоторым раздражением, прервал свои мысли Ромка. — Гулять, например, я с ними могу? Да и вам я могу помочь, ну, скажем, в магазин слетать, или куда-то вас отвезти. А вы учитесь, работайте, занимайтесь своими делами, девочки. И учтите, что это не я вам, а вы мне одолжение сделаете. Уж больно я к козявкам прикипел, — и добавил так тихо, что вряд ли его расслышали: — да и пустоту заполнить пока нечем.
— Ромка, мне неудобно тебя эксплуатировать, понимаешь?
— Маш, это никакая не эксплуатация. Я… Вы… Это мне нужно… Я не очень могу объяснить, но… Это мое спасение, девочки.
— Хорошо, — тут же откликнулась старшая сестра, скорее почувствовав, чем поверив, что он не играет, — приходи. Приходи, когда захочешь.
— Спасибо.
В детской заплакал Антон, и Машка, извинившись, побежала к нему.
— Ромка, я больше не ребенок, — неожиданно серьезно и строго сказала Настя.
— Я заметил. Вон какая красавица выросла, — рассмеялся Малиновский.
— Я серьезно. Тогда я была маленькой и не сумела Машку защитить, сейчас я взрослый, самостоятельный человек, и я хочу тебя предупредить, — она набрала воздух в легкие и выпалила на выдохе: — если из-за тебя сестра проронит хоть одну слезинку, я тебя кастрирую. Честно. Напою, усыплю и кастрирую. Так что ты уж решай, приходить к нам еще или не приходить.
— Я приду, Насть. Обязательно приду.
Здоровый комок, застрявший в горле, грозил, окончательно рассиропить его, а это было бы уже запредельной слабостью, которую не стоит показывать женщине. Поэтому Ромка лишь коротко кивнул и бросился по ступенькам вниз.
Совершенно неожиданно вспомнился разговор с Клочковой:
— Ты беременна? — спросил он тогда с замиранием сердца. Казалось, от ответа на этот вопрос зависит жить ему дальше, или уже все, пора в петлю.
— А что если так? — вызывающе вздернула голову Викуся, и Ромка похолодел, панически испугавшись ярма на своей шее.
— Значит… Значит так. Если если это и так, то этот ребёнок точно не от меня… Точно… То есть я хочу раз и навсегда всё прояснить, — заблеял он.
— Нам не о чем с тобой разговаривать, — Вика встала. — Мужчина, который предает своего еще не родившегося ребенка, мне не нужен. И я справлюсь с этим сама.
— Вика, прошу тебя выслушать меня очень внимательно, потому что я… Я… Я продукт общества потребления, я мутант эпохи. У меня крайняя степень всех аллергических реакций, очень… очень нежелательные наследственные заболевания, и главное, что у меня ужасный характер. Я храплю ночью. Особенно во сне. Вот… Так как мой отец… Он… Папа мой женился в семьдесят лет… И это у нас семейная традиция. Я просто морально не готов к семейной жизни и ко всякого рода… К детям… Особенно детям не готов. Потому что я не люблю детей. Ненавижу детей… — Роман нервно хихикнул и даже хрюкнул, демонстрируя свое отношение к потомству. — Поэтому я тебя очень прошу, ты одумайся… Это… Рожать, это страшная ошибка. Потому что это… Все время это как-то неожиданно.
Странно, не одну и даже не двух барышень он угрозами, хитростью или посулами отправил на аборт, а вспомнился почему-то именно этот разговор. Почему? Может, потому что все остальные его «дети» были чем-то абстрактным и эфемерным, а тот несуществующий, выдуманный Викусей малыш, после беседы с Юлианой стал для него реальным, живым, говорящим «папа»? Он ведь на самом деле почти полюбил ребенка, плакал, когда Клочкова сказала, что увезет его насовсем.
«Интересно, — подумал Ромка, — отец близняшек уговаривал Машку избавиться от детей? Наверное, уговаривал. Вот урод! Такой же урод, как я. А если бы она поддалась и сделала аборт, то Антошка с Ксюшей могли не родиться, их могло вообще бы не быть. Нигде и никогда. Их, таких живых, таких теплых и сладких».
Слез избежать все же не удалось, они выступили на глазах, когда Малиновский подумал, что это могли бы быть его дети, его кровиночки, если бы он однажды не предал первую свою любовь.
— Какая разница, мои, не мои? — спросил он вслух довольно громко и сердито. Проходящая мимо него девушка, шарахнулась в сторону, недовольно пробурчав себе что-то под нос, видно решила, что он пьян и испугалась.