Каждый выбирает для себя...

      «Чтобы уйти от человека, нужно найти повод, а чтобы прийти, повод не нужен. Нужно просто прийти с открытой душой, и все», мысленно повторил Роман, глубоко вздохнул, и совсем уже собрался нажать кнопку звонка, как заметил, что двери квартиры чуть приоткрыты. Это озадачило и встревожило Малиновского. Оставив пакеты с покупками у стены на лестничной площадке, он осторожно заглянул внутрь квартиры и прислушался.       В комнате справа плакал, вернее, даже не плакал, а орал благим матом ребенок. Не успев подумать, что он делает, просто поддавшись инстинкту успокоить малыша, Роман бросился на крик и на какое-то мгновение остолбенел. В детской творилось что-то невообразимое. Длинная тощая сосиска неопределенного пола, извивающаяся, как гусеница, хваталась ручками за прутья кроватки и трясла ее с такой силой, что это грозило обрушить, или по крайней мере перевернуть всю конструкцию, вместе с матрасиком, колесиками и голубым балдахином. Игрушки были разбросаны по полу недалеко от кроватки, очевидно ранее они находились внутри лежбища, но были безжалостно выброшены наружу в знак протеста. При этом гусеница орала так громко и требовательно, что даже Малиновскому, никак не разбирающемуся в детишках, стало очевидно — перед ним настоящий мужик, а не какая-нибудь кисейная барышня.       — Ты чего кричишь? — поинтересовался Роман, опрометчиво взяв ребенка на руки. Сразу же захотелось зажать нос, но было поздно, малыш так извивался, что даже одну руку страшно было высвобождать. Оставалось только выдохнуть: — Фу… Ну, ты и воняешь. Навалил кучу?       Ну, обделался-не обделался, о том история умалчивает, да и неважно это. Важно, что пацан перестал орать, как только оказался на руках и услышал вполне себе приятный, хоть и чужой голос.       — Агу… агу… — раздалось из слюнявого рта, и это отчего-то невероятно умилило Малину. Захотелось крепко прижать к себе это маленькое чудо, даже амбре, распространяемое явно обкакавшимся Антоном, стало не таким отвратительным.       — Вот тебе и ага, — усмехнулся он, — тоже мне, мужик, не мог потерпеть пока мамка придет? Ладно, давай переоде… — тут у него в голове что-то щелкнуло, и он не на шутку взволновался. — Стоп! А где твоя мама? Почему дверь открыта? Что у вас здесь происходит?       Роман положил ребенка в кроватку, собираясь обойти все комнаты, чтобы понять, что случилось и, возможно, оказать помощь, если она кому-то понадобится, но мальчик снова заплакал, и Малиновский, окончательно растерявшись, опять потянулся к малышу.       — Отойдите от ребенка, — истошно завопил женский голос у него за спиной.       Он вздрогнул, выпрямился, сделал пару шагов назад, обернулся и… пропал навсегда. Это была любовь! Любовь с первого взгляда.       — А-а-а-а-а — вопил в своей кроватке мальчик.       — Что вам нужно? Как вы сюда попали? — кричала невысокая пухленькая женщина, одной рукой прижимая к себе зеленоглазое чудо, завернутое в сиреневое полотенце, а другой лихорадочно ищущая что-нибудь потяжелее. — Я сейчас вызову милицию.       — Не надо милиции. Маш, это я, Маугли, — вырвалось у него раньше, чем он подумал.       — Идиот! Напугал до смерти, — пробурчала Мария, успокаиваясь. — А Настя где?       — Я не знаю. Дверь была открыта, я вошел, а ребенок плакал, вот я и…       — Держи, — Машка, перебив Романа, дослушивать его не стала, сунула ему в руки сверток, пошла к кроватке. — Обидели маленького, — голос матери стал мягким и ласковым, — бросили одного. Иди ко мне, солнышко. — Взяв ребенка на руки она принюхалась и смешно сморщила нос, обошла Малиновского, словно на пути ей попался столб, и обернулась только в проеме двери. — Положи ее вон в ту кроватку, ладно? Только не разворачивай.       — Я ее подержу, можно?       Мария неопределенно пожала плечами и скрылась из вида. Ромка даже дыхание затаил оставшись один на один со своей любовью. Он и сам не мог понять, что с ним происходит, но за одну беззубую улыбку, за один осмысленный взгляд этой малышки, он готов был отдать свою жизнь без остатка, словно это была его родная дочь.       «Какая потешная, — с умилением подумал он, вдыхая аромат свежести и младенчества, — головешка мокрая, рыжие волосенки торчат во все стороны, глазищи огромные, и слюнки текут. Наверное, зубки режутся. И не плачет на руках у чужого дяди. Умница и красавица».       Почему-то защемило сердце, а глаза защипало, хотя плакать совсем не хотелось, просто его впервые так накрыло и он совершенно не мог понять, что с ним происходит.       — Положите ребенка в кроватку, — раздался очень тихий, очень злой и очень решительный женский голос.       Роман поднял голову. В проеме двери стояла невозможно красивая и до одури смешная Анастасия, сжимая в руке револьвер, нацеленный ему прямо в лоб.       — Агу… Агу… — тоненько залепетала девочка.       — Что вам нужно? Как вы сюда попали?       — Дежавю, — не в силах сдерживаться, Ромка засмеялся, но не громко, чтобы не испугать Ксюшу.       — Я не шучу, — девушка положила палец на курок. — Положите ребенка в кроватку и отойдите.       — Настя, опустите игрушку. Думаете, я не отличу револьвер от зажигалки?       — Где тебя носит? — гневно спросила Маша у сестры, влетая в комнату с сыном, завернутым в синее полотенце. — Почему ты оставила двери открытыми? Как ты могла бросить Антона одного? И опусти уже свой пугач.

***

      Дождавшись, когда Маша погасит настольную лампу, Настена выскользнула из постели, набросила халатик и метнулась на кухню. Очень важно было перехватить сестренку уже после работы, но еще до того, как она начнет расплетать волосы, чтобы пойти в душ, потому что только в это мгновение, в «миг между прошлым и будущим», как называла его сама Абалкина-старшая, можно было с ней поговорить по душам, ведь напряжение уже снято, а расслабление еще не пришло — безвременье, его не жалко.       — Машк, а ты действительно простила его? — забравшись с ногами на диванчик, укрывшись пледом и прижавшись к сестре, спросила Настя.       — Ты знаешь, — Мария задумалась, пытаясь ответить честно, — простила. И самое удивительное, что даже не заметила как и когда.       — Может, прошлой ночью, когда увидела корзину цветов и записку со стихами?       — Нет, конечно. Наоборот, вчера меня ужасно разозлило все.       — Что все?       — И то, что он приперся ночью, и эта пошлая записка, и претенциозная корзина с цветами, за которую он выложил неимоверное количество денег. Вчера меня раздражало и злило все.       — А сегодня?       — А сегодня я так испугалась, увидев мужскую фигуру, склоненную над Антоном, так панически испугалась, что… — Маша искала слова, чтобы выразить свои мысли, но не могла найти. — Понимаешь?       — Я поняла! — улыбнулась Настя. — Ты так испугалась за Тошку, что тебе было не до раздражения, злости или обид, когда выяснилось, что ему ничего не угрожает. Так?       — Примерно, — легко рассмеялась Машка. — Тем более, что у меня был другой объект для злости.       — Маш, ну, прости. Мне показалось, что дверь захлопнулась. Конечно я должна бы…       — Хватит тебе извиняться, — перебила сестра. — У всех когда-то случаются промашки.       — Не могу себя простить! — на глаза Насти навернулись слезы. — Хорошо, что все хорошо закончилось, а если бы в квартиру забрались воры, или кто-то еще похуже… А ты одна дома… С детьми… — Настена расплакалась, представив, какая беда могла бы случиться.       — Ну, все. Успокойся. Ничего же не произошло. Ты же не виновата, что сосед попросил переставить машину. Я виновата, я ее поставила неудачно.       — Нет, это я виновата, не проверила, захлопнулась ли дверь.       — Давай еще подеремся, выясняя, кто больше виноват, кто меньше. Все, Насть, успокоились и забыли, перестань плакать.       — Знаешь, как я испугалась, когда увидела Ксюху на руках у какого-то дядьки? — младшенькая всхлипнула.       — Знаю, сама это пережила.       Мария вытерла Насте слезы, затем, как в детстве, приложила к ее носу бумажную салфетку, сестры посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, захохотали.       — Машк! — отсмеявшись, сказала Настена. — Мне показалось, что Ромка запал на детей, особенно на Ксю. Он даже с рук не хотел ее спускать.       — Мне тоже показалась, что он к детям неравнодушен. Знаешь, я вначале даже удивилась, что у такой бездушной скотины могут быть какие-то искренние эмоции к детям. А потом вспомнила, как ты маленькая к нему тянулась, как он искренне тебя жалел и любил, да и всех ребятишек в округе, и знаешь, поверила. Я поняла, что даже у самого отъявленного циника есть своя Ахиллесова пята.       — Вот было бы здорово, — мечтательно проговорила Анастасия, — если бы он и на тебя тоже запал.       Сказала, и тут же прикусила язык, поняла, что не стоило этого делать, у сестры мгновенно испортилось настроение. Она закрылась, ушла в себя, зови-не зови, не докричишься.       — Поздно уже, — едва выдавила из себя Мария.       — Не надо так, Машенька. Ну, пожалуйста, давай поговорим.       — Иди к себе, Настя, я в душ и тоже ложиться буду.

***

      Кира, как и всегда, ворвалась в кабинет президента без стука, и сразу же выскочила назад в приемную, захлопнув за собой дверь. Невыносимо больно было увидеть Андрея, что-то бурно обсуждающего с Пугалом и при этом держащего ее за талию. А самое обидное, что они даже не заметили вторгшуюся в их пространство Воропаеву.       Глубоко вдохнув и выдохнув несколько раз, Кирюша постаралась успокоиться, еще немного постояла, подумала и попробовала нацепить беспечную улыбку, но она получилась вымученной и кривой. «Плевать», — подумала бывшая невеста Жданова и постучала о косяк.       — Войдите, — не сразу раздался голос Андрея.       — Катя, простите, — глухо и сухо, с порога произнесла Воропаева, глядя исключительно на бывшего жениха, — я могла бы поговорить с Андреем наедине?       — Конечно, Кира Юрьевна, — Пушкарева кротко кивнула и взяла со стола стопку каких-то бумаг.       — Кать, погоди, — попытался ее остановить Жданов, хватая за рукав кофты.       — Вам надо поговорить, Андрюша, — мягко, но решительно высвободившись, Катерина направилась в конференц-зал. — А я пока проработаю документы.       — Ну, здравствуй! — вздернула подбородок Кира.       — Привет, Кирюша, — ответил он автоматически, с тоской глядя вслед ушедшей невесте.       — Не хочешь со мной даже поговорить?       — Поговорить? Почему бы нет. Поговорить можно, и извиниться перед тобой мне необходимо. А вот скандалить я точно не хочу.       — Мне твои извинения ни к чему. Я пришла, чтобы… Вот… Держи. — Воропаева протянула сложенный пополам лист.       — Кир, ты уверена? — прочитав заявление об увольнении, спросил Андрей. — В «Zimaletto» вся твоя жизнь.       — Я уверена! Не хочу, чтобы мне в спину смеялись, не могу спокойно видеть, как ты с ней счастлив. Мне очень больно и очень тяжело оставаться здесь.       — Прости меня, Кира. Умоляю, прости меня. — расстроенный и растроганный до глубины души, Жданов обнял бывшую невесту и начал смахивать слезы с ее щек.       — Не могу, пока не могу. Прошу об одном, спасите компанию.       — Это я тебе обещаю.       Едва кивнув, Воропаева выскользнула из объятий Андрея и вышла в приемную, впервые в жизни не хлопнув дверью, а аккуратно ее закрыв…