Каждый выбирает для себя...

      Татьяна перезвонила примерно часа через два и зареванным, дрожащим голосом сообщила:       — Роман Дмитриевич, — всхлип, — ни у кого, — всхлип, — совсем ни у кого нет нужной вам группы крови, вернее группа есть у Леночки Верещагиной, но у нее резус положительный. Может подойдет? — с такой надеждой спросила Татьяна, что Малиновскому даже стало жалко ее разочаровывать.       — Не подойдет. А ты уже всех опросила? Всех-всех?       — Обижаете, Роман Дмитриевич, — тут всхлипывания перешли в рыдание. — Я же не одна, все наши девочки мне помогали, и мы всех-всех и каждого спросили. А в три часа вторая смена придет, мы и их опросим. Всех до одного.       — Боюсь, Танечка, нет у нас времени до трех часов, — задумчиво сказал Ромка уже после того, как нажал кнопку «сброс».       Времени действительно было немного, он сам слышал, как врач, чуть ли не матерился, крича кому-то в трубку мобильного, что кровь нужна немедленно, что пациент слабеет с каждой минутой от кровопотери. Правда фамилии больного Ромка не слышал, но отчего-то сразу решил, что речь идет о Катином отце.       «Что теперь делать, куда звонить?», — лихорадочно думал Малиновский, пытаясь поймать за хвост все время ускользающую мысль. Что-то очень важное он явно упускал из вида, оно промелькнуло где-то на задворках сознания и исчезло. Понять бы еще что, и при чем тут рыжая Машка.       — Я не жадная, правда, разве что на себя не люблю тратить. А вот папе и Насте могу все отдать, последнюю копейку.       — А мне? — неожиданно даже для себя, спросил Ромка с замиранием сердца.       — Если бы тебе было нужно, я отдала бы тебе все деньги. Но не на какую-нибудь чушь, а если бы действительно нужно было…       — Нет, не то, — сердито воскликнул Малиновский, — не то! Что же? Что?       — Я первый раз в жизни целовалась, — неожиданно улыбнулась девочка. — А ты?       — Я? Да я уже тысячу…       — Опять врешь! — Машка захохотала. — Тебе до тысячи еще девятьсот девяносто девять поцелуев… Девятьсот девяносто восемь… Девятьсот девяносто семь… А мы теперь не друзья? Я теперь твоя девушка?.. Девятьсот девяносто шесть…       — Мне для тебя тоже ничего не жалко, — млея от поцелуев, заявил Ромка. — Если бы тебе было нужно, я бы тебе мог даже кровь отдать, или почку, да все, что понадобилось бы.       — Не смог бы! — она хитро прищурилась.       — Думаешь, что я бы сдрейфил? Или, может быть, пожалел?       — Нет, не думаю. Просто не смог бы, у меня очень редкая группа крови как у мамы была. Она потому и умерла, что донора вовремя не нашли, понимаешь?       — Какая?       — Четвертая группа, отрицательный резус-фактор.       Тем же вечером Ромка пристал к матери с просьбой определить его группу крови, а через пару дней по дороге в школу взял Машку за руку и торжественно сказал:       — Мы с тобой одной крови, ты и я. Я — твой Маугли…       Все остальное было делом техники, и Ромка тут же набрал номер Андрея.       — Жданов, слу…       — Привет, — перебил Ромку Андрей. — Хорошо, что ты позвонил, я никак с тобой не мог связаться, у тебя все время было занято…       — Слушай меня внимательно и не перебивай, — оборвал друга Малиновский. — Я знаю, кто может быть донором для Валерия Сергеевича.       — Так я же за этим и звоню. Погоди, а как ты узнал, что ему нужен…       — Не перебивай! — почти взревел друг. — Передай Кате, что четвертая группа, резус отрицательный у Марии Абалкиной, но я не знаю, как ее найти. Пусть срочно свяжется с ней.       — Кто такая Ма…       — Передай Кате мои слова, — выкрикнул Малиновский и разъединился.       Теперь можно и нужно было позаботиться о себе, потому что голова раскалывалась на части, во рту прочно поселился явный горький привкус и запах ацетона, а кисти рук довольно заметно подрагивали. Недолго думая, Ромка спустился в приемное отделение, переговорил с первым попавшимся на глаза то ли врачом, то ли санитаром, переложил энную сумму денег из своего портмоне в его карман, и безропотно подставил свою руку под инфузионную систему, правда, совершенно не понятно для чего, перед этим натянул на себя больничную пижаму прямо поверх брюк и джемпера.       — Я могу с нею передвигаться по больнице? — спросил Малиновский у доктора. — Меня никто не задержит?       — Кому вы нужны? Двигайтесь хоть домой, только запомните: закончится раствор в этом флаконе, закроете зажим системы, вот так, — он показал, — потом извлечете иглу капельницы из пустого флакона, быстро введете в пробку нового флакона и укрепите флакон на штативе, после чего откроете зажим системы и отрегулируете скорость введения раствора. Должно капать, а не литься. Ясно?       — Да, — кивнул головой Ромка и подумал: «Все-таки врач, вон как мудрено говорит».       — Замечательно. И вот еще что… Я вас не знаю и…       — А я вас вообще никогда в глаза не видел. Спасибо, доктор, — прихватив с собой вафельное больничное полотенце, Ромио покинул приемное отделение.       Малиновский потом не раз и не два благодарил Бога за то, что послал ему такую удачную мысль: поправить здоровье да заодно и невидимкой стать. Ну, в самом деле, разве в больнице кто-то станет обращать внимание на человека в пижаме и с передвижной капельницей? Никто! А если еще на голову набросить полотенце, то и родная мать не узнает, не то что Андрей или Марго с Катей, или… Мария Абалкина, которая обязательно должна была прийти, в этом Ромка был так же уверен, как в том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот.       В общем, после перевоплощения наблюдательный пункт можно было размещать у самой двери палаты Пушкаревой, и он разместил, передвинув к стене скамейку, составленную из пяти отдельных стульев, намертво скрепленных между собой какими-то металлическими приспособлениями.       Зачем? Ну, как это зачем? Чтобы слышать все новости, чтобы суметь прийти на помощь, если понадобится, чтобы… Да мало ли зачем. И только в одном он никак не мог признаться себе — ему до дрожи в коленях хотелось увидеть ее, ту самую рыжую Машку. Хотя бы издалека посмотреть на нее. Интересно же, как она выглядит, какой стала.       — Андрюш, — донеслось из-за неплотно прикрытой двери, — я совершенно не голодна, правда. Проводи меня в холл реанимации и сходи с мамой в кафе, сам поешь, и Маргариту Рудольфовну покорми. Ладно?       — Нет, не ладно, — строго, но вместе с тем с большой теплотой в голосе, сказал Андрей. — Во-первых, тебе тоже необходимо хоть что-нибудь съесть, и это не обсуждается, а во-вторых, ни в какой холл нам идти не нужно, вдруг Мария придет, а здесь никого не будет. Разминемся.       — Так ведь есть мобильные, можно предупредить, — возразила Катерина. — Я очень хочу быть ближе к папе, как ты не можешь понять этого?       — Я все понимаю, но холл реанимации так же далек от Валерия Сергеевича, как твоя палата, ты все равно его не увидишь, а все новости нам и так сообщают. Катюша, тебе с твоей вывихнутой ногой гораздо удобнее на кровати лежать, а не хромать по всей больнице.       — Дети, не спорьте, — примирительно сказала Марго, — Андрей прав, Катенька. В конце концов, можно заказать завтрак сюда, а с врачом я договорилась, нам будут сразу же сообщать обо всех изменениях.       В этот момент прямо напротив Ромки остановились две рыжие очень симпатичные девушки, похожие друг на друга, как близнецы, только одна была очень высокой, худой и бледной, а другая намного ниже, совсем не тоща и полнокровна. Щеки ее, налитые, словно спелые яблоки, украшал здоровый румянец. У обеих в руках были довольно внушительные сумки.       — Нам сюда, — сказала сказала пышечка.       — Почему? — спросила длинноножка.       — Глаза открой! На двери цифра восемь, — с этими словами она постучала о косяк и обе исчезли в палате, плотно притворив за собою створку.       Ромка сразу догадался, что это сестры Абалкины, хотя кто из них Маша, а кто Настя, он ни за что не смог бы сказать. Пока он размышлял, как же так получилось, что не очень-то похожие в детстве девочки, стали буквально неразличимы в лицо, и даже шесть лет разницы в возрасте были не заметны.       «Хорошо еще, что рост и фигуры разные, — подумал Малиновский, — а то фиг бы кто-то отличил одну от другой. Интересно, которая из них Машка?». Сердце подсказывало, что та, которая пониже, она и в детстве малявкой была, да и задатки склонности к полноте у нее намечались. В общем, не героиня его романа, обычная девушка, хоть и очень симпатичная, но уж слишком полноватая на его вкус.       Роман так задумался, что едва не пропустил занятнейшую процессию: Андрей, с Катей на руках, у которой в обеих ладонях груши, одну она ест сама, вторую периодически подносит ко рту Палыча, и тот кусает, следом Маргарита Рудольфовна, на ходу жующая огромное яблоко, за нею Настя с Машей (не пойми-разбери кто есть кто), обе синхронно потягивающие через соломинку апельсиновый сок из пакетиков. Этакая гастрономическая процессия.       Малиновский собрался было пойти сразу же вслед за ними, но как раз пришло время менять флаконы в инфузионной системе и, пока он все сделал, их уже даже на горизонте не наблюдалось. Так что в холле реанимационного отделения он уже не застал ни Андрея, ни Марго, ни Абалкиных, и только Катя одиноко сидела у фикуса и во все глаза смотрела на дверцы лифта. Хорошо, что она плохо видит, Ромка успел на голову набросить полотенце, а то спалился бы за милую душу.       Почти не таясь, он прошел через весь зал и присел с другой стороны фикуса, не без основания полагая, что отсюда ему будет легче услышать разговор Кати с теми, кого она ждет, а значит, собрать информацию. Как говорится, кто владеет информацией, тот владеет миром. Ничем владеть Ромка не собирался, а вот узнать, хоть что-то о Машке или о Валерии Сергеевиче, а так же о Ждановых с Катей, ему очень хотелось. Он и сам пока не слишком понимал для чего, но был почему-то уверен, что это ему необходимо и обязательно поможет. А то вон у Кати нога перебинтована, она даже ходить не может, а он понятия не имеет, что случилось. А ну, как это он виноват? Ушел вчера, бросил ее одну. А может, она за ним побежала, споткнулась и упала, тогда как? Тогда и перед Андреем, и перед ней будет неловко, и лучше бы об этом знать заранее, чтобы придумать, что сказать в оправдание.       — Посадил? Все в порядке? — донесся до Малиновского голос Кати.       — А ты сомневалась?       — Нет.       — Тогда зачем спрашиваешь?       — Волнуюсь.       — Катька, какая же ты у меня «волновательная». Подумай сама, солнышко, что могло быть не в порядке? Подъехало такси, я посадил маму. Все. За что тут переживать?       — Мало ли, что могло быть, — на полном серьезе сказала Катя.       — Маленькая моя, так нельзя, если переживать по таким пустякам, никаких нервов не хватит…       У Ромки глаза полезли на лоб! Маленькая моя? Солнышко? Сюсю-упусю? Вот это все он слышал сейчас от Палыча? Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Да за четыре года его тесного общения с парочкой Кира-Андрей Малина никогда не слышал от Жданова ничего даже приблизительно похожего на этот карамельно-мармеладный сироп, он даже предположить не мог, что его друг знает такие слова. И ведь как искренне, как тепло, как от сердца идут у него все эти… Эти… Черт, даже слова приличного не подыщешь для такой пошлости.       — Глупец! А ведь это и есть любовь. Когда не просто не стыдно, а еще и очень приятно не только говорить, но и слышать в ответ все эти банальности. Эти двое по-настоящему любят друг друга. Жаль, что тебе этого не понять, жаль, что ты любить не умеешь. Нечем тебе любить, — сказал кто-то совсем рядом. Ромка обернулся, затем покрутил головой, потом потряс ею, совершенно не понимая, кто сейчас с ним говорил.       Рядом никого, кроме Андрея и Кати, сидящих к нему спиной, не было...