***
Часов в девять вечера позвонил Андрей, сказал, что идет на поправку, что его не сегодня так завтра выпишут, что как только ему разрешит врач, он сразу прилетит, что соскучился и ждет встречи. А еще спросил: — Мам, как тебе Катюша? — Хорошая девочка, чистая, светлая и очень добрая, — одобрила его выбор Марго. — Ты с ней поладила? Да, мамуль? — Поладила, сыночка, все нормально. — А папа? Он ее не обижал? — Ее обидишь! Ромка с Кирой попробовали в аэропорту, так она их обоих в два счета на место поставила, и с таким достоинством, словно она королева. — Ну, папу Катенька на место ставить не станет, промолчит, а потом плакать будет. Ма, скажи отцу, что Катя очень ранимая, нельзя ее обижать. Пусть лучше меня пилит, когда прилечу. — Да не обижает Павел твою принцессу. Между прочим, они и не виделись почти. — Почему? Папа что, игнорирует Катю? — Нет, Андрюша, — Марго постаралась побыстрее уйти от скользкой темы. — У нас же Леночка, Катя ею занята, а у папы свои дела, да и чувствует он себя не очень, быстро устает, рано ложится спать. — Ясно. Ну, ничего, вот я приеду, мы все сядем у камина и спокойно обо всем поговорим. Вот увидишь, папа тоже поймет, что Катюша — это подарок небес, и полюбит ее. И с Ромкой Катя найдет общий язык, я в этом уверен. Они как раз сейчас выясняют с Ромкой отношения. — Он что, с ума сошел? Нашел где разборки устраивать! Девочка и так вся в слезах, такое горе, а… — Мама, что с Катей?! — закричал Андрей таким голосом, что у Марго мурашки побежали по спине. Она спохватилась, да было поздно. Вот уж точно, язык — это враг. А все потому, что давно они с Андреем не говорили так откровенно, так по душам. Вот она и расслабилась. — Почему она в слезах, мама? Что за горе? Что случилось? Ее все-таки арестовали? — он спрашивал и тут же сам себе отвечал: — Нет, не может быть! Она же звонила мне много раз, и я ей звонил. Если бы она была в камере, это было бы невоз… Мама, скажи, что с Катей? Или я вылетаю первым же рейсом. Что было делать? Пришлось рассказать, взяв с сына честное слово, что он не полетит раньше, чем позволит врач. — Сынок, ты не волнуйся, я сама сейчас поеду в больницу и прекращу все выяснения отношений. — Пожалуйста, прошу тебе, побудь там с Катей. Сколько нужно, столько и не отходи от нее. Представляешь, как ей сейчас страшно и одиноко? Прошу тебя, мамочка. А Ромку гони! Гони взашей. Ладно? Что ей было делать? Сказала Паше, что едет в больницу, попросила его отвлечь Леночку, чтобы та ни о чем не догадалась, и поехала. И, надо сказать, слава Богу, что поехала. Выйдя из лифта на этаже операционных блоков, Маргарита нос к носу столкнулась с Ромкой, но он ее не просто не заметил, он даже на ее: «Ромочка, подожди» никак не среагировал, выскочил на лестницу и бросился вниз, сломя голову. Разволновавшись, Марго поспешила в холл, чтобы расспросить Катюшу, что случилось. Однако, успела прийти лишь к моменту, когда та падала, потеряв сознания.***
— А мама? — оторвал Маргариту от воспоминаний Катин голос. — Она не знает, что вы сюда поехали? — Нет-нет, не волнуйся. Мама не знает, что Валерия сегодня оперируют. — И про кому не знает? — Не знает, Катенька. — Вы Пушкарева? — в палату вошел немолодой врач и, судя по его усталому виду, это был не травматолог. — Я! — ответила Катя, моментально побледнев. Вначале он извинялся за недоразумение, потом долго-долго что-то объяснял какими-то совершенно непонятными словами, а затем и вовсе попрощался. — Молодой человек, — остановила его Марго, — а теперь, пожалуйста, переведите свою речь на русский. — Я тоже ничего не поняла, — поддержала ее Катюша. — Как прошла операция? Как папа? Он… Он будет жить? — Операция прошла очень успешно. Я бы даже сказал, лучше, чем я рассчитывал. Сейчас у него стабильно-тяжелое состояние. И это хорошо, тут главное слово — стабильно! Но не все зависит от врачей. Умеете молиться? Молитесь. Все станет ясно через сутки. — А сразу человеческим языком сказать было нельзя? — пробурчала про себя Марго. — Простите, вы делали операцию? — спросила Катя. — Я. — Спасибо вам большое. Еще через десять минут пришел травматолог, наложил тугую повязку, сказал, что перелома нет, но на ногу пару дней желательно не наступать, и Кате разрешили уйти. — Ну что, девочка, поедем домой? Папе ты все равно ничем сейчас помочь не сможешь. — Нет-нет, Маргарита Рудольфовна. Вы езжайте, а я останусь тут. Вдруг он придет в себя раньше? Или что-то понадобится, например, переливание крови. — Вот упрямая. Ладно, спорить не буду, может, и хорошо, что ты до утра побудешь под наблюдением, все-таки ты теряла сознание. Решено, мы остаемся здесь. — Мы? — у Кати глаза от удивления стали огромными. — Мы! И не спорь со мной. Палата наша, диван и кровать тут есть, так что спать есть где. Я схожу в реанимационное отделение, предупрежу, что мы тут, и попрошу информировать нас о всех новостях. А ты спи. — Марго пошла к двери, но вдруг остановилась, обернулась и спросила: — Катя, а ты не беременна? — Я? Нет! А почему вы спрашиваете? — Ну, ты сознание потеряла… И бледнеешь мгновенно. Вот я и подумала. — Нет, я не беременна. — А жаль, я давно внучку хочу…***
Телефон трезвонил не переставая, делая короткие паузы между дозванивавшимися и снова заливаясь громкой трелью. Это ужасно бесило Ромку, отвлекало от обиды на весь свет и от жалости к себе. Как? Ну, как можно было искренне поверить в полное одиночество и «никомуненужность», если на дисплее каждые несколько минут высвечивалось новое имя? Звонили бабочки, рыбоньки, пташки и киски, интересовались доступом к его телу. И всем этим Верочкам, Ниночкам, Лизонькам и Викусям было совершенно по барабану, что за окнами ночь, что Малине сейчас не до них, что ему мерзко, гадко и пьяно. Он бы отключил мобильный, если бы сообразил, как это сделать, но он уже ничего не соображал...