Вначале Роман вообще не понял, что имеет в виду Катя, о чем она говорит. Какой-то набор слов, чушь какая-то.
— Это я остался пятнадцатилетним, я так и не повзрослел? — переспросил он с изумлением. Секунду подумал и решил наглядно показать Пушкаревой, кто из них задержался в ясельной группе детского сада. — А в зеркало, дражайшая Екатерина Валерьевна, смотреться не пробовали? Вот уж кто застрял в своем детстве, так это вы, а не я. Нет, это надо же, сама до двадцати четырех лет за мамкину юбку держится, в кино сходить и то у папы разрешения спрашивает, живет с родителями, а туда же, обвиняет меня в недоразвитости. Ну, не умора ли? Да я к вашим годам уже имел свою квартиру, которую сам и купил, работал на престижной должности, зарабатывал в десять раз больше вас и не делал трагедий из-за каких-то инструкций. Потому что это трагедия на пустом месте. Вот так-то!
Правда Ромка забыл, что квартиру он смог купить только потому, что отец на восемнадцатилетие подарил ему свои акции в «Zimaletto», а на престижную работу его взяли сразу из института опять-таки в родную компанию, да и зарплату он посчитал вместе с процентами по акциям, но когда его останавливали такие мелочи. А вот то, что трагедий на пустом месте Роман не делал, это точно. Потому что у него все места были пустыми, ему вообще все было по барабану. И то, что из-за него несколько женщин, которым он клялся в вечной любви как раз до той минуты, пока они не теряли голову и не ложились с ним в постель, чуть не сошли с ума, а одна едва не покончила жизнь самоубийством, ему тоже было по барабану, он их даже не заметил среди сотни других, секс с которыми он просто покупал, нет-нет, не за деньги, но все равно — покупал. Наоборот, он даже горд был победой над этими неподкупными красавицами, рассказывал о своем «геройстве» Андрею и смеялся, говоря, что бабы — дуры, что он всегда знает, на какую приманку ловить ту или иную рыбОньку. И Андрей, что характерно, тоже смеялся над влюбленными дурами. Однако, у него уже есть смягчающее обстоятельство, он уже знает, каково это — быть в шкуре влюбленного идиота, да и не о нем сейчас речь.
— И снова, «сам дурак»? — спросила Катюша, саркастически усмехнувшись. — Роман Дмитриевич, вам не стыдно?
— Не понимаю вас, что вы имеете в виду, когда говорите «сам дурак»? — сделал Малина наивно-удивленное выражение лица.
— Да все вы понимаете, — в сердцах взмахнула рукой Катя. — Вы кто угодно, но не идиот.
— Нет, не понимаю.
— Хорошо, если вы, — тут она хмыкнула, — «ушли в несознанку», то я постараюсь вам объяснить, — она секунду подумала и подняла на Романа глаза, в которых он явно прочел жалость, смешанную с брезгливостью, и это ему ужасно не понравилось. Точно так же на него смотрела Маша, когда сказала, что никогда и ни за кем не следила и следить не будет, и что это ее унижает. — Как только вас на чем-то уличают, вы тут же переводите стрелки на того, кто поймал вас на горячем. Так делают только дети, да и то не всегда, а только тогда, когда действительно виновны. Ну, а теперь я объясню вам, почему не стоит мериться со мной уровнем инфантилизма. — Катюша тяжело вздохнула. — Папа сейчас в искусственной коме, и что с ним будет всего через минуту, никто не может сказать. А знаете почему?
— Потому что вас пришли арестовывать. И при чем одно к другому?
— При том! Вы же не маленький, должны понимать, что папа сердечник, правильно?
— Ну, да. И что?
— А то, что только бесчувственному болвану может прийти в голову назвать меня ребенком за то, что я берегла здоровье папы и звонила ему прежде, чем пойти в кино или задержаться по какой-либо другой причине.
— Позвонить — да, но отпрашиваться, это совсем другое, — самодовольно улыбнулся Малиновский, радуясь, что ему удалось посадить эту зазнайку в калошу.
— Господи, Роман, какой же вы еще маленький. — Катя помотала головой, мягко и таинственно улыбнулась, словно знала какой-то секрет, до которого Ромка пока не дорос. — Разве от меня убудет, если папа будет думать, что он в доме хозяин? Я предпочитала не спорить и делать все по-своему. Главное, чтобы он не расстраивался. Понимаете? Да, с одеждой я была не права, можно было убедить папу… Впрочем, об этом мы уже говорили. И маму я предпочитаю не расстраивать, если ей приятно заботиться обо мне, если это делает ее счастливой, почему мне не подержаться за ее юбку? Я что, маленькая, не понимаю, как это для нее важно, меня что, это должно напрягать? Нет. Я с благодарностью принимаю мамину заботу.
— То есть, вы хотите сказать, что вы достаточно взрослая, чтобы не страдать детскими комплексами?
— Вот именно. Теперь о том, что я до сих пор живу с родителями… Впрочем, почему я вам должна что-то объяснять и доказывать? Мне нравится жить с родителями, вот я с ними и живу. Я волнуюсь за них, волнуюсь, понимаете? И очень хочу иметь возможность в нужное время оказаться рядом. — Катюша ненадолго задумалась. — Мы с Андреем еще не говорили на эту тему, но я очень надеюсь…
— Не надейтесь, — самодовольно хмыкнул Ромка. — Не просто же так Андрей, когда собирался жениться на Кире, — тут он злорадно подчеркнул голосом, что Катя не первая невеста у Жданова, — говорил, что она еще и потому подходящая кандидатура, что никакие тести и тещи ему не грозят.
— Врете вы все, — побледнев, Катя вскочила со стула. — Как вам не стыдно Андрея черной краской мазать? Вы же его другом называетесь. Не мог он такого сказать, не мог радоваться гибели Кириных родителей. — Она отвернулась, отошла на пару шагов, помолчала немного и вдруг рассмеялась: — Сашка-родственник для Андрюши в сто раз хуже десяти тещ, так что не рассказывайте мне сказки.
— Не будет Жданов жить вместе с вашими родителями, — упрямо пробубнил Ромка. — Даже не надейтесь, не будет.
— Конечно, не будет! Я сама не хочу, чтобы кто-то вмешивался в нашу жизнь. Если с папой все будет хорошо, то мы будем жить рядом, но не вместе.
— Взрослая, значит? За себя и за Андрея все сама решила? Нормальненько.
— Мы с ним разберемся без вас, кто и за кого у нас в семье будет все решать, — сказала Катя, как отрубила. — А напоследок я скажу вам еще кое-что, вы уж не обессудьте, больно будет, но вы меня сами вынудили.
Ромке отчего-то сразу холодно стало, словно почувствовал, что Пушкарева его не пугает, что будет сейчас очень больно, и даже ответить нечем будет, потому что она скажет правду. Невыносимо захотелось сбежать, но ноги словно приросли к полу, оставалось только попытаться заранее превратить все в шутку.
— Нет уж, Катенька, я обязательно обессужу… обессужду… обессудю… В общем, обидюсь я на вас.
— Это вы-то, Роман Дмитриевич, — будто вовсе не слыша пытающегося хохмить Малиновского, задумчиво начала Катя, — не делаете трагедий на пустом месте? Вы? Я сейчас оставлю в стороне, что ваша инструкция, это далеко не пустое место. Я о вас поговорить хочу. В далеком детстве вас бросила красивая девочка Селена, вам тогда всего-то пятнадцать-шестнадцать было, и вы на всю жизнь из этого сделали не просто трагедию, а трагедию века. Вы, как несмышленый ребенок, до сих пор мстите всему миру за свою детскую обиду. А что такого ужасного произошло? Ничего! Да, вас предали. Заметьте, предали уже после того, как вы предали другого человека. Более того, вы изначально знали, что вас предадут, а Маша не знала, она вам верила, а вы…
— Стоп! Погодите, — перебил Ромка, — откуда вы это знаете, тем более откуда вам известны имена — Селена и Маша? Вы что, нанимали частного сыщика?
— Хотела, но он не понадобился, я очень быстро разыскала Марию, мы встретились и она мне все рассказала, за что я безмерно ей благодарна, иначе я бы не выжила после вашей инструкции.
От одной мысли что Катя не просто встречалась с Машей, но и говорила с ней, кровь бросилась Ромке к лицу и ушам. «Давление подскочило», — подумал он, а в голове уже роем кружились совсем другие мысли, цепляясь одна за другую. Какая она сейчас? Кем стала? Как живет? Вышла ли замуж, есть ли у нее дети, в конце концов. Простила его или по прежнему ненавидит? А Настя? Как сложилась ее жизнь? Наверное, уже совсем большая и очень красивая, задатки для этого у девочки были.
— А по какому праву вы копались в моей жизни? — осознав, что Катя знает о нем гораздо больше, чем ему бы хотелось, взревел Роман. — Это подло и низко, неуже…
— Это вы мне говорите о «подло и низко»? Я, в отличии от вас, к вам в постель не заглядывала. Я всего лишь хотела выжить. И смогла! После Машиного рассказа о вас.
— Что она могла вам сказать? Ну, что? Она тогда была совсем малявка, обиженная маленькая девочка. Разве она могла адекватно хоть что-то тогда воспринять?
— Она? — Катя искренне улыбнулась. — Она была уже тогда намного умнее, ответственнее и старше вас, а уж сейчас… Сейчас вас с ней и вовсе нельзя сравнивать, вам до нее даже на цыпочках не дотянуться.
— Такая высокая стала? — искренне заинтересовался Роман.
— Нет, — Катюша огорченно всплеснула руками: как он может не понимать, о чем она говорит. — Такая умная, порядочная, цельная, добрая и искренняя и ответственная.
— Тогда при чем тут цыпочки?
— Ни при чем, — вздохнула Пушкарева. — Роман Дмитриевич, пока вы не повзрослеете, не выбросите из головы детские обиды, у вас нет и не может быть ни серьезных отношений, ни любви, ни чувства ответственности за кого-либо, ни жалости к людям. Вы потому и бросаете женщину первым, что боитесь — она вас бросит, вы потому и не живете, а играете в жизнь, что боитесь жить. Обычные страхи ребенка. И обижаться на вас нельзя. Вы — ребенок, а дети злы, когда им страшно. И знаете, мне вас очень жаль, Маша говорила, что у вас были все задатки, чтобы стать настоящим мужчиной.
Малиновскому показалось, что его очень сильно ударили в солнечное сплетение, так его скрутила резкая боль в желудке. Воздух вдруг перестал попадать в легкие, а сердце забилось с бешеной скоростью, словно хотело выскочить и умчаться куда подальше от владельца. Да еще этот всепонимающий и сочувствующий взгляд Катерины, будто говорящий: «Я предупреждала, что будет больно».
— Пошла ты куда подальше со своими проповедями, — рявкнул он. — Тоже мне моралистка выискалась. Пока.
***
Роман не помнил, как доехал до дома, как по дороге заехал в бар, где и начал пить, как поднялся на свой этаж и зашел в квартиру. Не помнил он и того, как по всем полкам-шкафчикам собирал все спиртное, что было в доме. Опомнился, когда начал наклюкиваться, нет, даже не наклюкиваться, это, пожалуй, слишком мягкое слово для такого свинства. Он нажирался! Впервые в жизни нажирался в полном одиночестве, не брезгуя не только дешевой водкой, но и остатками какого-то портвейна.
«И все из-за нее, из-за Катерины свет Валерьевны, — думал Роман, заливая в себя первую порцию тогда еще дорогого элитного виски, — вернее из-за ее непредсказуемости, ведь если бы я мог только предположить ее реакцию на мою, казалось бы, невинную шутку, я бы никогда и ни за что с ней не только не шутил, но и вообще не стал бы спешить ей на помощь. Пусть бы сама разбиралась со своими проблемами, а я бы со стороны посмотрел, как бы это у нее получилось, и поржал бы над ней».
***
Едва Малиновский выскочил из холла, как двери операционного блока открылись.
— Пушкарева здесь? — спросила невысокая молоденькая девчушка в белом халате.
— Я Пушкарева, — подлетела Катюша к ней.
— Вы только не волнуйтесь, пожалуйста. Понимаете, у нас так много работы, сегодня какая-то ненормальная ночь. Прост…
— Что с отцом? — перебила ее Катя, едва шевеля посиневшими вмиг губами.
— Вы нас простите…
Но дальше Катерина уже ничего не слышала, в ушах зазвенело, зрачки закатились куда-то под веки, и она рухнула на пол без сознания…
