Каждый выбирает для себя...

      — Ну, и последнее, — Катя зло и весело посмотрела в глаза Малиновского, — держитесь, Роман Дмитриевич, крепко держитесь, — тут она усмехнулась, чуть скривив рот. — Я считаю, что это вы, лично вы привели «Zimaletto» к краху, обогатившись на два миллиона долларов.       От возмущения Ромка побагровел и напрочь потерял дар речи. Впервые в жизни ему непреодолимо захотелось ударить женщину. В висках кузнечным молотом стучало, повторяясь по кругу: «Я считаю, что это вы, лично вы привели «Zimaletto» к краху, обогатившись на два миллиона долларов».       — Что ты сказала? — Он совершенно забыл о политесе, о том, что заранее решил демонстративно-вежливо обращаться к Пушкаревой на «вы», он вообще позабыл обо всем, и только кулаки сжимались и разжимались. А она улыбалась. Она улыбалась, нахально обнажив белые ровные зубы — Кто. Дал. Вам. Право. Обвинять. Меня. В воровстве?! — делая паузу после каждого слова, голосом робота отчеканил он.       — Вы. Вы дали мне это право, — совершенно спокойно, ничуть не смутившись при виде его сжатых кулаков, сказала Катя и пристально посмотрела Ромке в глаза.       — Я? Я дал тебе право обвинять меня в… — тут Малиновский запнулся, вторично выдавить слово «воровство» сил у него не хватило, — в этом? Чем? Когда?       — Когда заявили, что я изначально решила прибрать «Zimaletto» к рукам. Причем не просто обвинили меня в преступных намерениях, но и назвали свое извращенное измышление истиной. Вы что же думали, что только меня можно оклеветать на основании домыслов? Только мне можно клеить ярлык, потому что «вы в этом уверены», а раз вы уверены, значит, доказательств не нужно? Ошибаетесь! Я тоже уверена, что вы украли у компании два миллиона долларов и забили тем самым гвоздь в крышку ее гроба. Я в этом уверена!       — Ты с ума сошла?       — Возможно, но точно не больше, чем вы. И, будьте добры, прекратите мне «тыкать», иначе и вы дождетесь от меня «ты».       — Но я не брал денег! — Ромка выглядел очень растерянным и жалким. — Катя, честное слово, я не брал! Да, это моя вина… Двухмиллионный ущерб «Zimaletto» — моя вина. Это была ошибка, преступная халатность, что угодно, но ни одного цента я не положил в свой карман. Слышите? — крикнул он.       — Зачем вы кричите, Роман Дмитриевич? Здесь больница, а не футбольное поле. Я прекрасно вас слышу, со слухом у меня все в порядке. Но я вам не верю. Я думаю… Нет, не так… Для вас главным доказательством моей вины было: «я убежден». Так вот — я убеждена, что вы провернули контрабандную аферу и обогатились. Вы с моим обвинением не согласны? Ну, что же, докажите, что это не так, докажите, что вы ничего не украли, что я на вас клевещу.       Катя издевалась над ним, по крайней мере Ромке казалось именно так. А как иначе можно было расценить ее совершенно спокойный тон и взгляд, полный сарказма? Это было неприятно и… больно. Да-да, как ни странно, ее невозмутимое спокойствие воспринималось, как снисхождение, и причиняло ему боль.       — Почему я должен что-то доказывать? А как же презумпция невиновности? — Ромка постарался успокоиться, но левый глаз почему-то задергался, а слова приходилось выталкивать изо рта почти силой.       — Надо же! Про презумпцию невиновности вспомнили? Что же вы не думали о ней, когда меня обвиняли? Или она должна существовать только для вас и на меня не распространяется? Ну, оправдывайтесь!       — Катя, скажите, а Палыч?.. Он думает так же, как вы?       — Может, и нет, но я обязательно подскажу ему эту блестящую мысль. Пусть поразмышляет, отчего вы так торопились заключить соглашение и перевести деньги, почему, как только я начинала сомневаться в надежности поставщиков, вы меня затыкали, называли параноиком, зачем вы гидравлическим прессом давили на Андрея, не давая ему опомниться, вынуждая его совершить «сделку века». И мне очень интересно будет посмотреть, как станете вы оправдываться.       — А как я могу доказать, что я ничего не крал? — словно про себя пробормотал Малиновский. — Покажу вам счета? Так вы скажете, что у меня есть еще несколько, что они в офшорной…       — Вот видите, — перебила его Катя, — как тяжело доказывать, что ты не верблюд. Успокойтесь, я не считаю, что вы могли бы что-то украсть, никогда так не думала. Просто решила вам показать, как трудно оправдываться без вины виноватому, возможно, в следующий раз, когда вы захотите кого-то обвинить в несуществующей вине, вы вспомните как вам сейчас несладко пришлось.       — Типо, вы меня решили повоспитывать?        — Типо, да, — усмехнулась Пушкарева.       Ромка уже открыл рот и даже набрал полную грудь воздуха, чтобы высказать все, что у него накипело за последние месяцы, но Катя и тут его переиграла, бросила: «Извините, мне нужно позвонить», достала мобильный, набрала номер и отошла. Невыплеснувшийся гнев немного побулькал, попыхтел на холостых оборотах, и с шумом вытолкнул воздух из легких. Малина даже хохотнул, подумав: «Гудок оказался на славу, а пароход так и не сдвинулся с места — весь пар ушел в свисток».       — Вам привет от Андрея, — вернувшись, тихо сказала Катюша и опустилась на стул. — Он очень надеется, что мы с вами помиримся, а мы… — она всхлипнула.       «Опять рыдала, — подумал Малиновский, обратив внимание на покрасневшие ее глаза, и так ему отчего-то стало жалко Пушкареву, что он снова начал злиться, только бы заглушить в себе любое мало-мальски человеческое отношение к ней. — Черт ее побери, вначале размазала меня по полу и смешала с дерьмом, а теперь глазки долу, слезки по щекам — пожалейте меня, я бедная несчастная хрупкая женщина. Еще и Андрюху сюда приплела. А что, очень по бабьи! Ты, мол, мне по барабану, и мир с тобой мне на фиг нужен, это все мой любимый, он хочет, чтобы мы стали друзьями. Ага, знаем, плавали. Просто ей не хочется извиняться за свой спектакль. Ну, ничего, не таких обламывали, я ее заставлю просить прощения, я не я буду».       — Конечно, нужно бы помириться ради Андрея, но боюсь, что это невозможно. После того, как вы меня обвинили в воровстве…       — Да хватит вам, Роман Дмитриевич, становиться в позу невинно оскорбленной добродетели, достаточно вспомнить, кто первым начал беспочвенные обвинения. Я всего лишь повесила перед вами зеркало, ну, так неча на него пенять, коли рожа крива. И вообще, давайте закончим эту тему, давайте поговорим о другом.       — О природе, о поэзии, и о вас, женщины?! * — хмыкнул Малиновский. — Это только «если меня в тихом месте прислонить к тёплой стенке»*.       — И Жванецкого давайте мы тоже оставим в стороне, — Катя немного помолчала, тяжело вздохнула, а затем подняла на Ромку глаза и очень грустно сказала: — Я знаю, почему вы такой хам и за что вы мстите женщинам. Кстати, зачем вам нужна маска шута горохового, я тоже знаю.       — Екатерина Валерьевна, вы о чем? — недоуменно уставился на Катюшу Ромка. — Я вас не понимаю.       — Наверное, и правда не понимаете. Ни к чему вам было анализировать свое поведение и поступки. А вот мне, чтобы не сойти с ума после прочтения написанной вами инструкции, пришлось покопаться в вашем прошлом. Мне необходимо было отыскать соломинку, за которую можно было бы уцепиться, чтобы выжить. Нет, конечно же, поначалу я поверила, что я «монстр», что «что спать с та­кой жен­щи­ной, как Пуш­ка­рёва, нор­маль­ный муж­чи­на мо­жет толь­ко под нар­ко­зом». И во все остальное я тоже поверила, и… И… — Катя едва сдерживала слезы, было видно, что ей до сих пор очень больно. — В общем, жить мне совсем не хотелось, — она сглотнула горячий горький ком, стоящий в горле. — Вот тогда мне Колька сказал одну фразу, после которой я начала вас изучать под микроскопом.       — Какую, если не секрет?       — Не секрет. Он сказал, что написать такую гадость о женщине мог только ущербный закомплексованный неудачник, потерпевший сотни поражений, скорее всего — импотент, которому необходимо унижать других, чтобы себя, любимого, хоть немного уверенней чувствовать.       — И вы решили найти подтверждение этой гипотезе. Так?       — Да так. Я хотела выжить.       — Нашли?       — Нашла, и все оказалось еще хуже, чем я могла предположить, хотя ничего особенного с вами не произошло. Я потом обязательно объясню, что я имею в виду.       Ромка с ужасом смотрел на Катерину, пытаясь вспомнить, что за скелеты хранятся в его шкафу, и ничего там не находил. Он импотент? Ха-ха три раза! Да он всегда готов, как юный пионер. Он закомплексован? Еще смешнее! Он неудачник? Какая чушь, перед ним с детства были открыты все дороги! «Да она просто дура», — с облегчением подумал он и рассмеялся.       — И что же вы отыскали, Катенька? Может, поделитесь, посмеемся вместе.       — Обязательно поделюсь. Я расскажу вам сказку, Роман Дмитриевич, сказку о «Рыжем, рыжем, конопатом».       Малиновский дернулся, словно его стегнули хлыстом, но было поздно: остановить сейчас Катю, не дать ей дальше говорить, означало бы признать, что она права. Оставалось сделать вид, что его забавляет ее рассказ.       — Ура, я с детства любил сказки, так что не стесняйтесь, прошу вас. Я слушаю.       — Жил-был мальчик. Славный и добрый мальчик. Ему повезло родиться единственным наследником в номенклатурной зажиточной семье. Папа его, будучи крупным чиновником, ногой распахивал двери, прокладывая ребенку дорогу в светлое будущее. Мама, гламурная домохозяйка, обеспечивала чаду самую модную одежду, самые престижные кружки, самых лучших учителей и самый подходящий круг друзей. И все было хорошо и прекрасно, да вот беда, грянула перестройка. Папа, хоть и был крупным чиновником, потерял работу, открыл бизнес, поднялся, да в восемьдесят девятом фирму попытались отжать. Пришлось срочно все распродавать и ехать к приятелю, позвавшему к себе в Москву. Осмотревшись, Дмитрий Романович купил большую квартиру, а остаток средств вложил в акции нескольких компаний, слава Богу, денежный запас у семьи был, и не малый. Ах, сколько раз потом и папа, и сын сетовали, что купили всего четыре процента акций «Zimaletto».       — Вы что, частных сыщиков нанимали, Катюша? — нервно хохотнул Ромка.       — Мальчика отдали в престижную школу, — словно не слыша вопроса, продолжила Катя. — Вот тут и начались его проблемы… Это у себя он был даже не равным среди равных, а первым среди высокопоставленных. Это там его все любили и каждое его слово ловили на лету, это в провинции его одежда была последним писком моды, а в новую школу пришел невысокий рыженький мальчик с веснушками на носу, одетый весьма и весьма скромно. Дети, они же злые, они же всегда стаей травят не таких, как…       — Хватит, Катя, слышите, хватит. Никто особо меня не травил, никто надо мной не издевался. Ну, кричали мне в спину: «Рыжий, рыжий, конопатый», ну, не принимали в свою компанию. И что такого? При чем здесь ущербный или тем более — импотент, не говоря уж о неудачнике, потерпевшем сотни поражений?       — Потому-то я и сказала, что все оказалось еще хуже, чем я могла предположить.       — Не понимаю.       — Да все вы прекрасно понимаете, Роман Дмитриевич! Вам так хотелось стать равным среди этих «золотых» ребят, но они вас, в лучшем случае, не замечали. Вам так хотелось, чтобы на вас обращали внимание девочки из сливок общества, а они смотрели на вас с презрением. И так продолжалось почти три года. Больно было, да? Обидно? Поэтому вы перешли черту? Чтобы стать своим?       Вот тут Ромка по-настоящему побледнел...