Каждый выбирает для себя...

      — Все остальные ваши обвинения — это, простите, бред параноика, — иронично заметила Катерина, — но если вы хотите, я могу их все опровергнуть. Все до одного.       — Хочу.       — Первое… — она задумалась. — Хотя, погодите, вначале ответьте на вопрос: вы понимаете разницу между нападением и защитой?       — А нет, я дебил-параноик, — Малиновский всплеснул руками, чтобы показать, как скептически он относится к ее нелепому вопросу, — мне даже приблизительно не понятна разница между защитой и нападением.       — Хм… Вы самокритичны, но оставим это в стороне. Итак… Вы правы, я сделала все, чтобы Вика разоблачила себя сама. Но это была защита, а не нападение. В любом другом случае я вылетела бы с работы или вынуждена была бы начать открытую войну с Кирой. Войну, результатом которой, без сомнения, тоже было бы мое увольнение. Скажи я, что отчет у меня украли — меня увольняют, промолчи — результат тот же, кому нужна работница, которая не может справиться с заданием? Никому. А я уже достаточно насиделась к тому времени без работы, и это был мой единственный шанс выжить. Видите ли в чем дело, Роман Дмитриевич, дурнушки хотят есть так же, как и красавицы, и плату за коммунальные услуги у нас пока уродинам не отменяли, и в транспорт без денег не пропускают, увы, даже самых уродливых чучел. Так что вы уж простите, что я посмела не положить голову на плаху за то, что меня же обокрали и, как вы совершенно справедливо заметили, устроила Клочковой западню.       — И все-таки… — начал Ромка.       — Простите, — вклинилась Катюша, — вы предъявили мне обвинения, дайте же возможность ответить на них, не перебивайте меня, пожалуйста, не сбивайте с мысли. Ммм… Да, я боролась за то, чтобы меня не вышвырнули с работы причем, заметьте, за чужую вину. И знаете что?       — Что? Ну, что?       — Не вам меня обвинять в хитрости и… Как вы сказали? Коварстве? — Малиновский кивнул. — Так вот, не вам обвинять, не мне оправдываться. Наверное, это прозвучит, как «сам дурак», но может стоит вам напомнить о вашей бесхитростности? Только вам, в отличие от меня, ничего не угрожало. Вы всего лишь предположили, что я хочу отнять «Zimaletto», и сразу придумали далеко идущий план по «укрощению вашего монстра». Это была не хитрость или не коварство? Вы играли чужой жизнью, а теперь посмели мне пенять, что я защищалась? Ничего не скажешь, очень по-мужски.       Катя очень хотела спокойно и четко объяснить всю нелепость Ромкиных обвинений, оставаясь хладнокровной и беспристрастной, но она же не робот, ей тоже бывает обидно и больно. Он ведь по сути обвинял ее в своей же собственной вине, вот Катюша и не выдержала, голос дрогнул, на глазах появились слезы. Она глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, подавилась воздухом, закашлялась и слезы, уже горячие и злые, беспрепятственно потекли по ее щекам.       Женских слез Роман не любил, он их боялся. Панически. Совершенно терялся, если при нем плакала женщина, а уж если из-за него, так и вовсе либо впадал в ступор, и тогда начинал обещать золотые горы, признавать свою вину, клясться в вечной любви и так далее, только бы дама осушила фонтан, либо приходил ярость, и тут уж мало никому не казалось, даже ему самому. Слава тебе, Господи, в этот раз обошлось ступором.       — Катенька, не плачьте, — забормотал он. — Нашли из-за кого плакать, я же… У меня же… Вы вон какая умница-красавица, а я…       — Я не плачу, — вытирая слезы кулачком, огрызнулась Пушкарева. — Просто закашлялась, ничего больше. Не льстите себе, уж из-за вас я бы точно не стала плакать.       — И хорошо, и ага, — с облегчением выдохнул Малиновский.       Дверь из реанимационного отделения приоткрылась, Катя вскочила и не мигая уставилась перед собой, но это был всего лишь санитар, который катил пустую тележку. Сердце, подпрыгнув, часто-часто забилось о стенки грудной клетки, а в голове гулко зашумело, такой уставшей Пушкарева себя не чувствовала, пожалуй, никогда прежде. Больше всего ей хотелось надавать Ромке пощечин, выгнать его из холла больницы и навсегда забыть о нем, как о страшном сне, однако, на секунду представив, что она осталась один на один с неизвестностью и страхом за отца, и решила продолжить разговор.       — История с «Техноколором»… — Катя помолчала. — Роман Дмитриевич, ваше обвинение настолько глупо и нереально, что у меня в лексиконе не хватает слов, чтобы дать ему определение. Скажу только, что я не ясновидящая, что идея открыть подставную компанию была не моя, а… Кстати, а чья это была идея? Ваша или Андрея?       — Палыч придумал.       — Понятно. А теперь вы немного подумайте, история с откатом была до того, как я узнала о затее с «НикаМодой». И вы, и Андрей прекрасно знаете, что всю эту гадость затеял Сашка с целью меня подставить, но почему-то обвиняете меня в попытке втереться в доверие, чтобы «прибрать к рукам» «Zimaletto». А хотите, я расскажу вам, что было на самом деле?       — Очень хочу! — в запале бросил Ромка. — Особенно, если вы скажете правду.       — Ну, слушайте… Компания, в которой работал папа, разорилась, его уволили, естественно без компенсации и даже без зарплаты за последний месяц. Это понятно, что можно взять с банкротов? Итак, папу уволили, мама домохозяйка, я получаю зарплату уборщицы, выполняя обязанности финдиректора и личного помощника президента. Но это, по-вашему, в порядке вещей, правда? Как вы сказали? «Доверие сразу безграничное и зарплата в два с половиной раза подскочила»? Доверие мне зарабатывать совершенно не нужно было, Андрей и так с закрытыми глазами подписывал все, что я ему давала на подпись и верил мне больше, чем себе. А вот деньги мне очень были нужны. Очень-очень. И я решилась…        Вспомнив, как она едва не взяла откат, Катя залилась краской и замолчала. Роман, бросив на нее быстрый взгляд, расценил ее молчание по-своему и гадко усмехнулся:       — Что и требовалось доказать! — победно воскликнул он. — Вы решились заграбастать «Zimaletto»!       — Дядя Петя, ты дурак? — спросила Катюша, вспомнив эпизод из фильма «Сережа»*. — Господи, ну, подумайте вы своей головой, как откат мог помочь заграбастать «Zimaletto», если я в то время даже не подозревала, что Андрею придет на ум открыть подставную фирму? Нет! Я решилась взять деньги, когда увидела, как отец тайно от нас с мамой работает грузчиком, чтобы хоть что-то заработать, это с его-то больной ногой и сердцем.       — Но вы же не взяли, так чего же вы сейчас покраснели?       — Потому что мне и сейчас стыдно за это, но вам этого не понять.       — Где уж мне, я же дебил-параноик, — чувствовалось, что его очень задело это определение. — Кстати, вы еще не сказали, почему вы не взяли отката и все рассказали Андрею.       — Я вас не называла дебилом, я сказала, что ваши обвинения — это бред параноика, но вы сами себя назначили дебилом, сами уверовали, что это я вас так обозвала, и сами же на это обиделись. Вот вы весь в этом, вы точно так же придумали за меня мой план по захвату «Zimaletto», затем поверили в него и пошли в контратаку, но вы стреляли из пушки по воробью, потому что никто на вас не нападал… А деньги у Краевича я не взяла, потому что вовремя поговорила с папой, он-то мне мозги и прочистил. Он и велел рассказать все Андрею.       — При этом он подрабатывал грузчиком? — в голосе Ромки послышалось уважение. — Но почему?       — Потому что репутация и честь дороже денег, если вы понимаете о чем я.       Снова распахнулась дверь реанимации, и Катя, словно почуяв, что на сей раз есть новости, вскочила и бросилась вперед.       — Родственники Пушкарева здесь? — спросила довольно молодая женщина в зеленом костюме, униформе операционных врачей или сестер, или, может, даже анестезиологов.       — Да, я его дочь, — слабым голосом ответила Катюша, вмиг побелевшая, как стена за ее спиной. — Что-то случилось?       — С ним ничего не случилось, его состояние стабильно тяжелое, но операция задерживается, привезли двоих по срочной, так что свободных операционных пока нет.       — Как же так? Ведь врач мне сказал, что папу тоже нужно срочно оперировать.       — Девушка, есть срочно, которое терпит до завтра, а есть, которое сейчас или никогда. Ножевое ранение в предсердие может ждать пока прооперируют вашего отца?       — Простите, я что-то ничего не понимаю. Когда будут оперировать папу?       — Часа через два-три или чуть позже. Можете подождать здесь, можете сходить поесть, потом прийти, или не прийти, вернуться завтра.       — Спасибо, я здесь подожду.       Понурив голову, Катя поплелась обратно, споткнулась, задев ногой кадку с фикусом и, вскрикнув, тяжело опустилась на стул.       «Все-таки она очень неуклюжая, — подумал Роман. — Андрею за нее будет вечно неловко». Однако, совершенно неожиданно это ему стало неловко. Да так, что он даже оглянулся, словно хотел проверить, что никто не подслушал его мысли. «Вдруг у нее беда с отцом, а я… Вот дебил-параноик», — промелькнуло в его голове.       — Ну, что там? — довольно участливо спросил Малиновский.       — Еще на несколько часов операцию отложили. Двоих привезли по срочной, операционные заняты. Вы идите, Роман Дмитриевич, мы с вами договорим в другой раз.       — Ага, а Палыч меня потом четвертует за то что я вас бросил одну? Спасибо, но лучше мы договорим сейчас, и вы отвлечетесь, и моя жизнь целее будет.       — Отвлекусь? Да как вы не понимаете, что наш спор отнял мои последние силы?       — Все равно — это лучше, чем сидеть плакать и каждую секунду накручивать себя, думая об отце.       — Роман Дмитриевич, я устала оправдываться от необоснованных обвинений.       — Хорошо, тогда оправдайтесь от последнего и очень обоснованного. Это ведь вы написали такой бизнес-план, который привел компанию к краху, вы решили экономить на тканях. Так?       А вот это он зря! Это было последней каплей, переполнившей стакан Катиного терпения, и гнев пролился через край. Да как! Она, пожалуй, и припомнить-то не могла, чтобы хоть когда-то так злилась, хоть кого-то так ненавидела. Сейчас ей было все равно, понравится это Андрею, не понравится, будет ему больно, что придется выбирать между нею и другом, не будет. Ей все сейчас было все равно, хотелось одного — схватить автомат и короткой очередью оборвать его никчемную жизнь! Ромка даже не мог предположить, на какой больной он мозоль наступил.       — Если бы вы могли себе представить, — начала она обманчиво спокойно, — сколько ночей я проплакала, сколько раз ела себя поедом за то что предложила сэкономить на тканях, даже у вас не повернулся бы язык упрекать меня в этом. Счастье, что два месяца назад я прозрела, за что вам огромное спасибо.       — Мне? Как я помог вам прозреть? — искренне удивился Ромка.       — Написав инструкцию, — хохотнула Катюша, и Малиновский поежился, явно услышав в смешке какие-то ведьмины нотки. — Я читала ее и перечитывала, снова читала, но уже фрагментарно, и так до тех пор, пока у меня не раскрылись глаза. Больше я виновной себя в крахе «Zimaletto» не считаю, так и знайте. Да, я дала неудачный совет. Но на этом моя вина заканчивается. Я тогда же предупредила, что ничего не понимаю ни в моде, ни в тканях, ни в пошиве. Я всего лишь экономист. И как экономист, я несколько раз предупреждала, что этот план может привести компанию к краху. Да только вы с Андреем меня не слышали, вы спешили в «Отцы и дети» и на все мои «это риск», вы отвечали, что вы любите рисковать, что вы рисковые парни. Так или нет?       Перед глазами Ромки, как на экране возник эпизод, когда Катя действительно предупреждала о уязвимости плана, а они с Палычем в эйфории от победы над Сашкой танцевали, кривлялись и… спешили в «Отцы и дети». И еще эпизод, и еще, и еще. Катя была права, и это его разозлило.       — Хотели бы, чтобы мы вас услышали, докричались бы, — огрызнулся он.       — Разве до вас можно было докричаться? Сколько я говорила, что помещения нужно арендовать, хотя бы для того, чтобы проверить место? И что? Пришла Кира, рассказала о ком-то, кто разорился, арендуя помещения, и вы бросились покупать. Теперь стоят помещения, купленные, без товара, без окупаемости. У Киры не было никаких расчетов, но меня все равно никто не слышал. Ну, и последнее. Держитесь, Роман Дмитриевич, крепко держитесь. Я считаю, что это вы, лично вы привели «Zimaletto» к краху, обогатившись на два миллиона долларов...