Каждый выбирает для себя...

      Ромка наклюкивался, нет, даже не наклюкивался, это, пожалуй, слишком мягкое слово для такого свинства. Ромка нажирался! Впервые в жизни нажирался в полном одиночестве, не брезгуя не только дешевой водкой, но и остатками какого-то портвейна.       «И все из-за нее, из-за Катерины свет Валерьевны, — думал Роман, заливая в себя первую порцию тогда еще дорогого элитного виски в каком-то баре, случайно попавшемся на его пути, — вернее из-за ее непредсказуемости, ведь если бы я мог только предположить ее реакцию на мою, казалось бы, невинную шутку, я бы никогда и ни за что с ней не только не шутил, но и вообще не стал бы спешить ей на помощь. Пусть бы сама разбиралась со своими проблемами, а я бы со стороны посмотрел, как бы это у нее получилось, и поржал бы над ней».       Вот тут его торкнуло в первый раз, да так, что остатки мыслей из головы улетучились, только какие-то обрывочные, но очень яркие картинки замелькали перед глазами:       Вот Катя мечется по всяким конторам в попытках продать квартиру, а он стоит в стороне и снисходительно смотрит на нее.       А вот она, как последняя лохушка, сливает, можно сказать, в унитаз свою дорогущую квартиру за копейки, а он стоит в стороне и стучит пальцем себе по лбу. Кирпичная кладка, толстенные стены, очень высокие потолки, большие комнаты, огромная кухня, центр! И все это богатство за сто тридцать тысяч долларов, пятьдесят из которых нужно будет отдать за операцию, а на остаток денег купить… Что? Комнатку в коммуналке на окраине? Да, ничего не скажешь, мощный экономический мега-мозг. Обхохочешься!       А вот еще картинка… Ни фига она не продала, времени не хватило. Валерию Сергеевичу не сделали операцию, и… И похороны… А он? Он стоит в стороне и… И что? Смеется, потому что у нее ничего без него ничего не получилось?       Немудрено, что от мысли «Пусть бы сама разбиралась со своими проблемами, а я бы со стороны посмотрел, как бы это у нее получилось, и поржал бы над ней», Ромку торкнуло, вон какие «дивные» видения она вызвала. Крут Малиновский, ах, как он крут, если пусть на секунду, но допустил, что смог бы умыть руки, смотреть со стороны, да еще и ржать над чьей-то бедой.       Права была Пушкарева, права от первого до последнего слова, не мужик он, совсем не мужик.       Вот тут его торкнуло еще раз, после чего он ушел домой, где и начал в одиночестве нажираться, как свинья. Потому что до Ромки вдруг со всей ясностью дошло, что он вообще не человек, а восемьдесят килограмм жидкого вонючего дерьма.

***

      — Катя, вы сегодня хоть что-нибудь ели? — спросил Роман, но она ничего не ответила, смотрела мимо него пустыми потухшими глазами, хотя, казалось, должна была бы радоваться. — Слышу, что нет. Пойдемте, я вас покормлю, здесь через дорогу есть неплохой ресторанчик, — добавил он, раздуваясь от собственной значимости и великодушия.       Ну, как же! Он ведь отца ее спас, выбил квоту на операцию, и даже квартиру продавать не пришлось. Как ему это удалось? А человек он значимый, всякие большие люди в министерствах считаются с ним, в друзья набиваются, расположения его добиваются. У них же у всех есть жены, сестры, любовницы, дочери. А бабам что надо? А бабам пригласительный на показ или скидку на эксклюзивную модель, или кастинг пройти, чтобы на подиум вскарабкаться, или… да мало ли для чего может понадобиться «молодой, холостой, незарегистрированный»* «мужчина, в самом расцвете лет»**. Да еще веселый, красивый и значимый. И великодушный, не смотря на все Пушкаревские выпады против него лично, он приехал и помог, реально помог. Мало того, не дождавшись от нее даже элементарного «спасибо», обратил внимание на урчание ее живота, понял, что она голодна, и пригласил в ресторан. Вот какой герой!       А что в ответ? А ничего, никакой реакции. Прямо, как в том анекдоте: ни тебе «спасибо», ни мне «до свидания»***. Тем не менее, он бережно взял ее под локоток, и повел обедать, ведь Андрей вчера сказал ему: «Если ты не найдешь способа помириться с ней, я потеряю друга. Настоящего друга, которого мне очень не хочется терять», и он нашел способ помириться. Ему тоже не хотелось терять настоящего друга.       — Ваше меню, — официант протянул Кате каталог. Она машинально взяла, но даже не приоткрыла.       — Катерина Валерьевна, так нельзя, — вмешался Роман. — Вы должны подкрепиться, вам еще очень понадобятся силы.       — Спасибо, я не хочу.       — Катя, ну в чем дело? Я выбил квоту, Ва…       — Я вас еще не поблагодарила. — перебила Пушкарева. — Большое спасибо, Роман Дмитриевич, — тон был равнодушным, ни сердечности, ни искренней признательности Малина в ее «спасибо» не услышал.       — Что вы киснете? Валерия Сергеевича уже через несколько часов возьмут на операцию. Надо надеяться на лучшее, надо радоваться, а вы…       — Я надеюсь на лучшее, но радоваться пока нечему, — и снова она говорила очень тихо, как будто сама с собой, совершенно не замечая собеседника.       — Как это, нечему радоваться? А квоте?.. Да вы ешьте! Андрей не простит меня, если вы умрете от голода, — он хмыкнул. — А тому, что не пришлось продавать квартиру, радоваться не надо? Да вы должны быть благодарны судьбе…       — За что? — неожиданно резко спросила она. — За что я должна быть благодарна судьбе?       Ромке бы промолчать или сказать что-нибудь нейтральное, типа: «ну… всегда можно найти…», а он решил отшутиться и заодно продемонстрировать Кате свое благородство. Если бы он только мог предположить, что за этим последует, он своими собственными зубами откусил бы себе кончик языка и не произнес ни звука.       — А хотя бы за то что у вас есть я. Вот вы, Катенька, меня ненавидите. Конечно, где-то вы правы, я перегнул палку с этой инструкцией, вам есть за что меня ненавидеть. Но и мне есть за что ненавидеть вас.       — И за что? — прищурив глаза, поинтересовалась Пушкарева.       — А вы мало нервов нам с Андрюхой за два месяца вымотали? — Ромка начинал заводиться. — То напишу такой отчет, то этакий… То весь женсовет за наш счет в «Ришелье» водили, то на наши же деньги покупаете своему Николаю дорогущую машину. Я вам за это благодарен должен быть? Или, например, за то, что вы натравили на меня моего лучшего друга, рассорили нас, а может, за то, что настроили против меня Маргариту Рудольфовну? Но я ничего, я даже не обижаюсь, вот вам понадобилась помощь, и я сразу же пришёл и, между прочим, помог. И никаких условий при этом не ставил, не заставлял вас извиняться и не обиделся… Почти не обиделся за ваше сквозь зубы брошенное «спасибо».       Катя резко вскочила, стул на котором она сидела, с грохотом отлетел и упал на пол, но она даже внимания на это не обратила, посмотрела на Малиновского расширившимися от ужаса и отвращения глазами и упала перед ним на колени.       — Спасибо, Роман Дмитриевич. Большое спасибо, что выбили квоту. Спасибо, что не бросили в беде и помогли, — и бух лбом о пол.       Ромка подскочил, как ошпаренный, заозирался по сторонам, облегченно отметил, что посетителей в этот час раз-два и обчелся и бросился поднимать Катю с колен.       — Вы чего? Я же не об этом. Просто… — он растерялся, не знал, что ей сказать, чтобы все перевести в шутку. — Просто… Вот я и… Не надо мне…       — А вам не пришло в голову, что через пару часов папу будут оперировать, что я вообще ничего не соображаю, что ни на что реагировать не могу, что страх за его жизнь — это все, что я могу сейчас чувствовать. А вы… Недоблагодарили его, видишь ли. Эх вы. Да и за что мне вас благодарить?       — Наверное, вы думаете, что выбить квоту так легко? Уверяю вас, что нет.       — Знаю, что трудно. Только если бы не вы, ему, может, операция и вовсе бы не понадобилась.       — Вот уж точно говорят: не хочешь зла, не делай добра. Теперь я же еще и виноват. Знаете что, Катерина Валерьевна, я сегодня мог с вами навсегда покончить. Вы были в таком состоянии, что добить вас не составляло никакого труда. Понятно? А я вместо этого…       — Понятно, — перебила Катюша, внезапно успокоившись, — чего ж не понять. Добить лежачего, это же так по-мужски, это же так по-человечески. Вы трус и подлец, Роман Дмитриевич. Хвастать тем, что не добил раненого, может только трус и подлец, так и запишите на своем зазнайском носу. И не мне вы спешили помочь, вы просто знали, что Андрей никогда не простит вас, если вы в стороне останетесь.       — Вот только Андрея приплетать не нужно. Небось ему вы никогда не осмелились бы сказать, что он трус и подлец. За него вы двумя руками держитесь, знаете, что это ваш проездной билет в сытую жизнь.       — Отчего же? Андрею я сказала все, что о нем думала. И у него хватило пороха посмотреть правде в глаза, и принять ее, эту правду. Потому что он, в отличии от вас, человек и мужчина.       — И что же вы ему сказали?       — А вот это вас не касается, это наше с ним дело. Прощайте. — Она встала и молча пошла к выходу, но вдруг остановилась, опустила голову и, видно, задумалась, после чего снова вернулась к столику. — Андрей очень дорожит вашей дружбой, вы ему близкий и дорогой человек, и я… Я не буду мешать вашей дружбе, я на многое готова закрыть глаза ради Андрея, я даже готова открыть вам двери в наш дом. Единственное, чего я терпеть не стану, это попытки унизить меня или родных мне людей. А вот теперь, проща…       — Катя, погодите! — Роман встал. — Я тоже дорожу нашей с ним дружбой, а он ясно сказал, что или я с вами мирюсь, или мы с ним разбегаемся. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. И вы правы, Андрей никогда не простил бы мне, если бы я остался в стороне, поэтому я здесь. Но не только поэтому. В общем, Катя, вы сказали, что у Палыча хватило пороху посмотреть правде в глаза и принять эту правду, так?       — Да, так.       — Так может, мы с вами тоже скажем друг другу в глаза всю правду? Может, тогда нам легче будет понять друг друга и вам не придется впускать меня в дом только ради Андрея?       — Вы хотите это сделать прямо сейчас? Простите, но у меня нет сил на такой разговор.       И все-таки, они поговорили. В больнице, куда вернулись прямо из ресторана. Операцию отложили на неопределенное время, потому что нужно было утрясти кое-какие формальности и получить официальное подтверждение квоты. Катя начала не просто нервничать с ней вот-вот могла случиться истерика, и Ромка, наверное, чтобы ее отвлечь, не нашел ничего лучшего, как начать разговор.       — Мы все равно сидим и ждем, так может, выскажем всё друг другу и закроем тему?       — Вы готовы услышать о себе правду? Я не думаю, что вам ее хоть кто-то, хоть когда-то говорил.       — Я готов услышать все, что вы скажете, я даже готов начать первым, чтобы потом не казалось, что это я в отместку на вас наговариваю.       — Да, так будет лучше, пожалуй.       — Что, нечего сказать?       — Есть, что сказать, но нужно собраться, а у меня это пока не получается.       — Ладно, значит, я буду первым.       Но в этот момент к ним подошла секретарша, и Катерина вынуждена была отвлечься на подписание документов. Потом ему захотелось кофе, он сходил в буфет и купил две чашки эспрессо. Затем они долго, очень долго молча пили и думали каждый о своем.       — Вы что, не понимали, куда вы пришли работать? Причем не рядовым сотрудником, а личным помощником президента? — неожиданно начал Ромка свою отповедь…