Каждый выбирает для себя...

      «То ли видится мне, то ли кажется, то ли старый колдун куражится, на меня мороку навел», — вот уже в который раз за день подумала Катюша, вспомнив слова Иванушки из «Морозко»*. И ведь не просто так Пушкаревой ее любимая детская сказка вспоминалась, ей сегодня весь день Андрей повсюду мерещился, хотя это было совершенно невозможно.       Во-первых, потому что он понятия не имел, где Катя может быть. Уж в этом-то она была уверена даже не на сто, а на тысячу процентов: раз она написала родителям, чтобы они не рассказывали, куда она улетела, то они ни за что, даже под пытками не выдали бы ее военную тайну. А больше о месте ее нахождения не знал никто.       А во-вторых… Когда Катенька думала о «во-вторых», у нее холодели пальцы рук, резко учащался пульс, а на глаза наворачивались слезы, потому что она была уверена, что Андрей сейчас где-то в Индии вместе с Кирой, ведь именно туда они собирались отправиться в свой медовый месяц.       Да, он сказал и ей, и ее родителям, что отменил свадьбу, и Вика тоже сообщила об этом Юлиане, но Катя прекрасно помнила, как Жданов с невестой по нескольку раз на дню то женились, то отменяли свадьбу, то снова-здорово, кричали: — браку быть! Как поссорятся, так то он, то она забирали игрушки и шли в другую песочницу. Разве можно верить человеку, который вечером говорит:       — Потерпи еще чуть-чуть. Осталось всего каких-то несколько часов. Как только пройдет Совет директоров, Кира исчезнет из моей жизни раз и навсегда. Я тебе обещаю.       Утром следующего дня:       — Кать, Катюша, я люблю тебя, и мне нужно будет обязательно сегодня с тобой поговорить. После совета. Для начала мне придется поговорить об отмене свадьбы с Кирой и с родителями, а потом мы поговорим с тобой. Ты подождешь меня?       А уже через полчаса после этого Пушкарева сама, своими собственными ушами случайно услышала, как Жданов ее снова предавал.       — Куда я ее отправлю? — спросил он у Романа. — В какую командировку я могу Катю отправить?       — Не знаю, можно в Африку, в Антарктиду, в Лапландию к Санта Клаусу. Да, точно! Пускай у него там секретаршей поработает, — издевательским тоном ответил Малиновский, а Андрей молчал. Молчал! — Куда угодно, лишь бы только оттуда самолеты летали раз в месяц, чтобы она не смогла приехать и свадьбу тебе испортить.       — Как я объясню ей, что это нужно? — вот что его волновало, как бы Катя с крючка не сорвалась. — Она не настолько наивна, чтобы поверить в фиктивную свадьбу, в смысле фиктивный брак с Кирой.       — А ты убеди как-то. Давай-давай! Тебе же удалось как-то убедить ее сделать поддельный отчет, вот и действуй таким же образом. Подкрепи свои слова крепким поцелуем. Для верности номер в отеле сними, подействует безотказно.       — Достал, Малиновский. Дай спокойно подумать!       — Думай быстрее!       — Конечно, логика в твоих словах есть. Если Катя исчезнет на время, я почувствую себя свободно. Не будет этого груза обязательств, Кира успокоится. Ну, а дальше все пойдет по твоему плану*…       Так что все эти его отмены свадьбы — это не более, чем очередной план Малиновского по «спасению рядового Жданова», он сам об этом сказал. Поэтому в чем-чем, а в том, что и «отмена» свадьбы и приход Андрея к ним домой, все это было частью какого-то Ромкиного плана, Катюша была уверена. Просто она еще для чего-то очень понадобилась Жданову. Правда, она пока никак не могла понять для чего, ведь она написала дарственную на «НикаМоду», но сомневаться в том, что извращенный мозг автора инструкции, знает ответ на этот вопрос у нее причин не было.       Тем не менее, несмотря на то, что Андрея никак не могло быть в Египте, Кате повсюду мерещился именно он. Началось это вчера, когда таксист подхватил ее на руки, а ей вдруг почудилось, что это… его руки. А сегодня, ей вообще пришлось шарахаться от каждой тени, причем с самого утра. Уже во время завтрака, вернее сразу после того, как они с Юлианой позавтракали и выходили из ресторана, к ним подошел высокий красивый мулат и молча протянул одной и второй необычайно красивые розы. Кате ярко-красную, а Виноградовой темно-бордовую. Юлька рассмеялась, но попыталась скрыть свой смех, уткнувшись носом в цветок, якобы для того, чтобы понюхать, а Катенька онемела, сердце ее ёкнуло, как ёкало всегда при приближении Андрея, и застыла совершенно непонятно почему.       — Ты чего окаменела? — поинтересовалась начальница.       — Сама не знаю. Мне почему-то показалось, что… Нет, этого быть не может.       — Что тебе показалось, Катюша? — ласково и в то же время как-то чересчур заинтересованно спросила Юлиана.       — Мне вдруг почудилось… что Андрей где-то рядом, — выдавила из себя Катя и оглянулась на мулата, но того уже и след простыл.       — Это любовь, милая. Самая настоящая любовь. Ты его любишь, и он всюду тебе чудится… Или не чудится? — пробормотала она последние три слова, но так, что разобрать их было невозможно. — Я даже завидую тебе, девочка, как бы мне тоже хотелось так влюбиться.       — Вы шутите? Что мне дала моя любовь кроме мук, кроме боли и горя? Зачем она мне?       — Глупенькая. Какая же ты глупенькая, Катюша. Знаешь, если бы мне предложили всего один вариант — любить или быть любимой, я предпочла бы любить, пусть даже безответно.       — Вы серьезно? Но это же… Это страдать, испытывать боль, мучиться. Зачем? Кому нужна такая любовь?       — Мне. Да, испытывать боль, да страдать, но жить! Понимаешь, жить! «Пока страдаешь, ты ещё живёшь». Погоди, я постараюсь вспомнить… Мммм. Вспомнила:

Пусть завтра кто-то скажет, как отрубит, И в прах развеет все твои мечты. Как страшно, если вдруг тебя разлюбят, Ещё страшней, когда разлюбишь ты. Померкнет всё, и краски потускнеют, И потеряют запах все цветы. Тебя не любят. Есть ли что страшнее? Ещё страшней, когда не любишь ты. Пока ты любишь, жизнь ещё прекрасна, Пока страдаешь, ты ещё живёшь. И день тобою прожит не напрасно, А летний вечер всё-таки хорош. Пока ты любишь, это всё с тобою, И первый снег, и первая звезда. И вдаль идя дорогой полевою, Ты одинок не будешь никогда. Пусть завтра кто-то скажет, как отрубит, И в прах развеет все твои мечты. Не бойся, если вдруг тебя разлюбят, Куда страшней, когда разлюбишь ты.***

      — Кто написал это стихотворение? — заинтересовалась Катя.       — Гофф, давно, это песня, мама ее очень любила. Ладно, давай-ка отставим лирику в сторону. У нас на сегодня большие планы. И запомни, мы не должны выбиться из графика ни на минуту. Так что подчинение должно быть абсолютным. Я говорю — ты выполняешь. Без расспросов и сомнений. Договорились?       — Если вы только не потребуете от меня чего-то нехорошего, например, устранить конкурсантку или станцевать стриптиз.       — Нет, не потребую, — рассмеялась Юлиана.       — Тогда договорились.       Катерина сразу собралась, достала блокнот и ручку, приготовилась записывать.       — Ближайшие четыре часа нам понадобятся для посещение салона красоты и поход по бутикам. К двум мы воз…       — А я зачем я вам нужна в салоне красоты и в магазинах? — удивилась помощница. — Советоваться со мной о покупках абсолютно бесполезно, у меня совершенно нет вкуса.       — Во-первых, вкус бывает, как природным, так и привитым, пора развиваться, пора учиться, Катюша. Если ты будешь работать у меня, вкус тебе очень пригодится, да и в жизни он не помешает. А во-вторых, это время мы будем тратить не на меня.       — А на кого?       — На тебя, девочка.       — На меня? Зачем? Нет-нет, меня все и так устраивает.       — Да? А меня — нет. Мы с тобой работаем на конкурсе «Самая красивая», моя дорогая, и вид у тебя должен быть соответствующим. И вообще, ты обещала выполнять распорядок дня без расспросов и сомнений. Я же не требую устранять конкурсантку или танцевать стриптиз, правильно?       Катеньке осталось только тяжело вздохнуть и кивнуть головой, и Юлиана отвела ее к Пьеру Дюкре, знаменитому не только своим именем, но и талантом, и действительно высоким профессионализмом, стилисту. А он церемониться не стал, тем более, что ни слова по-русски, английски, немецки или французски не понимал (а может, предупрежденный Виноградовой, делал вид, что не понимает), как Пушкарева не сопротивлялась, быстренько отобрал ее очки и начал над ней колдовать.       И снова Кате показалось, что Андрей где-то рядом, теперь уже в пожилом, сгорбленном арабе, подметающем пол, ей почудилось что-то родное и близкое. Все это было так странно, что девушка и думать забыла о том, что она в руках стилиста, даже сопротивляться перестала, вот как ее озадачило, что в каждом встречном и поперечном чудится ей он — Андрей Жданов, чужой муж, человек, не однажды предавший ее.       — Юлиана, — позвала Катюша, уж больно ей захотелось поделиться своим сумасшествием с начальницей-подругой, но та не ответила, а головой вертеть никакой возможности не было, Пьер в это время орудовал ножницами, и шикнул на нее так, что она замерла.       — Готово, — часа через три сказал стилист на чистейшем русском языке, подал Катюше очки и развернул кресло к зеркалу.       — Это не мои очки, вы перепутали! — воскликнула девушка.       — Твои, Катенька, — раздался голос Юлианы из-за спины, — пока над тобой колдовали, я заказала тебе новые и даже успела их получить. Так что надевай их и посмотрись в зеркало.       Очки-то Катя надела, а вот глаза закрыла, уж больно страшно было увидеть свое отражение. Однажды она уже пыталась измениться… Увы, результат превзошел ожидания — над ней потешались все, кому не лень, и правильно потешались, она тогда стала похожей не то на павлина, не то на попугая. Второго такого эксперимента ей не пережить.       — Открой глаза! — потребовал мастер, и Катя непроизвольно подчинилась приказу, распахнула глаза.       И через минуту снова закрыла их, чтобы никто не увидел, как она плачет. А плакать хотелось ужасно, даже не плакать, а рыдать, до того обидной показалась ей шутка, придуманная Пьером и Юлианой. Зачем они вместо зеркала поставили прозрачное стекло, за которым сидела прекрасная, очень нежная и в то же время страстная, невероятно притягательная каким-то неземным магнетизмом не то Кармен, не то бесплотный Ангел? Даже очки у нее были такие же. Теперь Катя поняла зачем ей купили новые очки. Конечно! Ведь вторых таких, как у нее, они не смогли бы найти, и шутка бы не удалась. Но зачем? За что?       — Катенька, что с тобой? — заметив слезинки на ее ресницах, забеспокоилась Юлиана.       — Не понравилось? Не надо плакать! Я все сейчас все переделаю, — вторил ей мсье Дюкре.       — Шутка не удалась, я все поняла сразу! — стараясь не показать свою боль, спокойно сказала Катя, открыла глаза встала и пальцем показала на стекло.       Девушка напротив тоже встала, вытянула вперед руку и зашевелила губами, и все это синхронно. И только тут Пушкарева обратила внимание, что и Пьер, и Юлиана, оба с обеспокоенными лицами, смотрят на нее из… зазеркалья. Господи! Никакое это не стекло, а самое настоящее зеркало! И Катенька, до неприличия красивая, очень нежная и в то же время страстная, невероятно притягательная каким-то неземным магнетизмом, отражалась в нем вместе с Виноградовой и Дюкре.       — Мамочки! Это я? — ошалело спросила она. — Это действительно я? Не может такого быть!       — Ты! — кивнула головой Юлиана.       — Ты, а кто же еще. Или ты думаешь, что у нас зеркала волшебные, отражают приукрашенную действительность? — сердито спросил мастер.       — Я подумала, что вы решили подшутить надо мной, и посадили за стеклом какую-то красавицу.       — Ты точно ку-ку!       Пьер выразительно постучал по виску пальцем, хотел было что-то еще сказать, но в этот момент за их спинами раздался голос, от которого Катя вздрогнула и резко обернулась. Нет, и это был не Андрей, а какой-то посыльный с кучей пакетов, еврей, судя по кипе на голове, бороде и красиво завитым волосам, свисающим с висков чуть ли не до ключиц, кажется, они называются пейсы.       — Кто здесь Юлиа… — крикнул посыльный по-английски, да не договорил, выронил свою ношу и застыл с открытым ртом, увидев Катеньку.       И она застыла, в который раз за день вспомнив «Морозко».

***

      К обеду Катюша вышла в ярком легком открытом сарафане, красивой шляпке с большими полями и с макияжем. Правда, готовилась к этому долго, как к подвигу, несмотря на то, что выхода у нее не было никакого, уж об этом Юлиана позаботилась. Вначале они «забыли» одежду, в которой Катя пришла, у стилиста, а он «решив, что это какие-то тряпки», ее выбросил. А потом… В общем Катеньку обокрали. И такие странные воры посетили ее номер, что даже жаловаться было стыдно — похитили исключительно старые вещи, привезенные из дому. Вместе с чемоданом и похитили. А больше не тронули ничего. Вот так-то. Вот и пришлось к обеду выбирать что-то из нового гардероба, а там все наряды назывались одинаково: «папин инфаркт». Так что, сарафан-не сарафан, какая разница? А макияж... просто жалко было смывать такую красоту.       Катька и так, и сяк перед зеркалом в номере крутилась, и все не могла поверить своим глазам. Но верь-не верь, а вывод очевиден: она красивая, она очень красивая, и не какой-нибудь кукольной красотой, а настоящей, живой, притягательной для мужчин. Вот сколько их чуть шеи себе не свернули, провожая глазами Катюшу, идущую в ресторан к обеду.       — Юлиана, а где Миша? — поинтересовалась Катя, чтобы отвлечься от непреодолимого чувства присутствия Андрея где-то рядом. Не то, чтобы ресторатор ее волновал, но все же он был их будущим проектом, да и силу своей неотразимости очень хотелось хоть на ком-нибудь испытать. Так почему не на Борщове?       Из рук официанта, наливающего вино в бокалы, выскочила бутылка и со звоном грохнулась о пол, обдав Юлиану брызгами с головы до пят.       — Вы что творите? — вскрикнула она, подняв взгляд на молодого человека, хмыкнула и села на место.       — Madame, excusez-moi, — пробормотал он, и снова голос показался Кате знакомым, но отвлечься она не могла, помогала Виноградовой промокать салфетками платье.       — Сам ты — мадам, — буркнула Юлька, встряхивая головой, — иди отсюда, пока не…       — Добрый день, — гнусаво перебил ее кто-то, поздоровавшись, — я могу присесть?       Катюша взглянула на говорившего и расхохоталась. Конечно, это неправильно, смеяться над чужой бедой, но она не нарочно, так получилось, уж больно комично выглядел Миша с распухшим носом и синяком под левым глазом…