Тринадцать

Мы уснули поздно. Одеяло липло к влажно коже, руки и ноги сплетались. Дыхание долго приходило в норму, а чуть приподнятые уголки губ оповещали все кошмары, что сегодня им тут не место. И они не тревожили. Улыбка была сильнее страшной памяти и демонов прошлого. Иногда, ночами, я просыпаюсь. Не всегда от кошмаров, поэтому Пит и вовсе не знает что я уже не сплю. В такие моменты я люблю чувствовать. Я закрываю глаза и смотрю кожей. Сейчас, луна светит прямо в окно, мы уснули совсем недавно. Но ровное дыхание мужа выдает то, что он уже спокойно уснул. Я лежу головой на его груди. Стук его сердца отдается у меня в ушах. Его правая рука лежит на моей талии. Когда Пит засыпал, то вырисовывал на моей коже какие-то, видимые лишь ему одному, узоры. Его пальцы так и остановились в этом мгновении, когда сон забрал его. Щекой он касается моих волос. Моя рука лежит на его животе, и я вожу по рельефу его мышц, совсем медленно, боясь спугнуть мирный сон. Иногда эта игра доходит до абсурда, переходя в день. — Раз, — шепчу я себе, когда Пит целует меня утром. Два — когда его руки притягивают меня ближе. Три — когда он расчесывает мои волосы, раскидывая их мне на плечи. Четыре — переплетаем наши пальцы, когда спускаемся на завтрак. — Пять, — продолжаю я, когда мы случайно касаемся кожей наливая чай. Пит смотрит на меня, но не спрашивает. Шесть — Пит сажает меня к себе на колени. Семь — касается губами шеи, пока я размазываю мед по блинчикам, и сворачиваю их для него. Восемь, он касается губами моих пальцев, когда доедает завтрак из моих рук. Девять — он целует мою ладонь, капая на нее медом. Десять — я провожу подушечками пальцев по его волосам, и капля меда начинает сиять в белокурых локонах. Или это из-за восходящего солнца? Я не знаю. — Одиннадцать, — выдыхаю я, когда его губы касающиеся моих отстраняются. Двенадцать — он целует мою шею. — Тринадцать… — он поднимает мой подбородок вверх. — Что ты считаешь? — спрашивает он улыбаясь. Прикрываю глаза. Почему остановил именно сейчас? Вновь эта цифра. — Я считаю твои прикосновения, — отвечаю я, смотря ему в глаза. В голубых омутах мелькает удивление, потом — недоверие, и наконец — нежность. — Зачем? — совсем невинно шепчет он, не смея продолжать поцелуи. А я задумываюсь, правда, зачем я это считаю? От безделья? Отнюдь. — Я… — кусаю губы, провоцирую мужа держать себя в руках. — Я просто не хочу больше забывать, — наконец правильный ответ озаряет мой еще сонный мозг. — Не хочу забывать эти ощущения, — Пит сцепляет руки на моей пояснице, касаясь пальцами оголившейся кожи, и я неосознанно продолжаю считать, лишь бы избавиться от цифры 13 повисшей между нами. — Тебе не придется вспоминать, — говорит серьезно муж. — Ведь я всегда буду рядом с тобой, — он выводит праву руку, соединяя с моей и проходится подушечками пальцев по нашей жемчужине. — Всегда, — еще раз повторяет он, наконец целуя меня. Я улыбаюсь. Прекращаю считать, потому что попросту сбиваюсь. Его губы, руки, слишком стремительно скользят по моему телу, что после двадцати я бросаю это дело, наконец выбрасывая из головы все лишнее. Сцепляю ноги за спиной у Пита, а он, позволяя мне откинуться в его руки встает, не размыкая объятий. Через пару секунд я уже сижу на кухонном столе, где остывают медовые блины. Пит цепляет кожу на моих лопатках, и я выгибаюсь ближе, забывая обо всем. Парень цепляет пуговицы своей рубашки, которая сейчас на мне, начиная расстегивать. В итоге, запутавшись в очередной раз, он просто дергает рукой в низ, и в тишине я слышу наше тяжелое дыхание, и стук семи пуговиц, которые покатились в разные стороны по полу. Пит касается оголившейся кожи, а я уже не открываю глаза. Рубашка падает с моих плеч, оголяет спину, ключицы. Я дергаюсь, пытаясь скинуть ее с себя вовсе. А губы Пита спускаются к моему животу, и утренняя прохлада, на контрасте с моей горящей кожей запускает мурашки по всему телу. Губы мужа выливаются в улыбку, а его руки сжимают мои бедра, дергая на себя, от чего у меня вырывается выдох, граничащий со стоном. — Пит, — шепчу я, когда его руки ловко выпутывают мои кисти их рукавов, и рубашка летит вслед за пуговицами. Язык Пита проходится по мои ключицам, спускаясь вниз, и я вся дрожу, поддаваясь этому пламени. Кусаю губы, не находя выхода той страсти, что кипит в моей крови, пальцы вцепились в стол, а муж продолжает эту пытку. Самую прекрасную. — Пит, пожалуйста, — ногтями веду по его плечам, заставляя поддаться ближе, развязываю узел на его штанах, и парень сам скидывает их. — Китнисс, Хэймитч может прийти в любой момент, — шепчет Пит, но я вижу, это его лишь подстегивает. Я не успеваю ответить, муж дергает меня на себя, и из горла вырывается стон, когда я отбрасываю голову назад. Парень заводит мне одну руку за лопатки, прижимая к себе телом, и я устраиваю голову на его плече, осыпая кожу поцелуями. Шепчу его имя, пока пламя охватывает нас двоих, поглощая в удовольствие и любви. Я откидываюсь на стол, касаясь обнаженной кожей салфетки. Пит следует за мной, мы как магниты. И тут раздается стук в дверь. Пит усмехается. — Хэймитч, — шепчет он, целуя мое плечо. — Я пойду ему открою, а то будет как в прошлый раз, одевайся, — я улыбаюсь ему в ответ, приходя в сознание. Вдыхаю последний раз, а Пит уже скрылся за стеной. В прошлый раз ментор грозился выломать дверь, или запустить нам гусей в окна если «эти неблагодарные дети немедленно не откроют дверь старому ментору, который нуждается в заботе». Пит открывает дверь, я подбираю рубашку, завязывая ее на талии, шорты нахожу на кухонном столе. Присаживаюсь на стул, делая вид, что все последние минут сорок я размазывала золотистый мед на завтрак. — Доброе утро, парень, — слышу я в коридоре. Закидываю ноги на стул. Улыбаюсь, выравнивая дыхание. Знал бы Хэймитч, чем мы занимаемся на этом столе, быстренько бы прекратил походы к ним на завтрак, в целях сохранения своей психики. — Здравствуй солнышко, — ментор стоит на пороге кухни, после бесцеремонно проходит и падает на ближний к нему стул. Я продолжаю глупо улыбаться, представляя его реакцию, если бы он узнал. — Как я счастливая муха тебя укусила? — интересуется Хэймитч, отлепляя с тарелки блинчик. Мед с него подтаял, и капнул на стол. Мурашки вновь пробежали по моей коже. Я помотала головой, двигая стакан с чаем ментору. Вскоре появился Пит, устроившийся через мгновение рядом со мной. Мимоходом он коснулся моей руки, и я вздрогнула. Муж лишь улыбнулся, не сводя глаз с ментора, который о чем-то беседовал с ним. Я не слышала. Меня поглощает нега в такие моменты. Мы сидим так около часа. Хэймитч спрашивает чем мы занимаемся, грозится нанести визит в пекарню, сетует на гусей и на подорожавшую выпивку. Потом мы говорим о новостях в стране. Эффи собралась насовсем перебраться к нам. Пэйлор собирается утроить бал памяти, в честь погибших. В честь победы. Пит рассказывает о своих новинках в выпечке, Хэймитч довольно кивает. Я иногда говорю про лес, и про то, что мама собирается навестить нас на новый год. Утренний завтрак — почти семейный. Мы не играем, правда рады друг другу. Но нам всем не просто, мы есть друг у друга. Это дает надежду. Я знаю, что с Питом я справлюсь. Я вновь часто улыбаюсь, как при жизни папы. Я вновь обожаю лес, как при жизни Прим. Я вновь радуюсь лету, будто не было никогда страшных игр. Я ем сладости, будто никогда не голодала. Я с ним рядом живу. А он со мной. Мы спасем друг друга. Как и раньше. Как и всегда. Хэймитч уходит ближе к двенадцати. А я, снимая лук с крючка, зову Пита с собой. Хочу, что бы он увидел одно место. Я готова поделиться этим с ним. Он был первым во всем. Я тоже умею быть благодарной, и стараюсь дарить ему не меньше, чем это делает он. Ведь люблю. Ближе к вечеру мы сидим на берегу озера, Пит выводит линии на бумаге, а я, лежа у него на коленях, разглядываю оранжевое небо. И знаю, это не последний наш закат. Мне не нужно останавливать этот момент, ведь он может повторяться бесконечно и без этого. Запах пропитан осенью. Опавшими листьями, сыростью и дождем. Все позади.