Серые дни. Темные ночи. Цветные сны.

Я заметил, что, когда сплю, то совершенно беззащитен перед мыслями, которые упрямо прогоняли особенно постыдные моменты моей жизни по сотому разу. Что-то из колледжа, что-то из взрослой жизни. Как больной зуб, который ноет, если тронуть его языком, я все лезу и лезу, омываемый жалостью к себе, и пытаюсь оправдаться. Когда же бодрствую, то могу отодвинуть эти мысли подальше и напомнить самому себе, что «ничего не исправить». Все эти фокусы срабатывали ровно до того момента, пока было на что отвлечься. Очередь в финансовый отдел не сдвинулась ни на йоту, в коридоре висела тягомотная тишина, и я то и дело проваливался в самоанализ. Ненавижу ждать. Меня одолели две совершенно разные мысли. Первая и самая неприятная – я во всем виноват. С Карли. Именно она шла со мной рука об руку, отдавалась нашим отношениям, интересовалась моей жизнью, пыталась разделять интересы, понять, что творится в моей голове, как это делают все, кто по-настоящему любит. Скарлет даже уехала со мной в глушь, чтобы поддержать мою работу на правительство, фактически отказываясь от всего, что ей было дорого. Что делал я? Да ничего, в этом-то и проблема. Она говорила, что с любым человеком я ближе, чем с ней. Что более открыт, что остаюсь для нее недосягаемым, безразличным, а все, что я называл любовью – на самом деле жалость. Карли ревновала меня к Коббу, Мол, к работе, а потом нашла единственный способ сдвинуться с мертвой точки и ушла. Я понял смысл отношений, как только вышел из системы, взглянув на все со стороны. Мне кажется, что своим поступком она разбудила меня из эдакого безличного анабиоза, эгоистичного существования, зацикленного на теории. Я вдруг понял, что главное в жизни – это люди, а не вещи. И оказывается, что все исходные данные уравнения под названием «счастливая семейная жизнь» не значат ровным счетом ничего, когда нет чувств и доверия. Наши отношения можно сравнить с двумя льдинами, дрейфующими параллельно друг другу. Мы никак не могли столкнуться, потому что, насколько Скарлет стремилась ко мне, настолько я стремился вглубь себя за высокие стены. Вторая мысль, более злободневная, заставляла меня тихо беситься. Бюрократический ад Лос-Анджелесского Департамента полиции. Раздражало даже не количество подписей в разных инстанциях, которые мне нужно было собрать, чтобы вернули страховку, кредитные карты и пропуск, а отвратительное отношение людей, сидящих в офисах. Наверное, эта работа казалась им верхом успешности, а статус зашкаливал в районе Бога, потому что иначе я не мог объяснить тот факт, что меня битых два часа продержали в коридоре, прежде чем сообщить, что мне не поставили какие-то дурацкие штампы. Слава богу, я – человек не склонный к физической расправе, но даже по моему лицу было понятно, как опасно я близок к грани. Еще долго меня не оставляла идея, что большим офисным степлером можно хорошо прибить голову к столу. Я зашел в туалет, сполоснул руки и лицо. Немного полегчало. Как эти люди могут довольствоваться подобной работой? Как так можно жить? Где хоть что-то человеческое в бумажных горах, чернильных реках и канцелярском кошмаре? Боже, моя часть, отвечающая за зависимость от СОНАРа, сейчас злорадно смеялась и чувствовала себя победителем в раунде. В кармане завибрировал сотовый телефон. Номер не определен. – Да? – Ты сегодня на работу? – у Имса был отвратительно бодрый голос того, чья жизнь прекрасна и удивительна. Мы никогда не здоровались и не прощались, хотя, с другой стороны, спутать его с кем-то просто невозможно. – От тебя ничего не укроется, – я устроил телефон между плечом и щекой, пока вытирал руки бумажным полотенцем. – Я слышу, что ты не в настроении. На фоне трубки кто-то просигналил из машины, раздались крики, словно Имс шел по базару в будний день. – Что это за шум? Ты где? – невольно спросил я, морщась от особо громкого крика. – Ишь ты, какой хитрый, не скажу-у, – протянул тот, словно малолетняя школьница, к которой пристал на улице незнакомец. – Ты еще добавь, что тебе мама не велит. Я вышел в коридор. В кабинет снова прошмыгнул очередной клерк-крыса с кучей бумаг на подпись, отдаляя меня еще больше от сладостного момента освобождения от изощренных пыток. – Моя матушка наоборот советовала как можно больше общаться с людьми, – возразил Имс. – Я бы даже сказал, настаивала на этом... – Ты мне не доверяешь, – понял я, нисколько не задетый. – А ты мне? – Нет, конечно. – Сечешь фишку, – тут же рассмеялся Имс, и, что странно, я отвлекся от мрачных мыслей, и настроение улучшилось. – Что насчет нашего свидания? – С радостью согласился бы на твое заманчивое предложение, но, скорее всего, в ближайшие пять минут я кого-нибудь убью. – Что у тебя там? Я знал, что Имсу, по сути, все равно, но не удержался от искушения пожаловаться, словно он был моим старым другом. Раньше это место занимал Кобб. В конце концов, не такая уж это секретная информация – жалобы. – Извечная бумажная волокита полиции. Иногда мне кажется, что я понимаю, откуда берется немотивированная агрессия у нас – американцев, и добропорядочная домохозяйка внезапно убивает кого-нибудь ножом для резки бумаги. Имс воспринял мою кровожадность спокойно. – Я пришлю тебе в тюрьму открытку и напильник в батоне. А если выберешь бежать, то я знаю все страны без экстрадиции, обращайся. – Ты не помогаешь, – я покачал головой, улыбаясь, хотя и знал, что он меня не видит. – Кстати, я бы на твоем месте попытался зайти в лабиринт сам. – Обижаешь, – Имс хохотнул, извинился перед кем-то за шум и заговорщицки прошептал: – Я облазил там все сверху донизу, но вход весьма специфичный. Сейчас все знают, что вы, ребятки, работаете во сне поодиночке, а эта штука рассчитана на двоих. – Какая штука? – насторожился я. – Увидишь, – его тон обещал сюрприз, а я не любил, когда от меня что-то скрывали. – Имс, почему ты позвонил мне? – Захотел услышать твой чудесный голос? – он даже не пытался врать убедительно. – Я имел в виду, не сейчас, а вообще. Почему я? Почему, к примеру, не Кобб? – Кобб – лицемерный тип, который всех заставляет подчиняться правилам, хотя сам едва ли соблюдает треть. И то, когда это удобно. До этого момента все вышеперечисленное никогда не мешало Имсу с ним работать, но я не стал спорить. – Нэш? – Ты сам знаешь. Тут я должен был согласиться. Из всех, кто работал в нашей команде, Нэша недолюбливало большинство. Он был откровенно трусоват, ненадежен и в любой момент мог спихнуть ответственность на чужие плечи. – Агнеса? – Сам иди с ней работай. – Ты меня только что культурно послал? – Есть такой тест на совместимость: запереть двух людей в замкнутом пространстве на час или два. Так вот, я уверен на сто процентов, что ты и я – залог веселого времяпрепровождения, а я и она – попытка сбежать через решетку вентиляции уже через пять минут. – Имс, через вентиляцию могут выбраться только тараканы, – я приглушил смех ладонью, представляя себе его паническое отступление. – В реальности этот фокус не проканает. – А я и не говорил, что мне сразу это удастся, – согласился он. – Так ты согласен? Или ты хочешь, чтобы я тебя поуговаривал? Могу прислать цветы и шоколад. – Не надо цветов, пожалуйста, – я изобразил испуг. – И конфеты я не ем. – А что ешь? – Какая разница? – Интересно же, – его нетерпеливый, задорный тон еще больше меня развеселил. – Я отвечу на все твои вопросы, только принеси себя. Обычного. И посмотрим на твое поведение. Имс замолчал, хмыкнул и ответил «заметано». На вид здание на Лафайетт-стрит из красного кирпича и бурого песчаника угрюмо разваливалось на пустыре уже как минимум несколько столетий. Штукатурка осыпалась со стен целыми полосами, брусчатка провалилась, на подставках под афиши остались лишь цветные куски бумаг с обрывками слов. Мои шаги разносились далеко, гулко, бетонная крошка хрупала под ногами. Я поднялся по лестнице. Дерево перил иссохлось и растрескалось, на стенах в холле остались пылевые следы от картин. Дверь под моей рукой скрипнула и не спеша отворилась. Есть что-то худое, бесцветное и бесстрастное у дыхания времени: грандиозный зал театра выглядел как заброшенный цирковой шатер, кресла с красной мягкой обивкой были раскиданы во все стороны. – Явился, – голос Имса усилился за счет голых стен и хорошей акустики. Он сидел в первом ряду, вальяжно закинув ногу на ногу. Я поравнялся с ним, засунул руки в карманы и, дождавшись, пока он встанет, окинул его прищуренным взглядом. В этот раз на Имсе было не в пример больше одежды: коричневый вельветовый однобортный пиджак, который он расстегнул, светлая свободная рубашка и широкие брюки. Он терпеливо ждал, пока я его рассмотрю, сохраняя расслабленное, чуть ироничное выражение лица, а затем приподнял брови, молчаливо спрашивая о моем выводе. – Ты и впрямь так ходишь в реальности? Он лениво улыбнулся и подмигнул. – Почему костюм? – спросил я, помня, что до этого ни одна из его форм не придерживалась классики, тем более такой старомодной. – Удобно носить оружие средь бела дня, – он задрал полы пиджака, демонстрируя наплечную кобуру. – С футболкой такое не поносишь. Я снова забыл. Преступник, точно. – А остальное, чтобы удобно было двигаться, если что случится? – Не совсем, – он скривился, убирая руки с ремня. – Когда я слишком раскачиваюсь, то рубашки лопаются по шву. Предпочитаю брать на размер больше. – И сколько ты выжимаешь? – нехотя уточнил я, разглядывая до неприличия широкие плечи. Имс рассмеялся, подошел и хлопнул меня по спине. – Не завидуй, дорогуша. Задай этот вопрос позже, может быть и отвечу. Пойдем, покажу сюрприз. Знаешь, я даже рад, что могу разгуливать с тобой в таком виде. Это будет просто нечто. Я не разделял его энтузиазма, а эта самодовольная улыбка намекала на какую-то шутку, известную только ему. Мне это не нравилось, и где-то скрывался подвох. На что я подписался, черт возьми? Мы поднялись на сцену, прошли за занавес: Имс с хитрым видом оглянулся через плечо, проверяя, здесь ли я и не струсил, а потом нырнул во тьму. Я вздохнул, взялся за края тяжелой ткани, колышущейся по всей длине, и последовал за ним. А что мне еще оставалось делать? Все это было глупо, странно, словно я оказался в выпускном классе, а Джессика Сойер тащила меня целоваться в укромный темный уголок – пустую кладовку уборщика на первом этаже. Там пахло так же отвратительно, как и здесь, а темнота – хоть глаз выколи. Имс видел лучше, схватил меня за руку и потащил за собой следом. Приходилось идти без единого ориентира, поэтому я запинался и поминутно боялся потерять равновесие или врезаться во что-нибудь. Слава богу, этого не случилось. Вскоре я различил контуры и пробивающийся из-за занавеса темно-багряный свет. Мы все еще оставались на сцене, а перед нами по деревянному полу были проложены рельсы. – Почему не открыть занавес? – Потому что наш транспорт приедет только в темноте. Имс передвинул высокий рычаг в полу, что-то где-то щелкнуло, протарахтел механизм, и на рельсы выкатилась старая двухместная вагонетка. – Садись. Я послушался, устроился на жестком сидении, а Имс примостился справа. Вагонетка не была рассчитана на двух взрослых мужчин, и, чтобы не теснить меня к краю, Имсу пришлось закинуть руку мне за спину. Он зловеще хохотнул и нажал кнопку на пульте со своей стороны. Мы медленно покатились под деревянными декорациями: театральные леса и каркасы пролетали над головой, тележка громыхала железом, подбрасывая нас на неровных участках. С потолка кое-где свисали мешки-противовесы и старые декорациями из волн, темных замков и нарисованных деревьев. – Мы закончили на еде, – напомнил Имс, поворачиваясь. Откровенность за откровенность: я не видел причин, чтобы врать или утаивать. Да, он преступник, но это не значит, что я должен обложиться паранойей. Я посмотрел наверх и потер подбородок, думая, с чего начать. – Да я вроде все ем, не люблю слишком острую и слишком жирную пищу, к сладкому равнодушен. – Ты не любишь сладкое? – удивился Имс. – Люблю, но не до фанатизма. – Прекрасно, – довольно отозвался он. – Что прекрасно? – Меньше конкурентов. – Как будто я жить с тобой собрался, – хмыкнул я, и, догадываясь, что тема еды разогреет его аппетит, создал шоколадного зайца. – Твоя предусмотрительность всегда меня поражает, – произнес Имс, щелкая шоколадом. – Стоит только намекнуть, а ты уже все понял. Так бы и расцеловал. – Простого «спасибо» вполне достаточно. Мы стали замедляться, театральная утварь давно исчезла, и вагонетка встала возле темного туннеля. Повисла нехорошая тишина. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Над входом в туннель включились лампочки, одна за другой, яркие, слепящие после долгого мрака, расцвечивая все вокруг. У меня медленно отвалилась челюсть: на стене висело ярко-розовое неоновое сердце и два лебедя. Я медленно обернулся. Загорелись флуоресцентные трубки, которые я не заметил на вагонетке, раскрашивая наш транспорт в романтичные завитки и сердечки поменьше. – Это – туннель любви, – объявил Имс, посмотрел на меня и захохотал от души. – Боже, Артур, оно того стоило. Ой, я не могу. Вот это выражение лица! Наверное, я был в прострации, потому что только растерянно хлопал глазами и крутил головой. Когда я свесился с тележки, то увидел, что вагонетка теперь сама имеет два крыла и испещрена красными розами, которые раньше были незаметны. Зазвучали нежные скрипки, откуда-то с темного потолка посыпались редкие лепестки. Имс успокоился, утешающе похлопал меня по плечу и улыбнулся, я же откинулся на спинку и объявил поражение: – Ты был прав, что у меня нет фантазии. До такого я бы точно не додумался. Мы переглянулись и рассмеялись. – Не переживай за это, душа моя. – Ты заходил? – Нет, – легкомысленно покачал головой Имс, рассматривая переливающиеся огоньки. – Не боишься, что дальше будет хуже? Он повернулся и дернул бровями. – Я на это рассчитываю. Погнали? – Имс занес руку над кнопкой старта. – Черт с тобой, жми. Вагонетка покачнулась и медленно покатилась вперед, в лабиринт.